Константин КОЛУНОВ. «ГОЛУБКА ДРЯХЛАЯ МОЯ». Рассказ (письмо сотрудника полиции в «Литературную газету»)

            

Константин КОЛУНОВ

«ГОЛУБКА ДРЯХЛАЯ МОЯ»

Рассказ

(Письмо сотрудника полиции в «Литературную газету»)

 

«Стою на кассе в магазине «Виллбилл». Пропустил двух парней с одной бутылкой пива и «сникерсом». Пропустил грузина. Он сказал, что его маме срочно нужна дыня, она день как из Тбилиси и ей всё в Москве не нравится. И ему тоже Москва не нравится, хотя он живёт здесь уже четверть века. Начинал шабашником, теперь таксует и держит на рынке маленькое ателье. В ателье работает троюродная сестра с дочерью. Они могут мне дёшево, почти даром, укоротить джинсы, а жене из старой шубы сделать новую. Как они превращают старое в новое, я так и не узнал – подошло мое время выкладывать покупки на ленту. К тому же грузин, обещавший познакомить меня со своими сородичами-портнихами, расплатившись за дыню, быстро убежал, не договорив и не оставив никаких контактов.

Выложил молоко, сметану, торт, взялся было за пакет с луком и тут рядом появляется бабка. Одета бедно: платок, плащ советского кроя, из-под плаща виден край чёрной юбки, на ногах ботинки неопределённого цвета, ближе к бежевому.

– Как вы думаете, – спрашивает она, – а где очередь короче – здесь или к соседней кассе?                 

Я предлагаю ей встать передо мной.

– А как же вы? Не спешите?

– Да, – говорю, – не спешу, – и забираю продукты с ленты.

У бабки покупок немного: сушки и два пакета крупы. Товары лежат не в корзине, а в её личной сумке из черной плотной ткани. Продавщица знает эту покупательницу, и сама достаёт из её сумки невкусные продукты.

– С вас сто сорок семь рублей пятьдесят копеек, – говорит она после того, как выскакивает чек.

Наклейки (если собрать тридцать наклеек – дадут сковородку или кастрюлю, и одна наклейка равняется 199 рублям) бабуле не предлагают: она не поймёт, и сумма маловата, и вообще, какие акции, если человек с этим миром почти утратил связь и держится здесь только телесно, душой давно уже соединившись с Богом и его святыми.

– Простите, – робко мямлит старушка, – вы учли мою социальную карту? Мне же по ней положены скидки на некоторые продукты.

– Учли. Вот, смотрите, – кассир говорит быстро, но без нервов, – здесь в углу чека напечатано: «Скидка 3% по социальной карте».

– А я ведь не показывала вам социальную карту.

– Но вы приходите к нам, наверное, уже лет пять, я вас прекрасно помню и всегда делаю скидку.

– Спасибо, спасибо, извините, что задерживаю. И вы, молодой человек, извините, дай Бог вам здоровья.

В ответ я тоже поблагодарил, пожелал не болеть и опять стал перекладывать свои коробки, мешочки, упаковки из тележки на ленту.

– Чего так долго? – запыхтела жена, когда я, наконец, ввалился домой с двумя битком набитыми пакетами.

– Чего долго-то? Нормально! В пробке стоял.

– Дыхни.

– С ума сошла – я же за рулём, какой выпивать?!                

– Давай разгружайся быстрее. Надо ещё в мебельный съездить, на рынок за овощами, к Вике, и ребят от свекрови забрать.

 

Танька у меня зверь, работает старшей медсестрой в поликлинике, занимается детьми, домом, на даче пашет за троих, готовит классно, особенно гуляш и закрутки из баклажанов с помидорами, меня дрессирует по полной, ну и любит конечно. Ворчит, мучает, толкается, а когда пропорол ногу в гараже – неделю не отходила, всю больницу на уши поставила, завотделением каждый день лично на перевязках присутствовал. Потом дома выхаживала, кормила на убой, бинтовала, мази прикладывала, антибиотики колола, короче, больница после выписки продолжалась ещё месяц, вплоть до полного заживления. Разговаривает грубо, кто её не знает, думает, что хамит. Ничего подобного! Хамства я от неё за последние семнадцать лет ни разу не слышал – мат слышал, тряпкой по морде получал (за пьянку, сам виноват), но хамства не было. Другие бабы своего и козлом назовут, и дураком, и тварью, а моя только по имени ко мне обращается или, если доведу, может крикнуть: «Филин ты пучеглазый, ясно?!». Филин – птица нормальная, поэтому претензий к Тане не имею.

Вечером, когда легли, рассказал ей про бабку из магазина – зацепила старушка своей бедностью, вежливостью, как в глаза смотрела, как сдачу в старый кошелёк прятала, как пошла еле-еле. Танька – сердце золотое! – даже всплакнула и наругалась:

– Филин, что же ты её не подвёз, мясца не купил, творогом не угостил, конфетами? Удивительный вы народ, мужики: пожалеете, а сделать ничего не сделаете. Смотри, – предупредила она, – если ещё раз увидишь, во-первых, узнай, как зовут и где живет, во-вторых, купи ей что-нибудь… Хотя, нет, не покупай, она всё равно откажется, просто познакомься и спроси, как здоровье, может, с лекарствами надо помочь. Скажи, что у тебя жена – медсестра, понял?

Не понять мою Татьяну невозможно, за двадцать лет работы она привыкла объясняться с людьми и привыкла, что ей подчиняются. А как же по-другому: медик, мать троих детей и жена сотрудника полиции! Тут хочешь, не хочешь, а закалишься, иначе коллектив не будет уважать и в семье начнутся безобразия. Так-то!                              

                

О себе много не скажу – нельзя, но коротко поясню: основной моей обязанностью является огневая подготовка сотрудников полиции. Я обучаю правильному обращению с различными видами огнестрельного оружия, стрельбе в дневное и ночное время суток, по статичной линии, по движущимся целям, объясняю, как летит пуля, что такое выстрел, из чего состоит пистолет, автомат, какими они были раньше и какие появились недавно, ну, много всего говорю и показываю. Меня ценят, уважают, доходы соответствующие, есть возможность дополнительного заработка, например, работа с иностранцами, консультации частных охранных структур, имеющих лицензию на использование огнестрельного оружия, даже охотники ко мне обращаются и я, убедившись в наличии всех документов, никогда не отказываю. Это на службе. А дома я – муж и отец: хожу-езжу по магазинам, ремонт раз в три года делаю, детьми занимаюсь, соседей воспитываю, если быдлят. На даче только баня, шашлыки и что-нибудь подправить, починить, укрепить, наладить; земля – это не моё, к пахоте в любом виде отношения не имею, принцип!

Осень люблю – не жарко и солнца мало. Одеваюсь всегда легко, тёплой куртке предпочитаю хороший климат-контроль. Память профессиональная, то есть всё, что связано с работой и техникой, запоминаю на раз и потом не забываю, а в супермаркете без списка обойтись не могу. Татьяна пишет разборчиво и очень много. Если бы в «Виллбилле» не было таких больших тележек, то пришлось бы по два раза отовариваться и разгружаться.

Технологии сейчас другие, не как раньше. Например, набираешь яблок одного сорта, кладешь на весы, нажимаешь на кнопку и получаешь ценник с указанием стоимости, массы и названия продукта. Некоторые хитрят: возьмут сначала две-три морковины или тех же яблок, взвесят, а потом набьют пакет целиком и несут на кассу – вдруг кассир не заметит и не заставит перевешивать. Редко удаётся провернуть такую комбинацию, чаще всего аферисту приходится краснеть и платить полностью за весь пакет.

– Молодой человек, – эта была та самая бабушка, которой я уступил очередь недели три-четыре назад, – хочу вот купить картошки, а не пойму, как взвесить. Будьте любезны, подскажите.

Не стал я ей ничего объяснять, сам набрал, сам взвесил, добавил ещё в её корзинку творог, молоко, кусок телятины и пакет шоколадных конфет, пошёл на кассу, оплатил, отдал ей и предложил подвезти до дома…

Честное слово, так стыдно не было со школы. Там в туалете текла труба, я упал в лужу, сидел на уроках мокрым, ребята отпускали на мой счет шуточки и карикатуры рисовали с обидными подписями. Старушка, когда я переложил всю эту еду в её сумку, выпрямилась, лицо сделала строгое, даже подбородок у неё затрясся и начала меня отчитывать: «Вы, – говорит, – помогли мне. Но я просила только об одном, зачем эти продукты? Кому вы их купили? Вы считаете меня нищенкой?» – «Нет, – отвечаю, – не считаю». «Тогда, пожалуйста, заберите лишнее, оставьте картошку и вот пятьдесят четыре рубля, которые я должна вам за неё».

Люди смотрят, кассиры оглядываются, охранник улыбается – очень неприятно, очень обидно и даже глупо. Рассказал ситуацию Татьяне как есть. Она спокойно выслушала, достала лист бумаги, ручку, калькулятор и начала что-то подсчитывать. Я сидел рядом минут тридцать, молчал, ждал, пока она сама объяснит цифры и вынесет, говоря юридическим языком, вердикт.

– Вот что получается, – жена показала большую таблицу. – Средняя пенсия по Москве для неработающих пенсионеров составляет двенадцать тысяч рублей. Сразу делим эту сумму на три большие части. Первая часть – коммуналка, вторая часть – питание, третья часть – лекарства, хозтовары, одежда. Допустим, у неё двухкомнатная квартира, значит, квитанция со всеми вычетами ей придёт тысячи на три-четыре, если стоят счётчики. Добавим сюда электричество – рублей двести-триста. Телефоном она вряд ли пользуется. Воду тоже зря лить не будет. Холодильник наверняка отключён.

– Как так? – удивился я.

– Потом объясню. В общем, оставляем на коммуналку четыре тысячи. Это максимум, может быть меньше в два раза, если она ветеран, бывший узник, инвалид – там целая куча категорий.

Остается ещё восемь тысяч. Чем она питается? Картошка, гречка, пшёнка, перловка, то есть любые дешёвые крупы. Соль, сахар – их хватает надолго. Ну, купит она себе хлеба, масла растительного, молока. Раз в месяц – большую курицу, так только с одной курицы будешь неделю сыт.                  

Танька совершала переворот в моём сознании: «Одна курица в неделю – зачем тогда у нас морозилка под завязку набита мясом?».

– Добавь сюда сушки-баранки-печенье, самые дешёвые овощи, сезонные фрукты. На всё про всё – пять тысяч, не больше. Тысячу кладём на «книжку», две тысячи оставляем на лекарства, мыло, какую-нибудь кофточку или бельё.

Таня чуть призадумалась и продолжила:

– Раз она ходит, значит, особо не болеет. Максимум, купит валидол, анальгин, капотен от давления. Допустим, у неё горчит во рту – попросит аллахол… Лёш, да пенсионеры не так уж и плохо живут! Транспорт для них бесплатный, в поликлинике принимают по ОМС, «скорая» приезжает, в больницу кладут. А сколько благотворительных фондов и организаций, сколько просто желающих помочь. Я знаю, при каждой церкви есть волонтёры, которые ухаживают за одинокими и больными. А если она не одинока? А если комнату сдает или с ней заключен договор пожизненной ренты? Нет, пенсионером быть неплохо: сиди, телевизор смотри, гуляй в хорошую погоду, а денежки капают. Поэтому она тебя и шуганула: гордая и не нуждается.

– Ты же сама сказала, что надо её накормить.

– Ой, Лёш, ты меня не слушай, настроение было такое. Ляпнула с дуру, а ты уши развесил. Бог с ней с этой бабкой, тебе за младшей в школу пора.

– Ну да, – согласился я,– пора.

Оделся, взял ключи и поехал. Еду и так грустно мне, так противно. «Зачем же, – думаю, – мы тогда по сотне в месяц выкидываем, если жить можно на десять тысяч? И почему глаза у той старушки такие грустные? Почему её задела моя милостыня? Если бы она хорошо жила, то не постеснялась бы взять кусок мяса и пакет конфет. И плащ бы у неё был не такой затасканный. А то ходит по отделам и в пол смотрит. Почему? Да чтобы не видеть всего этого богатства, которое мы и за богатство-то не считаем. А как одеваемся, а где отдыхаем, а на чем ездим? И при этом думаем, как бы ещё заработать, чтобы ещё купить, да побольше, да подороже. Легко соглашаться с чужой бедностью и оправдывать свой достаток, мол-де, нам по-другому нельзя, а другим по-нашему жить не к чему. Эх, Танюха, зажрались мы и не хотим останавливаться. Да, не хотим…».                 

Ни с кем больше не советуясь, на свой, как говорится, страх и риск, решил я заняться этой бабулей. Пошел за ней и узнал, где она живет. В подъезд, конечно, не полез, а внизу у старух поинтересовался, дескать, не подскажите из какой квартиры такая-то женщина, с черной сумкой, в серой шапке, в коричневом плаще доперестроечного кроя? Потом в отделение пообщался с участковым. Юрка информацию собрал быстро. Оказалось, что зовут мою «знакомую» Виноградовой Ларисой Дмитриевной. Она коренная москвичка, родилась в 1932 году. Всю жизнь проработала в интернате для умственно отсталых детей в должности старшего воспитателя. Муж её умер десять лет назад, примерно тогда же единственный сын женился и уехал на «ПМЖ» в Болгарию и больше никогда не появлялся. Года три тому назад к ней стали наведываться уголовники, так называемые, черные риелторы. После второго визита Юрка провёл с ними беседу и Ларису Дмитриевну оставили в покое. Состояние здоровья у неё неплохое, характер замкнутый, домашних животных не держит, соседей не заливает, телевизор смотрит тихо.

– А как думаешь, не голодает, укладывается в пенсию? – поинтересовался я напоследок.

Юра подымил сигареткой, пошуршал бумагами, написал эсэмэску и сказал:

– Не голодает. Нормально живет. У неё льготы хорошие и волонтеры заглядывают.

– Из церкви?

– Нет, как раньше говорили, идейные. Смешно звучит, но ребята реально комсомольцы.

– И что они у неё делают?

– Лёш, не знаю. Несколько раз в год приходят, а что делают – не знаю, правда. Зачем тебе? Старушка понравилась?

Лицо, наверное, у меня стало такое, что Юрка тут же извинился, типа, шутканул неудачно, но и вопросы с моей стороны тоже очень странные.

– Ничего, – поясняю, – не странные. Встретился с ней в магазине, вижу, человек пожилой, каждая копейка на счету, хотел продуктами помочь, по квартире, если там какой ремонт или техника посыпалась, а она, считай, послала меня подальше и обиделась.

– Коренная москвичка послала?

– Не прямо, очень интеллигентно, но суть та же. Ладно, разберусь.

– Жене привет.                

«Разберусь» – моя фирменная присказка. Каждый раз, когда я попадаю в трудное положение, то для самоуспокоения я произношу эту мантру и ситуация проясняется.

С Ларисой Дмитриевной «разобраться» не получилось. Она меня запомнила и больше не подходила. Сделал ей денежный перевод, благо у меня были паспортные данные. Перевод вернули, сказали, клиент отказался забирать деньги. Подходил к двери, звонил, просил выслушать. Она один раз открыла, постояла пять минут, пока я мычал про гражданский долг, а потом попросила больше не беспокоить, так как она ни в чём не нуждается.

Да, Юрка похоже прав. Действительно, кто нуждается, тот не просит, а кто просит, тот не нуждается. И верно, что Бог всех помнит, всех знает, всех любит и никого не бросает на произвол судьбы. Молодой парень, а такой начитанный, знает людей, знает жизнь.

               

Через несколько лет мы переехали в другой район. Напоследок решил заглянуть к Ларисе Дмитриевне, просто убедиться, что с ней всё в порядке. Поднялся на четвёртый этаж, потоптался перед её дверью, собрался уходить, и вдруг дверь открылась. В коридоре света не было, свет был только в комнатах, но слабый, осенний.

– Лариса Дмитриевна, – громко позвал я хозяйку.

Тишина.

– Лариса Дмитриевна, почему у вас дверь открыта?

Молчание.

– Слушайте, я сотрудник полиции и не могу допустить, чтобы вас обворовали. Отзовитесь, пожалуйста.

Лариса Дмитриевна не отзывалась. Её не было в квартире. Как только я это понял, то сразу же пошёл к выходу. Задержала меня тоска. Знаете, такая тоска появляется в церкви, в больницах, на кладбище. Не простая она – тяжёлая, в ней есть страх, грусть, предчувствие, боль. Да и квартира располагала. Обои старые, потёртые, в некоторых местах через потёртости видны советские газеты: «Труд», «Правда», «Известия». Паркет стёрт до черноты. Дорожки, когда-то пёстрые, стали однотонными, похожими на половые тряпки, какими раньше в общественных местах мыли пол. В комнатах – спальне и гостиной – полинявшие ковры. Мебель стандартная, лак на корпусах и фасадах давным-давно полопался. В гостиной – диван, стол, кресло, два стула с высокими спинками и стенка, представлявшая из себя по большей части книжные полки и шкафы, забитые классикой и альбомами по искусству. На столе – клеёнчатая скатерть, на скатерти конфетница без конфет и несколько номеров «Метро».

В спальной комнате – панцирная кровать, заправленная тёмным покрывалом, горка подушек, сверху на подушках вязаные салфетки. Рядом с кроватью – журнальный столик. На нём очки, открытый «валидол» без одной таблетки, облупленный механический будильник «Слава». В углу гардероб очень грубой работы, зато не из «дсп», а деревянный. В другом углу телевизор «Sony» примерно девяносто пятого года выпуска. На кухне запомнилась эмалированная мойка – сплошная ржавчина, тюлевые занавески, потемневшие от времени, и складной обеденный стол. Под столом стояли табуретки, количество не отложилось. В туалете, в ванной и на кухне сантехнику не меняли лет тридцать, но трубы пластиковые. Окна, между прочим, тоже. Правильно, дом капитально ремонтировали и за работу с жильцов ничего не брали. Из какого-то крана (точно не назову из какого) капала вода. Признаков беспорядка, вызванного борьбой, нигде не было, ровно, как и не было признаков кражи. Да, самое главное, почему я ещё задержался – запах! Запах пустоты, одиночества, смерти. Такой запах я однажды почувствовал в музее и запомнил на всю жизнь. Так пахнет только там, где больше ничего не происходит.

Позвонил участковому Юрию Степановичу Колонкову на мобильный. Колонков сообщил мне о смерти гражданки Виноградовой Ларисы Дмитриевны, скончавшейся 22 октября 2015 года по причине остановки сердца.

После разговора с Юрием Степановичем (с Юркой, если без официоза) на ум пришла строка из стихотворения Пушкина, которая и стала заглавием моего письма-рассказа.

Письмо написал из желания оставить хоть какую-нибудь память о человеке. Пусть я не был с ним знаком, но от встречи остался след, возникли чувства и чувства потребовали выхода.

Кстати, обратил внимание, что в квартире было большое количество картин неизвестных мне художников. Позже из разговоров с соседями узнал, что Лариса Дмитриевна написала их сама ещё при жизни мужа. Узнал, что последние десять лет жизни она провела практически одна. Из её повседневных занятий соседям были известны немногие: готовила, убиралась, читала. В церковь не ходила, от панихиды отказалась, просила в завещании подвергнуть тело кремации, для чего оставила определенную денежную сумму. Где находится урна с прахом, выяснить не удалось.

Больше мне сказать нечего. И предыдущие страницы было бы неплохо сократить или, по крайней мере, придать им более официальный вид.

Р.S. Виноградова Л.Д. умерла ровно за неделю до нашего переезда, а дверь оставили открытой сотрудники ДЭЗа. Перед моим появлением они проводили осмотр квартиры для составления акта о состоянии жилого помещения, были вызваны срочно в офис и второпях забыли ключи. Ключи лежали на тумбочке в коридоре и на одном из колец болтался брелок «олимпийский мишка», такой же потертый и бесцветный, как и всё остальное вокруг».