Олег КОЧЕТКОВ. ДО ПОСЛЕДНЕГО В ЖИЗНИ ПРЕДЕЛА. Из сборника «Воля-волчица»

                                                                                     

Олег КОЧЕТКОВ 

ДО ПОСЛЕДНЕГО В ЖИЗНИ ПРЕДЕЛА

Из сборника «Воля-волчица»

                           

* * *

А родина — это судьба...

А Родина — это дорога,
Которою грезит стопа.
И запах прогорклого стога,
И дедовская изба.
А Родина — это причина            
Скупых, набегающих слёз.
 Невысказанная кручина
Смеркающихся берёз.
И даль, перед небом единым,
И небо, над далью одной.
Весь этот простор журавлиный,
Пронзающий сердце виной!
А Родина — это забвенье,

В крови растворённая соль.
Отчаянье, и запустенье,
И безысходность, и боль.
Молчанье, на самом надрыве
Сознанья, как сказочно нищ!
И яма, в репьях и крапиве,
На месте родных пепелищ.
И этот задумчивый вечер,
Коснувшийся сумерка лба.
И скрип усыхающих ветел.
А в общем-то, это — судьба!

1988

 

В КОЛОМНЕ

Ничего я не знаю, что помню,
А что помню — о том не слыхал!
В колыбель моих самых начал!
Да по ветхим пройдусь переулкам,
Вдоль обрыва, над древней рекой.
Где в пустеющем сумраке гулком
Разливается зябкий покой.
Постою пред Успенским собором,
И порывом скользнёт вдоль виска
Грустный воздух Отчизны, в котором —
Настоялись века и века!
И я, словно причастный к ним тоже,
Что-то смутное в сердце храня,
Вдруг почувствую вздрогнувшей кожей —
Как они — сквозь меня, сквозь меня!

1988

 

* * *                                                                

Необъятны объятья вселенной,
И мгновенен твой грешный удел
Среди этой тоски вожделенной,
Приобщиться к которой посмел.
По всевышней, таинственной воле,
Созидающей волю твою,
Уходящую в чистое поле
У российской слезы на краю.
Где твоё бытие непреложно
С этой горькою, скудной землёй.
Где от века понять невозможно:
Кто же мёртвый на ней? Кто живой?
1987

 

ПРЕДПОЧТЕНЬЕ

Родина над головою
И пред стопою ещё.
Только зеницы открою —
Сразу в груди горячо!
Пахнет рождественским снегом,
Местность, как совесть, проста.
Я, наречённый Олегом,
Вновь размыкаю уста.
Чтобы понять, как бесстрашно
День за собою зовёт.
Чтоб уяснить беспристрастно
Времени вздыбленный ход.
Чтобы, приняв неизбежность
Формул, суровых как жесть, —
Вновь состраданье и нежность
В далях твоих предпочесть.
1985

 

СВЕТ

Небесный свет — вместилище надежд,
Которые в миру не воплотились,
А лишь слезою скупо осветились,
В дрожащей бездне утомлённых вежд.
Отчизны даль, от реющих обид
Знобит над беспросветным бездорожьем.
И промыслом всечеловечьим, Божьим
Её простор мучительно болит!
И высь над ней — незыблемый завет,
Соединенье помыслов скорбящих,
Судеб её рыдающе-щемящих,
Из вещности — переходящих в свет!
1998

 

ДОВЕРИЕ

Доверяю российскому полю
И неистовым свежим ветрам
Свою добрую, ясную волю
С тихой радостью пополам.
Я обет этот свой не нарушу
До последнего, крайнего дня.
Доверяю мятежную душу, —
Это всё — то, что есть у меня!
До последнего в жизни предела,
Когда выдох мой канет вдали,
И душа, и наивное тело
Были горстью вот этой земли.
Не отсюда ль и совести мера?
Мудрено душу с телом разъять!
И прекрасна последняя вера,
Что они — станут полем опять.
1982

 

НЕЗАЩИЩЁННОСТЬ

Смеркается. Как быстро тьма бежит!
И мысли безнадёжные повисли —
О тайне бытия, о смысле
Всего того, что на ветру дрожит.
Который раз, задумавшись в ночи,
Нет мочи над собою приподняться.
Что толку на кого-то там ссылаться!
Смотри на звёзды, думай и молчи...
Тебе опять тот смысл не превозмочь,
И никому. И слава Богу!
И льётся себе млечная дорога,
И чутко по земле ступает ночь.
И ты один стоишь, незащищён,
Перед её ликующим вторженьем
Невиданным, таинственным растеньем...
На долгое раздумье обречён.
Раздумье — уподобилось беде,
Но всё ж опять летишь за ним без страха.
Лишь ветром обдувается рубаха,
А тело и душа — незнамо где!
1981

                                                                   

* * *

Возвысит она беспредельно
Судьбу от дремучих истоков.
Ты — сын. Потому ей и велено
Сказать тебе столько упрёков!
Она небывалым доверьем
Тебя ко всему наделила.
От зависти и лицемерья
Вовеки тебя оградила.
Отчизна! А как бы я видел
Всех сирых, теплом обойдённых.
И сколько бы всуе обидел
Раздумий твоих затаённых!
Чем жил и на что бы дышал я,
Склонял куда голову то есть,
Когда б ты меня не прощала,
Когда б что ни шаг твой — то совесть!
1983

 

НА РОДИНЕ

Шли холодные дни, и крепчали ветра.
Облака остудили ветлу.
Погрустил, помолчал — собираться пора,
Как студёно на этом ветру!
Вот и побыл. Один. Походил, постоял
Перед небом и перед землёй.
Одинокий — увидел, как воздух светал
Над повинной моей головой.
Поклонился. Услышал — стенает ветла,
Сиротливо ветвями сквозит,
А равнина лежит, широка и светла,
На душе человека лежит.
В ней мерцает печаль — изначальна, стара,
И простор так ранимо открыт.
И над нею свежеют такие ветра!
И слеза в долгом небе блестит!
1981

 

У ВОКЗАЛА

Много было их, молодых,
У Голутвина тарахтевших
На подшипниках жутких своих,
Снизу вверх на прохожих глядевших.
Мы робели, но, помню, глупцы,
Удивлялись (как было нам просто!),
Что вот катятся чьи-то отцы,
А мы — дети, и выше их ростом!
Где нам было подумать о том,
Что не все они станут отцами,
Что вокзальная площадь — их дом.
Упираясь в асфальт кулаками,
Они странно смотрели нам вслед,
А в глазах столько боли сквозило...

Как давно их в Голутвине нет,
Будто горя и не было...
Было!
1975

 

ГРУСТЬ

Ни печали, ни сплина,
Ни хандры, ни тоски.
Золотая равнина,
И на ней — колоски.
Время жатвы приспело,
Я труда не боюсь,
Принимаюсь за дело —
В сердце — русская грусть!
И причины нет вроде,
Но за что ни возьмусь,
А она — на подходе —
Эта русская грусть!
Я то трезвый, то пьяный,
То грешу, то молюсь!
А в душе постоянно —
Непонятная грусть.
Встану рано сегодня
И вокруг оглянусь:
Боже, это ведь — Родина!
Ах, ты Мать моя — Русь!

Беспросветная грусть...
2001

 

* * *

Вот опять день и ночь, день и ночь
В поле вьюга дымится.
Стонет печь, и хандра моя — прочь!
В окнах — белые птицы.
В светлой горнице скобленый стол,
Половицы скрипучи.
Я сюда не случайно зашёл,
Приманил меня жгучий,
Крепкий мёд ветром тронутых губ,
Острый крик петушиный
И сосновый, приземистый сруб,
Запах в сенях полынный.
Здесь покой с каждым вдохом растёт,
Словно тесто в опаре.
Здесь красавица дочка живёт
Николая да Марьи.
На неё мне украдкой взглянуть —
Словно снегом умыться...
Эй, хозяин, дай вьюги глотнуть!
Эй, хозяин, позволь мне жениться!
1977

 

В ДУБРОВЕ

Как сладко лежалось в полынном чулане!
В сыром палисаднике ветер крепчал.
Светилась подушка, а ты о Татьяне
Под отблески молнии думать устал...
Накрапывал дождик в сосновые стены,
Качались деревья за мутным окном,
Так громко антоновкой пахло и сеном!
Так остро мерцало в сознанье твоём:
Что годы уйдут, и вовеки не станет
Ни глаз, ни улыбки её, ни души,
И никого уже это не ранит,
И не встревожит... Печалься, дыши
И прикасайся к морщинистым брёвнам
Крепким своим упругим плечом,
Думай с высокой любовью о кровном,
Может, для этого мы и живём...
1977

                                                           

* * *

Озимь под снегом. Погодка
Выдалась не ко двору.
Эх, голубая походка,
Да на слезящем ветру!
Дома сольёмся дыханьем...
И полушалок к ногам...
Тихим и грустным сияньем
Шелест волос по губам...
В печке заноют поленья,
Ночь с распростёртых полей
Выпадет как искупленье
Скучных и пасмурных дней.
С выдохами ледяными
Над занесённой избой...
Имя, шепчу твоё имя —
Жизни не хватит самой...
1977

 

ОТЪЕЗД

Сквозная октябрьская сырость,
Разъезженная колея,
Во мне — как прощальная милость,
Которую дарит земля.
И мысли высокого взлёта,
И узы путей дорогих,
И голос тревоги, забота,
Дыханье поступков благих —
Даруют мне неотвратимость
Запомнить всё вечным, святым,
Так явственна сердца ранимость,
Так сладок отечества дым!..
Я знаю: пахучие ливни,
Морозная щедрость снегов
Пребудут со мной неизбывно,
И таинство лёгких шагов
Невстреченной девушки милой —
Всё станет дороже вдвойне
И вспыхнет с невиданной силой
В далёкой, чужой стороне.
Гляжу на холодные лужи...
А полдень и ветрен и мглист.
В синеющем воздухе кружит
Усталый осиновый лист...
1982

 

РУБАШКА

Почитай, что остался лоскут
От рубахи когда-то весёлой...
И дожди над равниною голой
Поредевшие травы секут.
Засорило всю душу листвой.
Ты ж, склонившись над бренною тканью,
Целиком отдаёшься старанью —
Терпеливо мерцая иглой.
Располынное счастье моё!
Всю-то жизнь мне рубашку латаешь,
Словно помнить и знать не желаешь,
Что родился на свет — без неё!
1999

 

СОВЕСТЬ

Развиднеется день понемногу,
И увидишь, как много тщеты
Возле смысла — стремиться к итогу
Человечности и красоты.
На исходе своих разумений
Ты в конечном итоге поймёшь,
Что не может быть нескольких мнений
У вопроса — зачем ты живёшь?
Миг минувший даётся на вырост,
И сомнения — напрочь отринь!
Только совесть одна тебя выдаст,
На губах загорчив, как полынь...
Только совесть. Она тобой правит,
И она — твой желанный удел!
Пусть гнетёт твою душу и давит.
А чего ты иного хотел?
1982           

 

ОВЦА

Подкатили чуть свет
К голубому крыльцу.
Беспокойный наш дед —
Сразу резать овцу.
Но не сам, в сердце дрожь,
А сосед был мастак,
Усмехнувшись, взял нож:
"Знамо, я не за так...".
Кто постарше, кто мал,
Жались мы — ребятня,
Когда кровь он смывал
Во дворе у плетня.
Я глядел не дыша
И мерещилось: тут
Не вода из ковша —
Мои слёзы текут.
Я тогда по летам
Понял истину зла:
Не приехать бы нам —
И овца бы жила...
1972

 

* * *

Встала даль у самого порога.
Как ты хочешь — так и поступай!
Осокурь качается убого,
Обними его и согревай —
Грудью, и дыханьем, и руками
Ощущая крови шумный ток.
Пусть вершина — вровень с облаками,
Хрупок каждый листик и сучок, —
Только ты под этим небом волен
Миловать живое и казнить.
Отступись, покамест ещё болен
Чувством — без конца себя винить!
И в природу не вноси участья,
Как и на неё не уповай.
Размышляй: "Ну что такое — счастье?" —
Но его себе не пожелай.
1982

 

ЛИСТ

Он к земле приникает всей сутью конечной,
И она наделяет его новой верой.
Той последней, всесильной, незыблемой, вечной...
И он сам, постепенно, становится мерой —
Наших честных скорбей, виноватых недугов,
Без которых цена-то нам грош, и не боле...
Пусть мы трудно живём и рождаемся в муках,
Но зато у нас есть это чистое поле!
Там наш голос давно принят реющим ветром,
А шаги — не стихающей, буйной травою.
Ведь оно станет нашим последним пределом,
Воплощением нашим и верой живою.
Мы вовеки на станем бесчувственной перстью,
Станем новым листом, значит, он — станет нами, —
И вот этой надежду вселяющей вестью
Зашумим мы над душами и над головами!
А потом — вновь к земле — всею сутью конечной,
И она наделит нас опять своей верой,
Той последней, всесильной, незыблемой, вечной!
И опять для других станем некою мерой...
И бессчётно так раз! Не последний. Не первый!..
1984

 

* * *

Воздух прогрелся. И дали ясны.
Тени — в тени отдыхают.
Чувство прикаянности и новизны
Душу не покидает.
Снова трава на откосах шуршит,
Ветру свой вздох поверяя.
Сколько под нею бессмертных лежит!..
Родина — рана сквозная.
Смею дышать твоей пылью степной
И припадать к твоим безднам.
Ты предо мною и надо мной —
В вихре земном и небесном!
Снова касаюсь извечных путей,
Думы, что с плеч не спадает:
Чем легковеснее, тем тяжелей
Спину к земле преклоняет...
1984

    

ИСТИНА

Реяло знамя, звало и... погасло.
Сразу померкла ближайшая даль.
Всё в суете и безверье погрязло,
Рубль засиял, потускнела мораль.
Истово дремлющий ветер гордыни
Зашевелился по всем площадям...
Только духовные наши святыни
Светом немеркнущим тянутся к нам!
Ближе и пристальней, и непременней,
Нас поднимая до смысла судеб
Связей земных, и родных поколений,
Истину нам поднося, словно хлеб.
Ну, а она — в сопричастности вечной
С тем, что за гранью любых облаков
Реет над этой планетой увечной,
К вечному свету во веки веков!
1988

 

* * *

Не от горнего света стезя
Просквозила родную державу.
Не пытайся, слезою блестя,
Уцепиться за память дыряву.
И души измочаленный лад
Не пристраивай к общему ладу.
Кто в миру благочестен и свят —
В монастырскую дышит ограду!
А иные, как овцы в ночи —
По безверью, как по бездорожью!
Не окликнуть, кричи — не кричи,
Ни слезой, ни сердечною дрожью!
И хоть в поле себе выходи,
В стороне от бытийного смрада,
Даже здесь — не забрезжит в груди
Ощущенье вселенского лада!
Погляди, как всерьёз вознеслось
Матерьяльное всюду, земное,
Пронизало все будни насквозь,
Искусило, попрало собою!
Сокровенное кануло вдаль,
А в изодранных токах пространства —
Твоя немо восходит печаль,
Обретая уже постоянство...
1985

 

ГОРСТЬ ЗЕМЛИ

Горсть землицы сырой подержал на ладони —
И живое тепло ощутил,
И вдали замерцали прыскучие кони,
Чуть подале небесных светил.
И в глубоком, поросшем осокой затоне
Водяной себе вслух загрустил.
Восставали из мрака такие виденья —
О которых не скажешь пером!
То ли лапти скрипели, то ли растенья,
То ль на окских излуках паром?
А в душе распахнулись такие владенья!
А потом — покати-ка шаром —
Лишь ладонь я разжал, и вернулась землица
К животворной юдоли своей.
Но не мог я никак до конца отрешиться
От того, что живого — живей.
Всё стоял перед ней и шептал — да святится
Её имя — до самых корней,
До полынных, до наших кровей!
1984

 

* * *

Где там, бабушка, твой самовар,
На далёких, мерцающих звёздах,
И из чашки струящийся пар?
Твой последний, неведомый отдых...
Ты там хмуришь усталую бровь —
И привычно так дуешь на блюдце.
Мне же здесь — то дожди, то любовь,
То снега, то стихи — не даются!
Закурю, поднимусь от стола.
Выйду к светлому, гулкому полдню.
Как дорога от снега бела!
Как всё чувствую, вижу и помню!
Сколько мне ещё здесь погостить,
Свету белому поудивляться?
Сколько мне эту память носить
И в любви к прошлым дням повторяться?
А дорога сквозная зовёт,
В сгустках радости, ветра и боли,
И по ней моя память идёт,
Упираясь в широкое поле...
1983

 

ПОЛЕ

Не поддайся лихому соблазну —
Размышлять о природе вещей.
Мир живёт невозможно, отважно,
Не приемля высоких речей.
Свищет ветер в задумчивом поле,
Всё под небом живёт — как живёт —
Посреди нестихающей боли,
Посреди каждодневных забот.
Но ничтожеством или величьем —
Всё одно — ты его не коснись.
Верен будь его стойким обычаям
И за отчее поле держись.
Лишь оно твою думу развеет,
Растворив её в думе своей,
Безвозвратность твою пожалеет,
Чем безжалостнее — тем сильней!
1984

 

* * *

Повстречалась червонная краля.
Тёмным взглядом как плетью ожгла.
Меня выделила? едва ли.
На другого глядеть не могла.
А она просквозила рукою
По распущенным волосам
И сказала: "Тебя я не стою,
Слишком много должна небесам!
Сколько звёзд в небе — столько, наверно,
Поцелуев на грудь мне легло!.."
Я подумал: "Какая же стерва!
Говорит как об этом легко!"
Всё равно её больно так обнял,
И она не сказала: "Пусти!"
На неё я глаза свои поднял —
До сих пор не могу отвести!
1978

 

ДУША

Я с тобой, а душа по равнине
Одиноко в потёмках блуждает.
Посреди нарастающей стыни
Листопада — скорбит и страдает.
Что ей надо в потёмках под небом?
Неужели её не задело,
Как мой путь освещала ты хлебом
Своего откровенного тела?
Всё блуждает кручиной широкой,
Ощущая таинственный трепет.
Может, кажется ей, одинокой,
Что твою, одинокую, встретит?..
1979

 

РОДОСЛОВНАЯ

Я ладонь положил на равнину,
И сквозь кожу пошёл смутный гул...
Долго слушал я песню едину,
Пока в пряной траве не заснул.
А заснул — так приснилось такое,
Чему времени нет и конца:
Раздвигал я пространство рукою
До забытого ветром крыльца.
А на нём — не князья да бароны
И другая дворянская знать:
Чёрный ворон бьёт долу поклоны,
А вокруг — никого не видать...
И напрасно рука раздвигала
Пред собою пространства кольцо:
Лишь одно, лишь одно выпадало —
Только поле и только крыльцо!
Хоть лица ускользающий высвет,
Хоть бы голос неясный, глухой!
Пусть унизит меня — не возвысит,
Только б знать: кто, откуда, какой?
Лишь крыльцо да широкое поле —
Вот и всё... Остальное — темно.
Нет на свете возвышенней доли —
Знать, что большего знать не дано!
...Я лежал средь притихшей полыни,
Окуная лицо в облака.
И лежала рука — на равнине,
А на сердце — другая рука!
1982