Светлана СКОРИК. ЗВЁЗДЫ УКАЖУТ ПУТЬ. О поэзии Владимира Спектора

 

Светлана СКОРИК

ЗВЁЗДЫ УКАЖУТ ПУТЬ

О поэзии Владимира Спектора

 

Звезда дороги – за окном,

И свет её – сквозь день и ночь.

Владимир СПЕКТОР

 

Хочется с этих звёздных, струящихся светом понимания и прощения строк, напоминающих мне по настроению мой любимый поэтический фестиваль «Звезда Рождества», начать разговор о духовной поэзии Владимира Спектора (Луганск – Швейцария) и – попутно – о тех способах, с помощью которых настоящий мастер слова устанавливает крепкую связь между идеей, замыслом и самим актом творения. О системе художественных образов.

Задумывались ли вы когда-нибудь, почему порой самые искренние, трогательные стихи, по которым видно, что автор – человек верующий, образованный, начитанный и хорошо разбирающийся в вопросах церковных, почему-то оставляют в душе смущение и недоумение: о чём он хотел сказать, что пытался выразить? Вроде и строк много, и столько всего важного затронуто, и эмоций немало, а впечатления – никакого.

В книге Владимира Спектора «Всё это нужно пережить...» (М., «Вест-Консалтинг», 2016) стихи обычно короткие, на восемь, максимум двенадцать строк, но этого хватает, чтобы заронить в душу свет любви или высветить перед человеком боли и беды дня сегодняшнего, не осмыслив которые, нельзя жить дальше с лёгким сердцем и чистой совестью.

Готовы оправдать любое зло,

Всё понимающие, светские...

Мне на таких всегда везло –

И в это время, и в советское.

Понять их, в общем-то, легко:

Своя рубашка дольше носится.

А то, чем пахнет твой покой, –

Так это лишь с потомков спросится...

 

Не случайно поэт говорит о незавершённости мира («Незаконченность мира, любви, перемен»). И увидел Бог, что всё, что Он создал, хорошо весьма, сказано в книге Бытия. Но разве в Бытии речь идёт об отношениях между людьми, народами, государствами? Нет, человечеству была сотворена лишь арена для жизни и деятельности, а отношения и законы устанавливали мы сами. И насколько же далеки установленные законы и отношения от библейских нравственных норм, заповеданных нам, если поэт вынужден с горечью восклицать: «Всесильный Бог любви не так уж и всесилен...», «Как же долго Тот, кто умер и воскрес, / набирает праведные силы...».

Да, человеческое общество всегда было далеко от идеального, и душа человеческая всегда была полем борьбы между добром и злом, грехом и благодатью. Не сегодня и не вчера началось нравственное запустение и одичание, а мы в погоне за богатством, властью или славой стали расталкивать друг друга локтями, пускать злой наговор и даже всаживать ножи в спины.

Вхожу, как невидимка, в людскую суету,

Не чувствуя обид, не празднуя успех,

И рядом чьи-то души на солнечном свету,

Сквозь призму дня летя, являют смех и грех.

Меня не замечая, подлец и врёт, и бьёт,

Не ведая, что сам висит на волоске...

Сквозь время негодяев тащу судьбу вперёд,

Туда, где благодать незрима вдалеке...

 

Как тонко и бережно подбирает и нанизывает поэт аллитерации (слова с большой долей звуковых совпадений) «смех и грех», «и врёт, и бьёт» вместе с совпадениями синтаксическими (похожими по строению фразами вроде «не чувствуя обид, не празднуя успех», «меня не замечая», «не ведая, что»), т.е. с синтаксическими параллелизмами, чтобы в итоге восьмью строками ярко охарактеризовать время, в которое приходится жить.

Уже один символ-аллегория «время негодяев» кратко и точно даёт оценку времени. И уже одна только метафора (слова и выражения в образном, переносном значении на основе уподобления каких-то отдалённо схожих признаков) – «тащу судьбу вперёд» – вполне достаточна для заявления о своей жизненной позиции. Вчитайтесь: ведь не «судьба меня тащит», а я «тащу судьбу» (это обратная метафора), и «не надрываясь», «со слезами на глазах» и «вздыхая» пытаюсь тащить свой воз судьбы, а «тащу вперёд, туда, где благодать незрима вдалеке». Видите? Так далека благодать, что ещё даже и не видна («незрима»), а строка уже дышит ею, и – через неё – заражается упрямой верой и жизненной стойкостью сам читатель.

Подскажу: немаловажное значение имеет звучание слов в стихотворении, а у Владимира Спектора здесь буквально всё основано на звучании... света. Т.е. звучании его основных согласных, «с» и «в». Прочувствуйте: «сквозь», «вхожу в суету», «висит на волоске», «судьбу вперёд», «на солнечном свету»... Вот отсюда и от одной-единственной обратной метафоры ощущение прозрачности, невесомости, полёта. И это несмотря на «подлецов» и «негодяев» (лексика, в общем-то достаточно хлёсткая). Т.е. при умелом использовании слов и образов даже жёсткая лексика иной раз не мешает созданию нужного эффекта и настроения. И от стихотворения действительно веет освобождением и благодатью.

А можно и одним бранным словом – при бедном, сером звучании стиха и отсутствии образов – испортить всё. Даже если в стихотворении будут сплошные «ангелы», «святые», «колокола» и «покаяния».

Владимир Спектор, заявляя про «непредсказуемость мозаики судьбы, / где каждый камешек – кровавый» и «где лишь кровь – основа смальты, / скрепляющей судьбу, и правду, и меня», не преувеличивает в погоне за красным словцом. Он – очевидец, свидетель тому кровавому беспределу, в результате которого он, известный инженер, журналист, поэт, книги которого выходили в Киеве и Москве, а стихи публиковали даже в Швейцарии, был вынужден в свои зрелые годы бросить всё и стать человеком вне своей земли, дома и привычных, устойчивых дружеских связей. А ведь это лирический поэт, не журналист-обличитель, он всю жизнь писал только о любви, стремлении к добру, о красоте природы... Но ненависть, пронзившая человеческое общество навылет, не разбирает, кто трибун и боец, а кто глашатай любви, она обращает вчерашнего друга во врага, разобщает идейно и разделяет физически даже семьи, детей и родителей, близких родственников и побратимов, сослуживцев и одноклассников. Выйдя живым из-под «тихого ужаса» обстрелов, «где лишь оскал стабилен», поэт имеет полное нравственное право свидетельствовать то, что видели его глаза.

Убивали, стреляли, пытали и вешали

Лишь за то, что – не свой, лишь за то, что – чужой.

И плевалась патронами ненависть бешено

В час, когда состраданье вели на убой.

В муках корчилась совесть, рыдало отчаянье.

Справедливость терпела удары под дых...

Как сквозь годы, сквозь смерть прорастало раскаянье.

Только ненависть снова живей всех живых.

 

Это стихотворение – мостик из прошлого, мостик из времени, когда «пытали и вешали» чужие (люди другой нации), в наше время, когда уже и граждан одной страны стравливают между собой: «ненависть снова живей всех живых». И раскаяние за кровавые жертвы гражданской войны тоже ничему нас не научило. Если человек способен переступить через Божий завет «Не убий», мало того, направить оружие против граждан собственной страны, к тому же не военных, а мирных жителей, даже против стариков и детей, – почему другой человек, который сам побывал в этом чистилище «братской любви» и «единства», не имеет права вести поэтический дневник нелепой, ненужной, преступной войны, где брат убивает брата?

 

В этом поэтическом дневнике каждое слово – правда. И каждая строка – встающая против ненависти любовь. Только любовь, а не вражда и озлобление. И ещё – обратили ли вы внимание, какими средствами поэт достигает такого точного, выпуклого эффекта свидетельств, при котором и читатель превращается чуть ли не в зрителя, наблюдая за поэтическим репортажем из пекла? Да, это опять аллегории и олицетворения, когда слово становится символом целого ряда событий и явлений, а абстрактное понятие – живым персонажем: «плевалась патронами ненависть бешено», «состраданье вели на убой», «в муках корчилась совесть, рыдало отчаянье. / справедливость терпела удары под дых». И опять метафора («сквозь смерть прорастало раскаянье»), сравнивающая брошенное в землю, похороненное зерно, давшее росток, с раскаянием, оживляющим изнутри даже духовно мёртвого, ожесточённого человека.

И – новый приём, асиндетон, что означает бессоюзие – перечисление однородных частей речи (существительных, прилагательных, наречий, глаголов и т.д.) без использования союзов: «Убивали, стреляли, пытали». Отсюда – впечатление постепенного нагнетания, усиления мрака и отчаяния. И лишь раскаяние, прорастающее сквозь смерть, держит нас на плаву при чтении этого гнетущего свидетельства. Даже ещё не раскаяние, ведь его пока нет, все молчат и не возражают против братоубийства. Не само раскаяние, а только надежда на него.

Никого по отдельности нет.

Все впрессованы в родственный лёд –

И повенчанный с ночью рассвет,

И закат, давший ночи развод.

Лёд, случается, тает порой,

Обнажая греховность обид.

Вновь скрепляет всё только любовь,

Даже тем, что внезапно молчит.

 

В приведённом выше стихотворении вы, конечно, и сами заметили аллегории, я не буду их цитировать. Хочу привлечь внимание к другому приёму – катахрезе, т.е. к употреблению рядом, в одной связке, слов пусть и не с противоположным значением, не прямых антонимов, но всё же достаточно антагонистичных по отношению друг к другу: «родственный лёд». Родство предполагает тепло человеческих отношений. А здесь оно относится к слову «лёд». Достаточно неожиданно, ярко, образно и как нельзя лучше передаёт иллюзию единства и родства в стране, где фактически это родство расстреливают.

Параллелограмм перестраивается в круг

И спрямляет углы.

Бывший враг говорит тебе: «Друг»,

А вратарь забивает голы.

День темнеет и падает в ночь.

Улыбаясь, светлеет мрак...

Тот, кто может, не хочет помочь,

Тот, кто хочет, не знает, как.

 

Синтаксический параллелизм («Тот, кто может, не... Тот, кто хочет, не...») вы, я думаю, сразу увидели. И нелогичность, абсурдность явлений тоже: «Параллелограмм перестраивается в круг / и спрямляет углы», «День темнеет и падает в ночь. / Улыбаясь, светлеет мрак». Это приём, который называется алогизмом – нарушение логических связей для умышленного подчёркивания противоречия. И в данном стихотворении алогизм помогает выявить и сделать выпуклым абсурдность происходящего, уподобляя параллелограмм кругу, смешивая день с ночью, чтобы показать, что вовсе не «Друг», – говорит тебе бывший враг, а напротив, сплошь и рядом наши бывшие друзья говорят нам: «Враг».

Говорят, надежды умирают.

Где их кладбище – никто не знает.

А другие говорят – надежды вечны,

Даже если несерьёзны и беспечны.

Словно небо, словно воздух они с нами.

Греет душу их негаснущее пламя.

Даже если жизнь темна иль полосата.

Даже если ты уходишь без возврата.

 

В стихах Владимира Спектора вообще очень часто встречаются слова «любовь» и «надежда». Это именно поэт, т.е. мастер художественного слова, тонко чувствующий и умеющий так же тонко подбирать слова для передачи своих чувств, а не просто человек пишущий; его стихи останутся жить и когда его уже не будет. Но главное, это поэт с истинно библейским, мудрым осмыслением жизни, ибо то, что несёт он нам в своих полных тихого ужаса, истекающих кровью свидетельствах, – всегда любовь, свет, надежда и прощение: «Помочь, понять, найти, простить – / сквозь стук колёс и звёздный свет», «вдруг согреет светом / далёкая прежде звезда», «Судьбы продолжится полёт / сквозь память и прощенье». Понимая, как Екклезиаст, что «всё пройдёт», поэт признаёт: «Надо учиться забывать, / по небу памяти летать / свободно и легко. / Примерно так, как... кленовый лист / или шальной парашютист / над миром и войной», «забыв, что есть война и страх».

Незаконченность мира, любви, перемен,

Неизбывность, но не обречённость.

Забываю, прощаю встающих с колен,

Злобу их обратив во влюблённость.

Облака из души воспаряют туда,

Где им плыть, небеса укрывая,

Где, рождаясь, надеждою манит звезда,

Обретая законченность рая...

 

Незаконченность и неизбывность не дают ощущение безнадёги, отчаяния, тупика. Потому что манит надежда и греет звезда. Потому что душа должна даже в перерывах между обстрелами парить и мечтать, соединяясь с этой звездой, светом, добром, красотой мира. Ведь незаконченность – гарантия того, что Творец ещё способен помочь нам подправить наш мир:

Дождь стучал по крыше

неуверенно, как новую главу

набирающий на клавишах Всевышний.

Облака заткали небосвод,

но идёт набор главы полётов.

 

Красивая метафора. Сквозная, идущая через всё стихотворение: «новую главу набирающий на клавишах», «идёт набор главы полётов». А может, не просто метафора, а... предвидение?

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки, сказал когда-то Екклезиаст. «Знаю точно, что всё пройдёт. / Всё пройдёт и начнётся снова», «Род проходит и приходит род... / И парит в мечтах всё время кто-то», – подтверждает Владимир Спектор. Значит, ещё будет любовь и возможность полётов? Значит, звезда надежды укажет путь к раскаянию?

Восхожу и прощаю вас снова.

Что ещё могу сделать для вас...

 

Но прежде, чем станет возможен путь любви, необходимо прекратить стрелять. Без этого невозможно будущее, ведь никакое будущее не построишь на крови, страхе, войне... И неважно, называешь ли ты это справедливым мщением, защитой Отечества или восстановлением единства. Всё равно кровь – это кровь, неважно, чья она.

Когда прилетают снаряды, то ангелы – улетают.

Эхо их хрупких песен дрожит, отражаясь в кострах.

Снаряды взрываются рядом, и все мы идём по краю

Последней любви, где свету на смену приходит страх.

Снаряды летят за гранью, где нет доброты и злобы,

Где стало начало финалом, где память взметает сквозняк.

Вновь позднее стало ранним, и ангел взмолился, чтобы

Вернулась в наш дом надежда, но прежде – чтоб сгинул мрак.