Андрей КАНАВЩИКОВ. ПАВЕЛ ИБРАГИМОВИЧ РЕГУЛЯРНО ДУМАЛ… О повести Романа Романова «Чиновник Авдий»

 

Андрей КАНАВЩИКОВ

ПАВЕЛ ИБРАГИМОВИЧ РЕГУЛЯРНО ДУМАЛ…

О повести Романа Романова «Чиновник Авдий»

 

Авдий? Кто это и что это? Служитель Бога по-древнееврейски? Главный герой перестроечного романа Чингиза Айтматова «Плаха», незадачливый Авдий, распятый на саксауле, чтобы в последний момент увидеть волчицу: «Ты пришла…», словно Зоя Космодемьянская, призывающая: «Сталин придёт!»?

Александр Проханов в своём приподнято-мистическом стиле пояснил: «Повесть «Чиновник Авдий» – политическая фантасмагория, политический гротеск, жутковатая сказка, в которой жизнь губернского чиновничества описана как сказание о змие».

Многословно, красиво сказано, всё ж таки Александр Андреевич – мастер по части сочных метафор, но практически теряет свой доказательный смысл, если учесть, что автор сего масштабного художественного полотна – самый что на на есть губернский чиновник и начальник управления внутренней политики администрации Псковской области Роман Николаевич Романов.

А значит, каждое утверждение невольно придётся умножать надвое, а каждое преувеличение ещё дополнительно преувеличивать. Поскольку человек не просто фантазирует, а, можно сказать, с натуры наброски делает. Фактически без отрыва от производства.

И вроде бы стиль у Романова этакий Салтыково-Щедринский, притчевый, с юморком намеренным. Только чем больше шутит автор, тем меньше смеяться хочется.

Мифология чиновничьего аппарата превращается в некое синтетическое роботизированное пространство, где по определению нет идеалов. Оживлённый язык Змея-Искусителя, материализованный Всевышним в Авдия – «настоящий старичок в непонятной старинной гимнастёрке, но при этом в джинсах и обуви, очень напоминающей лапти», берёт в аренду язык чиновника Фукса и становится его голосом. Уже не внутренним, а внешним.

«Вы отдаёте мне во временное пользование, в аренду, так сказать, свой язык на полгода, как вы изволили выражаться давеча, до Великих Выборов, а я выполняю любое ваше желание по истечении этого срока, если вы сами на тот момент захотите что-нибудь пожелать».

А вот и сам этот чиновник собственной персоной – Павел Ибрагимович Фукс, существо без национальности и сути, классический винтик с претензиями на собственное мнение. «Трусоват, не гений, дисциплина хромает, а-а-а, самокопатель, пытается страдать за человечество, да вы русский! Хуже не бывает».

Павел – имя из христианских святцев, Ибрагимович – прямая отсылка к Мухаммеду и Корану, Фукс – если не иудейские ветры повеяли, то лютеранские, как минимум. Каша и разброд, разделение и разлад.

Не зря язык Искусителя откровенно издевается над попыткой чиновника Фукса заговорить о традиционных евангельских ценностях: «За что вас любить? Это вы не любите людей, то есть друг друга. Вы любите только то, что далеко от вас, как мифическая башня с благородными предками или осеннее солнце на закате».

И парадокс, словно в случае с озвученной профессией автора повести: чем честнее и искреннее пытается быть чиновник, тем больший разлад он приносит. Он творит добро, но тем самым лишь приближает зло.

Он вручает свои личные деньги милой старушке Кларе Петровне Листиковой (кстати, не у неё ли Карл Маркс украл кораллы, чтобы заложить их в ломбард в полном соответствии с формулой деньги-товар-деньги?), выполняя её просьбу, прекрасно между тем понимая, что спасать старушку нужно не от демонов-чиновников, а от собственного сына, который сдаст её в дом престарелых.

Но не спасает. Ради баланса и гармонии. Этакая передовица из областной газеты «Красно-Белый Путь». Аппарат в России – больше, чем аппарат. И если вы подумали про самогонный аппарат, то, увы, в который уже раз ошиблись.

Роман Романов всячески превращает свой текст в нарезку внутренних цитат из Салтыкова-Щедрина. «Сие место есть пуп земли, то есть Пупинск, и будет оно зело прекрасно и многолюдно. Рубите, короче, острог» – и ускакал в леса ловить бескультурных местных аборигенов и облагать их справедливой княжеской данью на строительство нового города».

Однако, джинсоносный Авдий ускользает, оставляя «регулярно думающего» Павла Ибрагимовича наедине с мыслительной кашей в голове и вожделенной дачкой в Холюнкино.

Повесть в России – больше, чем повесть. Повесть Романова – больше, чем повесть Романова. Хотя в одном мистический империалист Проханов несомненно прав: «Писатель Романов знает эту жизнь как патологоанатом и, делая вскрытие, погружает скальпель на предельную глубину…». На предельную!

«Чиновник Авдий» в этом смысле – штука сильнее, чем «Generation „П“» Пелевина. После всего того интеллигентского зловония в стиле дедушки Ленина даже самый ленивый захочет построить Днепрогэс или на худой конец – Беломорканал. Желательно, причём, в четыре года.

Чтобы не видеть больше пресловутого Авдия с пакетом кефира в руках и не слышать его банальное пустословие. А пока Штольц отъехал за новой порцией кефира, спросите-ка лучше у Ильича, который Обломов:

– А что, батенька, чистят ли нынче ружья кирпичом?

Нет ответа. Только Авдий, шаркая обувью, очень напоминающей лапти, спешит прочь от Эзопа, который отправился на рынок выбирать самое лучшее и самое презренное блюдо – язык.