Юлия БУТАКОВА. РОЖДЕНИЕ ЖАНРА, или ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ ЭНТОМОЛОГИЯ. Как написать Русский Букер (продолжение)

 

Юлия БУТАКОВА

РОЖДЕНИЕ ЖАНРА, или Занимательная энтомология

Как написать Русский Букер (продолжение)

 

Подводя некоторые итоги своего знакомства с лауреатами и номинантами «Русского Букера», могу сказать одно: эти деятели – творцы и их заказчики – действительно изобрели новый жанр, но все их изыскания не выходят за рамки мелкой мышиной возни. Это даже не модернизм начала прошлого века, призывавший «сбросить классиков с корабля современности»: всё-таки некоторые из ниспровергателей позднее сами стали классиками; с БУКашками всё гораздо проще – от их пребывания в литературе не останется никакого следа только потому, что в литературном процессе их никогда по-настоящему не было. Хотя они всеми своими насекомыми силами пытались там хозяйничать…

На Михаила Елизарова я тоже никогда не обратила бы внимание, если бы случайно не взяла в библиотеке сборник его рассказов. Там, кстати, был один рассказ, за который во все времена следует прилюдно пороть, чтобы другим неповадно было. Назывался он – «Киевский торт». Суть его настолько грязна и ничтожна, что никакой рекламы он не заслуживает. Уверена, что есть ещё на просторах нашей страны населённые пункты, где писанина такого рода находится вне закона: там живут настоящие русские мужчины, семьянины и работяги, которые никаким образом не допустят нахождение книжонки такого рода в местной библиотеке, чтобы не дай бог, их жёны и дети как-то могли испачкаться в той грязи, которой книжонки такого рода переполнены. В нашей библиотеке, к примеру, подобного рода маргинальная литература стоит на самом видном месте и библиотечными работниками не то что не отсеивается, – даже не обсуждается, хотя надо бы проводить пикеты в знак протеста против таких «шедевров» и жечь их прилюдно – в назидание «чёрным библиофилам». Итак, по порядку.

Роман-лауреат премии «Русский Букер» – «Мультики». Автор – Михаил Елизаров – «один из самых ярких и талантливых современных прозаиков». И снова – анонсирование без подписи. Видимо, очередной автоанонс. И ведь я готова согласиться с таким определением, ровно до шестьдесят четвёртой страницы, с которой начинается буйное, ничем не прикрытое, помешательство автора… Подобное я наблюдала у других «продвинутых» авторов современности – у Пелевина, когда, после худо-бедно складного зачина в поля вырывается и начинает буйствовать откровенная галиматья; позднее из воспоминаний его (Пелевина) знакомых и однокурсников по Литературному институту, опубликованных в «Комсомольской Правде», я узнала, что такая, сомнительного качества, гениальность достигается благодаря крепкой дружбе писателя с грибами-галлюциногенами. Тот же романс с тем же припевом звучит и у Михаила Веллера: этот кремлёвский трибун, нанятый регулярно резать правду-матку по федеральному радиоканалу, – в целях создания видимости, что среди пишущей интеллигенции есть народные защитники, ничуть не боится властей… Первую половину его книги публицистики я читала почти с восторгом: во даёт молодчага, никого не боится и видит всё, как сквозь чистейшее стекло… Со второй половины я брезгливо откинула том: настолько это был «не он», настолько это было невменяемо. В чём причина такого резкого перекоса – наверняка не знаю, но догадываться могу. На полях каких сражений утерял здравый смысл, стыд и страх г-н Елизаров – мне тоже неведомо; даже бывшие фронтовики, авторы «окопной прозы», лицом к лицу столкнувшиеся со зверствами фашизма, не употребляли столь низкую ненормативную лексику, как лауреаты «Русского Букера». «Где они успели так надорвать свою психику?» – возникает у меня вопрос. В каких переживаниях, от какого горя, по какому праву, наконец, они позволяют себе безнаказанно навязывать свою грязь мне, читателю?

Как всегда, вкратце сюжет: герой под кличкой «Рэмбо» и мелкая дворовая шобла «зарабатывают» тем, что с двумя девицами лёгкого поведения шастают по ночным улицам и демонстрируют обнажённые стати своих подельниц, одетых в шубы на голое тело, прохожим за деньги. Иначе – промышляют эксгибиционизмом и вымогательством. Всё бы ничего – шпана рабочих окраин развлекается. К тому же Елизаров так подробно, внятно, почти любовно описывает весь быт подростковой субкультуры, что невольно рождается ностальгический отклик – ровно до той пресловутой шестьдесят четвёртой страницы. Далее начинается языческая пляска ужаса и непотребства, которая длится до финальных страниц и, устав от себя самой, наконец затихает. Разворачивается панорама, обставленная в лучших декорационных традициях Голливуда, когда снимается триллер, сильно ограниченный бюджетными вложениями, т.е. идёт в ход любая самодеятельность, китайская низкопробная пиротехника, а вместо сценария – переживания, возникшие в процессе ломки бывалого наркомана, сохранившего в глубине подсознания навыки филолога с университетским образованием. Более лютая смесь, чем коктейль Молотова.

Действующее лицо – Герман Рымбаев. На тот случай, если чувствительный русский читатель оскорбится тем фактом, что в его народности обнаружился такой выродок – вроде не русский; то ли немец, то ли казах, – подразумевает автор. Но имя всё-таки – с претензией на русскую классику. Короче, космополит. Или россиянин. Как вам удобно. И тут у меня возникает протест от имени всех… казахов, потому что я с детства помню чудесную певицу – Розу Рымбаеву. Такие аналогии, на мой взгляд, неуместны. Автор снова попал пальцем в небо. Но на что только ни пойдёшь, чтобы эпатировать публику. Пипл снова всё схавает?  Выходит, не всё. И далее сюжет разворачивается под букеровскую копирку: родителей своих (инженера и экономиста) Герман стыдится, чувствует между ними и собою «духовную дистанцию». «Да чего только не бывает в подростковом возрасте», – готов согласиться читатель. Но тут всё сложнее: чувствовать «духовную дистанцию», по замыслу автора, могут только будущие боги (читай в просторечии: маньяки и моральные уроды). Мама Германа – «жалкая и смешная» в своём белом берете из ангорки, «с нелепой авоськой» с пирогом, а папа, «присаживаясь на лавку, обеими руками подбирал полы своего пальто, будто собирался срать, а не сидеть». И это об отце родном размышляет мозгляк? Именно! Напрашивается аналогия с библейским Хамом, которого и по сей день осуждает половина населения планеты. А здесь, на одной седьмой суши, – всё благополучно сходит с рук.

Вот такие рано повзрослевшие персонажи, по мысли Елизарова, явились первыми ласточками грядущей демократии «по-русски», ибо это было не безвозвратное разложение личности, а – нарабатывание первоначального капитала. Это не эксгибиционизм, а – «прикол», «мультики», которые сопровождаются «взрослыми трудностями» и приносят «не детские деньги». За это стоит пострадать. Ведь это – разновидность всё той же американской мечты, за достижение которой и маму родную не жаль раздеть догола и в дублёнке на голое тело пустить по ночным улицам… И под воздействием авторского таланта вкупе с университетским образованием это будет выглядеть вполне импозантно. Чего с засранцами в жалких пальто церемониться… Процветающий бизнес изредка сталкивается с явным противодействием отдельных мерзавцев в лице ветерана Великой Отечественной и типа с лицом аспиранта-ботана: «однажды дед, ветеран ВОВ, как дурак, поднял крик, принялся стыдить нас, обозвал Аню проституткой и рванулся к ней с пощёчиной». Негодяй какой! Но промах был исправлен: «Паша с разворота залепил ему в скулу, и дед упал, пришёптывая: «Подонки, подонки…»». Видимо, автор неудачно выбрал плацдарм для своих фантазий: наши ветераны воевали не за это; надо было попытать счастье на улицах немецких городов, что ли… После этой сцены у меня возникла уверенность, что здесь литературный герой и автор – един в двух ипостасях, как известный Янус. На этом можно было бы книжонку захлопнуть и не читать более, так как слова ветерана расставили все точки над «i». Книга, написанная подонком для подонков. Но будем терпеливы.

После неудачной попытки поиграть в мультики с гражданином учёной наружности, юные предприниматели просто грабят его и жестоко избивают. Пятак на метро у невезучего «аспиранта» – «грязный, точно картофельный очисток». Снова – благодатная картофельная тема. Его всерьёз хотели убить. Но пожалели. Благодетели. И невдомёк им, что на советский, вполне конвертируемый, пятак можно было купить в своё время вполне необходимые вещи. Но прежде – его необходимо было заработать. Касаемо картофельной темы: наблюдательный читатель давно знает, что у БУКашек, как у немецких диверсантов, окончивших одну разведшколу, одинаковый профессиональный почерк, поэтому вычислить их в общей массе себе подобных – невозможно… Как бы то ни было, «аспирант» доносит в милицию, и подлецов ловят. Вернее, одного из них – Рымбаева, который, как истовый партизан, уводит погоню от своих товарищей и сам попадает в лапы врага. Его прямиком направляют в детскую комнату милиции, где его перевоспитанием вплотную занимается педагог от природы, в прошлом беспредельщик, садист и убийца, А.А. Разумовский (далее – Разум), путём воздействия на пошатнувшуюся от шальных денег детскую психику особым аппаратом для воспитания – диапроектором. Именно! А вы думали: любовью, лаской и классической литературой? Нет, всё это ширпотреб, а здесь необходим эксклюзив, иначе «отворить информационную плотину», чтобы излились авторские умственные нечистоты, – невозможно. А без этого нового жанра на потеху читающей публике не изобрести. А надо, во что бы то ни стало, иначе – прощай, Гуччи. Педагог попадается действительно уникальный. Вот как описывает его Герман: «Вкрадчивость этого полушёпота содержала невероятную липкость и тяжесть, точно вдруг выпала, вывернувшись наизнанку, какая-то дидактическая кишка»; его голос – «точно разваренный». Но лечит педагог, как опытный гомеопат: его «мультики», вернее, диафильмы из собственного детства, призванные своим примером отвратить от дальнейшего падения малолетнего преступника, – в ответ на рымбаевские «мультики». Известно, что собственный пример – самый действенный.

Уже в первые часы знакомства Герман понимает, что «по Разуму Аркадьевичу явно рыдала психушка». Но читатель, по задумке автора, догадаться об этом не должен. Или не сможет, потому что туп. А, может, жалостлив: как можно не проникнуться состраданием к хромому ребёнку с дворовым прозвищем «Лёша – по п..де калоша», нежеланному с рождения,  которого регулярно чем попало избивает отчим?.. Хочется спросить у Елизарова, как Герман интересуется у Разума: «Как может взрослый человек, хотя бы и претендуя на актёрскую (писательскую – примеч. моё) работу, так себя вести?».

Но, как говорится, суфлёр заболел. Однажды на чердаке, «…среди поваленных стульев, мешков с вылезшим, похожим на кишки (так и хочется уточнить словами г-жи Степновой из «Хирурга»: «концептуально пахнущими, как парфюм «Paloma Picasso”), тряпьём, мальчик Разум, скрывающийся от пьяного отчима, обнаруживает немецкий трофейный нож и анатомический атлас, как позднее окажется, – подмогу в борьбе с разумовскими врагами – Валеркой Самсоновым и Танькой Санжеевой. Стандартный набор маньяка. Разум прозревает своё предназначение и в радостном предвкушении начинает в подробностях набрасывать план будущей мести на листке бумаги в клеточку из школьной тетради: появляются расчленённые человечки с «отделёнными от тел ручками, ножками и головками, с «фонтанчиками крови». У него даже «встаёт» от незнакомого томления при виде картинок в атласе. Чудеса немецкой трофейной полиграфии. Будь атлас советский, – Разум Аркадьевич благополучно миновал бы все гормональные подростковые перекосы психики и стал бы отличным советским инженером. Или действительно – педагогом. В результате упомянутых медитаций «однажды Разум понял, что просто необходимо увидеть настоящий труп» – и его понесло в морг. Аркадия Хрипунова, как помнит наблюдательный читатель, после перенесённого менингита тоже понесло в морг. «Место встречи изменить нельзя». Возможно, Елизаров и Степнова – скрытые некрофилы, поэтому домотканые ужастики и ссылки на знаменитые психиатрические имена далее неизбежны.

И вот как-то Разум пытается ночью раскопать труп – осквернить могилу героя войны, «поваленную тумбу со звездой». Это вам не доктор Робинсон из «Приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна», вскрывающий могилы из чисто научных соображений, во славу медицинской науки! Здесь попахивает такой пещерной дикостью, что на ум приходит такая ассоциация: пигмеи (отечественные либералы) до сих пор поклоняются умершему великану (советской власти) и желают вкусить от него, чтобы стать таким же сильным, как он. Разум подговаривает одного из малолетних своих приятелей столкнуть другого в затон. Тот в ужасе убегает. Но на следующий раз не может устоять перед соблазном «посмотреть фотографию мёртвой голой женщины» из заветного атласа, ведомый искусителем, как «пешка Е2 на Е4», забредает со своим мучителем в развалины бывшего военного завода. Бедный мальчик Лёня! Разум не просто задушит тебя вскорости, но ещё – и «кончит». А это уже – серьёзная заявка на будущую серийность поступков. Убивает мера цинизма, с которым Елизаров смакует подвиги своего любимца. Разум освежевал труп: «его наполняло спокойное торжество, как будто он сделал первое очень важное дело в своей жизни». А вы, дорогой читатель, до сих пор уверены, что «сделать первое очень важное дело в своей жизни» – это перевести слепого старика через дорогу, пожертвовать свои деньги от школьных завтраков в помощь тяжело больному ребёнку или принести свою первую зарплату маме домой? Учись, совок, как делать историю собственными руками! Далее – самый «смак» и торжество фашизма: он (Разум) вырезал у бедного ребёнка бедренный сустав, наигрался им и пожалел, что убил Лёню – «в Лёне наверняка было ещё столько интересного». Как вам триллер? Чикатило рвёт на себе волосы от восторга.

Далее новоиспечённый «герой» ходит гоголем и высматривает новые жертвы. Ведь он после кровавой инициации – без пяти минут бог! Только пантеон его находится в аду. Вот идут уши – «какие-то вопросительные, грустные и трусливые». А, так это Валерка Самсонов! «Валерка с такими ушами… обречён». Не могу не вставить реплику в контекст: автор с такими литературными героями и такими нелитературными вкусами тоже обречён. Как пить дать. Разум ведёт Самсонова и душит его в заводских развалинах «длинными чуткими пальцами». Это для меня лично открытие; я всегда была уверена, что «длинные чуткие пальцы» – у пианистов. Откровение от Михаила. После прочтённого возникает ощущение, что «…пронёсся мимолётный сквозняк с гнилостным букетом подвальной сырости и испражнений». Есть соблазн уместить весь анализ творения в одну эту фразу. Что меня всегда умиляет в букеровской стряпне: автор в подробностях описывает те ощущения, которые вызывает его книга у читателей, именно потому, что испытал подобное в процессе написания оного опуса. Но Гуччи обязывает.

На многие страницы растягиваются страшные подробности адской кухни. Читать это отвратительно, но случай – довольно показательный. Хромец забавляется с жертвой: «одним взмахом отпластал Валеркин зуд», «вскрыл брюшную полость, с головой пришлось повозиться – пока лущил ножом шейные позвонки» – с чувством «сытой радости». С чувством «сытой радости» работают обычно профессиональные мясники, но ведь в данном случае повествуется о становлении будущего педагога, поэтому всё должно выглядеть исключительно… Окружающие чувствуют нечеловеческую природу мальчишки: «…Алёшка такой умный. Двойки в школе – не показатель» (Елизаров такой умный. Двойки в писательстве – не показатель). Затем даровитый юноша убивает свою школьную любовь – Таню Санжееву: «…на полу валялись кишки. Голова отделена от туловища…». За что же Таню-то так жестоко? Очередная жертва на алтарь педагогики? Или «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать»? Или нос у Тани был не арийский, и с таким носом долго не живут?.. Затем он забирает «самые важные части тела – голову да женский орган»: «Разум орудовал ножом между раскинутых ног девочки». Эти «раскинутые ноги», кстати, идут лейтмотивом через всё «творчество» рассматриваемого автора. Несмотря на сильное чувство к жертве, «Алёшка постарался не запачкаться в Тане…». Апофеоз расправы наступает не скоро. После долгих измывательств над мёртвыми одноклассниками он, наконец, надевает их головы на бутыли: «вот они… пустышки с бутылочными туловищами. Разум теперь ваш хозяин!» (как Старец Горы – у Степновой). «Кого вы, глупые прозрачные кегли, осмеливались дразнить?!». У меня возникает встречный вопрос: «Кто теперь хозяин Елизарова?». Ответ обнаруживается в Википедии: мистер Фунт Стерлингов, и не один, а целых двадцать тысяч! Именно столько полагается лауреату «Русского Букера». По новому курсу это около двух миллионов  рублей. Помнится, во вторую Мировую войну на оккупированных русских территориях менее сознательные граждане продавались новой нацистской власти и за меньшую мзду, за кусок сала, например, или за полицаевскую повязку на рукаве и бутыль самогона. Есть прецеденты и в древней истории: известный многим гражданин Древней Иудеи продал своего учителя за тридцать (фунтов…) сребреников. Так что ничего предосудительного – просто бизнес. Это действительно надо было выложиться по максимуму, блеснуть талантом на все сто: «На газете кровавой медузой лежал Танин женский орган. А ну, Лёша, покажи класс! Шлёп! Шлёп! Валеркиной галошей. По п..де-е-е!». Эти подвальные бесчинства» составляют основное содержание творения Елизарова, которое английские кураторы оценили в такую скромную сумму. По моему глубокому убеждению, подобные описания должны содержаться исключительно в учебниках криминалистики и судебной психиатрии, но никак не быть в свободном доступе в библиотеках.

Далее, наконец, подключаются медики. «По-своему мальчишка был уникален». Ещё бы! Сплошные боги за двадцать тысяч букеровских тугриков. (Елизаров тоже должен заинтересовать медиков, но, думаю, успешно от них откупится.) «Поинтересовался ли кто-нибудь, каково ему на душе?» – грустно вопрошает меня лауреат. А мне хочется заорать: а поинтересовался ли он, каково родителям загубленных изувером детей?! Елизаров на полном серьёзе страдает от того, что «не смог получить в своё распоряжение труп…». Впрочем, написать «Русский Букер» и получить в своё распоряжение труп, по сути, легко: «когда же возникло желание привести эту мысль в исполнение, он подчинился ему без психологической борьбы…». Вот оно как: захотел – сделал! Не важно, чего захотелось: опорожниться в общественном месте, написать подобную пакость, поиметь в подворотне соседского мальчика или убить ветерана и забрать его ордена на опохмел. Главное, чтобы не возникло «психологической борьбы». Далее начинается настоящий шабаш: вместо того чтобы срочно сдаться в руки профессиональных психиатров, повествователь сам примеряет на себя белый халат и пытается разобраться в причинно-следственной связи описанных им событий: «…можно предположить влияние хронической туберкулёзной интоксикации на незрелый мозг ребёнка» (точнее, букеровской бактерии). Спас несчастного Алёшу очередной педагог Гребенюк (персонаж не менее живописный, чем сам пациент). Елизаров подробно описывает психиатрический диагноз, будто бесконечно смакует его. Они (БУКашки) очень любят, по моим наблюдениям, обсасывать мослы медицинской терминологии. Здесь не идёт речь о какой-либо компенсации родителям загубленных детей, запоздалом раскаянии и проч. Главная задача отныне – реанимировать к жизни малолетнего «Джека-потрошителя», чтобы он «увидел счастливый простор вокруг, узнал величие любви, добра, гражданского подвига!». Каково? Хочется добавить к оптимистическому списку: чтобы он максимально расплодился, улучшил человеческую породу своими исключительными генами.

Новый педагог Гребенюк – личность легендарная. Родословная его идёт от самого… нет, не Гитлера, – Макаренко! Разум очарован им: «так ржёт шпана, когда кто-то поскальзывается на арбузной корке». Или кто-то покурит травки. Или вовремя не пролечит сезонную шизофрению. Или получит долгожданные двадцать тысяч фунтов. Гребенюк внушает Разуму, что «нет ничего непоправимого». Точно. Вот и я говорю: если угораздило тебе вляпаться в известный шорт-лист, – беги в ближайшую церковь и отмаливай свой грех. Или в ближайшее отделение ФСБ – признавайся в государственной измене. Гребенюк уточняет: «Терпенье и труп всё перетрут», «Без трупА не выловишь рыбку из пруда» и «Труп сделал из обезьяны человека». Такая циничная демагогия парализует малейшие попытки оппонировать. «А эти дураки (медики) ничего в тебе не поняли». (А эти дураки (читатели) ничего в Елизарове не поняли). И снова – чёрный дуализм, чёрная диалектика – закон единства и борьбы противоположностей. Чтобы управлять жизнью, нужно охватить все противоречия (гений и злодейство)?: «зло однажды становится добром». Не уверена. Зло с годами увеличивается и крепнет, как раковая опухоль.

Два подонка снова нашли друг друга. У Разума есть «знаменитая тетрадь» с картинками отрезанных голов. Как взрослый негодяй Гребенюк в какой-то момент понимает, что нужно менять тактику воспитания и начинает вещать диаметрально противоположное: «Только чуткость и уважение к личности способны изменить отношение к людям, к миру!». Теперь покажите мне пальцем, кто здесь личность? Очередное откровение от Елизарова. Оказывается, «личность» – это Разумовский, просто личность непризнанная, а погубленные дети – Самсонов и Санжеева – отбросы общества, которым «так и надо». Внушить поддонку, что он изначально – «имеет право», а окружающие – «твари дрожащие» – излюбленный приём вербовщиков разнообразных сект, от относительно безобидных до экстремистских. Ещё момент: в большей степени виноваты родители – беспутные, жалкие, тупые, и у Разума, и у Гребня… От отсутствия в родительском лексиконе слова «сынок» Гребень пьёт аж… с шести лет! Мокрушники и воры со временем переквалифицировались в педагогов.  Большей пошлятины не придумать. Гребня в своё время спас педагог по фамилии Сухово. Снова – литературные параллели. Неизвестно только, для чего… «Сынок» – слово, способное преобразить любого отморозка. «… человеколюбие. Вот тот ключ, что открывает любое, даже самое озлобленное сердце». Жаль, что никто в своё время не сказал это слово самому Елизарову. Как бы то ни было, чудо удалось; Гребенюк смог в одиночку сделать то, что порой не удавалось всей советской пенитенциарной системе. Гребенюк обращается в письме к повзрослевшему Разуму: «Здравствуй, дорогой мой Живодёр Живодёрыч». Живодёр-отличник решил поступать в педвуз, но там убийца не нужен. По-моему, это правильно. Но не тут-то было! Тёмными неисповедимыми путями тому удаётся-таки стать педагогом. Догадываюсь, что без участия педвуза. Гребенюк на радостях просто блещет красноречием: «А если бы Раскольников писал стихи, то это были бы – рубаи, написанные на старушках топором!». Может, в этой фразе сконцентрированы авторский юмор и авторское отношение? На мой взгляд, это дешёвый уголовный юмор. В глазах Гребенюка Разум Аркадьевич – просто «бывший хулиган». Всего-то. Все упоминания о его кровавом прошлом уже «смотрелись чистым фарсом». Разум – замечательный человек, «мудрый педагог», – уверяет нас Елизаров. Отчего? Оттого, что, обдолбавшемуся всей этой чернухой автору начинают мерещиться мёртвые головы. Он прямо говорит об этом.

Под занавес выясняется, что погоня, менты и детская комната – это сон, бред нездорового мозга. Рымбаева отправляют в психдиспансер № 16, и он идёт туда с охотой. Доктор Божко, на этот раз имеющий какое-то отношение к медицине, показывает ему свой «мультик» – тауматроп. На помощь снова приходит Википедия: «Тауматроп – это игрушка, основанная на оптической иллюзии: при быстром вращении кружка с двумя рисунками, нанесёнными с разных сторон, они воспринимаются как один». Психотравма от жизненной диалектики лечится диалектикой игрушечной. Детская комната была галлюцинацией. Подозреваю, что снова не обошлось без грибов-галлюциногенов. Как тесен мир. Вернее, арсенал стимуляции отдельно взятого писательского гения. Диагноз Рымбаева звучит так: «Фотосенситивность», т.е. чувствительность к свету. К этому свету, надо думать… Как у упыря. «Можно болеть и не быть при этом больным!» – очнувшись, озвучивает Елизаров своё писательское кредо. И очень кстати: к концу повествования самый невнимательный читатель начинает понимать, что абсолютная вживаемость автора в своего героя – неслучайна, и начинает беспокоиться. Бред спровоцировала обычная детская книжка с иллюстрациями известного художника Геркеля. Надо же! Я с опаской начинаю припоминать, с какими иллюстраторами детских книг приходилось сталкиваться моему воображению в младенчестве, и холодею от ужаса, понимая, что мне крупно повезло не свихнуться… Рымбаев, кое-как поправив здоровье, отправляется навестить бывших подельников, но никого, кроме «лопнувшего мешка картошки», извините, бабушки Шевы, не встречает. Такой вот финал. Но это ещё не всё: школьная любовь Рымбаева – Новикова и его соперник Алфёров, прототипами которых явились Санжеева и Самсонов, в 1997-м году погибают в автокатастрофе. Тела их были изувечены так, что пришлось пришивать головы. Так им, нормальным, и надо! Пришла эра всесильных шизоидов. Елизаров в гриме Мефистофеля выглядывает из-за кулис и злорадно хохочет… Малобюджетный триллер, что тут скажешь.