Илья КИРИЛЛОВ 
Илья КИРИЛЛОВ
БЕДНЫЙ РЫЦАРЬ
[Александр Терехов, "Немцы". – М.: "Астрель", 2012]
И опять коварство, слава,
Злато, лесть. Всему венец –
Человеческая тупость…
Эти строки Блока, достойные, конечно, лучшего применения, вспоминаются по поводу романа Александра Терехова "Немцы", отмеченного в этом году в Петербурге премией "Национальный бестселлер". Человеческая натура на протяжении истории не меняется в её первейших стремлениях, но разжижается, мельчает. Может быть, поэт романтически приукрасил хилое качество нашего биологического вида? Может быть, разночинцы не способны на подлинное "злодейство"? В чиновничьей среде, о которой пишет Терехов, жажда славы выродилась в тщеславие, коварство сделалось подлостью, лесть заменили неуклюжие комплименты. По-прежнему густа, непроходима только величавая "тупость", и "злато" блестит ослепительно-заманчивым блеском, как века и тысячелетия назад.
Роман, большой, на шестьсот страниц, начинается с назначения нового префекта в одном из административных округов столицы. Там работает руководителем пресс-службы главный герой, некий Эберхард. На дворе закат "лужковской эры" в управлении Москвой, коррупция в системе градоначалия приняла фантастические масштабы. Перед Эберхардом проходят десятки, если не сотни людей, и он видит, как суетятся, тревожатся, пресмыкаются, врут все вокруг: от секретарши до мэра. И сам суетится, тревожится, пресмыкается, врёт.
Как и положено "солидному" произведению, имеется в нём и вторая линия. Главный герой разошёлся с женой, которая мстит и инструментом мести выбирает дочь, зная, что отец в ней души не чает. Эберхард полон негодования, которое обильно изливается на страницы книги. Дочь, настроенная против отца, не идёт на контакт. Конфликт никак не разрешается и ничего не даёт книге. Минует пятидесятая страница, сотая, стопятидесятая. Столь медленный сюжетный темп художественными законами книги не обоснован.
Конечно, есть произведения, внушительный объём которых сохраняет динамизм и целостность за счёт постоянного внутреннего движения образов. "Человек без свойств" Музиля, например. (Не говорю о примерах общеизвестных, хрестоматийных.) Не то Терехов. Его сочинение слишком элементарное, требующее отчётливых внешних качеств, и простой и грубый сюжет мог бы спасти роман в качестве прочной оболочки. Что ж, спасение утопающих дело рук самих утопающих. У автора мало природных данных, и жаль, что он не преуспел там, где многое решает не одаренность, а мастерство, прилежание, именно в сюжетостроении.
На 267-й автор заставляет, наконец, героя "начистить морду" мужчине, которого мать определила в новые отцы девочки. О нём мы также ничего не знаем, кроме имени – Федя. Стычка выглядит со всех точек зрения нелепо: бедный Федя кажется даже незаслуженно пострадавшим. Далее вниманию читателя предлагается подготовка к суду о правах на ребёнка, и до самого окончания книги он так и останется пустым, заунывным анонсом. На протяжении сотен страниц крайне мало мы узнаем и о дочери. За несмолкаемыми терзаниями alter ego автора, однообразными и бесплодными, видна только его неврастеническая личность – личности дочери не видно.
Разлад с женой очерчен с редкой для автора лаконичностью: "Сначала – очень любили. Потом пожили и как-то разлюбили. Но сперва-то любили… А может, и – нет". Семейной драмы из этого не вырастает. Самый настойчивый читатель обречён потерять интерес к этой части повествования.
Другой сюжет не столь безнадёжный, хотя и не менее медленный. Здесь, по крайней мере, много сдвигов в частностях: кто-то кого-то увольняет, подсиживает, шантажирует, – бесчисленные персонажи расположились в кущах муниципального управления и попали на страницы романа. Внутренне они обособлены от завоёванного города, их власть презрительна, цинична. Брезгливость и тревогу внушает им население. Автору приходят на ум немцы на оккупированных территориях…
Казалось, соцреализм приказал долго жить. Нет, он получает продолжение романом Терехова. Образ врага – это ведь важнейшая составляющая поэтики соцреализма.
Далеко это от беллетристики, а близко к физиологическому очерку, раздутому до невероятных размеров. Но это сходство лишь внешнее. Очерк требует объективности, требует отстранённо-подлинного описания исследуемого явления. У Терехова этого нет. Вместе с героями он барахтается в этой болотной среде, не в силах посмотреть на неё объективно.
Два основных авторских чувства в отношении героев совмещаются в романе: едкий сарказм, граничащий с мизантропией, и столь же отчаянный гуманизм. Подобная манера письма может дать величавые плоды под пером Льва Толстого, яркие и талантливые – под пером Гарсиа Маркеса.
У Терехова, с его ограниченным дарованием, ведёт она к результатам печальным. Узкое художественное сознание не может совместить их на должном уровне, в текст, уже сам по себе бесформенный, они вносят раздирающее, неразрешимое противоречие.
Слабости и достоинства тесно сплетаются в тереховском романе. Достоинств немного, но было бы несправедливо промолчать о них. Терехов умеет уловить атмосферу времени и её передать. Тяжкий, фальшивый, одышливо-чопорный дух "московского правительства" времён Лужкова чувствуется не в громоздких и неуклюжих фразах, а между строк. В поле зрения автора оказались редкие по своему безобразию скряги, стяжатели, подхалимы, чревоугодники – все те, кого выводит на первый план общество, поражённое коррупцией. И автору, пусть схематично, удаётся обрисовать эти типы, удаётся показать, пусть неуверенно, ощупью, сущность коррупции – разложение национальных инстинктов. Разработка темы при этом всё же поверхностная.
Названные достоинства не искупают основной порок – у Терехова нет чувства масштаба описываемых явлений. Всякое явление заключает в себе оптимальный объём слов и чувств, и весомость и точность образа прямо зависит от способности найти и выдержать этот объём.
У Терехова одно явление умаляется непропорционально весу его и смыслу, другое столь же необоснованно гипертрофируется. Последнее – чаще. Оттого ничтожные факты и чувства разрастаются в романе, как снежный ком, и легко, как снег, тают, до крайности разжижая содержание.
Конечно, в глубине души автором движут давние личные счёты: не оценили, не поняли, обидели, недоплатили. Но это, так сказать, начальный импульс, а далее автор мгновенно уверовал в благое призвание Welt-verbessererа – улучшателя мира. Перенесшись из административной сферы в литературную, он ставит задачу разоблачить коррупцию как явление, более того, ему кажется, что он на веки-вечные создаст мощное художественное противоядие ей.
(Удивительно: автор прошёл изощрённейшую школу византийского лукавства и должен был бы сделаться мудрым, как змий, но вот, ведь, сохранил наивный взгляд на самого себя и окружающий мир.)
Терехов и сам не замечает, как соскальзывает в социальный заказ. От чрезмерной социальной мотивированности, от склонности рассматривать литературу как социальный инструмент он дал его себе сам. Таким сложилось его творчество смолоду, в восьмидесятые годы, когда он служил в армии, столкнулся с дедовщиной, а потом писал очерки на эту тему в перестроечном "Огоньке".
С тех пор сущность писателя не изменилась. Поработав в префектуре одного из административных округов Москвы и столкнувшись с коррупцией, он вновь облачается в свои бедные доспехи, вновь надеется на исправление мира. Между тем насущность подобного заказа мнимая.
Без преувеличения можно сказать, что Терехов застрял в прошлом. Заблуждение, что литература должна заниматься социальным устройством, общество отвергло, сумев дочувствоваться всё-таки до её иного предназначения. Острый интерес к произведениям, пронизанным социальщиной, ещё может возникнуть, но только мимолётный.
Три года назад роману "Каменный Мост" было оказано исключительное внимание, быстро сменившееся разочарованием. Теперь серьёзного интереса он ни у кого не вызовет. Пройдёт год, чуть больше или чуть меньше, и таким же неактуальным станет и этот роман Терехова. Если автор не утратил чувство здравого восприятия жизни, то ненужность "Немцев" и ему станет в скором времени очевидной.