Владимир ВИННИКОВ. КАЗАЛОСЬ, НА МГНОВЕНЬЯ… Стихи

 

Владимир ВИННИКОВ

КАЗАЛОСЬ, НА МГНОВЕНЬЯ…

 

* * *

Я строил стих — казалось, на мгновенья;

я строил дом — казалось, на века;

но получилась лёгкая строка

прочнее древесины и каменьев,

которым знал я истинную цену

и находил, что та — невысока

для всех, кто расставляет облака,

кто собирает звёзд цветные тени,

кто терпеливо воздвигает стены

воздушных замков, замков из песка,

кого несёт незримая река

в небытие, пока...

пока.

Пока

 

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

(триптих Натальи Нестеровой)

 

I.

Голуби, гранаты, виноград

(кислый до того, что сводит скулы)…

Вечереет. Петухи уснули,

реже лают псы из-за оград —

наглухо затянут до утра

узел иерусалимских улиц…

Ложь! — и ночью жалит этот улей,

потому на поясе Петра

не ключи, но меч, укрытый в ножны.

Быть чему — случится непреложно.

В эту ночь предательств и утрат

никого ещё ко сну не клонит,

и открыты всем семи ветрам

рыбы, хлеб, античные колонны…

 

II.

Рыбы, хлеб, античные колонны —

этот свиток можно не читать:

так Земля стоит на трёх китах,

близится знамение Ионы.

Званых — тьмы.

Что первым быть из них,

что последним…

                            Вечен вечер тайн!

Всякий Рим приводит к Вавилону,

всякий поникает, кто возник…

Рвутся сети, от улова полны,

и подвластны: люди, время, волны…

Смерть и награждает, и казнит,

разрывая плотские оковы,

как же было не пойти за Ним,

Кто сказал: «Исполнились законы»?

 

III.

Кто сказал: «Исполнились законы»?

Кто разрушит и воздвигнет храм?

Он уйдёт, опять оставив нам

голод, нищету, болезни, стоны,

слёзы, войны, кровь, грехи и смерть,

чтобы с вечной высоты смотреть,

как мы здесь в ужасных муках тонем —

и не протянуть руки, не вынуть,

не спасти нас всех: не часть, не треть, —

всех, кто прав, и всех, кто виноват…

Бог — един! Где Духу быть и Сыну?

Кто же нам пророчит рай и ад?

Будет время шелестеть осинам,

и отсюда нет пути назад…

 

IV.

Голуби, гранаты, виноград,

рыбы, хлеб, античные колонны…

Кто сказал: «Исполнились законы,

и отсюда нет пути назад?»

Чудеса, знамения, иконы,

дней тысячелетних дольний ряд…

Всякое дыханье — невпопад,

всякое движенье — словно тонет

в чаше бытия, ещё бездонной,

цепенеет сладкий, древний яд.

За порогом — Гефсиманский сад,

всё цветёт, весенний и влюблённый.

И очами горними глядят

ангелы во время это оно.

 

ЮНОСТЬ

Может быть, юность закончится,

но не уйдёт никуда:

будто бы домик окончатый,

старый, — стоит у пруда.

 

Стоит окликнуть по имени —

иней оплавится звёзд.

Сказкою стали любимые,

грустью опавших берёз.

 

Наглухо дверь заколочена,

и — ни огня, ни следа...

Юность — отечество, отчество! —

где же мы были тогда?

 

В ЛЕСУ РОДОСЛОВНОМ

А что у меня за душой, кроме этих болот,

да белых ночей, припасённых на чёрные дни,

да старого дома и низкого неба над ним,

в котором незримая птица о вечном поёт?

И что у меня за душа, если только болит

и мучится тем, чего вовсе не в силах понять?

Неужто растёт, будто стайка промокших опят,

На древе, гниющем от корня, от самой земли?

 

РАК

            Quando yo me muerte...

                                F.-G.Lorca

Когда я умру,

травы изумруд

не станет беднее,

а станет богаче,

и будет всё так,

и не будет иначе,

когда я умру.

 

Ты это услышишь,

ты это узнаешь,

под самые крыши

поднимутся стаи,

а то, чем ты дышишь,

цвета потеряет,

когда я умру…

 

НАСЛЕДНИКИ ДОЖДЯ

I.

Осень.

Ночь.

Только пятна размытого света

и мгновенные вспышки дождя.

К современности сразу сквозь сон не дойдя,

я глаза открываю — в семнадцатом веке.

Время — смутное. Капель полёт неизбежен,

безнадёжен: сверкнуть — и исчезнуть во тьме.

Это — ночь.

Это — дождь.

Только видится мне,

это — люди: оружны, и конны, и пеши,

всё летят и летят, устремляясь туда,

где ничто не напомнит о свете и веке,

где шумит за окном дождевая вода,

и с трудом после сна открываются веки.

 

II.

Что-то в жизни нашей не так:

поражения, отступления…

ни побед уже, ни атак,

и вожди у нас — будто пленные.

Расстелена ночь на столе —

свёрнута в серый рассвет…

Брызги летят по земле

светлым чеканом монет.

Дождь, бесконечный дождь

всё заполняет собой —

наш долгожданный вождь,

наш неизбежный бой.

Шепчет о них с небес

медленная вода.

Мы оставляем себе

всё, что смогли отдать.

 

ИСХОД

Россия — что песочные часы,

и снова перевёрнута вверх дном,

и в доме, до недавнего — родном,

не разобрать, чей дух, отец и сын.

Всё сыплется и сыплется песок…

Но чья же терпеливая рука

который век касается часов,

и чьи же очи смотрят в нас — пока?

 

КИТАЙ-ГОРОД

У стены пятнадцатого века,

вросшей в землю сотни лет назад,

снова дети, старики, калеки,

словно бы на паперти, стоят.

Им бросают мелочь и бумажки,

но в глаза позору своему

не глядят, спешат стыдливо дальше,

запрещая сердцу и уму

видеть их картонные скрижали:

«Поля Куликова. 8 лет.

Мама умирла. А папы нет.

С братиком ночуим на вокзале.

Братику Сиреже скоро 6.

Памагите. Очинь хочем есть».

Дети есть хотят. Расти. И выжить —

даже в этой безнадежной тьме.

С каждым часом подступает ближе

их расплата тем, кто, в ложь и смерть

душу запродавши, веселится.

«Мене! Текел! Фарес!» на стене.

Красит кровь останкинские листья,

слышен тихий разговор теней:

«Сквозь огонь, и воду, и по трубам

брошены до срока в мир иной,

мы у вас — навеки за спиной,

хоть вы и прошли по нашим трупам.

Вот где наше Поле Куликово —

наша дочка, Поля Куликова.

Наша правда обернётся сталью.

Ваша сила расточится в чад...».

 

«За Непрядвой лебеди кричали,

и опять, опять они кричат!»

1994

 

ОКОЛИЦА

Их немного, доживших до старости,

перемеривших жизни пути…

«Прокати нас, Петруша, на тракторе,

До околицы нас прокати…»

За околицей – беды да напасти:

ни поспать, ни присесть, ни вздохнуть,

Горе горькое, жизнь бессчастная —

вечный бой, да терпенье, да труд.

Эх, святая, родная, проклятая,

не гляди, где закат, где восход!

Видишь, катит Петруша на тракторе?

До околицы он довезёт.

 

ДЕВОЧКА-ОСЕНЬ

Девочка в красном пальто и берете

медленно движется мимо деревьев,

мимо — опавшего золота листьев,

мимо — сгоревшего вороха истин,

запаха дыма,

в белесую просинь —

мимо и мимо

с букетиком астр,

с бледно-лиловым холодным букетом,

девочка в красном пальто и берете,

девочка-осень…

Дальше — зима.

                                      

* * *

Что поделать? Конечно, Россия…

Всё ко времени в ней происходит:

кожу снимет, солью посыплет,

где — по разуму, где — по плоти.

Плохо? Плохо…

Да что поделать?

Землю чёрную снег оденет —

белый-белый.

Словно ангел своими крылами

неприметно её укроет,

словно спящую дочку — мама:

где — по духу, а где — по крови…

 

НА ЗАКАТЕ

Так мало от жизни осталось…

Это, наверное, старость —

пойти на перрон к электричке

и сесть у окна, и не видеть

пейзажи евангельской притчи,

куда не войти и не выйти,

мелькание ближнего мира

и мягкую грусть удаленья

далёких домов и деревьев,

растущих, быть может, не мимо.    

 

В ЗИМНЕМ ЛЕСУ

Деревья — чернь и серебро.

Берёзы — серебро без черни.

Но не вернуть былую верность,

не распрямиться в полный рост,

не выдохнуть шершавый дым

и не вдохнуть морозный воздух…

Нет, ничего ещё не поздно,

но путь уже — исповедим,

и относительно добро,

и встали звёзды между терний,

хранящих чернь и серебро,

творящих серебро из черни.

 

* * *

                                    А.Ф.

Уши проколоты — серьги.

Вены исколоты — иглы.

Души расколоты — деньги.

Так вы хотели

                     выглядеть?

Где они, ражие русские,

русые звери,

                      орущие

не «Хлеба и зрелищ!» —

                             «Оружия!»,

видящие врага,

чтущие «Символ веры»,

что автомат АК?