Иван КАТКОВ 
Иван КАТКОВ
РАССКАЗЫ
ЖРЕЦЫ СМЕРТИ
В нашем поселке стало совсем худо. Колхоз давно развалился, молодежь разъехалась кто куда, мужики бухают, работы нет.
Многие мужики в Москву уезжают на заработки. Находят себе хозяина и едут либо на стройку, либо квартиры ремонтировать, либо еще куда-то. Хорошо, если хозяин вообще им заплатит, а то порой случалось, что отрабатывали мужики, а хозяин на них ментов натравливает, они же без прописки все. И всё, везут наших лопухов без копейки денег в кармане обратно в поселок. Работнички хреновы!
Раньше мы металл сдавали одному приезжему. Всё что можно поснимали, будь то медное или алюминиевое. Когда из цветмета вроде бы ничего уже не осталось, мы выходили на трассу и срывали дорожные знаки. За это многих посажали. По скорости исчез и сам приемщик.
Совсем отчаявшиеся обворовывали дачные домики горожан. Сейчас дачники ничегошеньки не оставляют в своих домиках, всё увозят с собой.
Летом нашим ДЕЛЬНЫМ мужикам хорошо. Летом – рыба. Летом – ягода. Летом – гриб. Летом – полон огород. Можно столько заработать, о-го-го! Дельный мужик летом пашет как проклятый. Но остальные… Какие, к лешему, грибы, ягоды, рыба, когда такие погоды стоят чудные! Кому охота шастать, согнувшись крючком, по лесу в поисках земляники, или вставать ни свет ни заря и с удилищем на плече, идти на реку кормить комаров?! Ведь гораздо приятнее взять у тети Шуры пол-литру и выпив её, проваляться под березкой весь день. А к вечеру оклематься, взять в долг ещё одну пол-литру, нарвать в огороде смородины, выпить, закусить спелой смородинкой и тут же уснуть. Ну чем ни курорт? Красотища!
Но это остальные. Мы с Колькой Торчиным не такие. У нас круглый год постоянный заработок. Дело в том, что мы копаем могилы. Люди, слава богу, мрут у нас в поселке часто, и мы без работы не сидим. Репутация у нас с Колькой отличная. Мы много не пьем, не дебоширим. Как кто умрет, тогда только меня да Кольку и зовут. Так за нами эта должность и закрепилась. Никто на наш хлеб не позарится.
Раньше копали Сашка Селезнев, да Васька Бровко. Но они, во-первых, пили по-черному, во-вторых, матерились возле могилы (что непростительно). Поэтому их и убрали. Позвали нас с Колькой. Который год уже роем и ни одной жалобы.
У нас с Колькой даже есть свои «фирменные надгробные речи». Вот, к примеру, заканчиваем мы копать, и я, склонив голову, вполголоса, нарочно делая паузы в словах, произношу:
– Вот так вот, был человек, и нет его…
После моих слов родственники обычно плачут. А Колька, тоже склонив голову, тихо говорит:
– Все тама будем.
После его фразы слезы на глазах у скорбящих высыхают, и в их сердцах, как утверждает Колька, зарождается непонятное чувство неизбежности и «предначертанности». Скорбящие успокаиваются.
А я уже мысленно подмигиваю Кольке и прикидываю, как мы сейчас выпьем и закусим на халяву, ещё и деньги за работу получим.
Мы с Коляном профессионалы! Мы психологи! Мы могильщики от бога! В поселке к нам относятся с уважением. Вот раньше ни одно гулянье без гармонистов не обходилось. Гармонисты были всегда в почете и пользовались успехом у девчат.
Времена сменились, и теперь мы с Колькой первые парни на деревне. На поминках Коля, словно тамада на свадьбе. Он чувствует здесь себя руководителем.
Мы с Колькой – «жрецы смерти», как баба Рая иногда шутит.
Самые хорошие дни для меня и Кольки, это когда у нас выходит по два, а то и по три заказа в день. В других-то деревнях нас ведь тоже знают и приглашают копать. Конечно, выматываешься за день как кобыла заезженная, зато сыт и при деньгах.
Колька вот на вырученные деньги себе баню отгрохал в том году. Я мотоцикл купил с коляской, жену и детей приодел, ремонт сделал в доме.
Вот, собственно, и всё, о чем я хотел вам поведать.
Ах, да! Мне часто снится очень странный сон. Снится мне, будто бы все на Земле примерли, кроме меня и Кольки. Чтоб не остаться без работы, я решаю Кольку убить. Как только я заношу топор над его головой, он падает на колени и дико кричит: «Не убивай, друг, кто ж тебе могилу поможет рыть?!». И я просыпаюсь.
К ИСТОКАМ
Коля Сомов появился в тошниловке «Вечный зов» около одиннадцати вечера. Я подозвал старого приятеля. Он моментально отреагировал и приблизился ко мне.
– Здоров. Какими судьбами здесь? – спросил Коля, протягивая ладонь.
– Да так, мимо проходил, решил вот пивка дернуть. Садись.
Николай с визгом выдвинул металлический стул, расстегнул драную кожанку и присел.
– А я слышал ты в завязке, – сказал он, закуривая.
– Тебя жестоко обманули, дружище.
Я допил пиво, зажевал резиновым кальмаром.
– Ну что, – сказал Сомов, щелкнув ногтем по пивной кружке, – пивом душу не обманешь. Накатим за встречу? Ты как?
– Можно, почему нет, – я полез в карман за бумажником, зная, что Николай вечно без копейки.
– Отставить! – запротестовал Коля, – я плачу. Я тут немного бабками разжился, – подмигнул он, – толстая жопа главред раскошелился. Сиди, не суетись, я схожу.
Ненадолго оставив меня, он вернулся с двумя бутылками водки и рюмками. А совершив повторный рейс, принес две кружки пива и тарелку сморщенных соленых огурцов.
Разлил по первой.
– Ну, – поднял рюмку Сомов, – за встречу!
– Чтоб не последняя, – подхватил я.
К четырем часам утра Сомов вырубился за столиком. Я пытался привести его в чувство, но ничего не получалось. Покачиваясь, подошел к бармену и попросил вызвать такси. Он принялся накручивать диск допотопного телефона. Я вернулся за столик и из горла допил остатки водки. Дабы зря не пропадала.
С трудом дотащив Колю до машины, я пробормотал свой адрес усатому водителю в пошлой кожаной кепке. Водрузил Сомова на заднее сиденье, а сам плюхнулся рядом с таксистом.
– Двести, – рявкнул усатый, убавив на магнитоле какой-то блатняк.
– Не вопрос, – я протянул деньги, затем повернулся к Николаю и сказал:
– У меня сегодня ночуешь.
Коля заворочался и что-то промычал.
Проснувшись, я глянул на часы. Было половина третьего дня. Из кухни доносился звон кастрюль.
«Странно, – подумал я, – жена-то в командировке».
Любопытство заставило меня подняться с кровати и пройти на кухню. В коридоре едва не наступил на кота.
На кухне я обнаружил две бутылки «Столичной», четыре «Балтийского» пива и Колю, танцующего у газовой плиты в семейных трусах и фартуке. На плите что-то закипало.
– Слухай, – деловито сказал он, – где у тебя крышка от этой кастрюли? Найти не могу.
– В нижнем шкафчике посмотри, – с трудом соображая, хрипло проговорил я и опустился на табурет.
Откупорил бутылку пива, жадно глотнул. Немного полегчало.
– Нашел! – воскликнул Сомов и закрыл кастрюлю.
– Не ори ты, ради бога. И так башка гудит.
– Сейчас подлечимся, – успокоил Коля.
Одну бутылку он убрал в морозилку, другую торжественно выставил на стол.
– Пойду умоюсь пока, – я поднялся и побрел в ванную.
– Ага, давай.
Его энергичность раздражала. Правильно, уже успел опохмелиться. Гад такой.
Взяв кастрюлю прихватками, он подошел к раковине и слил воду.
В ванной, стараясь не смотреться в зеркало, я умылся ледяной водой и прополоскал рот. А когда вернулся на кухню, меня ждала тарелка картошки-пюре с отбивным мясом в кляре, стопка водки и охлажденная бутылка пива.
– Садись, – по-хозяйски распорядился Коля и повесил полотенце на спинку стула.
– С опохмелом? – поднял стопку он.
– С опохмелом, – вторил ему я, все еще мучаясь головной болью.
После того как с трапезой было покончено, Коля сгреб тарелки и отправил в раковину. Пуская тонкие струйки дыма, выпили ещё по одной.
Кот под столом терся мордочкой о мою ногу.
– Ну-с, какие планы на сегодня? – спросил Коля, – продолжим культурно-развлекательную программу?
– Вообще-то мне на работу завтра, – неуверенно ответил я, чувствуя, что снова начинаю пьянеть.
– Ну ведь завтра – только завтра, сегодня же воскресенье!
Спорить было бессмысленно.
И вновь засверкали стопки. И понесла нас нелегкая в цитадель пьянства и разгула.
– …когда работаешь со словом,– менторским тоном излагал Коля, – привыкаешь не доверять высоким выражениям и красным словцам, а напротив веришь в грубое, жесткое наречие. Тут я солидарен с Хантером Томпсоном, кстати, моим коллегой… он же тоже начинал как рядовой журналист... Сказать можно что угодно, важно создать неразрушимый фундамент своих слов! Кто ясно мыслит, тот ясно излагает…
Я только и успевал наливать.
– … вот ты говоришь гармония, гармония, – продолжал он, – а я вот по-твоему гармоничный человек, живу ли я в гармонии с миром? Нет, отвечу я тебе. Я в поисках нового образа, новой метафизики, новой жизни, если хочешь… Я не могу понять, как это человек может жить по какому-то клише. Вот составил себе план: карьера, семья, дом, рыбалка и всё. Разве это жизнь! Обидно, что с возрастом человек теряет юношеский авантюризм, превращается в социальный автомат. И ты, Саныч, уже не тот. Ты вспомни школу, институт, вот где была жизнь. Короткая, но жизнь! Разве плохо нам было, страдали мы как сейчас?! Один раз ведь живем, ёлки-палки! Так давайте скинем с себя тяжкие оковы и обратимся к истокам! Будем ходить голыми, никого не стесняясь, и никого не осуждая. Давайте же любить друг друга, в конце-то концов! К чему эти убийства?! Мы давно забыли, что все мы братья, божьи дети. Зачем нам братоубийства?! На кой нам зависть?! Все в мире условно. Чему завидовать? Все мы равны. Это игра. Но в наше тяжкое время – это игра на выживание...
Когда водка была уничтожена, мы выползли из дома.
Для начала решено было покататься на электричках, и непременно зайцем. Веничку Ерофеева вспомнили. Уж не знаю, сколько мы выпили по дороге, помню лишь суровые взгляды контролеров и себя с Колей, удирающих от них сквозь разбитое окно в тамбуре. Запомнилось и название станции, где мы вышли – «Угрюмово». Потом был мутный самогон и бесконечные Колины выкрики: «люди, опомнитесь, хватит поедать друг друга, вернитесь к истокам!».
Затем Коля предложил переместиться в «городской склеп».
В городе он с важным видом произнес:
– Если мы собрались что-то менять, начинать нужно с малого.
И юркнул в подъезд. Я проследовал за ним.
– Жди меня на первом этаже, – проговорил он и загрузился в лифт.
Я ждал минут десять. Уже начал беспокоиться. Закурил.
Через некоторое время дверь лифта распахнулась и я увидел этого ходока к истокам. Стоял он на руках, вниз головой. Из карманов сыпалась мелочь.
– Ты чего? – опешил я.
– Да так, – он вернулся в исходную позицию, – всегда хотелось попробовать. Ощущения так гораздо острее. Предлагаю прогуляться до нашей школы.
– Зачем?
– Пошли-пошли. Узнаешь.
Пришли к школе. Время было позднее, поэтому учеников не наблюдалось.
– Помнишь ту стерву биологиню, которая мне трояк влепила? – спросил он.
– Ну предположим.
– Вон ее кабинет.
– И что?
Он схватил обломок кирпича и швырнул в окно:
– А вот что!!!
Зазвенели стекла, сработала сигнализация.
– А теперь – ноги! – скомандовал он.
Мы ринулись через спортплощадку.
– Давай дворами! – на ходу кричал Коля.
Потом мы пили портвейн, карабкались на деревья около женского общежития. Забегали в подъезды, звонили в квартиры и тут же уносили ноги. Купались в городском фонтане. Выплачивали штраф за нарушение общественного порядка. Провели ночь в вытрезвителе. «Аскали» в подземном переходе с неформалами. Припомнив былые обиды, выбили еще пару окон в родимой школе. Орали песни Лаэртского у памятника Ленину…
С тех пор прошло года три. Мне предложили уехать в Новый Орлеан. Тщетны были мои попытки уговорить Колю лететь со мной. Он решил остаться на родине.
– Здесь мой дом, – гордо сказал он.
Месяца два Коля упорно не хотел со мной видеться. Встречая меня на улице, прятал глаза или перебегал на противоположную сторону тротуара. На звонки не отвечал.
Но перед самым отъездом позвонил. Звонок раздался в тот самый момент, когда я, собрав чемоданы, выходил из квартиры.
Он примчался в аэропорт. Мы обнялись и он протянул мне сверток.
– Что это? – спросил я.
– Водка, – ответил он и заговорщицки подмигнул, – здесь три бутылки. Наша любимая, за сто тридцать пять рэ. Выпей на чужбине, когда совсем плохо станет. Вспомни обо мне. Выпей за здравие!
– Нельзя, ты же знаешь, на таможне не пропустят, – сказал я.
– Договоришься как-нибудь. Держи.
Он крепко пожал мне руку. Я заметил, что у него слезились глаза.
– Прощай, – чуть слышно сказал Коля и быстро зашагал к выходу.
Какое-то время мы переписывались с ним. Из писем я узнал, что он снова женился, получил, наконец, штат в своей газетенке. Говорил, что закончил роман и обещал выслать его бандеролью.
Но со временем я все реже и реже ему отвечал. А потом и вовсе переписка оборвалась.
И вот сегодня я получил письмо от его жены. Коля умер от сердечной недостаточности.
На ватных ногах я подошел к мини-бару, достал Колин подарок, тот самый, за сто тридцать пять рэ, налил полный стакан и выпил. За упокой.
ДРУГОЙ
«Не пойду сегодня на работу, – решил Королев, выйдя из подъезда, – все, баста! Поброжу немного по улице и вернусь домой...».
Он поправил шарф, сунул руки в карманы пальто и зашагал по хорошо расчищенному тротуару. На улице подморозило. Снег ложился пушистыми хлопьями. У соседнего дома скребли фанерными лопатами дворники. На парковке, выпуская клубы пара, урчали автомобили. Водители прогревали двигатели.
«Вот прогуляю сегодня, – размышлял он, – а Сергей Олегович как трахнет по столу кулаком и закричит: где этот мудозвон шарахается?! Уволю к едрени-фени! Тогда девочки-корректорши ехидно засмеются: заблудился наш идиот, или в лифте застрял...».
Королев покинул двор и зашагал по длинной оживленной улице в сторону парка.
Прошел мимо продуктового киоска. Продавщица в синем переднике и наброшенном на плечи пуховике сметала с крыльца снег.
– Доброе утро! Бог в помощь! – приподнял ондатровую шапку Королев.
– Проходи давай, – буркнула продавщица.
В парке он отыскал скамейку, очистил от колючего снега, расстелил газету и присел.
«Хм, мудозвон. Видали его! Это почему это я мудозвон или идиот, или кто там еще... Потому что не умею ругаться с людьми? Потому что не заглядываю в рот начальнику? Потому что я косноязычен? Потому что я пугаюсь в присутствии наглых людей? Или может оттого, что я всего-навсего человек. Обыкновенный человек, каких много...
Вот сейчас вернусь домой, заберусь с головой под ватное одеяло и проваляюсь так долго-долго. И никто меня там не сыщет. Ну, разве что уборщица тетя Галя. Вот войдет она в мою комнату, заглянет под одеяло, а там я лежу. Весь из себя обыкновенный и добрый.
– Ты чиво ит? – спросит она меня на деревенский лад.
– Сгинь, дурында, так надо, – отвечу я ей таинственно.
И буду смотреть из темноты, как волчонок. Если будет надоедать – зарычу.
Она вымоет пол и уйдет по своим делам. А я буду лежать и размышлять, почему все именно так, а не по-другому...».
Королев поежился от холода и похлопал ногой об ногу. Изношенные ботинки давно требовали ремонта.
«Но с другой стороны, – притопнул Королев, – я ведь не медведь какой-то берложный. Не гоже мне под одеялом от людей прятаться. Ну день, ну, может, два, а вылезать-то все равно придется... Да-а-а, – вздохнул он, – все как-то сложно... Я прямо-таки недочеловек какой-то, что ли... Каждому позволено об меня ноги вытирать, с грязью смешивать, бранить и пугать...
Бывало так глянешь в окно: снег валит, ребятня во дворе на пластиковых поддонах с горки катается, сосед снизу, Генка Бочкарев, на лыжную прогулку собрался, тетя Зоя расстелила ковер, и что есть мочи колотит по нему выбивалкой... И страшно как-то делается. От того страшно, что все как всегда...
Королев встал, прошелся взад-вперед, и снова присел на скамейку. Неподалеку мужчина в дутой спортивной куртке выгуливал рыжего кокер спаниеля. Довольно тявкая, пес самоотверженно нырял в сугроб за брошенной палкой.
«Ну сколько ж можно, люди добрые! Неужели всем так нравится?! Неужели всем так хорошо?! И неужто никому не хотелось остановить прохожего, расцеловать его и пожелать здоровья, удачи и счастья?! Или купить два кило конфет шоколадных и раздать детворе?! Или же броситься к бабке немощной, поднять её на руки и донести до квартиры, и плевать, если восьмой этаж! Другой человек – чужой. Он гадок, равнодушен, жаден и зол. Он другой, он другой, он другой...
Хотя, может быть, все совсем не так, и это я всех главнее и необыкновеннее? Может быть, они все завидуют мне? Что ж, если так, то пусть не ждут от меня пощады! Я буду горд и своенравен, как наш кот Сема. И плевал я на них, в таком случае! Да-да, я буду выше этого! Пусть знают, гады, кто в доме хозяин! Пусть эти калеки ползут ко мне за советом или за помощью. Но срал я на них с высокой колокольни! Пусть подыхают, мне всё равно! Я стану избирательным в выборе слов и выражений. Язык жалких, примитивных существ не для моего тонкого слуха. Совсем скоро я перестану понимать их грязное, пошлое наречие.
Пока ещё не поздно, заклинаю всех вас: молитесь на меня, разбивайте в кровь свои лбы, ибо только так вы можете заслужить мою милость, и не коснется своим черным крылом вас Кара Великая!
Неверных, сторонящихся, и прочих смутьянов я буду проклинать, и когда-нибудь они умрут. Одумавшихся и осознавших я буду миловать, но и они умрут когда-нибудь...»
Убрав в сумку палку сервелата, Инесса Михайловна услышала за спиной знакомый голос:
– Здравствуйте, к праздникам закупаетесь?
Старушка обернулась и увидела соседку по лестничной площадке Евдокию Александровну.
– Да так, решила вот с пенсии прикупить кое-чего к столу. А вы домой сейчас?
– Домой, только хлеба возьму, – Евдокия Александровна взгромоздила сетку с продуктами на пустующую витрину, – покараулите мое добро?
– Конечно-конечно, оставляйте, – кивнула Инесса Михайловна.
Соседка поспешила к кондитерскому отделу, где уже собралась небольшая очередь. Полная женщина за прилавком швыряла мелочь в металлическую миску с таким остервенением, что покупатели невольно вздрагивали.
Через десять минут пенсионерки вышли из магазина.
– Эх, а снегу-то навалило за ночь, – перехватив из руки в руку тяжелую сетку, натянула варежки Евдокия Александровна, – Васятка мой вчера все ноги промочил, гулямши. Слякоть-то какая была. А сегодня морозец крепкий, аж щеки жгет.
Осторожно, боясь поскользнуться, старушки поковыляли по многолюдному проспекту.
– А я-то как мучилась вчера, – Инесса Михайловна взяла соседку под руку, – как погода меняется, суставы ныть начинают, и я в лежку. Врача на дом вызывали. Сказали, что это у меня ревматизм. Мол, возрастное это, старческое. Таблетки какие-то прописали и мазь...
Подруга сочувственно качала головой.
Они сократили путь через парк, и вскоре оказались на запорошенной детской площадке во дворе панельного девятиэтажного дома.
У подъезда топтался сутулый человек в ондатровой шапке и лоснящимся старомодном пальто. Он неуклюже переваливался с ноги на ногу и что-то бормотал, спрятав лицо под мохеровым шарфом. Изредка он вынимал руку из кармана и кому-то грозил кулаком.
– Вить, а ты чего это тут мерзнешь,а? – Инесса Михайловна стряхнула снег с его плеча.
Витя энергично замотал головой и, освободив рот от шарфа, по-детски улыбнулся.
– Да Королева эта, опять, небось, уборку затеяла, вот и выгнала бедолагу, чтоб не мешался, – сказала соседка.
– Ну, салтычиха! Сердца у ней нету!– Инесса Михайловна приобняла Витю за талию, – давай-ка, пойдем, родненький, я тебя чаем с зефиром угощу...
Старушки пропустили Королева вперед и вошли в подъезд следом за ним.