Александр ДЬЯЧКОВ 
Александр ДЬЯЧКОВ
ПРИЩУРЬСЯ!
* * *
Тихо идти по бульвару
с «Балтикой тройкой» в руке,
слушать плохую гитару
где-нибудь невдалеке.
Визбора, там, или Круга,
или чего-то своё...
Встретить хорошего друга…
И не заметить её.
СТИХИ НА САЛФЕТКЕ
Два литра ещё – и душа умирает,
но колется там, вдалеке:
свеча затухает, свеча затухает,
венчальная свечка в руке затухает,
у милой в руке.
Пол-литра вдогонку – и стены поплыли,
но краем сознания тут:
сыночка родили, сыночка родили,
внебрачно такого сыночка родили
и Сашей зовут.
* * *
За спиною четверть века,
но, по правде говоря,
я не вижу человека
здесь, в себе, у фонаря.
Вспоминается про Блока,
а хотелось бы про Бога.
Я к поэзии жестоко,
но к себе я тоже строго…
Ночь на улице. Аптеки
не видать. Живой, упёртый –
выплатил пол-ипотеки
и плачу вторую, мёртвый.
КЕПКА
Я надену восьмиклинку
из потёртого кожзама,
но сперва сниму пылинку,
а потом надвину прямо.
Не романтика блатная
и, тем более, не мода
виноваты, что полгода
в ней хожу я, не снимая.
Эта кепка деды Саши.
Деда Саша умер летом.
Пусть друзья смеются дальше
над её фасоном, цветом…
* * *
Вот-вот и я пойму,
проникну в суть предмета:
зачем летят во тьму
лучи святого света?
Ещё совсем чуть-чуть
и я пойму навеки,
что это значит людь
и кто есть человеки?
И где сквозит Господь,
а в чём вылазят черти,
и как мы смертны, хоть
и не бывает смерти?
* * *
Нужен конфликт с собой,
важен контакт с этим веком,
чтоб не давала сбой
музыка, и по сусекам
памяти мне скрести
не довелось в одиночку,
чтобы сюжет найти
или хотя бы строчку.
Нужен конфликт с этим веком,
важен контакт с собой,
чтобы я стал человеком,
музыка – неземной.
А замолчит, ну, так что же:
эта пуста строка,
эта пустая и то же
самое – третья строка.
ERROR*
В старом фотоальбоме
я смотрю на себя.
Вот я стою на фоне
серого сентября.
Шапка с резинкой, мячик,
в клеточку пальтецо.
Где ты, сутулый мальчик,
вежливое лицо?
Мне сначала казалось:
серому быть цветным…
Но потом оказалось:
цвет посерел, я с ним.
Что я с собою сделал?
Ужас, беда, позор!
Как говорится, еррор,
а может быть еррор.
-----------------------------
* error – ошибка, заблуждение
* * *
В Ботаническом саду –
райском филиале –
я вдоль заводи иду
в куртке и печали.
Рядом девушка в пальто...
Вот что интересно:
если я воскресну, то
весь ли я воскресну?
Или только часть меня?
Логика такая:
как же весь воскресну я –
мне же не до рая?
Я усталый, я больной...
А воскреснет часть и
получается иной
примет в рае счастье.
Ты уходишь? Почему?
Замарала полу?
Убежала... Не пойму,
женского я полу.
БОМЖ
У бомжа не лицо и не рожа,
а – хорошее слово – торец,
серо-буро-землистая кожа,
где любая морщина – рубец.
У бомжа не глаза и не зенки,
а – хорошее слово – шары,
ни цвета, ни контраст, ни оттенки
вам не выразят ихней игры.
У бомжа вместо рта ротовина
в треугольничках жёлто-гнилых,
вместо горла в груди горловина,
вместо сердца внутри сердцевина
и дыхание – скомканный дых.
В общем, туловище, а не тело,
не душа и не дух, а душок,
нет, душок это как-то не смело,
духота приводящая в шок.
Вонь бомжа – это формула ада,
эта вонь посильнее, чем вид,
будоражит, тревожит, трезвит:
мол, куда попадать нам не надо.
Я забыл описать его нос,
не коснулся ногтей и волос,
ниже пояса не опускался,
гениталий его не касался...
В нём незримо сияет Христос.
ТРИ ДУШИ
Как в одной честной обители
преставились три души.
Первая душа: схимника
(постника и молчальника).
Вторая душа игумена
(настоятеля честной обители).
Третья душа инока
(послушника безответного).
Сказал Господь первой душе
схимника благочестивого:
«Много в миру согрешила ты,
умолила простить за двадцать лет.
Садись от меня по правую
руку мою пречистую».
Сказал Господь второй душе
игумена-настоятеля:
«Мария, Мария, поневоле ты избрала
участь Марфы, сестры своей.
Уподобилась в этом мне самому,
ибо Сын пришёл Человеческий,
для того чтобы людям послужить.
Садись от меня не по правую,
по левую руку пречистую».
Сказал Господь третьей душе
душе инока безответного:
«Не грехов ты душа не замаливала,
не о братии не заботилась,
а любила ты меня самого,
ничего взамен не требуя.
Садись от меня не по правую,
садись от меня не по левую
руци мои пречистые.
Садись, душа, на место моё».
* * *
Памяти В.Неустроева, Е.Хныченковой
Я бы на остановке
бухнулся на коленки.
Нету на свете Вовки,
нету на свете Ленки.
Я бы напился водки,
шёл бы домой по стенке.
Нету на свете Вовки,
нету на свете Ленки.
Вовка и Ленка, простите,
Вовка и Ленка, прощайте.
На небеса улетайте,
только одно учтите.
Только одно: вторая
третьей была б по счёту,
если б Господь, карая,
не проявлял заботу.
В общем-то, дело такое,
хочется, чтобы вы знали,
двое тремя не стали,
но трое, как прежде трое.
Трое ранимых, зрячих,
тонких, сломанных, странных.
В ссадинах и болячках,
а поэтичней – в ранах.
Мёртвые ли, живые,
снова гуляем в сквере.
Это стихи простые.
Это стихи о вере.
* * *
На фоне Божественной истины
конфликт между правдой и правдой.
В искусстве такое немыслимо,
и мы занимаемся правкой.
Сшибаем абстрактно хорошее
с абстрактно плохим, до победы
плохого – когда мы встревожены,
хорошего – после обеда.
Потом украшаем, кто рифмами,
кто звукописью, кто метафорой,
эпитетом, разными ритмами...
Послушайте, милые авторы,
в чем суть моей скромной претензии:
вы суть потеряли за формой.
В поэзии надо, бесспорно,
всего... Но не надо поэзии.
СОНЕТ
...И клетка, без стыда и страха
съедает брата, мать, отца,
а что касается до брака:
порнуху смотрит без конца,
сожительствует до венца
и даже без кольца, собака.
Потом аборты слегонца,
измены, суть измен двояка:
а) губят тело, б) сердца…
Я знаю, я умру от рака,
ведь рак расплата гордеца.
О Господи иду из мрака
самолюбивого барака
и до смиренного дворца...
* * *
У афишной тумбы,
где стоит ларек,
вымыл дождь из клумбы
жёлтенький цветок.
Мне бы легче было,
если бы цветок
оборвал для милой
бедный паренёк.
Или вырвал с корнем,
отломить не смог,
сын, убитый горем,
маме на венок.
Или, если б тётка
срезала его,
чтобы впарить чётко
людям из метро.
Или, измусоля,
надломил, сорвал
пятилетний Коля…
бросил, побежал.
Но – у афишной тумбы,
где стоит ларёк,
вымыл дождь из клумбы
жёлтенький цветок.
* * *
Я шёл от самого метро
и свой увидел двор.
Гудел печально ветерок,
и пар из люков пёр.
Я не был месяц или два,
я колесил, как встарь,
и вон как наросла трава,
как постарел фонарь.
Не знаю, чем такой пейзаж
меня разволновал,
но я поставил свой багаж,
а сигарету взял.
И запушив её дымком,
налево поглядел –
слепой, лохматый, пёсий ком
репейника. Там, где
площадка детская была,
песочница, грибок –
торчал, как ржавая пила,
как грязевой пирог,
как авангардная мазня,
как печень алкаша...
Так и моя душа, друзья.
Так и моя душа.
* * *
Я помню, как мы грешили.
Грех почитали за честь.
Как будто мы Богу мстили.
А в чём состояла месть:
– Ты далеко! Ты нас кинул!
Оглох или уснул!
Ещё стакан опрокину
и кину ещё одну.
Чтоб содрогнулось небо
и не приняла земля,
и Бог с праведным гневом,
но посмотрел на меня.
* * *
Прищурься!
И марки машин исчезают.
Прищурься!
Наклейки реклам пропадают.
Прищурься!
И сотовый тает в кармане.
Прищурься!
И блёкнет одежда прохожих.
И вот выплывает навстречу забытый
громоздкий Советский Союз.
Всё те же деревья, и те же постройки,
всё те же аллейки, и те же помойки.
Зачем мы крушили, ломали, страдали,
себя предавали, других продавали?
Прищурься.
И вновь выплывает забытый
громоздкий Советский Союз.
* * *
Русь Есенина уходящая,
Русь Рубцова уже ушедшая,
Башлачёва – не настоящая,
потому что из книг пришедшая.
Но за ними идёт поэт!
Если Русь возродится снова,
он впитает новый завет,
скажет миру заветное слово.
Только Русь не воскреснет, нет.
Участь мира предрешена.
Нам с тобою пора смириться.
Но в народе не зря говорится:
вера вытянется, истончится
но вовек не прервётся она.
* * *
Почернел мой серебряный крест,
но плохая вода не при чём.
На свою же блевотину псом
возвращаться, как ни надоест?
Я не смею гнилые глаза
поднимать на иконы святых.
А молиться… Молиться нельзя:
то ли страх, то ли сон, то ли стыд.
Как Адам залезаю под куст
и Творцу говорю из куста:
пусть я болен, заброшен и пуст,
но оставь меня, ради Христа.
И меня оставляет Творец,
чтобы сам я, поднявшись, пошёл.
Воспитать может лишь образец
и любовь, но любовь, как глагол.
* * *
В старой бане, под стулом, в потёмках
я нашёл календарик с котёнком.
Календарик я вынес на свет,
календарику тридцать пять лет.
Мой ровесник (почти что ровесник)
и котёнок на нём расчудесный.
Нет Союза Советских Республик.
Жив котёнок ценою за рублик.
А точнее, рупь десять копеек.
Знал я много котищ и котеек,
но вот этот советский котишка.
Лучше всех. Милый он. Даже слишком.
Зуб за зуб в мире, око за око,
мне с котёнком не так одиноко.
Я его достаю из кармана
и смотрю на него постоянно.
НАВЕЯНО ИГРОЙ «DARK SAGA»
Даже напившись водки
над бытом уже не подняться.
Так смажьте свои колодки,
проверьте заступы, братцы.
Будем рубить породу,
двигаясь вверх по тоннелю.
Ты веришь ещё в свободу?
Я что-то уже не верю.
НА ДАЧЕ
Торчит из розетки зарядка,
в окошке картошка цветёт.
Да жить в этом мире не сладко,
но каждый ворчит да живёт.
Как дверцы у шифоньера,
зубная оборвана нить.
И если б, ребята, не вера,
я б выбрал, должно быть, не быть.
Жена усыпляет Дарюшу
и кормит грудным молоком.
Кому же я роздал всю душу,
что с ними сижу чурбаком?
Завалены Дарьей Донцовой
три полки и два стеллажа.
И, вроде, подвластно мне слово,
но прежнего нет куража.
Жена обработала «Дэтой»
всю комнату от комаров.
Какое дождливое лето!
Знать, будет навалом грибов.
* * *
Читатель, помни, я не идеал,
хотя всю жизнь писал стихи о Боге.
То, от чего я раньше замирал,
вошло в привычку подлую в итоге.
Похоже, грех мой переходит в страсть,
а та становится уже неизлечимой.
О, Господи, я маленькая мразь
под благородно-царственной личиной.
И, если честно, непонятно мне,
как Ты меня прощаешь – фарисея?
Снаружи всё эффектней резюме,
внутри гниющий труп смердит сильнее.
Но я разрушу сладенькую ложь.
Всю правду вывалю, о дайте больше правды!
Мне утешеньем сердце не тревожь.
Там черви, пауки, морские гады.
* * *
Она звонит,
её звонок
могу узнать
из ста других.
Звонит сказать:
ты одинок,
а от меня
сбежал жених.
Лет пять назад
я был бы рад,
я б всё отдал,
я снял бы крест
за мягкий тембр
и нежный взгляд,
за лживый взгляд
и пошлый жест.
Её сожгли –
она сожгла.
И вот теперь
мне суждено
продолжить цепь
измен и зла
или порвать
в цепи звено.
СВЕТЫ
Машина проедет где-то
у дома невдалеке.
И пробегают светы
в детской на потолке.
Стоит на окне алоэ.
На окнах решеток нет.
О, детство моё голубое,
почти что фаворский свет.
Родители смотрят телек,
мне хочется тоже до слёз.
Сяду за дверью, у щели,
на старенький наш пылесос.
Байковый мамин халатик
рядом висит на крючке.
И снова машина прокатит
где-нибудь невдалеке.
Такое вовек не забудешь,
нет-нет да и вспомнится вдруг,
как превращались в чудищ
тёмные вещи вокруг.
Залезу под плед с головою.
Надежней защиты нет.
О, детство моё голубое,
почти что фаворский свет.
И может быть стал я поэтом
(надеюсь на твердую «пять»),
чтобы про эти светы,
эти стихи написать.
В БОЛЬНИЦЕ
1.
Вдоль наркологички
шёл я по делам.
Из окна больнички
мне сипит мадам:
– Нету сигареты?
Слушай, угости!
Я сказал, что нету,
тут бы и уйти.
Я был неофитом
и уйти не мог.
Начал с кротким видом
затирать урок.
...У окна больнички
нынче сам залип.
Никакие спичи
мне не помогли б.
В общем, если... это...
человека жаль,
выдай сигарету,
проглоти мораль.
2.
Курить не хочется,
но как в бреду
от одиночества
курить иду.
Маньяки, нарики,
бытовики.
Коплю чинарики,
курю бычки.
А то и целую
стрельну порой.
Что здесь я делаю?
Пора домой.
ЛАМПА ДНЕВНОГО СВЕТА
Перед лампой мальчик,
брошенный, ничей.
Видит в лампе ларчик
лазерных мечей.
Повозившись с «дверцей»,
он разбил ларец.
С замираньем сердца
вынул кладенец.
Не поймут в народе,
для чего разбил
лампу в переходе
маленький дебил.