Валерий ДАНИЛЕНКО. НА ГРАНИ НАУКИ И ИСКУССТВА. О книге М.М. Зощенко «Перед восходом солнца»

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

НА ГРАНИ НАУКИ И ИСКУССТВА.

О книге М.М. Зощенко «Перед восходом солнца»

 

«Перед восходом солнца» – последняя крупная работа

Зощенко. И самая значительная. Это книга-завещание.

Книга-исповедь. Исповедь сына века.

Арсений Гулыга

 

«Как странно, как странно… Как я нелепо жил…», – такими были последние слова Михаила Михайловича Зощенко (1895-1958) (1; 60). Какие несправедливые слова! Да, последние годы Михаил Михайлович жил трудно, очень трудно. Но не нелепо! Тем более, если речь идёт о всей его одухотворённой, прекрасной жизни. Он жил не только искусством. Он жил и наукой. Он жил на грани науки и искусства. Во всяком случае – начиная с 30-х гг. На грани науки и искусства находятся и две его повести – «Возвращённая молодость» и «Перед восходом солнца», которую первоначально он назвал «Ключами счастья». Этими повестями он проложил дорогу к особому литературному жанру – научно-художественному.

«Возвращённая молодость» вышла в свет в 1933 году. Художественная часть этой повести очень проста: пятидесятитрёхлетний профессор Василий Петрович Волосатов влюбляется в молоденькую распутницу Тулю. Это событие перевернуло его жизнь. Он уходит из семьи и с жаром принимается за омоложение своего организма. Он в этом преуспевает. Но вся эта история кончается его неожиданной болезнью, после которой он возвращается в лоно своей семьи.

Но художественная часть повести, о которой идёт речь, занимает меньше места, чем научная, оформленная как комментарии к художественной части. Если в первой части мы ещё обнаруживаем следы прежнего Зощенко – автора юмористических рассказов, то во второй от него не осталось и следа. Она написана наисерьёзнейшим научно-исследовательским стилем, хотя её автор и не претендовал на звание учёного. Появление нового Зощенко стало неожиданностью не только для читателей, но и для его собратьев – писателей. Так, Корней Чуковский не принял «научного» Михаила Зощенко.

«Научно-философская часть его книги, – писал Чуковский в своих воспоминаниях о Зощенко уже о повести «Перед восходом солнца» (1943), – не идёт ни в какое сравнение с тою, которую он писал как художник. Здесь речь его туманна и расплывчата, а там она лаконична, прозрачна, гибка, выразительна» (2; 486). Автор этих слов был прекрасным критиком литературы, но в данном случае он был не прав. Недаром Зощенко, который в 1919 году занимался в студии при издательстве «Всемирная литература» под руководством Чуковского, по-мальчишески обижался на своего бывшего учителя за его непонимание научной стороны его творчества. Вот этот эпизод: «Я (К.И. Чуковский. – В.Д.) сказал ему об этом при первой же встрече (в Москве в 1944 году) и прибавил, что рассказы эти (инкорпорированные в книгу «Перед восходом солнца». – В.Д.) нужно только вышелушить из общего текста.

– Как вы сказали? Вы-ше-лу-шить? – спросил он обиженным тоном, и губы его неприязненно сжались. – Вы-ше-лу-шить? То есть как это вы-ше-лу-шить?» (там же. – С.486).

Было из-за чего обидеться Зощенко. Если даже такой умный и образованный человек, каким, вне всякого сомнения, был Чуковский, не захотел понять, почему научная сторона книги «Перед восходом солнца» – совершенно органичный и необходимый компонент текста этой повести в целом, то чего же ждать от других?

Между прочим, в самой книге Зощенко ответил на «вышелушить» Чуковского: «Я пишу её с надеждой, что она будет полезна людям… Да, путь был бы усыпан розами, если б я закончил мою книгу в той поэтической форме, в какой я начал. Ах, это была бы славная книженция, составленная из маленьких изящных новелл, взятых из моей жизни! С улыбкой радости читатель держал бы эту книгу в своих руках. Да и мне было бы куда как легче, проще. Ведь без труда, локтем левой руки, почти с божественной лёгкостью, я писал эти маленькие новеллы, помещённые в моей книге. И вот взамен их вы теперь видите нечто вроде исследования, с сухими, потусторонними словами – рефлекс, симптомы, нервные связи...» (4; 369).

Мы знаем, чего Михаил Зощенко дождался от власть предержащих: его рассказ «Приключения обезьяны» и повесть «Перед восходом солнца» стали предметом нападок в известном постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград». Читать этот документ до сих пор стыдно. Вот один из позорных его фрагментов: «Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских  людей примитивными,  малокультурными,  глупыми, с  обывательскими  вкусами  и  нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности  сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц "Звезды" таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезда"  хорошо  известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как "Перед восходом солнца", оценка которой, как и оценка всего литературного "творчества" Зощенко, была дана на страницах журнала "Большевик"» (www.hist.msu.ru/ER/Etext/index.html). Книга «Перед восходом солнца» – «омерзительная вещь»? Как только язык не отсох у автора этих «примитивных, малокультурных и глупых» слов?

После этого постановления Зощенко прожил ещё 12 лет, но каких? Его по существу вычеркнули из списка советских писателей. И кого? Писателя, который в 20-30 гг. был, пожалуй, самым популярным в СССР. Да и не только в этом дело! Он был умнейшим, благороднейшим, интеллигентнейшим и образованнейшим человеком своего времени.

После 14 августа 1946 г., между прочим, Зощенко держался достойно.

В июне 1954 г. состоялось собрание Ленинградской писательской организации. На нём стоял вопрос о Зощенко. Прошло больше года, как умер Сталин, но его устрашающий дух ещё витал над многочисленными головами присутствующих. По-прежнему к Михаилу Зощенко преобладало отношение как к прокажённому. В конце этого собрания «подсудимый», в частности, сказал: «У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения, ни вашей брани и криков. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею» (3). Какие горькие слова!

Михаил Зощенко был больным человеком. Но он боролся со своей болезнью. Его борьба за своё здоровье была и остаётся образцом для других. Он не замкнулся в своей болезни. В книге «Перед восходом солнца» он выставил её напоказ. Зачем? Он хотел помочь людям. Но дело не только в этом. Не только для больных людей писалась эта книга. Он выступает в ней как гуманист и просветитель. Она – гимн разуму, гимн науке. В ней, между прочим, поскольку она писалась в войну, он видел свой вклад в победу над гитлеровским фашизмом, его чудовищным мракобесием, попранием разума.

Но читают ли книгу, которую сам Зощенко считал главной в своей жизни, сейчас?

Прошу студентов: «Поднимите руки, кто читал Зощенко». В аудитории человек 100. Вижу рук 15.

– Что читаете?

– Рассказы.

  – А читали ли вы «Перед восходом солнца»?

– Нет.

В голове не укладывается это «нет». В студенческие годы наше поколение (70-е годы) читало эту повесть в самиздате, на машинописных листах. А теперь? «Нет». Льщу себя надеждой, что эта статья привлечёт её новых читателей. Её автор жил, страдал, писал не для этого «нет».

 

О чём книга «Перед восходом солнца»?

У неё очень доступный замысел. Её автора с молодых лет мучил страх. Он мучил его в разных формах – тоски, хандры, меланхолии и т.д. Но всё дело в том, что он не находил его причин. Он выглядел как беспричинный. Подобный страх он обнаружил у других. Вот лишь некоторые его выписки (4; 182-183):

«Я не знал, куда деваться от тоски. Я сам не знал, откуда происходит эта тоска...»  (Гоголь – матери, 1837 г.).

«У меня бывают припадки такой хандры, что боюсь, что брошусь в море. Голубчик мой! Очень тошно...» (Некрасов – Тургеневу, 1857 г.).

«В день двадцать раз приходит мне на ум пистолет. И тогда делается при этой мысли легче...» (Некрасов – Тургеневу, 1857 г.).

«Все мне опротивело. Мне кажется, я бы с наслаждением сейчас повесился, – только гордость мешает...» (Флобер, 1853 г.).

«Я живу скверно, чувствую себя ужасно. Каждое утро встаю с мыслью: не лучше ли застрелиться...» (Салтыков-Щедрин – Пантелееву, 1886 г.).

«Я прячу веревку, чтоб не повеситься на перекладине в моей комнате, вечером, когда остаюсь один. Я не хожу больше на охоту с ружьем, чтоб не подвергнуться искушению застрелиться... Мне кажется, что жизнь моя была глупым фарсом» (Правда о моем отце, Л.Н. Толстой, 1878 г. – Л.Л. Толстой).

Ниже мы читаем: «Целую тетрадь я заполнил подобными выписками. Они меня поразили, даже потрясли. Ведь я же не брал людей, у которых только что случилось горе, несчастье, смерть. Я взял то состояние, которое повторялось. Я взял тех людей, из которых многие сами сказали, что они не понимают, откуда у них это состояние. Я был потрясён, озадачен. Что за страдание, которому подвержены люди? Откуда оно берётся? И как с ним бороться, какими средствами?» (там же. – С.183).

Чтобы найти ответы на эти вопросы, Зощенко, как он сам выражался, превратил себя в подопытную собаку. Он стал искать причины своего страха в подсознании. Новеллы, инкорпорированные в его повесть, есть не что иное, как воспоминания о волнующих событиях его жизни, в которых он пытался найти разгадку своего недуга. Мемуарные рассказы в ней составляют её художественную часть, но они и служат тем средством, с помощью которого автор искал ответ на главный, научный, вопрос: какие условные раздражители вошли в его подсознание, превратив его в психоневротика? Поиск ответа на этот вопрос оказался длительным. Он занял почти всю книгу.

«Итак, я решил вспомнить мою жизнь, – читаем мы в третьей главе, – чтоб найти причину моих несчастий. Я решил найти событие или ряд событий, которые подействовали на меня угнетающе и сделали меня несчастной пылинкой, уносимой любым дуновением ветра. Для этого я решил вспомнить только самые яркие сцены из моей жизни, только сцены, связанные с большим душевным волнением, правильно рассчитав, что только тут и лежит разгадка» (4; 186-187).

Большая часть мемуарных историй выпала у автора на возраст с 16 лет до 26. Эти истории весьма разнообразны. Они рассказывают и о его любви к Наде, и о непасхальном поцелуе Таты, и о первой годовщине со дня смерти Л.Н. Толстого в Петербургском университете, и о первом заработке на железной дороге, и об участии юного автора в первой мировой войне, и о его вступлении на литературное поприще, и о его встрече с А.М. Горьким, и его первых публичных выступлениях со своими юмористическими рассказами. Но он не нашёл в этих историях ответа на поставленный вопрос о причине его болезни. Не нашёл он его и в новом цикле новелл, которые охватывают возраст с 5 до 15 лет. Мелькают новые страницы: о том, как маленький Минька погубил акварельных рыбок; о том, как с Лялей и Олей попал в грозу; о бешеной собаке, о пожаре, об утопленнике, о том, как его отец съел его блин, об его смерти от разрыва сердца и др.[1] Но и здесь он не нашёл искомой разгадки. Ему ничего не оставалось, как вспоминать то, что невозможно вспомнить, – события, произошедшие с ним до двух лет, до восхода солнца разума.

Казалось, он оказался в тупике. Но его мемуарный путь не был напрасен: с помощью врача он привёл его к неожиданному решению: он стал искать разгадку в своих снах: «Тогда я стал думать, какие же сны я чаще всего вижу, о чём эти сны. И тут я припомнил, что чаще всего я вижу тигров, которые входят в мою комнату, нищих, которые стоят у моих дверей, и море, в котором я купаюсь» (4; 302).

Последние главы книги посвящены расшифровке младенческих снов её автора. Почему ему снились тигры? Очевидно, потому, что раскаты грома он принял за рёв тигра. Тигр стал для него символом опасности.

Почему ему снился нищий с его рукой? «Я понял, что эта рука есть то, что я ищу. Я понял, что эта устрашающая меня рука – второй условный раздражитель в сложной комбинации моего младенческого психоневроза» (4; 339).

Почему ему снилось море (вода, река)? Оно стало новым условным раздражителем его болезни. Он, как и предшествующие, продолжал вызывать у Михаила Зощенко неосознаваемый страх (тоску, хандру и т.п.) и в сознательном возрасте. Вот как, например, это выглядело с водой на войне: «Я помню такой случай на фронте. Я вёл батальон на позиции. Перед нами оказалась река. Была минута, когда я смутился. Переправа была нетрудная, тем не менее я послал разведчиков вправо и влево, чтобы найти ещё более лёгкие переправы. Я послал их с тайной надеждой найти какой-нибудь пересохший путь через реку. Было начало лета, и таких путей не могло быть. Я был смущён только минуту. Я велел позвать разведчиков назад. И повёл батальон через реку. Я помню своё волнение, когда мы вошли в воду. Я помню своё сердцебиение, с которым едва справился. Оказалось, что я поступил правильно… Страх действовал вне моего разума. Бурный ответ на раздражение был вне моего сознания. Но болезненные симптомы были слишком очевидны» (там же. – С.310).

Расшифровав устрашающий смысл трёх символов, Зощенко оставалось разорвать связи между страхом и условными раздражителями, связанными с этими символами. Это ему удалось! Страхи стали проходить. В эпилоге читаем: «Юношеские мои годы были окрашены чёрной краской, меланхолия и тоска сжимали меня в своих объятиях. Образ нищего преследовал меня на каждом шагу. Тигры подходили к моей кровати, даже когда я не спал. Рев этих тигров, удары и выстрелы довершили картину моей печальной жизни. И куда бы я ни обратил свой смущённый взор – всюду я видел одно и то же. Гибель ожидала меня в любой момент моей жизни. Я не захотел погибнуть столь плачевным образом… Я вышел победителем. Я стал иным после этой победы. Мало сказать иным – возникла новая жизнь, совершенно не похожая на то, что было раньше, на то, что было 15 лет назад. Временами противник делал попытки вернуть свои позиции. Однако мой разум контролировал все его действия, и эти попытки прекратились» (4; 417).

Может быть, Михаил Зощенко преувеличил свой успех с самоисцелением в повести «Перед восходом солнца»? Обратимся к свидетелю – Корнею Ивановичу Чуковскому. Он вспоминал: «В ней он с первых же строк заявил: “...Это книга о том, как я избавился от многих ненужных огорчений и стал счастливым... Я сделал, в сущности, простую вещь – я убрал то, что мне мешало, – неверные условные рефлексы, ошибочно возникшие в моём сознании. Я уничтожил ложную связь между ними”. И т.д. Обо всём этом я слышал от него много раз чуть ли не с середины тридцатых годов. В конце концов ему действительно удалось излечиться от своей ипохондрии, он стал бодр, оживлён и общителен» (2; 485). 

Книга «Перед восходом солнца» уникальна. В ней органично уживаются две стихии – научная и художественная. Почему бы современным писателям не пойти по стопам её автора, приняв её за образец? О значении подобных образцов для молодых писателей Константин Федин говорил так: «Как бы ни полезны были для молодого писателя указания мастера, лучшим советчиком, непревзойдённым учителем мастерства остаётся сама художественная литература, образцовые произведения больших художников слова… Поэтому первый совет, который всегда давали старые писатели молодым, был один и тот же: читайте образцы, исследуйте их, сравнивайте – и вы научитесь сами» (5; 201).

______________________________________________________________

ЛИТЕРАТУРА

Зощенко Вера. Последние дни // Звезда, 1994, №8. – С.53-63.

Чуковский К.И. Современники. Портреты и этюды. – М.: Молодая гвардия, 1967.

Гранин Д. Мимолетное явление // Вспоминая Михаила Зощенко. – Л.: Художественная литература, 1990: alexpro@enteh.com

Зощенко М.М. Возвращённая молодость. Перед восходом солнца. – М.: Известия, 1991.

Федин К.А. О долге. – М.: Советская Россия, 1988.

 

 

 

---

[1] К.И. Чуковский так оценил художественную сторону повести: «Краткие новеллы, которые в таком изобилии введены в её текст, многозначительны, безупречно художественны. Здесь уже никаких притязаний на «сказ», никаких забот о курьёзном и затейливом слоге. Даже те читатели, кого не интересуют научные медитации автора, не могут пройти равнодушно мимо таких рассказов, как «Двадцатое июля», «В подвале», «Умирает старик», «Нервы», «В саду», «Вор», «Предложение», «Финал», «Я люблю», «Двенадцать дней», «Эльвира». В них такое свободное дыхание, такая непринужденная дикция, словно автор и не замечает своего мастерства» (2; 485).