Юрий БАРАНОВ. ОТ МОРЯ БЕДСТВИЙ ДО ГОРЫ ПОБЕД. Стихи из новой книги

 

Юрий БАРАНОВ

ОТ МОРЯ БЕДСТВИЙ ДО ГОРЫ ПОБЕД

 

МОСКОВИТЫ         

С былых времён мы звались московиты

(А у иных соседей – москали),

Мы – с Волги, с Дона, с Северной Земли,

Мы, на пол-Азии разбросаны, размыты,

Но где б ни жили, всё равно мы – москали.

 

Американец есть, не «вашингтонец»,

Про англичан никто не говорит

«Эй, лондонцы», и словом «брюсселит»

Бельгийца никогда не назовёт японец,

Но каждый русский, всем известно, – московит.

 

Точней сказать – все, кто живёт в России,

Ведь московит – «всяк сущий в ней язык».

Проверил это бусурманский штык;

Пред нашей прочностью московской он бессилен,

Хоть разделять и властвовать привык.

 

 Москва  насквозь пропитана Россией,

Ну, а  Россия вся пропитана Москвой.

Никто не справится с конструкцией такой,

Как на болотах бы враги ни голосили,

Как ни звенели бы заморскою  деньгой.

2014

 

МЫ, СЛАВЯНСКИЕ ПОЭТЫ

Славянский мир – не ширь-широко поле,     

Не лес да степь и не за далью даль.

Славянский мир – поболе, охпоболе:

От речки Счастье до горы Печаль.

 

Нам в левый бок упёрлись алеуты,

Нам в правый бок упёрлась немчура,

И наши полвсемирные маршруты –

Всего лишь тропки заднего двора.

 

Вот так однажды друг мой черногорец
Сказал, что надоел ему Ядран

И речками приплыл, минуя море,

Ко мне на Ледовитый океан.

У нас ведь что ни день – сплошные сказки,

Нигде подобных сказок больше нет…

А помнишь юность в Чехах, стара ласка?..

Но умолчим, не выдадим секрет.

 

А как забудешь чары польской пани,

Балтийский ветер в кудрях золотых,

И белорусский лес, и синий снег, и сани,

И белый тот платок, и белый стих.

Да, белый стих. Не только, впрочем, белый.

Но всё равно – такое волшебство!

Славянский стих соединит пределы

И выявит всё наше существо.

 

В мильонный раз докажет: не бывать нам,

Ни Западом, ни Югом не бывать.

И как бы ни ершились мы, но – братья

И друг от друга нам не убежать.

Полмира мы. Да где ещё видали

Такое солнце вы? Нигде такого нет.

И наши дали, дали, дали, дали –

От моря Бедствий до горы Побед.

2014

 

ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ

ЧЕШСКОГО СОБРАТА ПО ПЕРУ

Мне с самого начала повезло –

Родился в Хомутове я, не в Хиросиме,

И в школу я ходил в Стреконицах,

А не в бандитском Бронксе.

И дальше мне, ей-богу, всё фартило…

Йиржи ЖАЧЕК

Какое счастье, что родился я в России,

Тем более, на Матушке-Москве,

И на чистейшем русском языке

Над колыбелькою слова произносили.

Заметьте – без каких-нибудь акцентов

(Потом так трудно вытравить акцент;

Страдает этим не один «интеллигент»,

Особенно из клана диссидентов.)

 

Какое счастье то, что бабушка читала

Всё больше Пушкина, и в голову мою

Она вливала чистую струю

И хармсами её не засоряла.   

 

Мне повезло: я рос не на Канарских

Вечнозелёных скучных островах,

Во злате осени я рос, в снегах, в цветах –

У нас в России климат щедр по-царски.

 

А ведь могло бы выпасть мне родиться

Не в центре мира, а сам чёрт не знает где:

В Йокнопатофе, например, в Кабó-Вердé,

В Стамбуле, в Эльдорадо или в Ницце.

 

Я б там не знал, что надо за обедом

Три раза стопочку груздочком закусить,

И за опятами на вырубку сходить,

И про пирог с черёмухой не ведал.

 

И я б, наверно, равнодушным оставался,

Когда при мне туристы вдруг заговорят

Про Патриаршие Пруды и Летний Сад,

И хором Пятницкого я б не восхищался…

 

Тогда и Блока я читал бы в переводах,

А уж Есенина совсем не смог понять:

Ведь листопада золотую благодать

Считал бы я простым «явлением природы»…

 

Во многом я б, наверно, заблуждался;

Подумать страшно, но могло же быть вот так:

Будь я вьетнамцем, я любил бы есть собак,

Будь иудеем, я бы кошек не касался.

 

Но, слава Богу, нет! Судьба меня хранила,

Крещён, обвенчан и прописан был  в Москве,

И никогда зверьё не бил по голове:

Так нянечка, Есенина не знавшая, учила.

2014 

 

СУГУБО ЛИЧНЫЙ ОПЫТ

На восток и на запад от центра земли,

Вкось от Пулковской нашей оси

Уносили когда-то меня корабли,

Рассекая небесную синь.  

                                                                                           

Обжигал и меня экзотический хмель,

Но не так, чтобы сбросить с коня:

Искушения всех чужедальних земель

Безнадёжно слабы для меня.

 

За Гиссарским хребтом – азиатский дурман,

На Манхэттене – допинг трясёт,

Но меня ленинградский волшебный туман 

До того ещё взял в оборот.

 

В ленинградском тумане двуглавый орёл

Над моей головой воспарил,

Он мне зренье и слух обострил, и повёл,

И прямую дорогу открыл.

 

Что нам западный допинг, восточный дурман,

Им у нас не бывать в козырях;

Нам болота да снег, нам ковыль да бурьян,

Да сентябрь, что грибами пропах.

                           

И напрасно кичится иной человек,

Что изведал иные миры:

Ведь гиссарский кинжал и манхэттенский чек

Бесполезны для русской игры.

 

Манит, манит Жар-птица волшебным пером,

В чащу манит меня за собой;

И причём тут манхэттенский нарко-содом

И причём тут гиссарский разбой?

 

И не всё ли равно, где бывать довелось,

Если здесь, у опятного пня,

Вылезает наружу Вселенская Ось

И Жар-птицы перо – у меня.

2003

 

ЦВЕТА  РУССКОГО  ФЛАГА

Над чёрной вспаханной землёй

В тумане купол золотой.  

1997

 

* * *

Пиджак влетел в немалую копейку,

Но это – внешние круги;

Моя душа одета в телогрейку,

В резиновые сапоги.

 

Она идёт российским бездорожьем,

Да хоть бы и по целине;

В любой ненастный день и в день погожий

Она своя в своей стране.

 

В таком наряде можно лечь на землю

И небесам в глаза взглянуть;

Его мудрец, его пастух приемлет,

С поэтами уж как-нибудь.

 

А если кто чего, так в душу глянешь

И чётко видишь все дела:

Та чучелом в смешной заморской дряни,

Та неприлична и гола.

 

У нас ведь как – обычно с третьей рюмки

На стол выкладывают суть,

И всё понятно даже недоумкам,
Поэтому – не обессудь.

 

А у меня весьма высокий рейтинг,

Друзья признали и враги –

Моя душа одета в телогрейку,

В резиновые сапоги.  

2003

 

АВТОПАРОДИЯ

Сто грамм нектара засадил с утра,

Заел амврозией, лёг поперёк дивана.

С богинями всё то же, что вчера:

Венера ластится, но я хочу Диану.

 

В блокноте пять незавершённых строк,

В буфете три недопитых бутылки, 

А в холле приготовлен альпеншток,

Чтоб троцким продырявливать затылки.

 

Но не сегодня: Дмитрий Ларин звал

К себе на бал, хоть к середине бала,

Но только чтоб Татьяну не смущал,

Как в прошлый раз, парижским секс-журналом.

 

Ещё Арины Родионовны внучок

Сказал, что гриб выходит на опушки…

И всё же – пять незавершённых строк,

И всё ж – пора заканчивать «Частушки».

 

Тем более, что был я приглашён

Их прочитать – и большей чести нету:

Омар Хайям и Франсуа Вийон

Приедут к нам на фестиваль поэтов.

 

…Нет, к чёрту! От Дианы SMS!

Я от волненья чуть не выронил мобильник:

«Твоя взяла. В меня вселился бес.

Готовь постель. И – водку в холодильник».

2014

 

В ДОЛИНЕ ДАГЕСТАНА

Метерлинком не пахнет, но синие птицы летают,           

И стандартная цепь соответствий ведёт через МХАТ                  

Прямо в детство, которое нас не бросает,

Просто где-то сидит, там, где старые куклы сидят.

 

Нашу взрослую прозу прорви головой, как газету,

И, как в прерванном фильме, задвижется чудо тотчàс:

Продолжает Пьеро монолог импотента-эстета

И бежит за Мальвиной жуир Карабас-Барабас.

1964

В окрестностях Дербента

 

ПОСЛЕДНЕЕ  ЗАСТОЛЬЕ                                     

С  ВАЛЕНТИНОМ  ВИНОГРАДОВЫМ

Пара дней – и мечта твоя сбудется:

Ты шагнёшь за русский порог.

На московских изогнутых улицах

Умереть не судил тебе Бог.

 

Всяк идёт по своей тропинке,

И лежать тебе там, вдалеке,

Не в холодном российском суглинке,

А в горячем арабском песке.

 

В целом это, возможно, неплохо,

Но – из той отдалённой земли

Не придёшь на мои ты похороны,

Я ж в ответ не приду на твои.

 

А нельзя ли судьбу туманную,

Расставаясь, перехитрить,

И сегодня, сейчас, заранее

Все грехи друг другу простить?

 

– Это мысль!        

– Подставляй, наливаю…

– Стыдно плакать…

– А есть ведь о чём.

– Будь здоров, дорогой!

– Лэхаим!

– Если что – извести письмом…

 

Хорошо, что запомним друг друга

Не со свечкой, а с рюмкой в руке.

За окном завывает вьюга,

Завывает самум  вдалеке.

1995

-------------------------------------------------------------------------------------       

Я горько сожалею о том, что это написал. Получилось – как накаркал.

 Совсем недолго пожив в Израиле, Валентин Александрович Виноградов

скоропостижно скончался. На его похоронах читали это стихотворение…

 

ИРИНЕ МАЛАНДИНОЙ

                                         Вот идут по аллее, так странно нежны,

                                         Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

                                                                                       Николай ГУМИЛЁВ

Ира, ты помнишь Старомонетный

В сорок девятом году?

В конце переулка дымилась Этна,

Порхали в снегах какаду,

 

Цфасман играл гениальней Шопена;

Вздымаясь под потолок,

Читал Маяковский проникновенно

И скромно помалкивал Блок.

 

За спорами “Лемешев или Козловский?”

С доброй улыбкой следил

Квартирный сосед Пётр Ильич Чайковский,

Он запросто к нам заходил.

 

Помню, однажды с тобой попрощался,

Пошёл через Каменный мост _

Случайно с Есениным там повстречался…

Ну кто говорит – склероз?!

 

Видится чётко, во всех деталях

Любимых лиц череда;

Вот скучные рожи куда-то пропали,

Как не было их никогда!

1999

 

* * *

Не довелось, я никогда не жил

Среди Тургеневско-Толстовских декораций,

Но часто, часто приходилось мне взбираться

На Достоевские крутые этажи.

 

Я, как Есенин, душу строчкой рвал,

Дорога в Клюевских урочищах петляла;

Как дорога мне «ледяная рябь канала»

И сколько роз я Незнакомкам посылал!

 

Я шутки с Северянином шутил,

Над Мережковским откровенно насмехался,                                   

Бывая в Лондоне, я Герцена чурался,

Но к Адамовичу в Париже заходил.

 

Я в Чевенгуре слыл за своего,

Но не знакомы ни Окуров мне, ни Глупов;

На дачах чеховских варёных полутрупов

Бывало мне всегда немножко не того.

 

…И всюду – бесы. Сколько ж было их!

Но – на бесовских лжекумиров не купился,

От веры в Пушкина ни в чём не отклонился,

Ни в чём – ты слышишь? – ни на шаг и ни на миг.                                  

2003

 

ВОЗРАЖЕНИЕ БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ

                                    Поэзия подыскивает мелодию природы среди

                                    шума словаря, и подобрав её, как подбирают мотив,

                                    предаётся затем импровизации на эту тему.

                                                                                        Борис ПАСТЕРНАК

Нет, классик здесь не прав, он пишет это зря,      

Исток поэзии – не в шуме словаря,

 

Не во вторичном, а в первичном он, в живом,

В стенаньях чувственности, в крике боевом,

 

В биенье сердца, уловившего шаги,

И в завыванье обезумевшей пурги;

 

В молчанье грозном затаившихся химер,

В хрустальной музыке семи небесных сфер,

 

В заре над озером, в мычании коров,

И в пьяном буйстве варварских пиров,

 

В полынном запахе, в изяществе стрекоз

И в лепестках с куста осыпавшихся роз…

 

…А в словаре мелодию искать –

Что в интернете с женщинами спать,      

 

Судить по формулам о горечи во рту

И по грамзаписи – о яблонях в цвету.            

 

…Кто ходит с плейерами в соловьиный сад,

Тот никогда в стихах не выйдет в первый ряд.            

 2004

 

ВАРИАЦИЯ  НА  ТЕМУ

 БОРИСА  ПАСТЕРНАКА

                                             Привыкши выковыривать изюм

                                             Певучестей из жизни сладкой сайки,

                                             Я раз оставить должен был стезю

                                             Объевшегося рифмами всезнайки.

 

                                            Я бедствовал. У нас родился сын.

                                            Ребячества пришлось на время бросить.

                                            Свой возраст взглядом смеривши косым,

                                            Я первую на нём заметил проседь…

                                                        Борис ПАСТЕРНАК “Спекторский”                                             

 

Я полной мерой брал себе изюм

Певучестей из жизни скудной пайки

И никогда не оставлял стезю

Объевшегося рифмами всезнайки.

 

Я бедствовал, но в том причины нет

Считаться побеждённым человеком,

Хоть бедствовал не просто пару лет,

А полный срок отпущенного  века.

 

Но что там матерьяльный интерес,

Тем более какая-то там проседь;

Заставить не смогла КПСС

Ребячества хотя б на время бросить.

 

Ну, отнимали. Находил ещё,

Брильянты с тротуаров поднимая;

Зато меня и не пугал расчёт 

Ни к Рождеству, ни к Октябрю, ни к Маю.

 

Ведь если я ничей не протеже,

То незачем равняться на кого-то;

Я жил на непрестижном этаже,

Ходил в толпе на общие работы,

 

Я оставался на своей оси,

И мне пошёл особенно во благо

Совет “Не верь, не бойся, не проси”,

Пригодный ведь не только для ГУЛАГа.

 

…Войдя с мороза, греясь у тепла,

Цитатками насмешничала Муза:

“Такой изюм я нынче принесла!

Иди ко мне… Ложись и ешь от пуза”.    

2000

 

ПОДДЕЛЬНЫЕ СНЫ

Смешно читать, как некие банкиры

«Возобновили Пушкинский лицей»…

Там треуголки, гроты, монплезиры

Для хорошо проплаченных детей.

 

Не в «мерседесах» – в экипажах тряских

По парку возят их вперёд-назад;

Растрёпаны с Ахматовской подсказки,

Тома Парни на скамьях там лежат.   

 

В кустах – магнитофоны с русской песней,

А плейеры вообще запрещены…

Но вся эта подделка, хоть ты тресни,

Не навевает Пушкинские сны!

 

И хоть, как встарь, скрипучи половицы                                         

И в дортуарах точно тот же вид,

Банкирским деткам почему-то снится                               

Одесса-мама, дядя Уолл-стрит!

 

Какой тут, к чёрту, спирт в полтавском штофе,                       

Где тут ладья, какой девятый вал? 

У них с пера течёт морковный кофе,

Как Маяковский некогда сказал.

 

Конечно, что до премий и до лавров,

Русскоязычные получат их с лихвой:

Банкиры платят, пресса бьёт в литавры,

Профессора качают мудрой головой.

 

Наш подлый век горазд на эти штуки,

Сальери Моцарта обставит без труда.

Я убеждён, что Пушкину ни Букер,

Ни Нобель премии не дал бы никогда!              

1999

 

ОЛЕГУ КОЧЕТКОВУ

Стихи моих разболтанных друзей

Порою вызывают недовольство:

Кто из рогатки выстрелил в посольство,

Кто прогулял экскурсию в музей.

 

Ну дети, ну подростки, ну как мы,

Ну кровь кипит, мешая  плюс и минус –

Один попортил чью-то там невинность,

Другой  потряс научные умы.

 

Но все повально любят соловьёв,

Собак и кошек, пьянку и рыбалку,

Им для друзей самих себя не жалко,

Ещё они не любят лишних слов.

 

…А на другом конце одной страны –

Гомункулусы бродские. Культурны,

Играют в шахматы, не плюнут мимо урны,

Да только вот на ощупь холодны.    

2002

 

* * *

Иностранец, как валенок, серый,

Никогда не бывал в Костроме,

А туда же – мол, «в Эсэсэсэре

Жили вы взаперти, как в тюрьме».

 

Сам не ведает, где это – Суздаль

И на карте не сыщет Урал,

Что такое солёные грузди

И тройная уха – не слыхал.

 

Но с каким «европейским» апломбом

Он о музах судил и рядил:

«Пьер Безухович больше – не бомба,

Гарри Поттер его перекрыл…».

 

После мы собрались у рояля,

Пётр Сергеич тряхнул стариной.

Иностранец был очень печален,

Чуть не плакал над нашей страной:

 

«Я всё думал о вашей Голгофе,

О ГУЛАГе, о драме Руси;

До чего же трагичен Прокофьев!..»

Петя, правда, играл Дебюсси.

2008

 

* * *

Слабее свет, сильнее тьма,

И очень скоро

Нам скажут: свет сошёл с ума,

И нету спора.

 

Не говори, что ты не знал,

Что всё случайно:

С начала дней звенел сигнал

Отнюдь не тайно.

 

Не говори, что ты был пьян.

Лежал в кювете,

И то, как высох океан,

Ты не заметил.

 

Не ври, что даже не слыхал

Раскатов грома,

И что навис девятый вал

Над крышей дома.

 

Пригревшись около жены

И возле внука,

Ты отмахнулся от войны,

Ты всё профукал.

 

…Блаженный мир! До сей поры

Не понял, что ли?

Ведь катишься в тартарары

По доброй воле!

1999

 

В ТУРПОХОДЕ

                                                            Н.Б.

Снег съёжился, приговорённый,

Классически-прозрачные леса

Застлали горизонт лиловым дымом.

Два египтянина-грача (из перегнавших

Весну) покашливают, и на них в обтяжку

Трико из перьев цвета чернозёма.

 

Не заслоняющие солнца облака

Заметны лишь в припадке пессимизма,

Который, как известно, тесно связан

Со скверным знанием календаря.

Весна печальна острым предвкушеньем,

Но для чего заглядывать вперёд?   

1957

 

ЛЕТО  ГОСПОДНЕ

                                                          Н.Б.

Лето Господне стояло, прекрасное лето,

Красного в яростный полдень купали коня,

Красного, красного, невероятного цвета…

Что-то внезапно тогда снизошло на меня:

– Лето Господне запомни, прекрасное лето,

Время проходит, и не повторяется это,

Полный зенит золотого роскошного дня.

 

Дальше – сниженье, скольженье, смещенье в упадок;

О, красота увяданья – одна из первейших красот;

Пушкин, Есенин, цитаты, наверно, не надо,

Всё, что ты скажешь, известно давно наперёд.

Да, он прекрасен, сентябрь, но, увы, это всё же упадок,

Смерть, а не что-нибудь, подлинный смысл листопада,

Лист отлетевший на ветку никто не вернёт.

И снизошло на меня то, что Лето Господне

Значит – что незачем делать какой-то запас;

Счастье – сегодня, любимая, слышишь, сегодня!

Нынче отложишь, а завтра никто не отдаст:

Флаг ваш упал, так до самого неба не поднят,

Яростный конь ускакал и, конечно, без вас…

…Сладостно долго, блаженно вершинное длилось.

Что снизошло – снизошло, надо думать, не зря;

Длительность Лета Господня как высшую милость

Принял тогда я взамен октября-ноября,

Да и декабрь добавил, чтоб только продлилось,

Только бы чтобы любилось, любилось, любилось –

Вплоть до сентябрьского берега календаря.        

2004

 

ЗОЛОТАЯ  ОСЕНЬ

                             Нине БАРАНОВОЙ, жене и другу,

                                                            в день 70-летия

Мы проходим с тобой на параде

В нашу честь как Царицы с Царём

В золотом-золотом листопаде

Золотым-золотым сентябрём.

 

Ветер осени дует и дует,

Листья сдуло почти догола,

Но веду я тебя – молодую,

Всё такую же, как и была.

 

К заколдованным нашим берёзам,

Сорок лет привечающим нас,

Неподвластные метаморфозам,

Мы выходим в трёхтысячный раз.

 

Коль по карте – так возле Вербилок,

А по сердцу – в сплетении лет:

Здесь так явственно шепчут в затылок

Те, которых давно уже нет,

 

А порою и видятся чётко,

Будто сходят с туманных страниц

Безмятежною райской походкой,

Задевая штормовками птиц.

 

Вот и в будущем: вздумает кто-то

Нас увидеть из мира живых –

Мы возникнем за тем поворотом

И пройдём по тропе мимо них…

 

Ветер вечности дует и дует,

Светом вечности светится лес;

Заколдованных, нас коронует

Листопад с благосклонных небес.

 

Посидим на пеньке, дорогая,

Подремли, опершись на меня.

Листопад усыпит, засыпая,

Чистым золотом жизни звеня.

 

Ведь убогая скучная стылость –

Не про нас, не про нас, не про нас;

Что и было – давно отвалилось,

Отлетело и скрылось из глаз.

 

И теперь мы с тобой постоянно

В золотом-золотом сентябре

И грибные-грибные туманы

Серебрятся на каждой заре.

 

В тех туманах навек раствориться 

Предназначенный срок подойдёт,

А пока – красногрудая птица

Нам о счастьи поёт и поёт.  

2001

ФИЛЕМОН И БАВКИДА

                                                                           Н.Б.

Ну не совсем уж так – Монтекки с Капулетти,

Но всё же был в родне изрядный холодок,

А я пылал к тебе, как, думаю, к Джульетте

Ромео лишь один пылать бы мог.

 

 Нельзя всю жизнь прожить, конечно, очень юным,

Но колдовская сила не ушла:

Господь мне подарил глаза Маджнуна,

И ты осталась той же самой, как Лейла.

 

…Я нынче стар, но не подам и вида,

И в дом вхожу, и молод, и влюблён,

И спрашиваю: как спина твоя, Бавкида?

Ты говоришь: отлично, Филемон!

2004

 

ПО ТУ СТОРОНУ

                                   Может быть, тот лес – душа твоя,

                                   Может быть, тот лес – любовь моя,

                                   Или, может быть, когда умрём,

                                    Мы в тот лес направимся вдвоём.

                                                             Николай ГУМИЛЁВ

За гранью смерти, в райском перелеске,

Присядем мы не то чтоб отдохнуть

(Усталость там, наверно, неизвестна),

А так – вглядеться в завершённый  путь.

 

Хотя – зачем? Ведь в том краю далёком,

В блаженствах обезболенной страны,

Трагические, горькие уроки                 

Скорей всего, нисколько не нужны.

 

По-видимому, флёром розоватым

Затянет в памяти и боль и грязь,

И потеряет силу грозный фатум

И время, навсегда остановясь.

 

Стоп-кадр и вечность – не одно ль и то же?

Но кадры – разные, смотря кому какой.

 Надеюсь, мы за век, что нами прожит,

Заслужим лес осеннею порой.

 

Чтоб ёлки, и берёзы, и осины,

И в небе косяками – журавли,

Грибов, конечно, полная корзина,

Чтоб очень много белых мы нашли…

 

Ты в предвкушеньи: гости завтра будут,

 Грибы – к столу (тем дом наш знаменит);

Чай, мама там уже гремит посудой.

Она жива. И папа не убит.        

       

Прекрасный мир! Одни родные лица.     

Волшебный лес покоем напоён.

Поэт сказал: покой нам только снится.

Так пусть же будет вечным этот сон.

 2004

 

ШАГ В СТОРОНУ ОПТИМИЗМА

Жили Парки в нашей коммуналке;

Я донёс – их мигом замели,

Мне старух нисколечко не жалко:

Ишь, судьбу соседскую плели…  

 

Бах! бах! бах! Пророки, вы убиты.

Всех к чертям, и нечего пугать.

Починить разбитое корыто?

Нет проблем, но только – на фига?

 

Нострадамус – мёртвому припарки,

Без меня – ничто не решено.

Всё так просто, как щепоть заварки,

Судьбоносно, будто стук в окно.

 

Поцелуем прерванные жмурки –

Как слои растрескавшихся льдов,

Как остервенелые окурки

Перед встречей дальних поездов.            

1957

Ковров

 

КОЛОКОЛЬЧИК

СТИХОТВОРЕНИЕ С ЦИТАТАМИ ИЗ РУССКИХ ПОЭТОВ                                                

Однозвучно гремит колокольчик»,

Представляешь, гремит и гремит,

Хоть, конечно, прогрессом попорчен

Окружающей местности вид.

Хоть, конечно, прогрессом изгажен

Доносящихся звуков набор…

Перепачкан мазутом и сажей

Бесконечный бетонный забор.

И сплошной металлический скрежет,

И горячий химический смрад…

Всё равно ощущения те же,

Что и лет полтораста назад.

 

Колокольчик о ком? О любимой.

Путь куда? От неё или к ней.

Доберусь ли, судьбою хранимый?

Разобьюсь ли в дыму скоростей?

Спьяну путая старость и юность,

Я плачу за овёс и бензин…

“Неуютная жидкая лунность

И тоска бесконечных равнин”…

 

Колокольчик о чём? Об утратах.

Бесполезны бензин и овёс.

Не вини ямщиков бородатых,

Что никто никого не довёз.

И лихое шофёрское племя

За неверный маршрут не вини:

Их запутали вместе со всеми

Окаянные годы и дни.

И пустыней, не внемлющей Богу,

Надо ехать века и века…

“Колокольчик гремит, а дорога

Предо мной далека… Далека”.

2003

 

СПб-РИФМЫ

Белые ночи – как белые стихи:

Отсутствие рифмы скрывает грехи.

 

И добродетель в таком количестве,

Что не включается электричество.

 

Да и не нужно выкуривать страх:

Призраков нету в тёмных углах.

 

А так, для рифмачества, свету хватает;

Рифма, она всё равно хромает.

 

Но даже в расцвете её хромоты

Никак не рифмуется “я” и “ты”.

20 июня 1962

Ленинград

 

БЕЛАЯ НОЧЬ НА ОЗЕРЕ ХАППИ-ЯРВИ

                                             Л.П.

Не мигая смотрю и верю:

Память намертво сохранит

Свечение странного озера, вереск

И ели, ввинченные в гранит.

 

И знаю – будущее не сдунет,

И знаю – годы не отвратят

Твой, в затылок, такой колдуний,

Такой приворотный взгляд.

 

Полночь тлеет над Хаппи-ярви,

Зелья замешивая в раствор –

Белёсое зарево, гиблое зарево,

Финское колдовство.

1 июля1962

Кавголово, Карельский перешеек

 

ПЕРРОН

                                              …Мы верим слову. Даже тем словам,

                                             Что говорятся в утешенье нам,

                                             Что из окна вагона говорятся.

                                                                            Анатолий ШТЕЙГЕР

Синий, синий снег при косых фонарях,

Спазмы слов у “Красной стрелы”.

Наш роман паровозным дымом пропах,

А пространства разлук – белы.

 

И перрон перед краем белых пустот

Как над пропастью лет навис.

Время шансов нам никаких не даёт,

Так что страшно и глянуть вниз.

 

Белый-белый снег унесёт в темноту,

Солнце выбито из-под ног.

Я целую веснушки, эту и ту,

Режет сердце третий звонок.

 

“Ну, теперь ненадолго…”   

                     “Умру, скорей!”  

“Эта мука за что дана?”

…Кабы знать, что опорой станут моей

Золотые те времена.

2002

 

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

                                                         Л.П.

…Послушай, откуда взялась ты, воскреснув? 

Зачем поломала сложившийся ритм?

Тебе ж это вовсе не интересно

И ни о чём ведь не говорит.

 

Ведь это ужасно давно и странно,

Как было всё и как сплыло всё,

И непонятный железный занавес

Вдруг опустился, рассёк, отсёк,

 

И больше не было, не намекалось,

Не фантазировалось, не жгло,

И даже самую-самую малость

Не было, не было, не было тяжело!     

                  

Разве что только какая-то ранка,

Единственная, зажить не могла.         

 Скажи, дорогая моя марсианка,

Может быть, это ты и была?

 

И не ты ли – разгадка шифрованной строчки,

Тянувшейся, как бикфордов шнур,

По громыханьям порожней бочки

В передрасстрельную тишину?

 

А знаешь, я старое не забросил,

И те есенинские слова

 Про какие-то “волосы цветом в осень”

Услышу – и кружится голова.

 

Ты тоже всё та же. А нас унесло ведь

За тысячи далей от тех берегов,

Где мы расстались на полуслове

Шедевра из трёх недописанных строф,

И ты в меня радиоактивным стронцием              

Вошла навсегда и тихо сожгла,

И если с тех пор и восходит солнце,

То просто так, для отвода глаз.

1959

Коктебель

 

ЛЯЛЕ  ПЕСТЕРЕВОЙ

Ещё при Сталине мы встретились с тобой;

Санкт-Петербургом называл я город твой –

Не против Ленина, но с долей эпатажа

Я говорил, что здесь имперские пейзажи,

Что места нет соцреализму над Невой.

 

Теперь я часто вспоминаю Ленинград, 

Как пожилые по привычке говорят –

Не ради Ленина (да упаси нас, Боже!),

А просто были мы тогда куда моложе,

Что всей политики важнее во сто крат.

 

Тем более сейчас она смердит,

Плюёт на прошлое, империю чернит;

Боюсь, что рыночное сучье поколенье

Продаст Невы державное теченье,

Пропьёт береговой её гранит.

2003

 

ПИСЬМО В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

                                    Тысяча пройдёт, не повторится,

                                     Не вернётся это никогда,

                                     На земле была одна столица,

                                     Остальное – просто города.

                                                        Георгий АДАМОВИЧ

Бывает, покажется, что другие

Пропасти, проблески и слова,

Но что-то хрустнет едва-едва,

И петербургская ностальгия…

Любовь моя, ты ещё жива?

 

Призрачной тенью, тенью Жар-птицы

Сон проплывёт по глухой стене,

Ну, а потом в том же самом сне –

Твоя немыслимая столица…

Любовь моя, ты придёшь ко мне?

 

Я знаю – когда отмолчатся другие

(Прав Адамович тысячу раз!),

Выйдет и несколько строчек подаст

Лишь петербургская ностальгия…

Любовь моя, то стихи про нас.

 2003

 

МОИ СТИХИ ТЕХ ДАВНИХ ЛЕТ

                                Она была такая рыжая,

                                Она была такая жгучая…

                                                           Ю.Б., 1953

“Она была такая рыжая”, –

Писал, от счастья задыхаясь…

Теперь-то очень чётко вижу я,

Что дальше рифма шла плохая.

 

Но много-много раз в компании

Меня приветствовали этой

Строфою, ставшей заклинанием

И формулой менталитета.

 

Друзьям стихи могли не нравиться,

Но было ясно: здесь не шутка; 

Все знали рыжую красавицу

И мне завидовали жутко.

 

Теперь я сам себе завидую:

Вот был любовью опоённый,

Что воспарял превыше выдумок

Всех стихотворческих законов.

 

Я не жалею бестолковые

Двадцатилетние страницы;

Стихи развеялись половою

И не дадут мне осрамиться.

 

Лишь пара строк осталась выжжена,

Крича, как лозунг на плакате:

Такая жгучая…” И хватит!  

2003

 

ВОСПОМИНАНИЕ О ВСТРЕЧЕ

С ВЕЛИКИМ ДРАМАТУРГОМ

Когда я был Островскому представлен,

Я, видимо, понравился ему,

И он сказал тогда: “Вот было б славно

Вам погулять по веку моему.

 

Я скоро “Бесприданницу” осилю,

Живу над Волгой, в лучших номерах;

Кого б вы предпочли, коль посетили б,   

Увидеть завтра у меня в гостях?”

 

– Карандышевы мне скучны и пресны,

Их здесь полно, как, впрочем, и Ларис;

Нельзя ли, это было б интересно,

Мне с Мокием Пармёнычем сойтись?

 

Таких, как он, чужой химеры ради,

Всех извели ГУЛАГом и свинцом;

К тому же мой, по слухам, прапрапрадед

Ещё при вас в Рязани был купцом…

 

“Ну, слава Богу, русского я встретил, –

Сказал Островский. – Тут на стенку лез

Один субъект: мол, хуже всех на свете

Купчишки, тормозившие прогресс…”.

2004

 

СУДЬБА

                                 Я теперь скупее стал в желаньях,

                                 Жизнь моя? иль ты приснилась мне?

                                 Словно я весенней гулкой ранью

                                 Проскакал на розовом коне.

                                                                       Сергей ЕСЕНИН

Есенина  я встретил под Рязанью.

Не знаю – наяву или во сне,

Но точно помню, как весенней гулкой ранью

Он проскакал на розовом коне.

Он ускакал, по-моему, в Криушу,

А может быть, в Солотчу ускакал…

И после этого кого я стал бы слушать?

И чьи советы я бы принимал?

Чтоб мы с женой куда-то прилетели

Затем, чтоб нам сказал экскурсовод:

«Здесь похоронен Перси Биши Шелли,

А тут вот Модильяни ел компот»?

Нет, ничего я против не имею

Тех заграничных памятных камней,

Но все они мертвее и скучнее

Есенина на розовом коне.

Он проскакал тогда не в Осло, а в Криушу,

Тогда не в Рим он, а в Солотчу проскакал,

Но это больше мне запало в душу

Всех римских пиний и норвежских скал.

 

Та встреча всю судьбу мою решила,

Я взял в наследство русский окоём,

И как бы жизнь меня ни молотила,

Я не жалел ни разу ни о чём.

…О, это судьбоносное мгновенье!

Он проскакал на розовом коне.

И не имеет ни малейшего значенья –

То было наяву или во сне.

2014  

 

ИСТОРИЯ  ЛЮБВИ

В синеве ленинградских туманов

И в сиренях весенней Москвы

Ты мерещилась мне постоянно,

Но увы, но увы, но увы…

 

Что ж, бывает, и гроб заколотят,

А не встретишь. Но мне повезло.

Ты однажды сгустилась до плоти

И со мной завязалась узлом.

 

А потом… А потом развязалась,

Отстранилась, уже не моя,

И растаяла, и показалось:

Всё вернулось на круги своя.

 

Но не всё. Что-то в мире сместилось.

Что-то выцвело в мире, увы.

Как-то даже сирень изменилась

И туманы – не той синевы.

2002

 

СМЕРТЬ МОЕГО ДРУГА БОРИСА ЭЛКОНИНА

…Бразильской бабочкой мелькнула мисс Экзотика,

Престижной премией – мамзель “Шарман де Франс”,

Потом – привядшая, но пряная Эротика,

За ней – субтильная принцесса Декаданс…

А там – бесчисленные Светы из буфетов         

На полустанках от Валдая до Читы          

Сливались, путаясь, в парад кордебалета,

В массовку фильма о безбрежьи Красоты…

И под конец, уже у Божьего порога,

Ещё прекраснее, чем в те, чем в те года,

Из врат Несбывшегося вышла Недотрога

И увела его с собою навсегда.                    

2004

 

ПРИНЦЕССА

Естественно, в короне и пришла,

И в ней такой естественной была!

Оставила под зеркалом корону,

Непринуждённо села у стола.  

 

И говорила вроде без затей,

И пальцы были вовсе без камней,

Но так она держалась, так держалась,

Что чудилось: корона-то на ней!

 

Хотя мне стыдно, всё-таки скажу:

Вот, думал я, как в койку положу,

Не станешь ли такой же, как плебейка?

Да кто ещё послаще, погляжу.

 

Чего скрывать, я думал, как плебей,

И был проучен в низости своей:

Она во всём, во всём была принцессой!

Я не забуду до скончанья дней.

 

А утром был ещё один спектакль,

Я даже рот разинул, как дурак:

Она так ювелирно одевалась!

Принцесса – это вам не просто так.

 

Потом у зеркала вертелась час-другой,

Пока не сдула все пылинки до одной...

Я выбежал на лестницу: корона!

– Оставь себе на память, дорогой.                                                       

2004

 

СТАРИКОВСКОЕ  ВОРЧАНИЕ

НА  МЕДИЦИНСКУЮ  ТЕМУ

Я в юности лекарств не принимал,

Ни у каких врачей не наблюдался,

Курил, как паровоз, опохмелялся,

Разумных мер ни в чём не соблюдал,

Ходил без шапки, на ночь наедался,

Но – про инфаркты даже не слыхал

И только триппера боялся.

2001  

 

ВЫЕЗД СЕКЦИИ ПОЭЗИИ НА ПРИРОДУ

Мы вышли к берегу лесной реки Серпейки

И замерли, стараясь не мешать;

Не каждый день такая благодать:

Седой пастух играет на жалейке.

 

Но в нашей литераторской гурьбе

Не всеми этот звук был принят как подарок.

“Патриархальщина! Мотивчик – перестарок,

Не призывает к классовой борьбе, –

 

Так заявил нам эпатажно Маяковский, –

Пойду-ка в кузню, молот там стучит,

Куют, наверно, счастия ключи…”

И вслед ему перекрестился Исаковский.

 

Слинял и кривобокий Мандельштам –

Подальше от берёз, в мечтах об олеандрах;      

Зато блаженствовали оба Александра,

Ну как пришли послушать службу в храм.

 

Тургенев сел поближе к Пушкину и Блоку:

“Ах, я люблю родимую красу,                   

Жалеек нет в Булонском-то лесу…”.

И хмыкнул Бунин: “Что ж заехал так далёко?”.

 

Всё хорошо… Некрасов и Рубцов,               

 И тот Толстой, который Константиныч;    

 Не видел умилительней картины:

 В обнимку с Фетом – Юрий Кузнецов.

 

Здесь и Ахматова в той знаменитой шали,

А рядом с ней – Мария Петровых.

И даже ветер вежливо затих:

Все слушали жалейку, все молчали.

 

 …Какие звуки дивные лились!

 Какой напев национально-чистый!

Но тут с транзистором припёрлись модернисты,

Жалейка смолкла, все мы разошлись.       

2004

 

ПОЭТ, БЕГУЩИЙ КРАЕМ ЛЕСА

                   Подстеречь красивую и свежую крестьянку,

                                                                  убегающую в лес.

                                   Всем знакома любовь, основанная

                                         на удовольствиях такого рода.

                                                     СТЕНДАЛЬ “О ЛЮБВИ”

… – Как раз об этом я тогда писал, –

Сказал мне Блок, – о ненависти к барам,

О том, на чём основана она.

Да вот на этом…  Прав Сергей, конечно;                        

Два разных мира – мужики и господа.

 

Есенин, кажется, совсем его не слышал,                                  

Следя с азартом, как на стадионе,

За тем, как Пушкин гнался за крестьянкой:         

– Она резвей, уйдёт, коль не споткнётся,                   

Эх, юбки длинные носили в ту эпоху!

Ну вот, как сглазил. Всё, прощай, невинность…

 

…Она взмолилась: “Барин, пощади!

Я замуж выхожу. Венчанье завтра…”

“O, formidable! – вскричал он, - c’estcharmant!

Какое совпадение, однако! –

Вчера откупорил шампанского бутылку

И перечёл «Женитьбу Фигаро»,

А нынче сам  я – граф Альмавива

И право первой ночи. Так, Розина?                                                                     

Ах, ты Акулька? Это пустяки.

Сейчас ты примешь новое крещенье.

Разденься же, будь барину послушна…

Какие перси! Ты моя Помона!    

Тебя бы Рубенсу, конечно, показать.

Не понимаю, отчего ты плачешь…

 

…Ну где ж ему понять, что пьяный муж

Ей будет тыкать в зубы кулачищем,

А то исхлещет до крови вожжами:

Мол, первенец – от барина, курчав!

Я знаю, стерва, накануне свадьбы

Ему ты добровольно поддалась;

Небось, хотела в горничные выйти                            

Да с господами ездить в Питербурх…

 

…Какая проза?! Это ж черновик

Одной строки, вернее, пары строчек,

Что барин вставит в свой роман в стихах,

Фамилией Онегина прикрывшись,

Что, мол, “Порой беглянки черноокой

Младой и свежий поцелуй”…

                                                  Ну как?

Простится гению?

                     Мы с Блоком промолчали.

– А ты, Сергей?

                           – Да не было печали! –

Есенин засмеялся, – прочь тоску!

Послушайте, потомки Альмавивы,

Я спародировал ту самую строку:

“Хвати сто грамм, запей бутылкой пива  

И перечти барковского “Луку”!           

2004

 

МУЗ

N. – В ПРАЗДНИК 8 МАРТА 2000 ГОДА  

Ну мне ль не знать, как Музы ходят к нам:

Непредсказуемость, капризные повадки –

То зашипит: ни рифмочки не дам,

То отдаёт что хочешь без остатка;

То “ни-ни-ни, и шубки не сниму”, 

То как войдёт, так сразу без рубашки;

То ночь с тобой, то вспыхнет: ни к чему!

То пьёт с горла, то вовсе ни рюмашки…

Но я в подробностях не знаю, как процесс

Такой же, извините, происходит      

У наших дам, у русских поэтесс,

И как зовётся тот, кто к ним приходит.

Бывает ли мужского рода Муз

Иль это дело лично Аполлона?

Звонил вчера в писательский Союз,        

Услышал только мат из телефона…

И как же выглядит искомый персонаж –

Как офицер, плейбой, сексопатолог?

И надо брать его на абордаж?

Вести осаду (бой бывает долог)?

Я слышал, очень часто женский Муз   

И пальчиком не прикоснётся к даме,

И деве может крикнуть: не даюсь!

Приду по-новой принимать экзамен!

Нет, до такого русский офицер

Себе бы не позволил опуститься!

Наверно, лишь посланец высших сфер

Способен так над женщиной глумиться.

Я слышал, что для пыток этот Муз  

Использует холодный душ и стрессы…

Вот почему я в ножки поклонюсь

Всем победившим в схватках поэтессам!

 

TV-ИСКУШЕНИЕ

Сегодня ночью нам на спецканале

Покажут шоу “Отдаюсь тебе”

Три парижанки, супер-этуали,

По-русски говоря, такие бэ…

 

Такой там секс, такая заграница,

Что мне знакомый доктор говорит:

Вполне возможно даже заразиться –

В телесигнале триппер есть и СПИД.

 

Лихие, брат, в Европе стриптизёрки…

Но русский зритель тоже не профан:

Я сулемою, щёлочью и хлоркой

Четыре раза вымою экран,

 

Я заложу тампоны непременно

Антисептические в каждую ноздрю,

Презервативом обтяну антенну

И – до конца программу досмотрю!

1999

                               

* * *

Подписано, точка поставлена,

Поставлена даже печать,

Но всё же одна Ненормалина

Смогла уцелеть и застрять.

 

И там, где небрежно пропилено,

Где щель обратилась дуплом,

Она, притворяясь Рассудилиной,

Сумела пройти перелом. 

 

А дальше, как в сказке Емелиной,

Растёт Ненормалины счет:

Она оттесняет Всамделину

И львиную долю берёт.

 

Плевать ей, что точка поставлена,

Что вся по закону печать;

Как глянет в глаза Ненормалина,

Так подписи пятятся вспять.

1999

 

ПАМЯТИ  ГРЕТХЕН

СТИХОТВОРЕНИЕ С ЦИТАТОЙ ИЗ БОРИСА ПАСТЕРНАКА

Тридцатые годы. Военные марши.

Прекрасную деву я вижу в окне

Над Рейном, у самых Прудов Патриарших –

Немецкие сказки читаются мне.

 

Я, правда, не верю уже в Бармалея,                         

Уже кое-где «пианистом» слыву…

Тогда и приблизилась вдруг Лорелея,

Во всей красоте, не во сне, наяву –

 

Немецкая медхен, как будто с портрета,

Как будто с пюпитра, где Моцарт и Бах.

Таких не бывает, но вот она – Грета,

Всамделишной феей с цветком в волосах

 

И в платье из кружев, таких же, как Моцарт

Носил на камзоле (портрет на стене),

Танцует, как в театре, и не задаётся   

И делает книксен по-взрослому мне.

 

«Я буду второй Лепешинской в балете!

А ты – Софроницким?» «Наверное, да…»

Ну как не поверить божественной Грете,

Ведь с первого взгляда понятно – звезда!

 

И белые волосы, и голубая,

Конечно же, лента к глазам голубым,

Немецкая девочка, ангел из рая,

Как будто придумана Братьями Гримм.  

 

Моё восхищение было невинным

(О сексе не ведаю, плоть не томит),

Нам было в ту пору по шесть с половиной,

И эта блондинка – ещё не Лилит.

 

Наверное, Бог или добрая Фея

Меня одарили, за что – не пойму:

В четыре руки я играл с Лорелеей,

Я чудо изведал и верен ему.

 

Я понял давно, что волшебная призма

При взгляде на мир непременно нужна,

И Грета прививкой от грязи фрейдизма

В глубинную память мою введена.

 

…Порою мне снится урок фортепьяно,

И добрый Учитель кивает: зер гут!

Я очень давно не играю, и странно,

Что в пальцах остатки аккордов живут.

 

А Моцарт с гравюры бессмертием светит,

И тонкое кружево пышных манжет    

Ну точно как платье на маленькой Грете;

А взрослого платья у Греты и нет:

 

Кончается сказка на чёрной странице,

Колдун Дифтерит Лорелею унёс…

Бывает – привидится или приснится,

И я не могу удержаться от слёз.

 

А Гретхен смеётся над глупостью смерти,

Шалит и, бывает, её обхитрив,

Проходит вприпрыжку по рампе в концерте

«Под чистый, как детство, немецкий мотив».

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­__________________________________________________________________

Ольга Васильевна Лепешинская – великая русская балерина, блиставшая на сцене Большого театра с 1933 по 1963 год.

Владимир Владимирович Софроницкий (1901-1961) – великий русский пианист, непревзойдённый исполнитель произведений Скрябина (на дочери которого он был же-нат). Мой учитель музыки, отец Греты, гордился знакомством с ним.

2004

 

СЕ ЛЯ ВИ

Половина идёт на хиханьки,

Половина идёт на хаханьки,

Остаток – ужасно тихонький,

Остаток – ужасно махонький.

В нём – различные оханьки

И различные эханьки,

Остаток ужасно плохонький,

Но совсем не досмеханький...

 

С этим самым остатком

Я и плачу вприглядку.

1963

 

ВОСПОМИНАНИЕ

О  БЛОНДИНКЕ  ЗА  УГЛОМ

Голубые глаза с глуповатинкой,

Не читала она ни шиша,

Но в распахнутом банном халатике

До чего же была хороша!

 

Превосходная и первосортная…

Этот запах! Сладчайшего нет –

Чай, ведь парилась, мёдом натёртая,

С самых юных девических лет.

 

А как голая встанет расчёсывать

До колен золотой водопад,

Так бледнеют все звёздные россыпи

И богини, заткнувшись, молчат.

 

Говорят, с нею как-то в предбаннике

Голливудские дивы сошлись,

Так они, посрамлённые, в панике,

Прикрывали и верх свой и низ.

 

Нагота её – жизни мелодия

И телесного счастья предел;

Лебединую песню Кустодиев

Про неё, несомненно, пропел.

2002

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­__________________________________________________________

Великий русский художник Борис Михайлович Кустодиев написал

 свою гениальную картину ”Русская Венера” незадолго до смерти.

 

ДАМА ИЗ ТЕХ, ЧТО МНЕ НРАВЯТСЯ

В толпу вступаю, будто в камуфляже,

Во всём обычном.

Их скучный век безвкусицей загажен

Так неприлично.

 

Я маскируюсь, чтоб моё несходство

Не разглядели,

Что я чужая этому уродству

На самом деле.

 

Но даже блузкой звёздно-полосатой,

Джинсой потёртой

Не скрыть, что все мои координаты –

Другого сорта.

 

Возможно, впрочем, я сама виновна,

Надменна взглядом,

На баб смотрю, как на мешки и брёвна,

А так не надо.

 

И вот уже помятые грязнули

Аж зашипели

И мне как будто в душу заглянули,

Переодели.

 

У тёток от одной моей вуали

Раздулись жилы,

Осталось только, чтобы заорали

Что было силы.

 

И точно! Завизжала Акулина,

За нею – Фрося:

“Эй, женщина в лиловых кринолинах,

Куды ты прёсся?!”

2001

 

ИНТЕЛЛИГЕНТКИНЫ  ЗАВЛЕКАЛКИ

Я голая не очень хороша,

Зато – душа…     

2003

 

БАЛЛАДА О ПОПУТЧИКЕ

Вроде русский попутчик со мной увязался, но странный,

В заграничных, похоже, каких-то волшебных очках:

Иностранное видел на самых русейших полянах,

Над болотиной ржавой, на небе, в реке и в полях.

“Дивный дуб! – восклицал он. – Вполне подойдёт  Робин Гуду!

 (Соловья-то-Разбойника вспомнить, конечно, не мог).

 Здесь, в лесу, – говорил он, – дриады, дриады повсюду,

А в древесных стволах я Дереновский вижу мазок”.

Он при виде Кикиморы вспомнил зачем-то Эриний,

Бултыхнулась Русалка – он что-то сострил про Наяд;

Рассуждал о российской бесплодной духовной пустыне,

Меж берёз проходя, напевал про кокосовый сад.                             

Сообщил, что профессор, что служит в Кремле консультантом,

Разработками Русской Идеи он занят сейчас;

 Штат набрал за границей: “Отборные ищем таланты,              

Послезавтра, надеюсь, приедет русист-папуас”.

Он не то чтоб смердел – мозговою лучился отравой,

Как двуногий Чернобыль, во всей русофобской красе…

«Ладно, – я озверел, – прощевай, мне отсюда направо,

Ты ж левее, вдоль речки, бери сосняком на шоссе…”

Я-то что, я ушёл, я его даже пальцем не тронул,

Но другие слыхали, о чём говорил он со мной.

 Тут же Баба-яга консультанта столкнула по склону

Прямо к речке, а там его как шуганёт Водяной!..

 Он попятился в чащу, но Леший у нас знаменитый –

Хоть кого меж трёх сосен способен водить дотемна;

А как Филин заухал – профессор откинул копыта:

Напугала, видать, непонятная “эта страна”.

Труп нашли на рассвете у самой шоссейной дороги,

Только-только помчались искать из Кремля патрули.

“Чаадаев ты наш, – поклялась демшиза в некрологе, –

Отомстим той земле, на которой тебя извели!”

2003

 

ИЗ ОМАРА ХАЙЯМА

Вчера я водки выпил триста грамм,

Сегодня тоже выпью триста грамм.

А что не пить? Вот завтра в крематорий

Свезут, и всё. Лишь пепла триста грамм.

1966

 

СТИХИ О МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ

Был я ужасно обеспокоен,

Спрашивал маму (а в горле – комок):

– Мамочка, я дорасту до школы?             

Мама смеялась: “Конечно, сынок!”.

 

Годы прошли, и, немного смущаясь,

Спрашивал я постаревшую мать:

Разные ж вещи – “люблю”, “увлекаюсь”…

Как мне их правильно различать?

 

 Мама ответила без улыбки:

”Вырос – по-взрослому и разберись;

Шишки набьёшь, но иначе не выйдет;

Если суфлируют – это не жизнь”.

 

…Мама покойная нынче приснилась,           

Снова, как в детстве, – авторитет.

Снова о том у неё спросил я,

О чём у меня и понятия нет:

 

– Мама, а как это – умирают?       

Страшно ли перешагнуть порог?    

А мама заплакала и сказала:

“Скоро узнаешь, сынок”.         

2003

 

О КОМ НЕ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ

                                           …И не думай, что колокол звонит по кому-то:

                                                                                            он звонит по тебе.

                                                   Эрнст Хемингуэй “По ком звонит колокол”

Донн, донн, донн, донн, донн, донн, донн.

Врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, врёшь, Джон.

 

Сколько раз по русским колокол звонил –

Даже бровью англосакс не поводил.

 

Марокканец, уругваец, папуас,

Надо думать, и не ведали о нас.

 

Так чего же мне печалиться о них,

О таких, как ты, далёких и чужих?

 

Да жирейте, да горите вы огнём –

Я, поверьте, совершенно не при чём.

 

Безразличны мне заморские дела,

Не по мне звонят у вас колокола.

 

…Донн, донн, донн, донн, донн, донн, донн.

You are wrong, wrong, wrong, wrong, John!

2003

______________________________________________

Youarewrong (англ.) – ты не прав, ты ошибаешься.    

 

 

 ВЕНЦЛАГ

Регулярно совершая набеги на русские земли в ХУ-ХУП веках, подвласт-

ные туркам крымские татары угнали в рабство от трёх до пяти миллионов человек. Работорговлей активно занималась Венеция (по-русски – Веденец), что сказочно обога-тило этот город-государство. Во всей Италии  там были самые жестокие законы, касающиеся  обращения с невольниками

                                                                                                              Из Истории

– Куда завезли нас, вы поняли, братцы?

На Веденец чёртов, туды его мать!..

Шарфюрер оскалился: “Строить палаццо!

Немедленно сваи начнём забивать!”

Освенцим… Венеция… Жуткие зоны.

Зловеще-похоже звучанье имён.

 Венеция, чавкая, жрёт макароны  

Под смертный кандальный концлагерный звон.

По пояс в грязи целый день без обеда.

За несколько смен остаёшься без ног.

Но город из трупов, болота и бреда

Проклюнется, как ядовитый цветок.

Венеция – сука, фашистская сука,

Удачливый, жадный, жестокий вампир.

В твоих сундуках нестерпимая мука

Спрессована в золото, пишет Шекспир.

В промокших землянках рабы умирали,

А кто бунтовал – убивали СС;

Зато – карнавалы, зато – биеннале,

Зато чинквеченто и весь политес.

А русских невольниц – в прислугу, в бордели,

На самых красивых – особый расчёт:

 В салон, чтоб художники их посмотрели;

Кто купит навечно, кто в лизинг возьмёт.

 

…Как стыдно стоять пред мужчинами голой!                

В Италии скотской о чести забудь; 

А этот, носатый, противней монгола –

Похабно смеётся и щупает грудь.

Отсчитаны деньги, невольницы плачут

(Смешные дикарки из варварских стран!),   

Доволен Беллини, доволен Карпаччо, 

Доволен развратный старик Тициан.

А критик напишет – “Джентиле Беллини

Искусно модели умел выбирать”,

И даже не вспомнит о той Акулине,

О Дарье и Марье, туды его мать!

 

…Невольничьи рынки, подводные морги,

Кошмары ВенцЛага – забыты навек;

 Венеция – это сплошные восторги,

Об этом писал не один человек.

 

Ну ладно, какой-нибудь Бродский – понятно,

Но русский, как Брюсов, но русский, как Блок –

Черкнул он хоть где-то в письмишке приватном

О русских невольниках несколько строк?

 

Увы, не напишет ни слова об этом,

 А вспомнит Сан-Марко и “хайль!” заорёт: 

 Виват Каналетто! Виват Тинторетто!

 И памятник ставит в Москве – Турандот.

 

О, дело не в том, чтоб не жаловать Гоцци;

Мне Гоцци любезен – такой лицедей;

Но слева и сзади Лукавый смеётся

Над жутким беспамятством русских людей.

 

…Конечно, я тут никакой не паломник: 

Я помню, что мрамор бессчётных колонн

Рабы вырубали по каменоломням –

Лагпунктам чужих ренессансных времён.

 

Я с горечью вижу: изогнутый мостик,

Хлебало разинул русак в бороде,

А то, что под мостиком дедовы кости, 

Не знал, не читал никогда и нигде.

 

 Мадонны Венеции: русские лица

Печально взирают на шустрых внучат,

Но наших туристов удел – торопиться,

И предков своих узнавать не хотят.

2000

 

ЗАБУГОРНЫЙ  РУСАК

Заехал недавно один аргентинец,

А может, француз, но по-русски сечёт,

Какой-то потомок великой княгини,

И ну предъявлять неоплаченный счёт.

 

Ругает, грассируя, “грубых матросов,

Штыками прикончивших тысячу лет…” 

Я вижу – князёк-то совсем стоеросов

И режу в упор, отпихнув этикет:

– Рабоче-крестьянским баранам простится 

Поход в мышеловочный ленинский рай;

Россию просрали поручик Голицын,

Корнет Оболенский и царь Николай.

 

Он прямо подпрыгнул, такой возмущённый,  

Кричит: “Миль пардон, это просто цинизм!

Их бин эрудит, я окончиль Сорбонна!..”

– А  я, – говорю, – пережил коммунизм.

 

Он мне про Фому, я ему про Ерёму,

Он мне про Ерёму, а я про Фому,

Он мне подливает ямайского рому,  

Я водки в ответ подливаю ему.

 

Цитаты, как финки, втыкаем под рёбра,

Но после семи брудершафтов подряд              

Мы с ним скорешились в согласии добром,

Лишь старые мифы колючкой торчат. 

                   

Эх, если б для выучки пожил и попил

Он хоть бы полгода у нас во дворе,

Да он в Аргентине, а может, в Европе, 

В какой-то дурацкой французской дыре.  

 

Но даже и там, в темноте заграницы,

Я слышал, теперь он по пьянке поёт:

“Корнет Оболенский, поручик Голицын,

Кому ж предъявлять неоплаченный счёт?!”

1999

 

ПАМЯТИ  ГЕОРГИЯ  ИВАНОВА

Поверх торжественности – просто красота,

Притом с улыбкой, как Ватто поверх Пуссена;

Ну, не совсем Ватто, ведь горечь разлита.

Невыносимая, уж если откровенно.

 

Ведь Летний Сад, навек оставленный в аду,

Небось, назвали Сквером Красного Террора…

Но кто сказал: я обойдусь? я обойду?

Двадцатый век даёт лишь временную фору.

 

Как близоруки эти важные умы!

Крушенье атома для них непредставимо.

А он узрел в своём бокале сулемы

Неотвратимый серый пепел Хиросимы.

 

А чем удобен опостылевший Париж?

Лишь тем, что «чёрная маруська»* не проглотит.

Но – никогда от этой стойки не взлетишь

И не сгоришь дотла в отчаянном полёте.

 

 «Гарсон, перно!» А, впрочем, сколько б их не брать,

Увы, впадает Сена не в Неву, а в Лету.

На всех рекламах – ни единой буквы «ять»!

Хотя и на Руси теперь её ведь тоже нету.

2005    

___________________________________________________________                                                           

*Так ленинградцы называли машины, на которых агенты НКВД приезжали арестовывать людей.

 

LES RUSSES А PARIS

В Париже не читают Куприна,

Тем паче «Яму». Право, для француза

Она стара, наивна и смешна,

Типична для Советского Союза.

 

…Ах, это старая Россия? Всё равно.

Так пресно, скучно и неэротично.

Речь о борделе – о борделе! – но

Всё чересчур серьёзно и прилично.

 

 В Париже знать не знают Куприна.

…Как? Он живёт в Париже? Вот не знали…

Хотя, пардон, гражданская война.

Да, русские друг друга убивали.

 

Ужасно! Эти бомбы и шрапнель… 

Куда бежать? В Париж, куда ж ещё-то!

Куприн теперь парижский «рюсвранжель»*

И глушит, говорят, вино без счёта.

 

А Запад знает: деньги любят счёт.

Чтоб выжать всё, впустую не прохлопав,

Копеечку к копеечке кладёт

 

И я хвалу Парижу вознесу:

Считать везде и всё, конечно, мудро;

Отсчитывает сдачу вплоть до су

Последняя панельная лахудра.

 

Ныряй в разгул, пределы просчитав;

Блуди, как бес, но твёрдо помни цены.

Вот перебор – дикарская черта.

А дикари во Франции презренны. 

 

Истратить меньше – больше опьянеть.

Искусной смесью сбережёшь немало.

А русскому – для траты денег снедь:

Он крепость водки понижает салом!

 

Ещё у них Шмелёв. Ну, азиат!

Всё ностальгирует о квашеной капусте.

Как говорится, ошибиться б рад,

Но он, похоже, не слыхал о Прусте!

 

 Такая дикость! Форменный скандал.

И не стыдятся говорить: «не знаю»!

А Бунин Пруста просто осмеял –

Мол, как снотворное его употребляю,

                         

От жизни, мол, далёк ваш Пруст…  О, нет!

Кто-кто, а Пруст – он очень хваткий в деле.

Всё рассчитал вперёд на много лет,

И держит деньги в акциях борделя.

                                          

Париж в пандан осеннему дождю

Единодушно чтит Марселя Пруста,

Но, правду говоря, «Letempsperdue»**

Приносит денег автору не густо.

 

А вот бордель – беспроигрышный ход.

Уж точно – похоти не будет переводу.

Лишь этот бизнес вкладчика спасёт

В эпоху сумасшедших скачек моды.

 

А что Куприн? Хоть тоненький пакет

Бордельных акций заимел он в «Яме»?

По бахроме на брюках видно – нет.

Эх, русские…  Ну что поделать с вами!

2006

______________________________________________________

*Рюсвранжель – белоэмигрант (русский из врангелевцев)

**Цикл романов Марселя Пруста; в русском переводе – «В поисках утраченного времени».

                                                                                           

ФРАНСУАЗА  САГАН

“Немножечко солнца в прохладной воде”…

Я помню, читал эту вещь и балдел.

 

Давно это было. Тогда я таких

Ещё и не читывал западных книг.

 

В печали – улыбка, в улыбке – печаль,

Интимная тайна колышет вуаль,

 

Как след аромата, как будто слегка

Рука парижанки коснулась виска…

 

Но вот по прошествии нескольких дней

Пытался я вспомнить – и всё, хоть убей! –

 

Как звали героя и кто он такой;

Постойте, ведь женщина – главный герой?

 

Как фокус: не помню совсем ничего!

О чём эта книга? О чём? Про кого?

 

Ах, время запретов, советская глушь –

Сожрёшь с голодухи парижскую чушь.

 

…Однако потом, через множество лет

Я понял, что книга оставила след,

 

Как след аромата, как будто слегка

Рука парижанки коснулась виска.

 

Наверно, и замысел в том состоит,

Чтоб напрочь был текст и сюжет позабыт,

 

Осталось же лишь ощущенье одно,

С каким эту книгу я пил, как вино,

 

Что даже сейчас, через множество лет

Ничуть не расплылся оставленный след,

 

Как след аромата, как будто слегка

Рука парижанки коснулась виска.

 

“Немножечко солнца в прохладной воде”…

Ну что тут сказать, никого не задев?

 

Тональность что надо, хорош колорит,

Изящное платье нигде не морщит.

 

Изящные всюду на нём вензеля;

Какие проблемы?! Зачем? Тру-ля-ля!

 

Немножечко солнца, немножко воды,

Баланс интеллекта и белиберды…

 

О да, парижанки умеют писать –

На мелкой водичке в бирюльки играть.  

2000

 

ЗАПАХ  ЖЕНЩИНЫ

Чур, не скажу о тех, кто пахнет псиной,     

Курдючным салом или чесноком,

А то состришь о чём-нибудь таком

И чёрт-те в чём окажешься повинным,

Хоть я с политикой и на дух не знаком.

Нет-нет, я воспою лишь самых-самых,

Скользя по рейтингу, конечно, снизу вверх,

И первым я в Поэму Высших Сфер

Впишу куплетик о германских дамах.

Ну, не куплетик – просто пару строк

В манере романтичного ваганта,

Что пахнут немочки дезодорантом

(Я многих спрашивал и лично сам усёк).

Парфюм француженки – “герлен”, “коти”, “шанель”,                       

У каждой свой, но, – думал я с ухмылкой,–

 Когда им перепутают бутылки,

Закрутится такая карусель!..

 

Американки пахнут чистотой –

Шампунем, лаком для волос и мылом,

Но некоторым кажется бескрылым

Такой стандарт, высокий, да пустой,

И “девять с половиною недель”

Все мажет Микки Рурк, все мажет мёдом

Ким Бесинджер, но ускользает цель:

Неразрушимы расовые коды.

Рычит ООН, международный суд

Исходит лаем где-то там, в Гааге;

Нам равенство предпишут на бумаге,

Но первенства у нас не отберут!

 

Подруга русская в объятиях твоих

Так дивно пахнет молоком и мёдом,

Что нет нужды насиловать природу

Иль бегать за подделкой “мэйдуих”.

…Я помню бесподобную картину:

Мой друг хватил перцовочки стакан,

Сел к телевизору и, глянув на экран,

Сказал: звезда, но в койке пахнет псиной.

Уж он-то знает, бывший донжуан.

1997

 

ПОДРАЖАНИЕ  ЛАРИСЕ  РУБАЛЬСКОЙ

                                         Плесните колдовства

                                         В хрустальный мрак бокала.

                                                                                    Л.Р.

Стучала в окна мёрзлая листва, 

Как будто Мендельсона исполняла;

Легло четыре пуда колдовства

Ко мне под ватный трепет одеяла…

2002

 

КАК  ЭТО  БЫЛО

Лукавый пошёл провоцировать Бога.

“А рай-то пустой!” – говорит ехидно.

Бог растерялся, подумал немного

И смело идею Адама выдвинул.

 

В общем виде, без всякой конкретики –

Мол, рёбра-детали потом разовью…

 

А дьяволом купленные генетики

Уже выращивали змею.

1962  

 

ОСЬ  ЗЕМЛИ  НАШЕЙ

                             Памяти Александры Дмитриевны Воеводиной                    

…А тёще оставалось жить неделю,

Ну, может, две. За восемьдесят. Рак.

Уже она ходила еле-еле,

Но всё еще ходила. И однажды,

Не знаю, почему, я ей сказал:  

“А не сходить ли нам сегодня в церковь?

Чудесный день. Сугробы, синева…”

Она сказала: “Я сама хотела,

Да попросить стеснялась”. Мы пошли.

От нас до храма Рождества рукой подать,

Но это мне. А ей… Сказать по правде,

Я испугался. Думал – не дойдём. Однако

Дошли, да и не так уж медленно. Как будто

Больной моей морозный воздух силы

На каждом повороте прибавлял.

…Конечно, мы недолго были в храме.

И я следил, конечно, за больной, и службы

Не слушал и не слышал. Я с тревогой

О том лишь думал, что температура 

Такая разная снаружи и внутри,

И как бы голова не закружилась

У тёщи. Ведь слаба она совсем.

Да, я забыл число, какого марта –

Десятого, пятнадцатого, нет,

Забылось начисто. Но помню слово в слово,          

Что тёща мне сказала, воротившись

Из храма и немного отдохнув.

“Весь мир порушен,– так она сказала,–

У городов другие имена. Деревню нашу

Сначала разорили, а потом вообще

Спустили под воду – мол, надобно для ГЭС.  

Родню в Нарымский край на смерть загнали –

Она мешает, дескать, коммунизму.

Потом забрали мужа. Приговор –

На десять лет без права переписки.

Я двадцать лет ждала и каждый день   

Почтовый ящик чуть не наизнанку

Пыталась вывернуть… Всё шарю пальцем, пальцем –

А вдруг письмо прилипло в уголке.

Ведь есть же люди добрые на свете,

Что подбирают письма на путях,

Когда пройдут на Север эшелоны.

Но я письма того не дождалась.

Я двадцать лет, я долгих двадцать лет    

Жила пригнувшись и всего боялась…

Потом сказали – не был виноват.

Так вышло. Загубили по ошибке.

И стала жизнь совсем уже чужой.

Чего бояться, если нет надежды?

Но я уже боялась по привычке.

А власти продолжали гнуть своё –

Ненужное, нерусское, чужое;   

Громили, запрещали навсегда,

Но завтра что-то снова разрешали…

Чем дольше жизнь – тем больше перемен.

Я думаю, их подлинная цель –

Чтоб мы забыли про своё начало.

Вот для чего меняют имена

И весь набор вещей, среди которых

Что неизменно. Это наша Церковь.

Сегодня, что уж там, в последний раз

Помог ты мне дойти и вспомнить, вспомнить,

Что девочкой в такой же точно храм

Я приходила, и слова молитвы

С тех пор не изменились, слава Богу,

И батюшка в таком же облаченьи,

И лики на иконах – наши, наши,

И запах ладана такой же, как тогда…

Сегодня ты помог мне постоять

На тверди среди хлябей нашей жизни;

Я будто прикоснулась к той оси,

Которая, невидимая, держит    

Наш Русский Мир… Спасибо. Я посплю”.

 

…Поверьте, я далёк от похвальбы,

Что был таким-сяким хорошим зятем.

Забыл число. А главное – не знаю, 

С чего это я вдруг тогда сказал:

“Пойдёмте в храм”. Иль Кто-то надоумил?

1999

 

НАДЕЖДА

Конечно, я бразильцу непонятен:                                 

Возможно ли болтать ногами в речке

И на опушке лечь передохнуть?

Он должен сделать над собой усилье

И вспомнить, что в российских наших реках

Не водятся зубастые пираньи,

И лес – без ядовитых пауков

И муравьёв, способных в полчаса

Оставить лишь скелет от человека…

 

И англичане тоже не поймут:

Ведь если что неладно в государстве,

От своего потребуй депутата,

Пиши в газету “Таймс” – опубликуют,

Ну, в крайнем случае, в Гайд-парке речь скажи.

Им непонятно, как это – бояться

Попасть в полицию, тем более – в тюрьму;

– Он что, тебя ударит, полицейский?

– Он что, твою наличку отберёт?

И что такого страшного в тюрьме?

Она писателю, возможно, и полезна:

Гуляй по камере, обдумывай, пиши…  

 

Боюсь, что не поймут меня на Мальте.

Один русист из тамошних краёв,

Учёный автор кучи монографий

О Достоевском и религии славян,

Просил меня помочь с одной проблемой;

Он говорил, немножечко смущаясь:

“Я знаю всё, но не могу понять,

Ну почему в России в феврале

Кривыми вдруг становятся дороги?!”

 

…Я думаю, примерно в сотне стран,

Таких, как Свазиленд, Израиль, Мьянма,

Все наши страсти просто непонятны

И странны эталоны красоты,

И то, как пахнет рыжик и полынь,   

Там вовсе не зовут благоуханьем.   

(Нагляднейший пример тому – Шагал: 

Пропитанный селёдочным рассолом,  

Он запах дёгтя вонью называл

И так же называл он запах сена.)

Ну как такие могут нас понять?

С грибною прелью наших сентябрей,

С цыганским семиструнным перебором

И нестеровской кротостью берёз…

 

Из иностранцев, думаю, что немцы,

С которыми мы скованы так плотно

Историей за пару тысяч лет,

В стихах могли бы что-то уловить,

Да родственные греки и поляки,

Чьи примеси присутствуют во мне,

И только при хороших переводах, 

Чему в реальности, скорей всего, — не быть.            

 

…Всё это присказка. А сказка – не о том.  

Она о том, чтоб поняли в России.

А русские, надеюсь я, – поймут.

2003

 

НЕДОЗАВОЗ

– Привет вам, баба Нюра, тётя Зина!
За чем стоите вы у магазина?

– Магазин этот держит наша власть,

Она нам скоро коммунизьм удасть.

 

– Не понял, тётя Зина, баба Нюра,

Что этот коммунизм – мануфактура,

Еда, обувка, краска, керосин,

Лекарство от мозолей и морщин?

                    

– Что это, толком я сама не знаю,

Нам говорили – что-то вроде рая:

Всем досыта, от пуза ешь и пей,
Любых всем по потребности вещей…

                   

…– Родные баба Нюра, тётя Зина,

Стоите вы в жару и в холодину,

Стоите столько зим и столько лет,

А толку-то, как видно, вовсе нет.

 

– Да говорят, недолго нам осталось,

Начальство тут намедни обещалось.

Уж столько простояли. Достоим.

Чай, рая на земле мы все хотим.

                 

…Скончалась тётя Зина, баба Нюра

С кошёлкою пустой бредёт понуро.

А может быть, того и вовсе нет,

За чем она стояла столько лет?

 

Но ей признаться в том невыносимо,

Что псу под хвост, что всё зазря и мимо,

Что не бывать – от пуза всем икры

И «мерседесов» полные дворы.

                 

И баба Нюра говорит: «Нет, милай,

Мы дождались, в магазин мы вошли,

Да коммунизьму мало завезли,

Одним лишь облигархам и хватило».

2009

 

АНГЕЛ  ДА  И  ТОЛЬКО

                                                                 N.

На ощупь женщина и чистый ангел внешне…

Ну, крыльев нет, другое есть зато,

Как у богини. И почти безгрешна.

Уж против этого не возразит никто.  

 

И с нитью платиновой кудри золотые,

И смех серебряный, возможный лишь в раю, –

Всё выдаёт небесную стихию,

Обитель постоянную твою.

 

Не раз мне снилось, будто на горячей

Твоей спине – как судорога, взрыв,

И крыльев плеск, и всё уже иначе,

И ты летишь, земное позабыв.

 

А днём привиделось недавно возле рынка,

Что ты взлетаешь в небо, трепеща…

Но это ветер вздыбил пелеринку

У твоего бельгийского плаща.     

1998

 

К  N.  –   С  ТОГО  СВЕТА

Благоуханное, нежное-нежное,

В самом расцвете, чуть-чуть в седину,

Чудо нежданное  и неизбежное,

Только хорошим тебя помяну.

 

Мне-то чего, я в раю припеваючи,

Ты-то как, ты-то как там, на Земле?

Мёрзнешь всё в той же шубеечке заячьей?

Муж заявляется навеселе?

 

Дочка уже наряжается чучелом,

Даже грозится – из дома уйду?

А на работе  начальство замучило?

Будни, проклятые будни в аду…

 

Мне так неловко за смерть неудачную, 

Час невозможно придумать дурней:

Нам улыбалась отдушина дачная,

Тайная сказка в одиннадцать дней.    

 

Ты говорила: без этой отдушины,

Честное  слово, не выдюжить год…

Как же некстати все было разрушено,

И неприятностей невпроворот!

 

Слышал я, лёжа в гробу замороженным,

Что ты шептала, о жизни скорбя.

Райским сидельцам грустить не положено,

Всё же тайком я жалею тебя.              

2002

 

РАЗВЕСЁЛЫЙ ТРИПТИХ

1. ОТДЕЛЕНИЕ РЕАНИМАЦИИ

– Эх, погладить бы грудь напоследок,
Холодея, коснуться бедра, –

Бормочу, вырываясь из бреда,

И смеются мои доктора:

– Ну даёт! Полутруп с “Камасутрой”!

Ты смотри, не остыл до сих пор;

Ничего, околеет под утро,

Переедет любовничек в морг…

 

Перееду… Куда ж мне деваться;

По укромной дорожке в кустах

Вдоль жасмина, сирени, акаций

Повезёт санитар второпях.

 

Санитар! Задержись на минуту,

Сигаретку достань, затянись:

Мне сейчас – это лучше салюта –

Куст жасмина исполнит стриптиз.

 

Не спеши! Я остыну к рассвету,

Мне всего лишь секунда нужна,

Чтоб в распахнутом вырезе веток,

Словно грудь, колыхнулась луна.           

 

2. МОРГ

Я и толком помереть не успел –

Санитарка на каталку кладёт

Обшмонала (здесь во всём беспредел),

Повезла меня ногами вперёд.

 

В морге чистенько, прохладно, светло,

Я глаза скосил, смотрю… Ни фига!

Ну не может быть, чтоб так повезло:

Вижу рядом своего я врага!        

 

Он, подлец, уже обмыт и побрит,

Он уже в парадной форме, свинья.

Значит, он уже давно здесь лежит,

Значит, он загнулся раньше меня!

 

Стало весело мне и хорошо,

Ну, а спирту здесь полно – благодать.

Говорю врагу я: на посошок

Надо выпить, растуды твою мать!    

 

Я смеюсь и говорю: наливай!

У него ж от страха зубы стучат.

Ну так, я на ПМЖ еду в рай,

А ему на ПМЖ ехать в ад.

 

3. ПОМИНКИ

Я завещаю вам – купите много водки,       

Воды, вина (для трезвенников – сок), 

Закуски всяческой, но только не селёдки –

При жизни я её терпеть не мог.

 

Да не забудьте, кстати, про салфетки,

Про штопор – без него нехорошо:      

Припомните, как пробки мы нередко

Продавливали внутрь карандашом.

 

И не пугайтесь никаких конфликтов,

Коль вдруг заявится… Вы поняли меня?         

Не грех тогда и в лоб спросить: а ты кто?

Пошёл к чертям! Тут не твоя родня.

 

И к полночи окончивши попойку,

Посуду вымывши в пристойной тишине,

Не расходитесь, а ложитесь в койки    

И всласть натрахайтесь на память обо мне.

2001-2013

 

О ТЕМПОРА, О МОРЭС!

                                                Подъезжая под Ижоры,

                                                Я взглянул на небеса

                                                И воспомнил ваши взоры,

                                                 Ваши синие глаза.

                                                                      А.С. ПУШКИН

Подъезжая под Ижоры

(Пушкин, что ли, подсказал?),

Дед увидел в коридоре

Чьи-то синие глаза.

Синий взор и светлый локон,

Шаг в купе – и на замок. 

В зеркалах вагонных окон,

Словно вспышка, слово «рок».

А стройна, худа, толста ли,

С обручальным или без –

Это всё уже детали.

Синий, синий взор с небес!..

…Эту  дедовскую лажу

Я всерьёз не принимал,

Я увидел – и пропал.

Я ж как Пушкин хоть немножко,

В смысле чар младых армид:

Мне прельстительнее ножки

Даже персей и ланит.

В первый раз не уловил…

 

Жизнь прошла с шедевроногой –

Гименей благословил.

А недавно внук явился,

Встал в дверях, блаженный вид;

– Дед, я, кажется, влюбился, –

Отрешённо говорит. –

Эта встреча – роковая,

Якорь брошен, видит Бог!

…Не могу сказать, какая:

Помню только лишь пупок.

– Хоть глаза какого цвета?

– Дед, очки – как зеркала…

–  Ноги?

            – Как мне знать об этом:

В брюках клёш она была…

 

Убеждённостью глубинной

Он прапрадеду подстать;

Генетическую мину

Невозможно миновать.

На неё как наезжали,

Так взрывались мужики…

А детали? Что детали –

Быть поэмам про пупки.        

2000      

 

ИЗМЕНА

РАССКАЗ ИВАНУШКИ-ДУРАЧКА

Я отнюдь не из тех, кто силится

Приукраситься: мол, ни-ни…

Признаюсь – изменил Кириллице

Я с Латиницей в оные дни.

 

Оправданье, конечно, слабое,

И смешно теперь вспоминать –

Мне казалось престижным с бабою       

Иностранною переспать.

                     

Ей такую рекламу делали,

Что, ей Богу, не устоишь:

Дескать, в сексе она умелая –

За плечами, небось, Париж.

Я не знал, что её стенания           

“О, Иван, я сейчас умру…”

Репетировались заранее

В Академии ЦРУ,

А бельишко её постельное

С вензелями “Салют, Иван!”                          

И колготки её бордельные

Проектировал Ватикан.

 

Я-то сам им совсем не надобен,  

Ни в какой у них не в чести,

А романчик наш – это снадобье,

Чтоб Кириллицу извести.

Пусть печалится и кручинится,

Что покинул её Иван;

Он гуляет вовсю с Латиницей, –

Пишут ей из враждебных стран.

 

Эти фокусы иностранные     

Ты попробуй-ка раскуси;

Я не сразу нашёл над ванною

Телекамеру Би-Би-Си.

Но и тут обманула, хитрая:   

Мол, не знала, мол, не при чём,

Ублажила меня поллитрою,         

Салом, редькой и калачом.

Словом, трахался я и лапался,

И не верил, а дружбаны

Говорили: “Иван, ты вляпался

Прямо в происки сатаны…”.

 

Но финал был не политический…

Стали в ванной трубы менять,

И разбили набор косметический,

Ни осколочка не собрать.              

Ни лосьона нет “Степь туманная”,   

Ни духов “Чемпион огня”…

Оказалось: плоть иностранная

В чистом виде – не для меня. 

Мужику что в башку втемяшится,

Так оттудова – ни колом;

Не поётся уже, не пляшется,

Не летается соколом.

 

От Латиницы стал мне чудиться

Запах кильки и чеснока…

Тьфу, поддельная полногрудица,

Силиконовая клюка!

Всё к чертям! Колдовство расколото.

Не смотрел бы на всех на вас.

Уолл-стрит предлагал мне золото,

Нобель – премию хоть сейчас.

 

Девка плачет: “Всё пересилится,

Ваня милый, не уходи!..”                            

Я ж вернулся домой, к Кириллице,

И с тех пор уже не блудил.       

2001

 

ПЫТКА САКСОФОНАМИ

                                         Анатолию ЧИЛИКИНУ

Саксофоны плетут околесицу,

Самую сущую ересь.

Можно взять и повеситься,

Наслушавшись и уверясь.

Видно, дьяволом согнуты

Саксофонные шеи;

Расползутся по комнатам.

Серебрясь, как змеи.

Каверзные, басистые,

Наплетут узоров;

Саксофоны – садисты,

Гипнотизёры.

Саксофоны плетут заговор,

Мотив нескончаем;

Схватишься за голову,                    

Конвульсивно качаясь.

Всё примитивно-просто,

Просто, а что толку:

Комната – вроде погоста,

Саксофоны воют, как волки.

1961

 

НИНЕ БАРАНОВОЙ

Любимая моя, ты героиня.

Прожить столь страшный век и не сломаться,

Не опуститься и не отступиться,

Не сдаться, не продаться, не остыть…

Ведь это ж надо – всё преодолеть:

Ходьбу по улицам разбитых фонарей

Вдоль дурдомов, лагпунктов и вертепов,

Засилье оборотней, монстров, упырей;

Других ломал один лишь Горбачёв,

Тебе ж ещё от Сталина досталось…

А быт в сюрреализме коммуналки

С фанерным «туалетом» во дворе?

А митинги хрущёвского вранья

О коммунизме чуть не послезавтра?

А Ельцина паскудная орава

Шестёрок Запада, растлителей, воров,

Укравших даже реки и озёра?

И вот при всём при этом – наша жизнь,

Которую ведь ты сформировала,

Чего там говорить, конечно, ты.

Быть может, главное – о чём  же мы ругались,

Отчаянно ругались, между прочим:

По поводу нюансов колорита

Понтормо или Россо Фьорентино,

По поводу Стравинских диссонансов          

И Блоковской трактовки красных зорь;

Ну, да, конечно, темой несогласий

Бывали и практические вещи:

Пройтись ли в выходной по букинистам

(До Демократии их было очень много),

А может быть, поехать по грибы?

Да мало ли какой бывал раздор,

Но никогда – ни разу! – из-за денег.

Ни разу – даже в тягостные годы,

Ни разу – и в отчаянные дни.       

Да только лишь за это за одно

Достойна ты считаться героиней.

Ведь что есть подвиг? Разве только взлёт,

Какой-то взрыв или, допустим, вспышка?

Нет, потрудней того твоё геройство –

Вся жизнь в любви на страшном фоне века.

2009    

 

ТРАКТАТ  О  МУЗЫКЕ     

                                               Н.Б.

С Волшебным Озером нас многое связало;

Наверное, по воле высших сил           

Мы с Лядовым от самого вокзала

Однажды ехали, и нас он одарил.

 

Он показал нам чащу потайную,

Где конкурсы проводят соловьи.

Сейчас, сказал он, я вас подстрахую,

Предупрежу Кикимору: «свои»…      

Вот так тогда мы получили пропуск;

Он действует, лишь скажешь: «я хочу»,

И делаются видимыми тропы

К истокам тайн, к Кастальскому ключу.                   

 

Иные думают, он где-то заграницей,

А он ведь в солнечном сплетеньи наших мест;

Смотри, вода чистейшая струится,

А над источником стоит замшелый крест.                              

 

Волшебный лес! Как здесь легко и чисто!

Здесь в медных соснах – Баховский хорал,

Здесь «облака плывут ноктюрном Дебюссистым»,

Как я когда-то в юности писал…

 

Наш заколдованный любимый перекрёсток

Семи ветров, семи начальных нот!

Здесь Шелест Леса – Вагнеровски жёсток,

Но ветер – по-Свиридовски поёт.

 

А с крутизны берегового склона,

Ну как с галёрки, хорошо слышны                           

Гаврилинские чудо-Перезвоны

Из деревень заречной стороны. 

 

Зато зимой мелодия иная:

Изба трясётся, черти правят бал,

Старушка крестится, и знать того не зная,

Что так Сибелиус метели написал.           

 

Когда ж Весна Священная подъемлет

Земную плоть для пляски родовой,

Стравинский сходит на родную землю

Тряхнуть своей любимой стариной.

 

Так целый год. Ведь Музыка всё может.

Она везде – уродству вопреки.

Не только в той сосновой царской ложе

На берегу задумчивой реки.

 

И ночью, в городе бетонном, ниоткуда,

Из Де-Кириковских теней и лунных стен

Рождаются прекрасные Этюды,

Как будто где-то прячется Шопен…

 

…Когда-то нас с тобою испытали,

Вопрос Поэта был насмешлив, чуть не груб:

 «А вы б смогли…?». А мы смогли, сыграли

Ноктюрн на флейте водосточных труб.                                          

 

Как интересно жить! Как мало прозы!

Невероятна роскошь бытия:

Адажио, аллегро, фьюриозо…

Как хорошо, что вместе ты и я.  

 

И даже быт… О быте очень кстати.

Чтоб не забыть за этой суетой:

Пора тебе подумать бы о платье,

О платье к свадьбе. К свадьбе золотой.          

2004

 

ГОДА

                                          Мы теперь уходим понемногу

                                          В ту страну, где тишь и благодать…

                                                                              Сергей ЕСЕНИН

Многие, итоги подбивая,

Думают – а что всего важней? –

На платформе, где своих гостей

Ждёт экспресс до ада или рая.

 

Шостакович «Лунную сонату»

Процитировал, навеки уходя;

Как прекрасен свет поверх дождя,

Будто бы шепнул он виновато.

 

Он к Бетховену, прощаясь, обернулся,

А не к Бриттену, не к Эрику Сати;

Это нам он подал знак в конце пути –

Мол, блуждал, но к истине вернулся…

 

А теперь и я, соображая,

Что же на земле важней всего,

И не зная лучше ничего,

Формулу Есенина вставляю:

«Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве

И зверьё, как братьев наших меньших,   

Никогда не бил по голове».

 

Перед  этим всё второстепенно:

Изощрённость мысли, блеск ума,

Глубь наук, заоблачная тьма

И секрет рождения Вселенной.

 

Перед этим живопись линяет,

Даже – пусть не всяк меня поймёт! –

И Поэзия корону отдаёт,

И бетховенская «Лунная» смолкает.                                                                    

2013

______________________________________________________________

*В последнем произведении Шостаковича (Соната для альта и фортепьяно, Соч.147), законченном за несколько дней до смерти, цитируется «Лунная соната» Бетховена. 

**На рояле у Шостаковича стоял портрет Бенджамина Бриттена.

 

* * *

Стариканы сидят на завалинке.

Светит жизнь, уплывая во тьму.

Что казалось большим – стало маленьким

И не нужным теперь никому.

 

Достижения и награждения…

И не вспомнишь – за что и когда.

Поручения и назначения,

Даже деньги – и то ерунда.

 

Пётр Кузьмич обернулся к Пал Саввичу

(Взгляд потухший стал малость живей):          

«Я соседку твою вспомнил давеча,

Только имя забыл – хоть убей».

 

«Ты которую?» –  «Рыжую-рыжую…».

«А, Марго… Зацепила, видать?» –

«Не поверишь – сейчас будто вижу я

Всё – походку, улыбку и стать».

 

«Да, была она девушка строгая,

Улыбнётся, а дальше – ни-ни.

Так ведь звали её Недотрогою

Даже в те развесёлые дни.

 

То ли дело Иришка и Зиночка,

То ли дело Марьяна Грищук…».

«Помню, помню я ту украиночку,

Брат её был мне в армии друг…».

 

«Как начнёшь вспоминать – так и тянется…

Настя с Машкой, своею сестрой;

Обе были лихие карманницы,

По три ходки у той и другой».

 

«Точно. Машка, башка забубённая,

Что творила! Сгорела дотла…

А Настёну мы звали Страстёною –

Темпераментна больно была».

 

…Вспоминают деды незабвенное,

Задвигая забвенное в тень –

Все кремлёвские свары да пленумы,

Всю, простите меня, хренотень.       

2013

 

ТАНГО “МАГНОЛИЯ”

                        Памяти Александра ВЕРТИНСКОГО

Моей коллеге, круглой-круглой дуре,   

Вертинский абсолютно ни к чему,

А я вот, оказавшись в Сингапуре,

Всё обращаюсь мысленно к нему.

 

Теперь не слышен крик орангутанга –

Гремит прогресс, природу заглушив,

Но старое тропическое танго

Для русских – сингапурский лейтмотив.

 

В опаловых и лунных небоскрёбах,

Запястьями и кольцами звеня,

Всю ночь красотки самой высшей пробы           

На всех экранах пляшут для меня.

 

В нейлонно-электронном Сингапуре     

Полным полно роскошных жёлтых шкур;

Чем не подарок аппетитной дуре –

Давай на шкуре, вспомним Сингапур!

 

И всё-таки бананово-лимонный,

Манящий из неведомых широт,

Вертинским навсегда запечатлённый,

Тот самый Сингапур ещё живёт.

 

Здесь есть отель, где чопорно и чисто,                   

И на стене в каминном уголке

Танцует тень Великого Артиста

С трагической магнолией в руке.

2004

 

* * *

…А мы всё пятимся, а мы отходим с боем,

И сверху впечатление такое,

Что нас разбили чуть ли не совсем.

Из Рая смотрят прадеды с укором:

«Ну что, довоевались до позора –

Уж олигархи мочатся на Кремль…»

Но по-другому видят нас из Ада:

«Смотри, они отходят к Сталинграду;

Хоть с карт мы стёрли слово Сталинград.

Но ведь они-то верят в это имя;

В него упёршись, сделавшись стальными,

Ни шагу, возгласят они, назад!»

Не разгадали хитростей по-русски

Ни папа римский, ни позёр французский,

Никто не смог секрет из них извлечь:

У русских сумасшедшее решенье

Вдруг разом прекращает отступленье,

Откуда-то берётся щит и меч.

А завтра что? Сусанинская дрына

Иль НЛО модели «змей-Горыныч»

Законы физики загнёт наоборот?        

Сумасводящая начнётся канонада?

А может быть под видом Сталинграда

Град Китеж стратегически всплывёт?

 

…И вот ведь как порой у нас бывает:

Поэт-солдат от взрыва погибает,

А рядом с ним – ещё один такой,

Но вы не верьте календарным числам –

Он погибли с самым разным смыслом

И на войне, представьте, не одной.

Один погиб с Интернационалом

Под знаменем каким-то небывалым,

Как будто выручая продотряд,

А тот убит в окопах Сталинграда,

Отбив атаку воинства из Ада,                               

Не дав ему прорваться в Китеж-град.

2014

 

ДА БУДЕТ ТАК!

                                              В этой комнате проснёмся мы с тобой,

                                              В этой комнате, от солнца золотой.

                                              Половицы в этой комнате скрипят,

                                              Окна низкие выходят прямо в сад.

                                                                     Александр ВЕРТИНСКИЙ

…Те незабвенные бревенчатые стены

Давным-давно уже прогрессом сметены,

Раздавлен сад поднявшимся надменно

Таким нелепым и обыкновенным

Бетонным билдингом с антенной до луны.

 

Но как теплеет сердце от воспоминаний

О нашей комнате, от солнца золотой,

О нежности, о счастьи засыпаний,

О баловстве полночных просыпаний

И расставаний наших утренних с тобой.

 

Там было вечное – от яблони в окошке,

Там было мудрое – от скрипа половиц,

Потрескиваний жаркой головёшки,

Мурлыканья избалованной кошки

И круглосуточного шелеста страниц.

 

Там было весело – так весело бывает,                                 

Когда друзья навзрыд смеются и навсхлип,

Когда никто-никто грядущего не знает       

И уж тем паче не дошёл ещё до края –

Не эмигрировал, не предал, не погиб…

 

В той нашей комнате бывали огорченья

(Сейчас-то кажется – ну просто ерунда!),

Но мы универсальное леченье

Предпочитали прочим назначеньям,

И помогало это, помнится, всегда.

 

…И если мы однажды утром там проснёмся,

Ты спросишь, поглядев на голову мою:

“Где ж седина?!” – и тут же рассмеёмся,

И, как бывало, сразу же займёмся –

Чем занимаются, я думаю, в раю.        

2004 

 

КОРЕННЫЕ РУССКИЕ ОЩУЩЕНИЯ

Всё хреново, хреново, хреново,

Хоть убейся. Но слёзы не лей.

Завтра вспыхнет прекрасное снова

Над прекрасной страною моей.

 

Снова золотом вспыхнут берёзы,

Сосны – бронзой и охрой – ольха

На равнинах невиданной прозы

И первейшего в мире стиха.    

 

По-над Волгой, в Москве, на Урале

В среднерусских светлицах от сна

Пробудятся мадонны и крали –

Наша вечная чудо-весна.

 

С ними жить – это светлые выси,

С ними спать – это сладкий огонь,

Это вам не какие-то “миссис”,

Голливудская, блин, шелупонь.

 

Но из песни не выкинешь слова:

Бусурманская зависть вскипит,

Бусурманская туча по-новой

Наше небо закрыть заспешит.

 

Нас обложат и слева и справа,

Но Россия не ввергнется в ад;

Новый Сталин возглавит державу

И прикажет: “Ни шагу назад!”

2014