Валерий БОХОВ 
Валерий БОХОВ
РАССКАЗЫ
Раскинулось море…
По радио транслировалось интервью с работником рыболовецкого флота.
– Вы частенько покидаете дом надолго? – обращался то ли к корреспонденту, то ли к слушателям, интервьюируемый.
– Когда работа связана с отбытием из дома на несколько месяцев? Вот у меня именно такой режим жизни. Я моряк. Рядовой труженик моря. Чернорабочий на сейнере. Тральщик. Всё время в море. Только сойду после рейса на берег и пойду, скажем, с женой в гости ли, или по магазинам, как мне уже трезвонят по телефону. Трезвонят, а я, понятное дело, расслабился, нетрезв. Трезвонят и трезвонят. Кэп не может без меня – у него возник новый фрахт или получена новая разнарядка. Приходится мне сворачивать праздник. Скатывать, иначе говоря, красную дорожку. И снова готовиться к жизни в напряжении.
Что меня ждёт в море? Однообразные, серые будни. Унылые волны без конца и края. За волною волна. Одни и те же лица, круговорот вахт, одни и те же действия. Одна и та же пища. Недосып. От усталости иногда возникает тревога. Просыпаешься, бывает, среди сна – будто я не сдал выпускные. Такое вот приснится вдруг...
Вахта по четыре часа. Рыба. Сети. Вынули трал, шкерим рыбу. Рыбья чешуя, сырость. Мокрый бушлат. Мокрый комбинезон. Мокрый плащ. Мокрые сапоги.
И ещё вдруг накатывают шторма, бури, накручиваются туманы...
Жуткая качка.
Кроме рассола ничего в рот не идёт…
– Что же держит моряка? Что является его стержнем? – это уже корреспондент смог вставить свой вопрос.
– Что? Ответственность за работу! И, конечно же, семья! Жена, дети, которым на берегу, на твёрдой земле, ничуть не легче. Наоборот! Ждать на берегу ещё тяжелее. Ждать тяжело… Ждать и томиться…
Егорка слушал передачу, затем выключил радиоприёмник. Стало тихо. Лишь чайки где-то вдалеке, в море, крикливо ссорясь, гонялись за рыбацкими лодками.
«Нет, брат, ошибаешься. Ждать совсем не тяжело, – промелькнуло у Егорки. – Ничуть! Мы ведь не сидим на берегу в ожидании. И не ходим взволнованно, вглядываясь из-под руки а в туманную даль… Просто мы живём своей жизнью».
Мальчишка откинулся на спинку подмоторной ниши привязанной лодки и закрыл глаза. Егорка встал сегодня часов в пять. Успел наловить бычков. Часть отдал матери на готовку, часть продал на базаре. Отнёс деньги домой, оставив себе лишь мелочь – на кино, на мороженое. Вернулся на пристань. Залез в лодку. Разлёгся. Им овладели истома и нега. Солнце уже вовсю царило на безоблачном небе. Мальчик прикрыл глаза тюбетейкой и заснул. Ему привиделся очередной приход отца домой после многомесячного плавания.
Мать по телефону узнавала о завершении каждого рейса. В город на встречу плавбазы, на которой отец ходил главным механиком, она не ездила. Почему-то мать не любила встречаться с женами моряков. И не любила встречать мужа на публике, в общей толпе. Она знала, что батю привезёт рабочий автобус. Работяга-автобус развозил по домам всех нуждающихся в этом членов экипажа.
Мамаша проводила у плиты всё утро. Лицо её раскраснелось. Волосы налипали на лоб.
Появившись в доме, отец по очереди всех расцеловал. Скинул рубаху, надетую только утром перед сходом на берег, но успевшую уже пропитаться в дороге потом и пылью. Уселся за стол. В графине его была налита водка. Батя наполнял себе и матери рюмки. Отец обычно выпивал две-три рюмки водки, закусывая самодельной селёдкой. Мать всегда чокалась с ним, но не всегда выпивала всё до дна. Затем батя съедал тарелку наваристого борща, украшенного укропом и залитого сметаной и всегда пахнущего довольной, сытой и мирной жизнью. Насытившийся отец не всегда приступал к следующему блюду.
Он, бывало, вставал из-за стола, приобнимал мать обоими руками, наклоняясь к ней, и шутливо подталкивал её к спальне. Мать стеснительно и глупо улыбалась, притворно упиралась, упрямилась. Егорка понимал, что всё это она делала понарошку. Это было видно. Иногда батя позволял себе несколько раз дружелюбно шлёпнуть мать. И та игриво, с каким-то ойканьем, впархивала в спальню. Егорка равнодушно воспринимал подобные сценки, потому что видеть их приходилось ему множество раз.
Егорке же не сиделось за столом и он, схватив кусок хлеба с жареным мясом, редиской и луком, выскакивал из дома на огород или в сад. Тут, он знал, что мог рвать любые овощи и фрукты, и никто ему не сделает ни одного замечания. Но сколько можно съесть помидоров, да ещё без соли? Или съесть недозрелых Бере-зимних? Немного…
Егорка пользовался случаем – проведывал собственноручно посаженную полосатую ягоду. Тут была его собственная бахча. Основная арбузная плеть тянулась между двух молоденьких олив, серебристо-седые листья которых трепетали на слабом ветру. От плети отходили тонкие стебли, на которых можно было увидеть несколько завязей. Смогут ли вырасти они, успеют ли созреть за лето? Было очень сомнительно. Лишь один плод заметно наливался силой и походил на нормальной величины арбуз. Егорка очень заботился об этом арбузе. Он дорожил им. Поливал арбуз в жаркий день. На ночь мальчик всегда накрывал этот плод рогожей. Считалось, что это спасает ягоду от мучнистой росы. «На будущий год посажу несколько», – строил планы мальчишка.
Остаток дня прихода отца из рейса бывал неинтересен. Егорка знал, что вечером этого дня всегда устраивалась всеобщая баня.
Баня затапливалась матерью ещё утром. К вечеру в мыльне воздух был раскалён. Банный дух был такой густой, что о него, казалось, можно было споткнуться.
Первым мать мыла Егорку. Для него это мытьё было мучением. Он чувствовал жёсткие руки матери, которые из его головы, лохматой ли, стриженной ли, вымывали залежи песка. Он отталкивался от матери, пытался уклониться от её крепких рук. Мытьё скорее походило на борьбу. Да ещё это мыло, которое обязательно попадало в глаза и щипало так, что мальчишка долго не мог промыть их. Самым приятным моментом было, когда ему удавалось вырваться на свободу, услышав слова матери:
– Ну, слава тебе, господи! Одного, кажись, помыла.
Потом мать приступала за второго, который уже сидел в предбаннике, медленно разоблачаясь.
Отец с матерью мылись долго. Уж они-то наслаждались мытьём. По много раз они окатывали себя, благо утром сын натаскал в бочки много вёдер воды. Пока родители мылись, Егорка любил тихо сидеть в доме, глубоко дышать не банным, а привычным комнатным воздухом, перелистывать книжки с картинками… Глаза мальчика слипались…
Перед сном он успевал увидеть в окне, как родители, помывшись, выходили из бани. Оба сдержанно улыбались. У обоих были зардевшиеся щёки. Мать всегда выходила первой. Она шла на цыпочках, пытаясь плавно скользить. Но скользить, да ещё на носочках, при её дородной, грузной фигуре, получалось плохо. Не было уже лёгкости в походке… Чуть сзади её шёл отец, склонив голову. То ли он задумался, а, может быть, устал, понять было нельзя.
Одним словом, неважным был первый день возвращения отца. Прямо надо сказать, день был плохим и нелюбимым Егоркой.
Зато следующий день был его. Батя полный день занимался сыном. Вот второй день приезда Егорка очень любил. Плечом к плечу с отцом они выходили на улочки рабочего посёлка. Встречные знакомые наперебой приветствовали батю:
– Серафим Степановичу!
– Наше вам!
– Рыбакам!
В этот день они заходили в магазин, где покупали игрушечные машинки и оловянные солдатики. Несмотря на то, что Егорке исполнилось уже двенадцать лет, он продолжал увлекаться играми в солдатики и машинки. Пожалуй, он был единственным из ровесников, кто ещё играл в такие детские игры.
В последний свой приезд отец обратился к сыну:
– Пора бы уже тетрадями тебе запасаться! Да, сын?
– Не-а. Я купил десяток. Пока хватит, а позже я ещё куплю.
– Ты ведь в пятый класс нынче пойдёшь?
– Нет, пап. Уже в шестой!
– Как учиться думаешь?
– Я стараюсь и дальше буду стараться! Вас с матушкой ведь в школу никогда не вызывали с жалобами на меня?
– Да, этого, слава богу, не было.
В течении лета мальчик часто представлял себе школу, класс, стриженные затылки и косы сидящих перед ним одноклассников – мальчишек и девчонок. Егорке нравилось учиться, нравилось узнавать новое…
Егорка так ярко представил себе школу, класс, что ему показалось, как пахнуло вдруг духами «Ландыш», которыми пахла их классная учительница.
Парк культуры. Сюда они обязательно заглядывали. Тут был пивной ларёк, где отец обязательно выпивал пару пива. Изредка он давал сыну попробовать сильно разбавленное пиво:
– Ну что, сына, горько?
– Немного есть…
Раз парк, то в нём обязательно играл какой-нибудь духовой оркестр – морского училища или портовой пожарной команды. Оркестры в парке играли поочерёдно. Но обоими чаще всего выдувалась мелодия песни «Раскинулось море широко и волны бушуют…».
Казалось, блеск солнечных бликов в виде лучистых звёздочек, зажигавшихся на изгибах труб, привлекали внимание зрителей также сильно, как мелодии маршей или игравшихся попури. Толпу слушателей, слегка ослеплённых сиянием меди, оглушённых глухими ударами турецкого барабана и лязгом ударных тарелок, восхищало это представление. Толпы горожан всегда окружали музыкантов.
Егорку же звуки духового оркестра заполняли всего целиком, переполняли и поднимали вверх, унося куда-то к вершинам могучих тополей.
Да, тот день с отцом был хорош, как и все такие же дни.
Сегодня же Егорка проводил время так, как это он делал всегда, когда батя уходил пахать море, – он был предоставлен себе.
Мать занималась своим обычным делом – кухня, огород, закручивание банок с солениями и вареньями. Дел у неё было невпроворот.
Егорка же был вольным ветром.
Сейчас Егорка был в лодке. Кругом пахло йодом, гниющим илом, рыбой, солью, морем. Мальчик залезал в лодку всегда, когда купание уже надоедало.
Жаль ближайший и первейший друг – Кошкин Санёк уехал к бабке. Дружбой с Шуриком Егорка дорожил.
У Санька голова здорово варит. Он первым в классе научился играть в шахматы. Захлёбываясь в восхищении, рассказывает о широчайших возможностях бесчисленных шахматных комбинаций. И обыгрывает всех соперников, даже старшеклассников.
Это он придумал теорию разделения всех их ровесников на сословия. Те, кто полностью зависят от родителей, – те относятся к сословию слуг. А кто, как они с Егоркой, выловленную, например, рыбу продают и могут себе на вырученные деньги что-то позволить, те являются царским сословием.
Благодаря Саньку оба уже знали, что когда вырастут, у них будет своё дело. Услышал Шурик как-то про Псков, как там солят огурцы. Бочки с огурцами скидывают на зиму под лёд псковского озера. Весной же достают и огурцы получаются сказочного засола. Решили, что поступят также, благо у них вон сколько моря. И лёд бывает у их берега зимой. Лишь бы всеобщее потепление климата им не помешало. Но пока их задумка – это тайна. Так они договорились.
Оценить какой Санёк придумщик можно было и на школьной выставке рисунков.
Яркими акварельными красками и цветными карандашами Шурик нарисовал картину «Тигр, выкачивающий сок из арбуза». Нарисованный тигр был раскрашен в рыжий, чёрный и белый цвета. Бахчевая культура имела салатовый и тёмно-зелёный цвета. Все эти цвета были даны полосами. Кроме того, зверь и арбуз были соединены сложной системой трубок. Многие из этих трубок были прозрачными и внутри их был виден красный арбузный сок. В целом картина была очень живописная. И фактура, на удивление многочисленных зрителей, была отчётливо видна. Тигр нарисован был мастерски. И шкура его была именно шкурой зверя. Арбуз был изображён ясно, на корке его даже были видны блики от освещения.
Рисованию Санёк нигде не учился.
Школьный учитель черчения и рисования посоветовал Шурику, у которого были видны задатки художника, после школы идти в художественный институт.
Надо ли говорить, что картина заняла первое место по школе?
Егорка сладко потянулся, он уже не спал. Но и не проснулся. Трудно было разлепить глаза и он не противился лени. Мысли вяло шевелились в его голове. Он медлительно перебирал возможные на сегодня занятия.
Изваляться в лиманной грязи было лень. Надо было по жаре пойти к мосту, который соединяет Арабатскую стрелку с материком, перейти по нему канал, добраться до здравницы, намазаться грязью и ждать, пока прохлада, охватывающая всё тело, стянется и засохнет тесной коркой. А потом смывать эту корку. Нет, не хотелось.
Вечером Егорка пойдёт на моторке со старшим Цукановым, дядей Васей-бакенщиком, в объезд створов. Дядя Вася доверял ему зажигать сигнальные огни. Егорка, ловко перебирая ногами частые ступени лесенки, забирался на пятиметровую высоту створа. Проверял установку газового баллона. Чиркал спичкой и открывал кран. Но это лишь вечером. До него далеко. А что сейчас?
Егорка мог бы зайти к соседям – Цукановым, чтобы было с кем играть. Но последнее время все игры с Цукановыми у Егорки кончались дракой. А так как Цукановых было двое – Стасик и Шурик, то Егорке от них доставалось. Против любого из Цукановых Егорка бы выдержал, но с обоими он не справлялся. У Егорки тоже был брат, который мог бы заступиться за младшего. Но брат его Виктор учился в мореходке и прибудет на побывку лишь через пару недель.
Егорка откинулся на корму, ноги положил на банку, закрыл глаза и ясно представил себе Виктора. Тот был его кумиром. Вдвое шире своего младшего брата и вдвое выше его. Егорка вспомнил, как они втроём ходили за бычками: Батя, Витя и Егорка. Это было прошлым летом, но виделось всё очень ясно.
Встали они, как положено, в темень. Матерчатую сумочку с завтраком нёс он, Егорка. Вёсла нёс на плече Виктор, придерживая их одной рукой. В другой руке у него был якорь с привязанным к нему шнуром. А у отца был ключ от навесного замка, которым замыкалась цепь, державшая на привязи лодку.
На улице по направлению к пристани шло много народу. Но в темноте никого не было видно. Слышался лишь топот множества ног, да мелькали в темноте светлячки папирос.
Утренняя свежесть заставляла Егорку поёживаться.
Там, где улочка сворачивала к причалу каждого из прохожих, словно пересчитывая, облаивала собака, захлёбывавшаяся от своего бессилия – столько нарушителей порядка проходит мимо, а ни укусить, ни схватить за штанину никого невозможно.
Батя разомкнул цепь и один за другим они разместились в лодке. Виктор укрепил в уключинах вёсла.
– Серафим! Вот мой долг, возьми. – К отцу обратилась чёрная фигура и протянула ему руку с газетным свёртком. Егорка не узнал в темноте, кто это подошёл к их лодке.
– Пересчитывать не надо? – строго спросил отец и убрал свёрток в нагрудный карман пиджака.
– Всё точно, – глухо раздалось с плавно уходящей в темноту пристани.
Они отчалили. На вёслах сидел Виктор.
Егорка помнил, как они шли вдоль берега. Шли так, чтобы сетка для рачков тянулась за лодкой по скосу дна припортового канала. Рачков там водилась уйма. Быстро набрали наживку. Отец и младший сын по очереди выбирали сетку и вытряхивали её в кормовой отсек. Набрали столько, что для ловли стало достаточно. Весь кормовой отсек был забит креветками.
Отец скомандовал:
– Всё ребята. Пошли. Море зовёт!
Виктор грёб мощно и вскоре лодка вышла в намеченное перекрестье элеватора и маяка. Нашли место, где под лодкой была песчаная плешь, а не заросли морской травы. Это, чтобы не зацепиться крючком. Для этого Виктор наклонялся над бортом и сквозь сложенные рупором ладони рыскал взглядом по дну.
Глубина тут была метров пять.
Виктор приторочил к банке, на которой сидел, якорный шнур. Сбросил якорь в воду, чтобы лодку не снесло с выбранного места.
Егорке всегда нравилось это священное зрелище – восход солнца. Апельсиновый диск поплавком выскакивает из моря и под ним в воде змеятся ослепительно яркие хвосты. Эти хвосты какое-то время живут своей жизнью, а когда солнце всё же оторвётся от них, распадаются на массу чешуек.
Становилось светлее. Вскоре стало и тепло. Тепло настолько, что Егорка скинул телогрейку, которую ему набросил Витёк.
Ловля шла бойко. Нередко по три-четыре бычка вытягивали за раз. Рыба дёргает, подсекаешь её и тянешь. Тянешь так, чтобы леска не давала слабину. Вот смотришь… и рыбины уже над бортом. Перекидываешь их в лодку… И вот бычки, наматывая на себя леску, прыгают, разбрызгивая кругом капли воды и оставляя тёмные мокрые пятна на сухих пайолах, пытаются забиться подальше туда, где, им казалось, никто не сможет их найти, а они уж найдут место, откуда смогут сигануть обратно в водную прохладу.
В какой-то момент крючок самодура мальчишки зацепился за что-то. Леска порвалась. И тогда Виктор разделся. Егорка увидел мощный торс брата, его мускулистые ноги. Прыжок… и было видно как смуглое тело, темнея с каждым гребком, уходит в глубину. Прошло две-три минуты и вот... из-за борта ему протягивается леска с крючком…
Потом перекус втроём. От души посолённые помидоры, лук, огурцы, редиска, хлеб, крутые яйца, да горячий мятный чай в термосе…
Егорка открыл глаза. Огляделся. Тут у пристани никого из купающихся не было. Ну, это и понятно. Осклизлые сваи, державшие причал, были неприятны. Темень, там в глубине, меж множества столбов, не исчезавшая даже в солнечный день, отпугивали ребятню.
Солнце здорово припекало. И Егорка решил пойти домой. Уйти в тень. Он пошёл дальней дорогой. Мимо школы. Так захотелось взглянуть на здание пустой школы…
Возле школьного крыльца Егорка увидел грузовичок, возле которого математик и директор школы Влас Власыч вместе с водителем снимали шкаф.
– О, Гора, как же ты кстати. Помоги, пожалуйста, занести в класс!
Втроём они легко справились с этой ношей.
Когда вышли из класса учитель показал на стоявшую у окна девочку:
– Вот наша новенькая – Женя Линник. Она будет учиться в твоём классе. А это – наш хорошист – Егорка Муксумов, – представил их друг другу учитель. – Прошу – знакомьтесь!
Из школы мальчик и девочка вышли вместе. Тут только Егорка разглядел у девочки две длиннющие косы, огромные зелёные глаза и лучезарную улыбку.
«Вот бы подружиться с ней! – промелькнуло у Егорки. – Таких глаз я ни у кого не видел! Да и улыбку тоже. Наверное, она очень добрая».
– А можно я тебя буду звать Жека? – спросил он вслух.
– Хорошо! А я тебя Гора, ладно?
– Идёт!
– Гор! А мальчишки в классе не грубые? Не дёргают за косы?
– Я не дёргаю и не буду. А если кто попытается, то будет иметь дело со мной! Главное – ты держись меня и моего друга Сашки Кошкина. Мы самые толковые в классе!
– Буду знать! А самые толковые – это как определяешь?
– Со временем я всё расскажу тебе, да и сама увидишь. Вот мой дом.
Они подошли к дому Муксумовых. Егорка приоткрыл в глухих воротах калитку. Стала видна побелённая стена дома и шедшая вдоль песчаной дорожки рабатка с цветущими георгинами, душистым табаком, цветами мака, бархотками… Егорка сделал приглашающий жест:
– Можем, зайдём? Я тебя с мамой познакомлю. Покажу тебе свои богатства…
Глаза девочки стали ещё больше. В них светилась доброта и любопытство.
– Нет! Нет! Спасибо! Мне домой надо! Я обещала скоро придти.
– Тогда вот что, Жека. Подожди меня минуту здесь, хорошо?
– Подожду, если ты быстро.
– Жека, я мигом.
Мальчишка скрылся за закрывшейся калиткой.
«Как бы сделать так, чтобы подольше не расставаться с ней. Жека – чудо как хороша и приветлива!».
Но вот Женя услышала торопливый топот ног и Егорка появился на улице. В руках у него был подарок – то, чем он дорожил – средних размеров арбуз.
После…
Чёрт меня дёрнул отправиться в эту поездку. Мог бы спокойно кататься на лыжах в Хибинах, как обычно. Нет, понесло… Захотелось испытать что-то новенькое. Надо прямо сказать – испытал! Ещё как испытал! В полной мере! Прямо по шейку, можно сказать.
Среди ночи, сонного, в одном пижамном махровом халате, выбросило меня… в море. Со сна ничего не разберу, не пойму. Может это шутка? Да нет, смешков не слышно… Не похоже на розыгрыш. Луна кутается в вуаль облаков, а потому и света… в полнакала. Яхты не вижу. Кругом чернота, лишь бледная лунная дорожка. Вот по этой пляшущей дорожке, увидел, плывут две крысы. Сразу зафиксировал: к берегу шпарят!
Стал я кричать, звать ребят. Какой-то слабенький писк из меня вырывался. А в ответ… вообще ничего. Тишина… Полная…
Страх… Страх и неприязнь… Чернота и неясность пугают...
В лунной дорожке смог разглядеть пластиковые стаканы, одноразовые тарелки…
Вот ещё по дорожке медленно что-то поплыло. Большое. Тёмное. Ах, это спасательный круг! Берём, будет на что опереться!
Покричал я ещё, никто не отозвался. Неужели все утонули? Так быстро разве тонут? А яхта куда делась? И тоже быстро... Какая же хрупкая грань между жизнью и смертью.
Дотянулся до круга. Влез в него. «Вот всё, что осталось после…» – подумалось.
Одиночество… Тоска… Темень…
«Как же без ребят? – думаю. – Ведь только вчера вместе…».
Неожиданно под ногами почувствовал что-то твёрдое. Ого! Встал. Понял, что это какой-то островок. Вода была мне по грудь. Ну, хорошо, хоть так! Отдышаться можно. Вот, значит, что получилось – нарвались на подводную банку и яхта разбилась.
Меня Виктор много раз убеждал, что ночью на яхте дежурить не надо. Она сама на автопилоте прекрасно дойдёт. Морская практика гласит, по словам Виктора, что на руле стоять – дурной тон. Что вероятность столкновения в открытом море одна миллионная. Может, другую он цифру назвал, но тоже большую. Вот цифрами он меня добил. Цифрам я поверил. Им я доверился. И вот на тебе… Правда, в такой мгле вряд ли рулевой мог что-либо увидеть. Даже при включённых топовых фонарях. Ведь опасность в воде скрывалась. Похоже, всё же прав был Виктор.
Неужели ребята не спаслись? Каждый из нас спал в отдельной каюте. Моя – ближе всех к носу. Тяжело сознавать, что никто больше не спасся. Только недавно вместе ужинали. Всё было превосходно… Морепродукты. Вино… Красивый закат… Музыка… Разговоры…
Так. Как ни тяжело, а о ребятах надо постараться не думать. Надо думать, как мне быть? Что делать? Как выжить?
Светлело…
Я так и стоял, надев спасательный круг на себя и решив предпринять что-либо только с рассветом. Может берег будет видно или судно какое-нибудь… А пока буду стараться не покидать место катастрофы.
Долго я так пробыл заторможенный. От расстройства. От неожиданности. От растерянности.
Спустя какое-то время заметил, что поднялось небольшое волнение и вода стала заметно подниматься. Ого, прилив пошёл. О нём-то я и забыл совсем.
Вскоре ногами я уже ничего не чувствовал. Руки мои лежали на пробковом круге. Я слабо перебирал ногами, стараясь держаться на одном месте. Спиной я откинулся на круг. В таком положении я, конечно же, экономил силы.
Когда полностью рассвело, я, видимо, пропустил этот час, впав ненадолго в забытьё. Разбудили меня громко спорящие чайки. «Интересно, это они меня делят? – подумалось. – Раз чайки здесь, то и берег, может быть, недалеко».
Я огляделся: небольшие волны, точнее, слабая-слабая рябь гуляет там, где ветерок мимолётно касается воды, и… больше ничего. На месте крушения ничего не было видно. Кругом синь и горечь. Горечь вдруг стальным обручем охватила мою шею и сдавила её. Bедь из друзей-то – никого!– осознал я.
Пижамный халат мой набух и тянул книзу. Надо будет его снять и отжать. А ещё попробовать встать ногами на спасательный круг и осмотреться, может быть так – с высоты – удастся что-то увидеть?
Халат снял. Теперь можно распрямить плечи, которые недавно сильно тянуло книзу. Отжимать халат было сложно. Ведь опоры у меня не было. Я перекинул халат через круг. Как через перила. Верх и низ халата свешивались по обе стороны круга на одинаковом расстоянии. Сам я остался абсолютно голым.
Долго я настраивался, а затем всё же решился проделать акробатическое упражнение – встать ногами на спасательный круг. Тем более что волнение на воде почти замерло.
Удалось, уперев обе руки в круг перед собой, усесться, свесив ноги в воду. Затем я осторожно, чтобы не свалиться, поставил правую ногу на круг, перенеся всю тяжесть тела на руки. Затем другую ногу я тоже поставил на пробковый круг с противоположной стороны и стал осторожно выпрямляться. Ноги дрожали… Вот-вот, казалось, я свалюсь. Но всё же удалось выпрямиться. Я осмотрелся. Всюду, лишь вода, вода, вода… До самого горизонта. Синева. Выгоревшая, блёклая синь неба. Белесая синь воды. Солнце скрывалось в какой-то голубовато-розоватой туманной дымке…
Постоял на круге. Затем благополучно спустился.
Заметил, что халат мой немного сполз в воду. Осмотрел халат. Длинный пояс его был крепко пришит к двум петлям. Чтобы не потерять единственную мою одежду, я закрепил поясок, привязав его к кругу, обмотав вокруг пробковой кишки пару раз.
Путь, по которому уплыли крысы, я уже не найду – ориентацию потерял. Но всё равно, плыть надо. Неясно куда. Потому поплыву наугад.
Одиночество периодически накатывало на меня. И избавиться от этого чувства я подолгу не мог.
Я стал вспоминать, что мне известно о схожих случаях на морях.
Ален Бомбар пересёк ведь Атлантику, не имея ни воды, ни пищи. Я читал его книгу. Но мне будет посложнее – у него лодка была, в которой он вытягивался и мог спать; был парус, которым он ловил летучих рыб и растянув который мог собирать дождевую воду. Ничего этого у меня нет.
Надо держаться! Дней десять, по-моему, можно продержаться без воды и пищи. А там вдруг встретиться кто-то? «А вдруг» и «авось» – это и были моими вешками, моим компасом.
Капюшон халата пришит был непрочно. Чтобы не напекло голову я оторвал капюшон и он стал моим головным убором.
Однажды, на третий день после катастрофы, я обнаружил, что получил, неизвестно как и отчего, царапину на ноге. Ранка слабо кровоточила. Думаю, что меня задел плавник или хвост какой-то рыбины. Чтобы не привлекать акул, пришлось с ногами забраться на круг и скрючившись сидеть там, чтобы унять, пусть и слабое, кровотечение. Спустя некоторое время царапина подсохла и уже не могла привлечь хищников. Можно было спустить ноги.
Подумалось, что появись акула, а у меня нет даже карандаша – глаз ей пробить.
Несколько дней плавания. За эти дни регулярно получал ожоги от медуз, называя виновников моих бед «ожоговый студень» или «крапивный холодец». Медузы – это были единственные попадавшиеся мне живые организмы, до которых я мог легко дотянуться и достать. В крайнем случае, можно будет медуз поглотать – всё-таки белок.
Рыб поймать я не мог. Близко ко мне они не подплывали. Не любопытные создания! По крайней мере, любознательных и любопытных я не встречал.
Как-то я заметил, что время для меня в привычном измерении исчезло. Остановилось. Пропало. Его я мог лишь мерить понятиями «ночь» и «день». А так сплошная лента какого-то синеватого цвета.
Что-то яркое в моём плавании выделить не могу. А самое общее впечатление – соль. Солёный ветер. А от этого воздух казался солёным. Соль была повсюду: на губах; коже рук; на халате; на пробковом круге; соль была в воде. Вода, надо отметить, была менее заметна для меня, чем соль. Почему-то соль занимала больше мои мысли. Может быть потому, что вода в море подразумевается сама собой и не вызывает каких-либо дополнительных эмоций и впечатлений?
После нескольких дней плавания, счёт которым я быстро потерял, я стал вдруг в какой-то момент опасаться отверстия в спасательном круге. Раньше оно меня не пугало. А тут вдруг оно стало мне казаться огромной дырой. Мне вдруг стало ясно, что очень уж я уязвим. Меня легко может какой-нибудь морской житель ухватить за ноги или за любую другую часть тела, раз она в этой дыре.
И я решил от медуз, акул и прочего «залепить, амбразуру», как я это действие назвал. На дыру в спасательном круге я накинул привязанный к нему халат. Конечно, это не было защитой от зубов, это я прекрасно понимал, но визуально это была изоляция.
А cпать тогда, когда отверстие в спасательном круге было «залеплено», пришлось мне в очень неудобной позе. Да и не спал я толком. Так, дремал, в полузабытьи. Я пытался спать, выпрямившись, как солдат, и напрягая поясницу и ноги, чтобы не провалиться в дыру, или, когда требовалось сменить позу, ложился, согнувшись, «по кругу».
Намучившись в поисках не то чтобы удобной, а хотя бы приемлемой позы, я стал спускать ноги в середину круга, потому что мне было уже всё равно.
Проваливаясь в сон иногда ловил себя на том, что проваливаюсь я и буквально – под воду. Выныриваю и снова в сон валюсь. Несколько раз я невольно глотал морскую воду. Захлебывался, а потом подолгу откашливался.
Временами в полузабытьи мой спасательный круг мне представлялся морской черепахой, которую я обнимал обоими руками, а голову клал на её твёрдый надёжный панцирь.
А иной раз в тяжёлой дремоте казалось, что бреду я пешком. По зимней снежной дороге, при этом спешу куда-то, проваливаюсь по колено в снег, вытаскиваю ноги и опять спешу, и снова проваливаюсь. И основной мыслью при таких сновидениях была, помню, «не потерять бы калоши». Почему калоши, откуда мысли о них, было не ясно…
Солнце, как ни странно, не докучало мне, не жгло. Оно купалось в голубом мареве.
Временами я находился почти совсем без сил и без сна.
Несколько лун прошло. Несколько лунных ночей миновало.
У людей Новый год скоро, шампанское у них, а я болтаюсь и неизвестно, сколько ещё буду... Я отметил про себя, что о погибших друзьях я давно уже не вспоминаю.
Порою удивлялся, откуда вдруг силы берутся? За счёт чего я держусь? Ведь я долгое время уже нахожусь без пищи и воды.
Иногда просыпался оттого, что рядом со мной вдруг шлёпалась здоровенная рыбина. Но равнодушие и апатия мешали мне взглянуть и узнать, что это – акула или что-то иное. Мне было всё равно. Знал, что безразличие – это опасно! Знал, что такие настроения предшествуют смерти, и потому старался встряхнуть себя и избавиться от хандры. Если человека ничего не интересует, то ему и жить не интересно…
Все дни плавания меня преследовала сушь – дождей не было.
И вот как-то неожиданно пошёл дождь. Пошёл… Сначала упали редкие капли, потом всё чаще и чаще. И вот по водной поверхности забарабанили капли, выбивая бесконечное множество маленьких фонтанчиков. Фонтанчиков было тысячи. И они были так красивы! Они были праздничны! И при виде этих фонтанчиков я стал смеяться. Но любоваться ими – значит, пропустить знатный и желанный водопой!
Можно было, наконец-то, напиться. Я широко открыл рот. Так широко, как только мог. Это были первые капли, попавшие мне в рот, в течение нескольких дней. Да, вода – это жизнь! Это я понял. Я это почувствовал!
Выжал я, опираясь локтями на круг, солёную воду из части халата; весь халат громоздок и мне его было не осилить… Намокнет и набухнет дождевой водой – и можно будет из этой его части высасывать пресную воду.
В капюшоне моём давно испарилась вода. На материи была только выступившая кристалликами соль. Это было перед дождём. Дождевым потоком же соль смылась, капюшон быстро намок и из него удобно было высасывать пресную воду. Вода по вкусу была почти без соли.
В поисках птиц – живых признаков близости берега, я иногда оглядывал небо. Моему взору были доступны поверхность моря и небо. На водной поверхности были гладь и… тишина. На небе – тоже. Чаек не видно, да и другие птицы тоже не встречаются. Видимо, отнесло меня куда-то далеко от берегов. Хотя встреть я альбатроса – испугался бы – как бы не села на меня эта махина с клювом и когтями…
Вот с чем мне очень повезло – волнения морского не было. Днём тихо, а по ночам совсем всё замирало. Ночью водная поверхность приобретала зеркальную гладь и её серебрила луна. Лишь как-то однажды поднялся ветер, заходили волны. Потемнело всё кругом от наплывших туч. Но непродолжительным было то испытание.
Пробовал как-то проглотить часть медузы. Взял это студенистое создание в руку. Никаких болевых ощущений не было. Откусил часть, внушая себе, что это желе из фруктов. Этот небольшой кусок медузы вдруг заполнил собой весь рот. Глотка стала сухой и глотательные движения стали болезненными. Ротовая полость вдруг стала парализованной. С трудом я избавился от медузы и долго ещё во рту у меня всё горело. Полоскания глотки морской водой чуть-чуть поубавили жжение.
В конце моего самостоятельного плавания меня стали преследовать слуховые галлюцинации. Всё время слышались голоса, разговоры… Даже во сне. Однажды очередной сон мой был разорван фразой:
– Да, мы, Витольд, и так чудненько дойдём. Глянь, видимость тысяча на тысячу и ни одного паруса не видно. Что ночью зря на вахте торчать? Врубим носовой прожектор и ладно. – Из полузабытья меня вывели эти ясные слова. – А слышал ты, Витольд, что-нибудь про вероятность столкновения парусников в море?
Разлепив глаза я увидел в десяти метрах от себя на палубе яхты двух джентльменов в белом, сидящих за палубным столом и говорящих среди вод Средиземного моря на моём родном…
Вытащили меня на палубу, как потом пояснили, зацепив круг багром. А перед тем, как потерял сознание от всплеска радости и усталости, ещё находясь в воде, я, будто бы, громко изрёк, вмешавшись в их разговор:
– Дозор в море необходим. Верьте мне, ребята. Я ведь после… после крушения.
Cосед
Какой уже год родители привозят мальчика на дачу.
Первый раз это было, когда он ещё не умел ходить. Всё то лето он провёл в манежике. В нём он учился ходить, держась за перильца. В нём и спал, закрытый от солнца белыми простынями.
И вот уже минуло десять лет, как я снимаю дачу по соседству, а мальчик проживает на соседней.
Он уже давно умеет читать и писать. Я ведь вижу его сидящим над книгами и тетрадями в застеклённой беседке, построенной на месте, где когда-то стоял детский манеж.
Беседка стоит как раз напротив моего окна.
Родители мальчика тоже всё время пишут или читают, лёжа в гамаке или на раскладушке. Редко они покидают дачный участок. В лес или на речку они выбираются изредка. За лето, дай бог, один или два раза. В земле они не копаются. Да это и понятно. На базаре, куда по утрам бегает их нянька, всё есть – лук, редис, картофель, огурцы, укроп… Есть там и лавка «Мясо – рыба».
Я смотрю, знакомые к ним не приезжают. Бывает лишь бабушка мальчика, мама кого-то из родителей.
Так всё и идёт у них, неспешно, по заведённому порядку. Всё внешне, вроде бы, нормально.
Этой осенью, как обычно, они съехали с дачи, а в беседке на столике оставалось белеть несколько листиков бумаги. Я видел, что вплоть до отъезда Гриша, так звали мальчика, сидел над этими листками и что-то старательно писал.
Меня разбирало любопытство, что же там написано маленьким моим соседом.
Выждав время, когда в саду не было никого, я, пригнувшись и с замиранием сердца, перебрался на соседний участок, по-воровски быстро схватил исписанное и вернулся, преодолев забор, к себе.
Что же было на добытых листках, мне не терпелось увидеть. В бумагах было три письма. Приведу их полностью.
«Дорогой друг! Сейчас отдыхаю. Ты можешь присоединиться ко мне. Ты легко найдёшь меня. Если точно последуешь моим советам.
На берегу, возле маяка, ты представляешь, где это, среди множества катеров и лодок легко найти перевозчика. Сговорившись с ним о цене, сразу же отправляйся в путь. Не ночуй на берегу! Все лодочники легкомысленны и безответственны. Сами могут забуриться и тебя собьют с толку. Это место имеет дурную славу! Здесь живут потомки пиратов и нравы у них те ещё! Их учителя и воспитатели ранее тоже были пиратами.
Мне много раз приходилось тут отбиваться, участвовать в поножовщине. Но, слава всевышнему, всегда выходил живым и здоровым.
Ребята здешние замечательно владеют холодным оружием. Так что не соревнуйся с ними! Забудь, что когда-то в юности ты заколол учителя фехтования. Они финкой могут сделать больше, чем ты длинной шпагой! На спор они втыкают три-четыре ножа один в другой, если ручки их сработаны из мягкого пальмового дерева.
Мне удавалось каждый раз с огромным трудом побеждать их. Но ты же знаешь мои усердные тренинги. Победы, повторяю, давались мне с большим трудом. Джиу-джитсу они тут знают с детства. И сила у них есть. Поверь мне, все, кто тебе встретится, раз или два уже побеждали льва. Львы в их загонах, правда, худые, слабые и трусливые…
И в карты не садись с ними играть. Так как они никто не умеет виртуозно плутовать!
Приутихнуть они могут, только если, при необходимости, ты назовёшь моё имя. А вообще-то держись понаглее. Таких они понимают! Можешь пальцем провести по грубым рубцам от удара кнутом, которыми я каждого из них наградил в своё время. Пусть не забывают!
В пути ты будешь часов пять. Это при условии, что не будешь по просьбе судовладельцев ловить акул, спрутов, морских крокодилов…
Говори, что деньги за провоз у меня и тебе надо спешить. Чем меньше соблазнов, тем они равнодушнее! Помни – эти ребята очень азартные!
После положенного времени на горизонте увидишь атолл с шестью пальмами. Это мой коралловый остров. На центральной горе острова увидишь белый замок. Это и есть мой дом. Живу я один. В отдельном доме живут мои престарелые родители. За ними ухаживает служанка – преданнейший нам человек. Она и нам с тобой будет готовить и подавать еду в беседку. Да, тут есть беседка.
Поживёшь у меня, поймёшь, что такое морские деликатесы. Устрицы в шампанском, трепанги со смородиной, маринованный осьминог с грибами, суп из плавника и глаз акулы, малиновый фреш… и много ещё чего. Попробуешь фрукты – экзоты… Сады мои богаты!
Позагораем, поплаваем. В бассейне или в океане – это уж, как захотим».
Это было первое письмо.
Следующее письмо таково:
«Друже! Я сейчас пишу большую оперу. Но это не значит, что я по шейку занят. Нет. Для тебя у меня всегда будет время. А дела я могу и отложить.
Бери такси – авиетку или, на худой конец, вертолёт. Иначе в бесконечных пробках ты задержишься в пути на несколько дней. Застрянешь – я это точно говорю.
Я лично вертолёты плохо переношу – дребезжат. Для моего старческого уха, да ещё с абсолютным слухом, это непереносимо. Мой старый «Москвич» и то так не дребезжит. Да, да. Содержу ещё старичка. Тянет, знаешь ли, старина. Шустро бегает, надо сказать. Моим «БМВ» и «Ломбардини», конечно, проигрывает. Но хорохориться на первых двух-трёх метрах может.
Так вот, бери воздушное такси и, поверь мне, друже, стоит тебе назвать мою фамилию, как любой летун тебе сразу улыбнётся и помчит. Ну, это потому, что щедр с ними. И для них я «свой парень» и «рубаха-парень». Ну, ты то меня, наверное, только таким и помнишь.
Обещаю тебе здесь тихую сельскую идиллию. Река, озеро, лес, поля, полные дивно пахнущих цветов! Приезжай! Почерпнёшь вдохновение полными горстями!».
И третье письмо моего юного соседа:
«Здравствуй, мой дорогой! Мой хороший! Думаю приехать к тебе. Надеюсь на свою зрительную память. Конечно, найти дом, имея адрес, несложно. Тем не менее…
Буду твоим тайным советником. Это – не чин. «Тайный» же потому, что об этом никто не знает. Даже я до сей минуты об этом не знал. А «советником» – что же, кто не любит у нас давать советы. А суть их – как содержать твоих собак. Будем подолгу выгуливать твою многочисленную свору. Несмотря на просторные вольеры, иногда хочется же посопровождать любимцев. Да?».
Вот такие письма мальчик писал, скрашивая своё пребывание в дачном посёлке. Нетрудно было понять, что мальчику здесь было очень и очень грустно.
Как сложится его судьба? Что с ним будет?