Юрий ПАВЛОВ. АЛЕКСАНДР БАЙГУШЕВ: ПОЖАЛЕЙТЕ ГОЛОГО КОРОЛЯ. Полемика

 

Юрий ПАВЛОВ   

АЛЕКСАНДР БАЙГУШЕВ: ПОЖАЛЕЙТЕ ГОЛОГО КОРОЛЯ

 

Не одно десятилетие Александр Байгушев самозабвенно и без устали твердит о своем элитном образовании и о специфическом самообразовании. Однако почти в каждом абзаце байгушевских опусов можно найти примеры, свидетельствующие о вопиющей дремучести, элементарной необразованности, запредельной безграмотности их автора. Суждения Александра Иннокентьевича о литературе, критике, журналистике, истории, политике выявляют интеллектуально-профессиональный уровень человека, называющего себя критиком, писателем, помощником Суслова, «партийным разведчиком», координатором «русских клубов» и так далее.

Цитаты из Байгушева буду приводить полностью, чтобы заранее снять упреки в искажении мыслей автора (естественно, я понимаю: для Александра Иннокентьевича и его безбашенных союзников любые факты, контраргументы – «божья роса»). К тому же, цитаты дадут возможность читателям «насладиться» языком, логикой размышлений этого якобы блестяще образованного человека. Если у кого-то в итоге случится нервный срыв, возникнут «экстремистские» желания (вынести такое издевательство над русским языком и здравым смыслом может не каждый), то «благодарственные» письма отправляйте В.В. Огрызко, самому горячему поклоннику и самому настойчивому пропагандисту байгушевского таланта.

 

                                                    Незнайка на Луне

 

В статьях разных лет Байгушев периодически вспоминает Белинского, демонстрируя при этом такие знания и такой уровень мышления, что впору задаться вопросом: где те «системные филологические познания», то «системное образование», о которых, характеризуя себя, говорит Александр Иннокентьевич? В статье «Блистательный эстетизм Бондаренко» Байгушев с присущим ему топорным чувством языка пишет: «Да, и сам Виссарион Белинский вроде как печатался именно у себя, а не у чужих, и своих, именно своих авторов, у себя же в журнале «Современник» напечатанных, не только дотошно разбирал, но и пропагандировал, а где бы ему еще место для пропаганды дали? Другие-то журналы были чужими» (Байгушев А. Блистательный эстетизм Бондаренко // Бондаренко В. Трудно быть русским. – М., 2007).

    В «Современнике» Белинский печатался только в 1847 – 1848 гг. До этого «своими» журналами для критика были (называю в хронологическом порядке) «Телескоп», «Молва», «Московский наблюдатель», «Отечественные записки», «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». Дольше всех «своим» журналом для Белинского являлись «Отечественные записки» (1840 – 1846 гг.).

    Несостоятельно и следующее байгушевское сравнение: Бондаренко, подобно Белинскому, печатался в русском «ПоРоге», а не в «еврейском «Вагриусе». Однако в эпоху Белинского еврейских издательств и изданий не существовало. Чужими же критик считал, в первую очередь, славянофилов, их журнал «Москвитянин» и «Московский литературный и учебный сборник».

Представления Байгушева о Белинском застряли на уровне 40 – 50-х гг. ХХ века. Сказанное, правда, имеет отношение не только к Белинскому. В той же статье Байгушев называет Бондаренко «продолжателем лучших традиций Виссариона Белинского, Аполлона Григорьева, Николая Страхова, Александра Макарова, Вадима Кожинова».

Если бы «наперсточник с цитатами», как, похваляясь, именует себя (вслед за якобы профессорами МГУ) Александр Иннокентьевич, читал не только Карла Маркса, Владимира Ленина, Вячеслава Огрызко, Александра Разумихина, но и Ивана Киреевского, Алексея Хомякова, Аполлона Григорьева, Федора Достоевского, Николая Страхова, Василия Розанова и других русских мыслителей XIX века, то наверняка бы не поставил в один ряд западника Белинского с Аполлоном Григорьевым, Николаем Страховым и любыми славянофилами, почвенниками. К тому же Белинский и, скажем, Николай Страхов представляют принципиально разные мыслительно-весовые категории. Об этом писал еще Василий Розанов: «В сравнении с этой всеобщей мыслью (Страхова. – Ю.П.) все, написанное Белинским, мне показалось незначительным, бледным» (Розанов В. Собрание сочинений.О писательстве и писателях. – М., 1995).

Закольцовывая сюжет о Белинском, приведу два высказывания Розанова о критике, которые в полной мере применимы и к характеристике Байгушева: «Совершенное отсутствие в нем чувства России, отсутствие чувства русской истории»; «Прополз как клоп по литературе, кого-то покусал обличительно» (Розанов В. Сочинения. – М., 1990).

И с критиками XXвека А.Макаровым и В.Кожиновым, в ряду которых Байгушев прописывает Бондаренко, также случился конфуз. На него первым обратил внимание Николай Кузин: «Особенно инородной здесь выглядит фигура А.Макарова, критика плодовитого, реактивного, но чересчур «пришпиленного» к злобе дня (50-м – 60-м годам прошлого века), а потому и не выдержавшего, на мой взгляд, испытание временем»; «Сравнение А.Байгушева нынешнего В.Бондаренко с «молодым» Вадимом Кожиновым (когда тот писал сугубо теоретические вещи!) выглядит не только странным, но и нелепым» (Кузин Н. Сервильный пафос Александра Байгушева. – Литературная Россия. – 2006. – № 37).

Одной из лучших своих работ Байгушев называет «О саддукействе и фарисействе» (Москва. – 1988. – № 12). В ней автор демонстрирует свои знания уже по русской литературе XX века: «Борис Пастернак не мог не понимать и того, что его культ, насаждающийся Н.Бухариным в обмен на славословие Сталину, ударил одним концом по Маяковскому, а другим – и куда сильней! – по Есенину».

В случае с Пастернаком, как и в сотнях подобных, Байгушев приписывает поэту понимание того, чего в принципе не могло быть в силу разных субъективно-объективных причин. Стихотворение «Художник» – «славословие Сталину» – опубликовано в 1936 году. Однако свое восхищение Пастернаком Бухарин выражал многократно еще до появления данного произведения. Уже поэтому часть байгушевской версии – «в обмен на славословие» – выглядит надуманной.

Не менее уязвимы и остальные «составляющие» суждения автора. Стихотворение «Художник» не могло «ударить одним концом по Маяковскому» хотя бы потому, что в 1935 году Иосиф Сталин написал: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям – преступление». Есенин же ко времени появления «Художника» поэтически, политически, человечески был давно не только «развенчан» кольцовыми, сосновскими, бухариными, луначарскими и прочими русофобами, но и в сущности запрещен.

Таким же «знатоком» вопроса Байгушев предстает и в историко-политической «части» данного высказывания. Культ Пастернака, насаждаемый Бухариным, в ответ на «славословие Сталину» – одна из многочисленных примитивнейших «уток» Александра Иннокентьевича. В последний год жизни Бухарину (которого Байгушев еще именует в своей статье «видным деятелем нашей партии») былоявноне до насаждения культа Пастернака. В феврале 1936 года он перестает быть главным редактором «Известий», затем его отправляют в «ссылку» – загранкомандировку. Летом состоялся Первый московский процесс, на котором обвиняемые назвали Бухарина сообщником; и далее события разворачивались по нарастающей…

О своих современниках Байгушев наговорил не меньше нелепостей, чем о критиках и писателях XIX – первой половины ХХ веков. О том же Юрии Кузнецове мы узнаем: «к концу своего жизненного пути он ездил с нами, отчаянными русскими патриотами, на массовые патриотические выступления-митинги. Литераторы передрались, даже такой наш Виктор Астафьев дрогнул – подписал гнусное письмо в поддержку расстрела Верховного Совета, за Ельцина и либералов против патриотов. А Юрий Кузнецов, напротив, из стана либералов и авангардистов пришел к почвенникам и патриотам. Да, он сделал трудный выбор, это было его вызовом ельцинскому предательству» (Байгушев А. Блистательный эстетизм Бондаренко // Бондаренко В. Трудно быть русским. – М., 2007).

Понять невозможно, на основании каких фактов творческой биографии Юрия Кузнецова Байгушев сделал такие выводы. Мировоззренчески и творчески Кузнецов никогда не был либералом, никогда с ними не дружил. Проиллюстрирую сказанное только одним примером. В отличие от Вознесенского и других «апрельевцев», славивших Горбачева и перестройку, Кузнецов в «Откровении обывателя» называет Горбачева Иудой, перестройку – адским планом. Известие о гласности вызывает предсказуемую реакцию: «Я чихал на подобную гласность!». Юрий Кузнецов прекрасно понимает сущность происходящего:«Но о главном и в мыслях молчат, //Только зубы от страха стучат». Не знаю, стучали ли зубы от страха у Байгушева, но он, как и водится у политических проституток, писал как надо, политически грамотно (примеры – в следующей главе).

Сергей Наровчатов, учитель Юрия Кузнецова, еще в 1974 году назвал его поэтом «диаметрально противоположным» Вознесенскому. Эту «диаметральную противоположность» Байгушеву не дано увидеть, услышать, понять. Думаю, Юрий Поликарпович имел в виду прежде всего Вознесенского, когда говорил об альтернативном пути «духовного одичания метафоризма» (Кузнецов Ю. «Отпущу свою душу на волю». – Литературная Россия. – 1995. – №35).

Что же касается упомянутого Байгушевым Астафьева, то он «расстрельного письма» не подписывал. Как сообщаетписатель В. Линнику 14 января 1994 года, его подпись под письмом была «присобачена» без согласия с ним. Однако через короткое время Астафьев «уяснил для себя – подпись моя, стоявшая среди достойных людей нашего времени, уместна и я поставил ее, считайте, задним числом» (Астафьев В. Нет мне ответа…: эпистолярный дневник. – М., 2012). В этом признании закономерно проявился «поздний» Астафьев. О его «порче» (В.Бондаренко) свидетельствуют письма, интервью, произведения последних 25-ти лет. Высказывания Астафьева о русском народе, истории, о Великой Отечественной войне, о многих современниках звучат в унисон с оценками русофобов разных мастей.

И, наконец, о ельцинском предательстве 93-го года можно было бы говорить, если бы до этих трагических событий ЕБН вел себя достойно. У Ельцина же был, как отмечал еще Игорь Дедков, «энтузиазм предателя», который он воплотил в многочисленные преступления против своего народа, Родины.

Все вышеназванные «достоинства» Байгушева нашли воплощение в его последнем опусе «Гришка Отрепьев нашего времени» (Литературная Россия. – 2016. – № 12, 13). Особенно смехотворно-анекдотично выглядит стремление Байгушева «надуть» Александра Разумихина: сделать из него «авторитетного критика», «близкого друга Юрия Селезнева», достойную альтернативу Станиславу Куняеву и Александру Казинцеву. Естественно, что аргументы и факты, подтверждающие новоиспеченные мифы – сказки для детей дошкольного возраста – у Байгушева отсутствуют. Он, видимо, думает, что кого-то может убедить его пустопорожнее славословие.

И все же одно утверждение Байгушева заслуживает внимания. Александр Иннокентьевич пишет: «Разумихин критиком слыл (разрядка моя. – Ю.П.) авторитетным, и, главное, влиятельным. С ним в литературном мире мы все очень и очень считались <…>». Кто эти «мы» в тексте не сообщается, но по косвенным признакам можно предположить – «сладкая парочка» Байгушев и Огрызко. Ну, может быть, еще несколько человек, для которых Разумихин слыл и слывет авторитетным критиком из-за своего влиятельного – редакторского – положения.

Естественно, что о Разумихине-критике нет ни слова ни у одного серьезного автора.

О Разумихине, «близком друге Юрия Селезнева», современники Юрия Ивановича умалчивают. Кроме того, Юрий Лощиц, Виктор Лихоносов, Александр Федорченко – самые близкие друзья Селезнева – о существовании Разумихина не знают вообще.

О влиятельном же редакторе Разумихине информацияимеется. Михаил Лобанов вспоминает, как Разумихин настойчиво предлагал ему заменить слово «русский» на «советский». Но Михаил Петрович не поддался давлению редактора, о чем позже рассказал в своей книге «В сражении и любви» (М., 2003). А через пять лет Лобанов получил в ответ мемуар Разумихина, рассказанный в духе Байгушева.

Прочитав весь опус Разумихина «Трое из сумы», я, возмущенный, написал статью «Час серости», в которой показал полную творческую несостоятельность и непорядочность Разумихина. Через 7 лет после этого из публикации Байгушева узнал: я сделал это «по команде» Александра Казинцева. Понятно, что в данном случае Александр Иннокентьевич судит по себе, опираясь на свой лакейский, административно-партийный опыт.

Ответом и на мои публикации о Разумихине, Байгушеве, Огрызко является пасквиль-донос «Гришка Отрепьев нашего времени». В нем «партийный разведчик» вернул мне некоторые характеристики, которые я давал ранее ему, Огрызко, Разумихину. Байгушев видит мою «дремучую невежественность» в том, что я «поручил основной доклад» на «вечере памяти Селезнева» не Ю.Лощицу, А.Разумихину, В.Ганичеву, а А.Казинцеву.

Прежде чем рассуждать о чьем-то невежестве, Александр Иннокентьевич, научитесь отличать «вечер памяти», которого не было, от научной конференции, проходившей второй раз. И на этих Селезневских конференциях, как и на десяти предыдущих Кожиновских, я не назначал основного докладчика. На пленарном заседании, как правило, выступали 6-8 человек. У Вас, Александр Иннокентьевич, примитивно-лакейские административно-партийные представления о научных конференциях и людях вообще.

Юрия Лощица же я приглашал дважды. Первый раз он не приехал по причине болезни, второй раз – по семейным обстоятельствам. Кстати, в день 70-летия Селезнева, когда мы шли к могиле Юрия Ивановича, Лощиц сказал: лучше Павлова о Селезневе никто не написал.

«Серость» же Разумихина, Александр Иннокентьевич, приглашайте сами, может быть, хоть вечер, посвященный творчеству одного из Ваших прежних или нынешних кумиров, проведете.

И последнее: научитесь, наконец, полемизировать хотя бы на элементарном уровне. Не конструируйте удобный для Вас образ оппонента из подручного материала (Ваших фантазий, сплетен и тому подобное), не навешивайте ярлыки (среди них особо выделяются ярлыки с политической окрашенностью: чувствуется школа и более полувековой опыт). Полемизируйте с оппонентами на уровне анализируемых текстов, идей, аргументов.

Вы же, Александр Иннокентьевич, в своем последнем опусе только и делаете, что навешиваете ярлыки и говорите абсолютную чушь о Станиславе Куняеве, Александре Казинцеве, Александре Проханове, Владимире Бондаренко, обо мне, грешном, и о других.

То, что автор «Гришки Отрепьева нашего времени» несет ахинею, понятно любому человеку с элементарными знаниями и логическим мышлением. Но все же на одном примере остановлюсь, ибо через него проявляются уровень современных знаний, полемики, человеческие качества «партийного разведчика».

Во всей словесной блевотине Байгушева обо мне есть якобы одна моя цитата: «Странно, что Александр Разумихин, называющий себя критиком, совсем ничего не говорит о критических статьях Казинцева». И далее Байгушев продолжает: «Армавирскому профессору, похоже, невдомек, что значительных литературно-критических статей у его нынешнего другана (узнаю любимое слово Огрызко. – Ю.П.) Казинцева просто никогда не было».

Во-первых, Байгушев не в состоянии без собственного редактирования даже привести цитату из первоисточника. У меня данное предложение выглядит так: «Странно, что Александр Разумихин, называющий себя критиком совсем ничего не говорит об этих (в предыдущем абзаце назывались статьи Казинцева: «Простые истины», «Лицом к истории: продолжатели или потребители», «Очищение или злословие», «История – объединяющая или разобщающая», «Новая мифология». – Ю.П.) и других критических статьях Казинцева, предпочитая общие рассуждения вперемешку с фантазиями, сплетничаньем об авторе». Думаю, Байгушев обрезал цитату не только потому, чтобы отвести удар от Разумихина. Выброшенная им характеристика Разумихина в полной мере применима и к самому Байгушеву, и к Вячеславу Огрызко.

Во-вторых, если статей, достойных внимания, у Казинцева не было, то кому тогда принадлежит текст «О саддукействе и фарисействе» (для тех, кто забыл, напомню – Байгушеву), где с пиететом цитируется Казинцев?

В-третьих, если не было статей и критик не состоялся, то глава «Дух боевитости, или Александр Казинцев» в книге Сергея Чупринина «Критика – это критики» (М., 1988) – это видение? О ком писали, с кем полемизировали С.Чупринин, А.Немзер, В.Кожинов, К.Степанян, В.Бондаренко, В.Бибихин, В.Лакшин. В.Юхт и другие авторы?

Вообще же помимо вышеназванных статей Казинцева любому человеку полезно прочитать такие тексты критика, как «Не драка, а диалог», «От избытка сердца…», «Я наблюдал, боготворя…», «Я – русский поэт!», «Игра на понижение», «Автор двух поэм», «Надзирающая». В результате, думаю, способный читатель поймет, как нужно писать, мыслить, и что настоящая критика всегда современна, она – нестареющее «искусство понимания».

Для полноты картины приведу несколько высказываний Байгушева, связанных между собой лишь «знаниями», «эрудицией», «уникальной логикой», «оригинальным мышлением» бывшего «партийного разведчика» (хотя, говорят, что бывших не бывает), а ныне главного автора «Литературной России». Видимо, прав Роман Сенчин в оценке настоящего и будущего газеты: «Странно, что «ЛР» борется с боярами, а не с системой, заодно все чаще и яростнее кусая тех, кто был или мог бы быть союзником. Не случайно за последние годы заметно сузился круг авторов газеты. Не удивлюсь, если в скором будущем останется один – Александр Байгушев» (Литературная Россия. – 2016. – № 14.)

Итак, слово Байгушеву:

1. «Наш советский авангард 20-х годов, расчищая себе полигон, сразу начал сбрасывать Пушкина с корабля современности, и делал это не какой-то Бурлюк, а сам Владимир Владимирович Маяковский».

Человеку с двумя высшими гуманитарными образованиями, с «системными филологическими познаниями» неловко сообщать то, что известно любому адекватному школьнику. Авангардисты во главе с Маяковским «начали расчищать себе полигон» еще при Николае II. Литературный манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу» был опубликован в декабре 1912 года. Его подписали «какой-то Бурлюк», В.Маяковский, А.Крученых, В.Хлебников. И, конечно, сбрасывать с «парохода современности» предлагали не только Пушкина, но и «Достоевского, Толстого и проч. и проч.», то есть всю русскую классику. Однако именно в советское время, в 1923 году, Маяковский выдвинул тезис учебы у «национализированных классиков» (Маяковский В. В кого вгрызается ЛЕФ? // Маяковский В. Полн. собр. соч.: В. 13 т. – Т. 12. – М., 1959).

2. «Каким-то седьмым чувством <…> Брежнев почувствовал, что лауреат Нобелевской премии Солженицын, затем лауреат Нобелевской премии Бродский, теперь вот явно направленно раскручиваемая дикая популистская история вокруг Высоцкого – это, конечно, карты в политической игре ЦРУ».

Сюжет типично байгушевский: он приписывает Брежневу свои мысли и чувства, вопиюще противоречащие общеизвестным фактам. «Седьмое чувство» Брежнева уже потому «утка», что Нобелевским лауреатом Бродский стал через 5 лет после смерти Леонида Ильича.

3. «Но «вторую эмиграцию» всегда и в КГБ, и в ЦРУ равно относили к андергаунду (так у автора. – Ю.П.)».

Это о ком такая несусветная чушь говорится? О Григории Климове, Иване Елагине, Иване Солоневиче? Однако к концу текста выясняется, что Байгушев не знает элементарного. Для него «вторая волна» эмиграции – лакуна, поэтому «третью волну» он называет «второй». Судите сами: «Наум Коржавин тоже наш русский эмигрант «второй волны».

4. «Рецензенты, – еще раз подчеркну, что априори, то есть дружно сговорившись не читать саму книгу, – уже метят маститого литературного критика, как еврея из гетто желтым пятном на спине, жирной рубрикой: «Книга – провал (авторская пунктуация сохранена. – Ю.П.)».

О книге Бондаренко «Живи опасно» опубликованы рецензии, условно говоря, как положительные, так и отрицательные, причем, первых было больше вторых. Байгушев же сообщает только о последних. Более того, рецензенты якобы не только сговорились не читать критика (такое может придумать толькосверхдремучий человек больной), но и своеобразно «пометили» его.

Байгушевская фантазийная реальность держится только на названии рубрики «Книга – провал», в которой была напечатана рецензия Ильи Колодяжного. Тогда, если следовать логике Байгушева, все писатели, о которых появились и появятся рецензии в этой рубрике, попадают в разряд «евреев из гетто»? Автор же «жирной рубрики», возмутившей Байгушева (как и всех других в «Литературной России»), – Вячеслав Огрызко.

5. «А в «деревенский прозе» и вовсе был тогда только ее прародитель – «Матренин двор» Александра Солженицына».

Байгушев, называющий себя русским патриотом, повторяет этот распространенный, примитивный либеральный миф. Он легко опровергается хронологически (большинство авторов «деревенской прозы» опубликовали свои произведения еще до «Матрениного двора») и сущностно. «Деревенская проза» (не беру, конечно, «позднего» Астафьева) и проза Солженицына – это чаще всего диаметрально противоположные ценностно-художественные миры (об этом я говорю в статье «Александр Солженицын о творчестве Василия Белова». – Наш современник. – 2015. – № 4).

В завершение этой части разговора приведу цитаты с минимальными комментариями или без них. Эти цитаты, думаю, являются штрихами к автопортрету «Незнайки на Луне».

«Анна Дмитриевна Ахматова (Браво, Байгушев! Так Анну Андреевну еще никто не называл. – Ю.П.) сделала абсолютно верный вывод <…>»; «Вообще вся советская литературная критика (60–80-х гг. – Ю.П.) было (так у автора. – Ю.П.) сплошным эвфемизмом» (В том, что это совсем не так, легко убедиться, открыв статьи Михаила Лобанова, Вадима Кожинова, Юрия Селезнева, Анатолия Ланщикова, Игоря Золотусского, Станислава Куняева, Игоря Дедкова, Льва Аннинского, Александра Казинцева, Владимира Бондаренко и десятков других критиков разных направлений. – Ю.П.); Валентин Распутин «очень талантлив как публицист, но, по-моему, слаб как прозаик и уже совершенно беспомощен как политик (это ведь с его дурацкого выступления на съезде народных депутатов начался развал Советского Союза)» (Умрите, Александр Иннокентьевич, глупее не скажешь! – Ю.П.); «Михаилу Казакову (Козакову. – Ю.П.) вставить песни Высоцкого»; Сергей Кургинян – «духовный отец Проханова»; Роберт Рождественский – «заикающийся трус»; «тут он (Бродский. – Ю.П.) был таким законченным имперским поэтом, что самому Проханову сто очков даст вперед»; «и даже троцкист Маяковский»; Бродский «даже был слегка антисемит»; «А вот у «третьего рейха» что-то надо взять. То, как можно быстро поднять из руин сверхдержаву <…> А Ницше? Он нам очень пригодится».

 

                                                    Воинствующий мифотворец

 

    В книгах, статьях, интервью последних примерно 20-ти лет одни и те же истории рассказываются Байгушевым по-разному. По-разному, часто диаметрально противоположно, оцениваются многие политики, писатели, критики. Из огромного количества примеров приведу один: в 1988 году Байгушев, в очередной раз перестроившись, в статье «О саддукействе и фарисействе» писал: «Я из поколения «шестидесятников», крещенного очищающим антисталинистским XX съездом КПСС <…>; «Мы приняли XX съезд не бездумно, а всем сердцем, как сейчас молодые ребята – XXVII съезд КПСС, возвративший обществу обнадеживающие идеи 1956 года и развивший их революционную суть».

Однако в XXI веке Байгушев в очередной раз «прозрел», сменил вехи и Хрущев для него теперь – «абсолютно неграмотный прохиндей и самодур, законченный троцкист и сатанист», который «оклеветал Сталина». Брежневу же «застой» приписали» (Байгушев А. Блистательный эстетизм Бондаренко. // Бондаренко В. Трудно быть русским. – М., 2007).

Закономерно, что одни авторы называют Байгушева Хлестаковым, Ноздревым, другие – флюгером, третьи советуют ему обратиться к психиатру. Но есть и те, кто верят Байгушеву (понятно, о чем это свидетельствует), либо делают вид, что верят, используя его очевидную, запредельную ложь в своих целях. Обращусь к нескольким сюжетам, дающим дополнительные представления о самом выдающемся мифотворце нашего времени.

    Байгушев любит рассказывать о своей подвижнической деятельности в издательстве «Современник». Его истории предсказуемо не соответствуют жизненным реалиям. Например, рукопись книги Михаила Лобанова «Надежда исканий» зарезали в издательстве из-за отрицательной внутренней рецензии Байгушева. По свидетельсту Лобанова, несгибаемого русского критика с безупречной репутацией, в рецензии Байгушева утверждалось, что «автор отходит от принципа классовости и партийности, с реакционных славянофильских позиций трактует народность» (Лобанов М. Вынужденный комментарий. Как оказался в патриотах-«шестидесятниках» Елизавет Воробей. – Новая книга России. – 2006. – № 11). Байгушев дал и «правильные» рекомендации по улучшению книги: «Рукопись должна открываться статьей в духе марксистко-ленинской методологии, и в этом направлении ее необходимо коренным образом переработать».

Уже в годы перестройки Байгушев писал иначе о времени, когда он был на коне и выносил приговоры, писал, ориентируясь на «новое мышление», в свойственной ему лакейской манере: «Сейчас же не брежневские времена, чтобы заставлять критиков славословить художественную посредственность» (Байгушев А. О саддукействе и фарисействе. – Москва. – 1988. – № 12).

Говоря о славословии, Александр Иннокентьевич, конечно, имеет в виду самого себя. Настоящие же критики ни при каких обстоятельствах не славословили посредственность, да и вообще не писали против совести.

Внутренняя рецензия Байгушева на книгу одного из лучших критиков второй половины ХХ века – типичный образчик вульгарно-социологического дубиноголового мышления, которое, как показало время, стало визитной карточкой этого «интеллектуала» из «партийной разведки». Юрий Козлов прав, предлагая рассматривать последний байгушевский опус (Литературная Россия. – 2016. – № 12, 13) «как литературный памятник советской эпохе, наглядно иллюстрирующий особенности тогдашнего критико-политико-полемического мышления» (Козлов Ю. Наказание невиновных. – Литературная Россия. – 2016. – № 14). Справедливости ради замечу: в низости, скудоумии, пошлостиБайгушев превзошел подавляющее большинство своих современников.

Но вернемся к издательству «Современник» и к начальникам Александра Иннокентьевича. Само издательство он называет «неистово русским», «русским раем», а его директора, Юрия Прокушева, характеризует так: «знаменитый литературовед», «мэтр, литературный критик, великий знаток поэзии». Но особенно впечатляет сравнение, где появляется главный редактор издательства, «самоотверженный помощник» директора: «И Сорокин был в «Современнике» у Прокушева, как полководец Жуков у Сталина в Отечественную войну» (Байгушев А. Могучее восхождение Валентина Сорокина. – День литературы. – 2006. – № 1).

Именно в книге «Культовый поэт русских клубов» Валентин Сорокин. 15 тайн русского сопротивления» (М., 2008) Байгушев превзошел в славословии всех мне известных акынов. Однако уже через 4 года Александр Иннокентьевич в беседе с Вячеславом Огрызко заявил: «Я, кстати, в «нулевые» годы написал о нем (Сорокине. – Ю.П.) книгу. Но критики мою работу неверно истолковали. Я вовсе не утверждал, что Сорокин – гений. Сорокин – это политический поэт, и только. Он, конечно, не классик, крупного поэта из него хотел сделать, кажется, бывший комсомольский вожак Тяжельников, благо они оба были из Челябинска. Но ему не хватило, что называется, дыхалки» (вот, оказывается, в чем секрет рождения крупного поэта – «дыхалка» покровителя. – Ю.П.) (Байгушев А. Глаза и уши партийной разведки. – Литературная Россия. – 2012. – № 16).

Видимо, сюжет с Сорокиным, как никакой другой, дает наилучшее представление о человеческих и творческих талантах Байгушева. Он, бессчетное количество раз называвший Сорокина гением, зная негативное отношение Огрызко к поэту, в беседе с Вячеславом Вячеславовичемвключает «заднюю скорость», ссылаясь на абстрактных критиков. Для освежения памяти Байгушева, для иллюстрации его исследовательского уровня и человеческой сущности приведу ударные места из статьи, куда вошли главные мысли книги о Сорокине.

Определяя масштаб личности и творчества поэта, Байгушев сравнивает его с Некрасовым, Блоком, Есениным, Маяковским, Горьким, Тютчевым, Василием Суриковым, Георгием Жуковым. «Скромняга» из «партийной разведки» называет Сорокина «наследником древнерусского пламенного «Слова», «великим русским поэтом», который «осуществил свое могучее восхождение на вершину русского Парнаса, где имя его сейчас стоит рядом с самыми выдающимися поэтами в русской истории» (Байгушев А. Могучее восхождение Валентина Сорокина. – День литературы. – 2006. – № 1).

Покорив Эльбрус славословия, упорный акын на этом не останавливается и начинает восхождение на Эверест. Перед тем, как прочитать следующие откровения Байгушева, выпейте Афобазол или что-нибудь покрепче: «чудо Господне», «знак Господний», «только у Сорокина душа всегда нараспашку, сердце звенит как колокол, а русские слова – струны, на которых играет Господь».

Невольно вспоминаются строки Маяковского: «Вы думаете, это бредит малярия?» Нет, это Александр Байгушев так восторженно выражает свое «прохладное» отношение к «политическому поэту», к «не классику».

«Русская партия внутри КПСС» (М., 2005) – самая скандально известная книга Байгушева. Михаил Лобанов одним из первых откликнулся на ее выход. Он назвал книгу «опусом», а самого Байгушева – «журналистом», «борзописцем», «соглашатаем», «человеком из породы мелкотравчатых», «потешным героем, который пытается войти в историю задним числом». Михаил Лобанов убедительно развенчивает различные мифы «партийного разведчика», начиная с главного, вынесенного в название книги. Его пропущу, ибо об этом уже писал, последний раз именно на примере Байгушева и Огрызко, главных трансляторов мифа о «русской партии» (www.rospisatel.ru/pavlov_ogryzko.htm).

Обратимся к байгушевской версии создания «Письма одиннадцати» (Огонек. – 1969. – № 36), о которой он говорит и в книге, и в статьях, и в интервью. Говорит, в частности, так: «Нами было организовано оперативное письмо одиннадцати крупнейших русских писателей в защиту «Молодой гвардии», и, преодолев цензуру (письмо это прошло-таки через ее стену – я для этого использовал все свои «права»), оно попало на страницы воскресного «Огонька» – прямо под очи Брежнева… Мы поработали над письмом основательно». Более того, «мы не жаловались, не вздыхали, не скулили, мы четко формулировали нашу программу и не боялись, что хуже «них», хуже какого-нибудь липового доктора наук из Отдела пропаганды Яковлева знаем свою историю».

Однако реальные авторы письма (М.Лобанов, О.Михайлов, В.Чалмаев, Н.Сергованцев, В Петелин) и те, кто изучал данный вопрос (В.Твардовская), фамилию Байгушева не называют вообще. Хорошо замаскировался «партийный разведчик».

И о дальнейшей судьбе письма Виктор Петелин рассказывает принципиально иначе: «Показали Никонову и Анатолию Иванову, которые тут же поехали в «Огонек» к Анатолию Софронову. И началась доработка нашего текста «Письма в редакцию» (Петелин В. Мой ХХ век: счастье быть самим собой. – М., 2009).

Доработанный в «Огоньке» вариант письма Петелин оценивает вновь не так, как Байгушев, вообще будто письма не читавший: «Письмо» было тоньше, глубже, не было грубого социологизма, которым напичкали «письмо» во время редактирования в «Огоньке»…».

И еще: мысль о Яковлеве не могла возникнуть у авторов «Письма одиннадцати» в принципе. У Байгушева произошел сущностный и хронологический сдвиг. «Американист» Яковлев «научные труды» об отечественной истории в то время еще не писал (его скандально известная статья «Против антиисторизма» появилась через 3 года). Свою же диссертацию он защитил по теме: «Политическая наука США и основные внешнеполитические доктрины американского империализма (критический анализ послевоенной политической литературы по проблемам войны, мира и международных отношений 1945–1966 гг.)».

Особенно любит Байгушев рассказывать истории о людях, которых уже нет в живых. Здравствующие современники могут опровергнуть его ложь, что уже сделали в разное время Михаил Лобанов, Станислав Куняев, Владимир Бушин, Владимир Бондаренко, Николай Кузин, Александр Казинцев, Александр Васин, Иван Шевцов, Сергей Куняев, Юрий Козлов и другие.

Из книги Байгушева о Сорокине приведу эпизод, достойный Бояна наших дней: «Мы поехали с главным редактором «Современника» Сорокиным и большой компанией во главе с тамадой Иваном Шевцовым (как же без него! раз его антисемитом объявили, мы ему громадный роман «пробили») в ресторан «Балчуг», где еще мои предки гуляли <…>. Там крепко напились и пели «Отмстим неразумным хазарам!». А когда вышли из ресторана на улицу, то нам всем было видение: златоглавый Кремль вдруг оторвался от земли и повис на белом облаке, как град Китеж. Несколько минут длилось это видение. Мы все попадали на колени – крестились».

Умный, ироничный Владимир Бушин так отреагировал на этот эпизод: «Какое величественное сочетание грандиозного патриотизма с потрясающим полоумием!.. Я позвонил Ивану Михайловичу Шевцову, прочитал ему этот текст и спросил, что он думает. Иван ответил: «Во-первых, град Китеж не вознесся на небеса, а наоборот – погрузился в озеро. Во-вторых, Володя, за всю свою долгую жизнь я никогда не был в ресторане «Балчуг» и даже не знаю, где он находится. В-третьих, какой там мой роман они «пробили»?» (Бушин В. Живые и мертвые классики. – URL: http://www.litmir.co/br/?b=108823&p=19).

Не менее оригинальные истории Байгушев сочиняет об усопших. Вот что он, например, рассказал о Дмитрии Лихачеве в беседе с Вячеславом Огрызко. Время действия – 70-е годы. Александр Иннокентьевич пишет: «Суслов в то время думал о том, что бы противопоставить Западу в идейной борьбе. Кто-то посоветовал ему поднять древнерусскую литературу. Лучше Лихачева, на взгляд Суслова, с этой задачей вряд ли кто мог бы справиться. Хотя у него были свои недостатки, и, в частности, связи с масонскими ложами. Одновременно Лихачев должен был помочь нам справиться с одной задачей.

В общем, после очередного собрания в обществе охраны памятников мы вышли с Лихачевым на Покровский бульвар и стали пить водку. Лихачев сразу понял, что я хочу, и тут же отрезал: мол, на партийную разведку работать не буду. Ну я объяснил ему, что никому не интересны академические дрязги, кто с кем спит. От него требовался добросовестный анализ ленинградской ситуации (за это я был уполномочен обещать ему получить, в частности, звание академика и Ленинскую премию)» (Байгушев А. Глаза и уши партийной разведки. – Литературная Россия. – 2012. – № 16).

Как известно, «поднимать древнерусскую литературу» Лихачев начал еще до великой войны, кандидатскую защитил в 41-м по «Новгородским летописным сводам XII века», а через 6 лет стал доктором наук. В 53-м году Лихачев уже член-корреспондент Академии наук СССР, в 1970-м – академик. Известные работы Лихачева перечислять не буду, но вот важнейшие премии назову: в 1952 году Лихачеву была присуждена Сталинская премия, в 1969 – Государственная премия СССР. Так что, жизнь Лихачева шла независимо от Суслова, и, тем более, от Байгушева. Интереснее другое: почему собеседник Байгушева Огрызко на эту ахинею никак не отреагировал?

Удивляет постоянная мировоззренческая смена вех у Байгушева, порождающая различные версии, и все не в пользу Александра Иннокеньевича. Так, в своей программной статье «О саддукействе и фарисействе» Байгушев утверждает, что слово «авангард» «сейчас самое модное слово». Но уже в XXI веке Байгушев вдруг – не знаю, под воздействием чего – заявляет: «внутри творческих союзов писателей <…> по-прежнему авангардизм табуирован, как зона для прокаженных» (Байгушев А. Блистательный эстетизм Бондаренко. // Бондаренко В. Трудно быть русским. – М., 2007). Александр Иннокентьевич, видимо, запамятовал, что писал ранее. К тому же он в очередной раз продемонстрировал свою профессиональную «компетентность»: байгушевская «табузона» наводит на мысль, что в XXI веке Александр Иннокентьевич вообще не открывал журналы и газеты, книги, учебники, монографии, диссертации, в которых тема авангарда – одна из самых популярных.

В той же статье «О саддукействе и фарисействе» Байгушев характеризует авангард как явление чужеродное, разрушительное по отношению к русской литературе, культуре, народу, стране. Вот только некоторые высказывания автора: «В основе своей авангардизм индивидуалистичен»; «Если он и поднимается до общенародных проблем, то сам народ у него тотчас превращается в «толпу», безликую массу, которой должны повелевать «вожди»; «Насилие в крови авангардизма»; «Вспомнить об идейной связи троцкизма и авангардизма сейчас для нас очень важно, чтобы не повторить ошибок прошлого, не поддаться манипулированию левой фразой и снова не оказаться в жестких объятиях тоталитаризма»; «бухаринский авангардизм породил такое явление, как «ждановщина».

Однако через годы Байгушев, не обладающий способностью самостоятельно мыслить, своеобразно препарировав мысли Проханова и Бондаренко, неожиданно открывает «вдохновенный благородный авангард» 20-х годов XX века и «авангард светоносных Юрия Кузнецова, Бродского, Проханова» (Байгушев А. Блистательный эстетизм Бондаренко. // Бондаренко В. Трудно быть русским. – М., 2007).

Помимо смены вех «восхищают» и резус-конфликтный ряд писателей, и новаторская терминология. О последней скажу очевидное: Бог – источник света, авангард же отрицает Христа.

 

                                                      Пиши по-русски

 

На десерт предлагаю языковые деликатесы от Байгушева. Его тексты производят впечатление, что их написал иностранец или русскоязычный человек с сильными отклонениями в психике. Поражает незнание как самых элементарных правил русского языка, так и значения многих слов. Из россыпи байгушевских шедевров я приведу несколько, но таких, которые в комментариях не нуждаются.

«Входя в конструкция «Живи опасно», я с удовольствием перечитал и портрет Юрия Кузнецова <…>; «Вслед за Львом Аннинским, не выстраивается в хвост ни Ганичеву с Распутиным, ни Гранину с Татьяной Толстой»; «Пить с Высоцким для Евтушенко было с удовольствием»; «Видимо, не мог забыв, как его сдали свои в Ленинграде»; «Оценки в литературной критике были вынужденно перекошены»; «Я помню Юрия Кузнецова не только в издательстве «Современник», где он от Вознесенского пришел <…>»; «Но по своим эстетическим идеалам оставшийся крайним индивидуалистом»; «Критик наклеивает ярлык и наблюдательно собирает под него свидетельства»; «Умел говорить эвфемизмами и иносказаниями»; «Почему же Юрия Кузнецова мы должны приглаживать?»; «Муссируется мнение, что литературный манифест «Живи опасно» – книга черносотенная в самом русском, самом благородном звучании этого слова»; «Превратили голубой экран в полную помойную яму, на которую сегодня только кретин не плюется»; «Умеют цитатами, как булавками, жонглировать»; «Дмитрий Быков с сионистской физиономией на обложке своей книги»; «Ах, Володя, Володя, ну как ты посмел подойти к нашему книжному, рыночному подиуму, сунув, как ребенок, наивно палец в рот, при всех ляпнуть, что ты тоже не хухры-мухры, нюхал собственным носом модернизм?».

 

                                                                         * * *

Итак, если суммировать сказанное, то в остатке получим: Байгушев – это голый король. Голый «партийный разведчик». Голый писатель. Голый критик. Человек без элементарных гуманитарных знаний, напрочь лишенный чувства русского языка. Байгушев не умеет логически мыслить, но умеет придумывать самые невероятные истории о себе и о других. В результате рождаются мифы, которые могут дезинформировать неподготовленного читателя.

Байгушев – человек без чести, без совести. Он – не просто политическая проститутка, не только хамелеон, но и воинствующий лакей, специализирующийся на политических доносах, грязных сплетнях...

Неудивительно, что Байгушев характеризуется современниками преимущественно так: «потрясающее слабоумие», «человек из породы мелкотравчатых», «мелких сексот», «провокатор», «закулисный человек» и т.д. и т.п.

Волну возмущений вызвал последний опус Байгушева «Гришка Отрепьев нашего времени». Владимир Бондаренко, первым откликнувшийся на сей текст, назвал его «мерзейшим политическим доносом» и дал справедливую оценку очередному «шедевру» «политического разведчика» (Бондаренко В. Доносы закулисного человека. – День Литературы. – 2016. – № 4). Бондаренко считает, что провокаторы Байгушев и Огрызко привносят хаос в русский стан. Вердикт критика таков: «Пора выкорчевывать».

Я, не менее Бондаренко возмущенный текстом Байгушева, все же думаю, что Александра Иннокентьевича нужно прежде всего пожалеть как несчастного человека, голого короля, банкрота. «Творения» Байгушева – пример того, как нельзя писать, ибо такое «творчество» – грех.