Николай БОРСКИЙ 
Николай БОРСКИЙ
ЧТОБ С РОДИНОЙ ПРАВЕДНО ВЫСТОЯТЬ...
СОПРОТИВЛЕНИЕ
На грохочущих стыках эпох
Гул событий ужасен для слуха.
Тут спасенье – присутствие духа
Или вера, что выручит Бог.
Растопляет кручины свинец
Эта стойкость, с тектоникой споря,
От пучины житейского моря
Бережёт, словно мать и отец.
Для одних сила воли – оплот.
Для других – Божье твёрдое слово.
Если нет ни того, ни другого,
Будешь как ренегат и банкрот.
Сдашься подлому времени в плен –
И тебя холуи-шелапуты
На пирог для застрельщиков смуты
Разотрут в жерновах перемен.
ОНИ. ПЯТАЯ КОЛОННА
Шумит, гремит бомонд московский,
С добыч халявных глянцевит –
В глазах от фич тусни фрондёрской
И белых ленточек рябит.
Как на ток-шоу покривляться
Иль на крутой корпоратив,
На площадь вышло потребляйство –
Флешмоб, перформанс, креатив.
Кобенясь, с жезлом наготове
Наполеоны держат речь:
Один – уже вкусивший крови,
Другой – не прочь, чтоб ей потечь.
Судьба играет человечком,
А человечек в свой черёд
В азарте наглом и беспечном
Игрушкой делает народ.
Такому в кайф протестный гомон –
Есть упоение в бою! –
Ведь если гибель чует ворон,
То уж, конечно, не свою.
Толпа приветствует урода,
Почти мессию видя в нём.
Но лишь до времени болото
Не смертью пахнет, а гнильём.
Какие демоны растили
Творцов убийственных утрат?
Герои рухнувшей России –
Иуда, Каин, Герострат
С их заклинаньем для блезиру:
“Свобода, равенство, закон!”
В который раз, сбесившись с жиру,
Гарцует офисный планктон.
БЕЗЫМЯННЫЙ РАЗЪЕЗД
Отмелькает вечерний московский
Чередою вагонных теней
По заливу речушки неброской,
По изгибу просёлка над ней.
И забудет случайный проезжий
За двойным пропылённым стеклом
Луг кочкастый, подлесок прибрежный,
Рыжей охрою крашеный дом.
Тронет душу лишь лёгкая зависть
К людям в Богом забытом краю,
Где отходят ко сну, не печалясь,
Почивая, как будто в раю,
Где, ржавея, лежит у дороги
Остов трактора «Универсал» –
Символ славной и страшной эпохи,
Трудовой отслуживший металл.
И великой войны эшелоны
К фронту двигались именно тут
Под горючие женские стоны
После муки прощальных минут.
А к востоку иные составы
Шли лет тридцать до края земли –
Сколько бед и душевной растравы
Те вагоны туда провезли!
Сколько писем с откосов собрали –
Из тюремных окошек вразлёт –
И тайком адресатам послали
(Слёз таких и Господь не отрёт),
Сколько гроз прогремело железных
Не околицей, не стороной!..
Хоть, по правде сказать, у разъезда
Всей и славы, что номер большой.
Но названий ему не просили,
С детства зная под грохот колес,
Что всё это – пространство России,
Здесь и дальше на тысячи вёрст.
ОКРАИНА
Пригород будничный, русская росстань,
Гул автотрасс, торопливый перрон,
После московского торжища роздых,
Давка дорожная, спальный район.
Скоп вавилонщины многоочитой –
Участь исчезнувших там деревень.
Кто летописец их, кто был защитой,
Где она, яблонь родительских тень?
Преодоление розни языцев,
С чуждых краёв досягнувших сюда,
Ибо вовеки назад не изыдет
Разноплемённых изгоев орда.
Зданий кубы, новостройки морока,
Поползновение камня в зенит…
Что мне сегодня шумит издалёка,
Что перед зорями рано звенит?
В МИРЕ, СОШЕДШЕМ С УМА
Проходит жизнь. Сбывается судьба
За годом год, мгновенье за мгновеньем –
Щедра на боль, на радости скупа,
Чтоб завершиться хосписом и тленьем.
Над пустырями – грустным чувствам в лад –
Глух и рассеян скудный свет небесный,
Где шелестит чуть слышно снегопад
Сквозь сетку веток осыпью отвесной.
Зато на стогнах воля крикунам,
Зверям двуногим, толпам в диком гаме,
Пролог к последним тёмным временам,
Предбанник шумный баньки с пауками.
И стыдно жить, и страшно умереть.
Не отделить реальности от бреда
И, замерев, в поток снегов смотреть
На сером фоне зимнего рассвета.
В пучине бедствий мир сошёл с ума –
Диагноз мрачный взорванному веку,
И гуманистов мудрые тома
Не исцеляют этого калеку.
Жесток удел покладистых славян,
Заморской лжи доверившихся слепо:
Трёхпалый путч и бешеный майдан –
Данайский дар кровавого госдепа.
Что может сделать мыслящий тростник,
Способный петь под русской непогодой –
В разладе с миром каждый Божий миг,
В согласье зыбком с внутренней свободой?
Лишь с ней на миг – ты царь. А в остальном,
Как раб, подвластен страхам и паденьям.
Не потому ль жизнь длится тяжким сном
За годом год, мгновенье за мгновеньем?..
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК
Путь изгнанья, берег дальний,
Русской смуты грозный вал…
Век серебряный опальный
На чужбине угасал.
Чуть не выронила Клия
Слиток редкостный из рук.
Ностальгия, ностальгия,
Изнурительный недуг.
“Не в изгнанье, а в посланье!”.
Только, что ни говори,
Лучше волчья ночь в посаде,
Чем над Сеной фонари.
Догорали жизней свечи,
Тешась прошлым, словно сном –
Хоть от родины далече,
Но подолгу, в основном.
А в отечестве суровом
Был коротким путь земной
У талантов, звонким словом
Воспарявших над страной.
Смерть от выстрела в подвале,
Гибель в лагерной грязи…
Жить помногу не давали
Стихотворцам на Руси.
Грусть полей причиной, что ли,
Оголтелая ли власть –
Что в неволе, что на воле
Та же самая напасть.
Или милостивей боги
К зарубежным беглецам?
Кто не верит – сверьте сроки
Биографий здесь и там,
Где, как сладкий сон – Россия,
Глуше голос, горше песнь…
Ностальгия, ностальгия,
Несмертельная болезнь.
* * *
Последней пургой хулиганил норд-вест,
Закрыв подмосковные дали.
От леса берёзы, как стайки невест,
К шоссе босиком выбегали.
Я ехал домой из столицы дарма
Маршруткой по льготной соцкарте
С моральным ущербом и пыткой ума
В почти завершившемся марте,
Униженный веком безумным, больным,
Шепча Вседержителю: – Вскую? –
В салоне, где я досаждал остальным
Лишь тем, что ещё существую,
И весь неприступный их вид говорил,
Чтоб я не грузил их общеньем,
И даже водила, мордастый дебил,
Меня озирал с отвращеньем.
Вдоль стёкол мелькало снегов конфетти,
Летели заборы и ели.
Томительно гражданам было в пути.
Молчали. Звонили. Сопели.
А мне бы хоть слово, пускай невпопад,
В глазах дружелюбия кроху!..
Пугался погоста измученный взгляд
В придачу к тяжёлому вздоху.
Качала маршрутку дорога, шурша,
Несло табаком и бензином.
И медленно полнилась горем душа –
Безмолвным и необъяснимым.
КРАСНАЯ ПРЕСНЯ
Братья, сёстры, дети, внуки наши!
Как нам боль жестокую унять?
Мы шагаем в молчаливом марше
К вашим теням с митинга опять
Под московским дождиком холодным
Посреди зловещей тишины
Не толпой, не массой, а народом –
Непогасшей совестью страны.
От Кремля ни слова сожаленья.
Лишь в пределах волчьего броска
Двух цепей иссиня-чёрных звенья –
Вдоль пути опричные войска.
Кровью павших, порохом и дымом
Пропитался воздух навсегда
Здесь, где шла по жертвам неповинным
Озверевших нелюдей орда –
Злей татар, лютей, чем печенеги,
И подлей карателей в войну.
Не забудем, не простим вовеки
Палачей и их вождей вину!
Мы идём в молчанье многоликом
Под суровым шелестом знамён,
И глазами, как безмолвным криком,
Небосвод вечерний опалён.
Тяжелы народные обиды,
Но не все согнулись от беды
И не все погаными разбиты
Русские червлёные щиты.
Верные защитники отчизны,
Смертью смерть поправшие не зря!
До поры смиренны наши тризны
В этот день в начале октября.
Как Георгий, вызов бросив змию
В центре русской попранной земли,
Только вы вступились за Россию.
Не спаслись. Но честь её спасли.
В обречённом поединке с кликой
Были вы, придя сгореть сюда,
Малой частью Родины великой –
Лучшей частью стали навсегда.
Страх возмездья крепок в плутократе
За огонь по вам, как по врагу.
Неспроста об этой скорбной дате
В жирных СМИ доныне ни гу-гу.
Никнут долу красные знамёна.
Стихла чья-то горестная речь.
Плачу я коленопреклонённо
Над мерцаньем поминальных свеч.
Незабвенных мучеников лики…
Как молитва, наша скорбь чиста.
Каплями кровавыми гвоздики
Падают к подножию креста.
ПАМЯТИ МИХАИЛА ЕВДОКИМОВА
Рубаха-парень Миша Евдокимов,
Остряк эстрадный, но совсем не шут,
Не уважал жулья и подхалимов,
Язвя их словом, жгучим, точно кнут.
Когда ж в запарке, кстати ли, некстати ль,
Со сцены вдруг отправился во власть
Простец Фома, чудной правдоискатель –
Наверняка головушке пропасть.
Хитрят враги, что был некомпетентным:
Как экстрасенс, он видел их насквозь
И, пусть дружил, по слухам, с президентом,
Ворам чиновным больше не спалось.
Но с шей народных всё же их не скинул –
Закон бессилен без стальной руки.
– Связался с бандой мужичок и сгинул, –
Вздохнут потом о нём сибиряки.
Не оттолкнув сомнительного шанса
Попасть в начальство, как в осиный рой,
Наивный наш алтайский Санчо Панса
Увлёкся этой гибельной игрой.
И ведь предвидел раннюю могилу –
Убьют хитро, а после восскорбят:
Смурную харю скорчит через силу
В соборе плут, мздоимец-казнокрад.
Мемориал. Берёзы при дороге…
Мерцает снег, цветы запорошив.
Но книги, песни, фильмы, монологи
Остались нам – Сергеич в этом жив.
В упор сатира! Юмор до упаду!
Эй, осветитель, рампу не гаси –
К нам вновь и вновь выходит на эстраду,
Бессмертным став, артист всея Руси!
КРЕАКЛЫ
В зрелищных буйствах, в похабных романах,
В хохмах, поставленных СМИ на поток –
Камни за пазухой, фиги в карманах,
Штатовский дух, русофобский ядок.
От потакания властного наглы –
Рашку вразнос, а потом под откос –
Сытно лоснясь, выступают креаклы,
Пятой колонны зловонный обоз.
Орден за орденом, звания, гранты –
Знай, что в эрэфии значит попса!
Хоть очевидно, что эти таланты
Спрыгнули к нам из кино “Кин-дза-дза”.
Зрелища облы, озорны, паскудны.
Пипл, очумев, с ликованием ест
С кухни эстрадной гнилые фастфуды
В залах концертных на тысячи мест.
Бабки, капуста, лавэ, мани-мани,
Иноязычное подданство впрок,
Камень за пазухой, фига в кармане…
Фронда столичная, сучий куток.
* * *
Как с Богом в ночи, с неподатливым Словом
Борюсь (хоть завет наш с ним неколебим)
Упрямо – что в прошлом столетье, что в новом –
С пугливой душой перед Словом моим.
Но как я могу? Мне о мужестве – что вы!
Безвестие – крест мой. Такая страна.
Однако к сиянию духа готовы
В рассвете добытые мной письмена.
Что врезано в вечность, что предано смерти,
И сам не скажу, выбиваясь из сил…
Однако прошу: откровениям верьте –
Я выстрадал их. И пером не кривил.
Дотла изнурён. Не крепки мои руки.
Семье – не опора. Мерзавцам – не плеть.
И с отчей землёй сокрушенье разлуки
Приходится долгие годы терпеть,
Где жили застойно, а стали запойно –
Расхристанным пиром во время чумы.
В безвременье смутном и скорбно, и больно
За жупел российский тюрьмы да сумы,
За страх повсеместный и ежеминутный
Про наш на глазах исчезающий путь,
За морок буржуйский, похабный и лютый,
И чувство, что некуда завтра шагнуть
Не с лесом губимым – с народом любимым
(О нём речь – как будто о кровном, своём) –
Не щепкой, отбитой державным рубилом,
Не кадром. Не винтиком. И не гвоздём.
Винить иноземцев? Порушили сами.
Ристающий с Богом навряд ли неправ:
Так я говорю вам, насыщенный днями,
Над тем, что свершилось, давно отрыдав.
А если о личном – пусть жил неумело,
Но Слову в боренье со мной – исполать
За кров, за еду, за одежду для тела,
За то, что главу не давало склонять,
За то, что в хрущобе за кухонной дверью
Трудясь, как на всенощной, до четырёх,
Писанию верю – и как ещё верю! –
Что Слово у Бога. И Слово есть Бог.
ГЛАЗАСТЫЙ ДОЖДЬ
Земля была безвидна и пуста,
Першило в горле у неё от пыли.
Куст не пылал. Ни звука из куста.
Деревья тоже речь свою таили.
И, как в бреду, валявшийся ничком
С позорным чувством лишнего предмета
Реликт снегов обугленным сморчком
Пускал слюну за пазухой предместья.
Но свет от тьмы уже был отделён:
Вслед за денницей солнце воссияло,
И потакал светилу небосклон,
Оно – земле, хоть легче ей не стало.
На ней кругом с природой заодно
Зимы с весной творилось межеумье.
Но прежде чем… Но перед тем… Но до –
Услышал сверху нараставший шум я.
Ликующ, ярок и золотоглаз,
Вдруг обвалился, в воздухе сверкая,
Весенний ливень. Капель перепляс
Покрыл асфальт от края и до края.
Щенок борзой, два отрока, дитя
Почли за благо меж дерев резвиться.
Гурт алкашей поплёлся прочь, твердя,
Что дождь слепой (отсохни их языци!).
Дождь вскоре стих. Домой вели детей.
На них глядел он пузырём последним
И озорною бусинкой с ветвей
На солнышке подмигивал вослед им.
И куст, в лучах пылавший, не сгорал
Над перезвоном вешнего потока.
И перелётных ангелов хорал
Торжествовал и славил в вышних Бога.
* * *
Без пощады мордует отчизна,
Словно пасынка. Выбора нет.
Лишь не пеня бы, не укоризна,
Что не помнит родства дармоед.
Где Вторая, где Чёрная речка –
Век спустя замыкается круг.
В рифму, прозою речь – ни словечка
Не сойдёт подстрекателю с рук.
Воздаяньем – острог на Илиме,
Обречённый глоток мышьяка
Да взыскующий скорби великой
Окровавленный склон Машука.
Не до выжива, ежели права
На прожиточный воздух лишён –
Раздобудешь ли хлеба с потравы,
Всякий раз норовя на рожон,
Вразумишь ли страну, умирая
От цинги или пули в живот?
Речка Чёрная, речка Вторая,
Плац Семёновский и эшафот…
* * *
Чтоб с родиной праведно выстоять – крест мой,
Когда в срамоте и обиде страна.
Во тьме изведёшься бессонницей трезвой –
И к форточке, словно к бокалу вина.
Из ночи потянет весной и свободой,
Озоном каким-нибудь, пьяным до слёз,
Хоть месяц на небе сухой и холодный
Да мёрзлые звёзды над сетью берёз.
Февраль. До желанного летнего рая
Дай Бог уцелеть некровавой ценой,
В прельщениях памяти век добирая,
Измученным каждого с каждым войной.
Призывами в духе кота Леопольда
Начальство рисково морочит народ –
В любую минуту мятеж ледокольно
Взломает всеобщей апатии лёд.
Вкусны, как коврижки, посулы котишки,
Но лапы мурлыкины не коротки –
Уже испытали болотные мышки
На собственных шкурках его коготки.
Мерещатся сызнова смута за смутой,
Конь блед беспощадный, Россия во мгле,
И пахнет в столице майданщиной лютой,
И призрак трёхпалого бродит в Кремле.
Но ты ещё жив, ибо вновь на рассвете –
Желание чуда, что в бойне такой
Спасутся мечтатели, птицы и дети
И страждущим будет дан хлеб и покой,
Что явят в грядущем к ним жалость и милость…
Пока же душою сам не охладей!
Гляди, как развиднела мгла, разомстилась –
Погода сегодня добрее людей.
Посад обновлён свежевыпавшим снегом,
Деревья баюкает галочий крик,
Уверенным, добрым, бесхитростным светом
Восход во дворы и квартиры проник,
Где житель (в своём бытии – для другого,
Скорей всего, недруг. И точно – чужак)
Решил под защитой мещанского крова,
Взирая, как зверь, на соседей сурово,
Что сможет, наверное, выжить и так.
23.03.2016