Александр БАЛТИН 
Александр БАЛТИН
ПОКА ГОРОД НАХОДИЛСЯ В ЭКСТАЗЕ…
* * *
Россия. Поэзия. Смычка
Понятий – надёжная связь,
Связь огненно-яркого смысла –
Ни время не тронет, ни грязь.
Россия – поэзии космос.
На солнце сверкает река
Живая – не может быть косной,
Живые её берега.
Всё живо – трава, даже камни,
Поэзией всё прозвучит.
Услышишь то облако как ты?
Как сгусток умелых молитв.
Россия. Поэзия. Солнце.
И тройственность не разорвать.
И зло понапрасну смеётся –
Победы ему не видать.
СИМФОНИЯ КОНЕЙ
Конский топот… Слышишь, кони мчатся!
Мудрые – у Свифта – мне милей,
С ними обречён не повстречаться,
Нитку жизни для среди людей.
Жеребёнок так резвиться может,
Будто сущность бытия постиг.
Точно для него небесный Моцарт
Зазвучит, и мудрость ветхих книг.
Кони… Гроздья мускулов тугие,
И глаза, вбирающие мир.
Ах вы, кони, кони дорогие, –
До чего же он порой не мил.
Как вас били, бедные, хлестали,
Будто вы – игрушки для людей!
Точно злые люди отрицали
Преданность волшебную коней.
Проросли из вас кентавры – было
Это на античных берегах.
Двойственность изрядно погубила
Мыслей и людей. Ушли во прах.
Глянь-ка – деревянные лошадки
Карусели: малыши летят
Вновь по кругу – счастье без оглядки,
Ибо детство отрицает ад.
А симфония коней судьбы порою
Не слышна, совсем приглушена –
Всё равно даётся нам живою
И великолепною она.
ТИЛЬ
Я зеркалом вас отражу:
Попы – тупые от обжорства,
И скряги – тощие, как жуть,
И знать – исчадия притворства.
Я весел, пусть корявый мир,
И инквизиция жестока.
Я пытку знал, чей норов мил,
Попозже объясню насколько.
Я зеркало. Глядите, а?
Себя ужель не узнаёте?
Душа у многих не жива
За счёт чрезмерно жадной плоти.
И всё же песенку любви
Исполнить стоит, коли солнце
Играет – лучики лови.
Смеюсь я, раз оно смеётся.
* * *
Как там? Быть может, ждёшь меня,
Отец, коль так давно ты умер?
А я вхожу в дыханье сумерек,
Пройдя пределы жизни-дня.
Сколь видел, как его прошёл?
С тобой мы не договорили.
Мой путь был скучен и тяжёл,
И обстоятельства давили.
С тобою встреча – род мечты…
Мол, открываешь дверь и входишь.
Я спрашиваю: Это ты?
– Я! – улыбаешься, и топишь
В улыбке мой внезапный страх.
Смерть, может, из ряду иллюзий?
И ждёшь меня на небесах,
Пока я слух терзаю музе?
* * *
В царствие малышей
Нету тёмных страстей.
На площадке, где лихо закручены горки
Утром только один малышок с отцом.
Утро марта. И снег по краям прогорклый.
Малышок по винту синей горки слетел молодцом.
Он смеётся, по лесенке пёстрой карабкаясь,
И отец пожилой улыбается сыну в пандан.
И кому тополей-великанов не ясно из,
Что чудесно всё, даже бессолнечность вряд ли изъян.
Ибо в царствие малышей
Нет свинцовых страстей.
Вот малыш устаёт и, скатившись в последний раз с горки,
Тянет ручку отцу, и идут по большому двору.
И мои, как отца, размышленья не могут быть горьки
В эти миги, хотя и не знаю, куда попаду, как умру.
Ибо царствие малышей
Нежно соткано из лучей –
Золотистых, звенящих
И таких настоящих.
* * *
Больной теряет стыд. Ни до чего
Нет дела, кроме собственного тела.
Морщинистое, как в пыли чело,
Страх ум проел, а жизнь болезнь подъела.
И с человеком делают всё то,
Что если виделось, то лишь в кошмарах.
И молодых касается, и старых,
Коль каждый перед вечностью – никто.
* * *
Из корня общего растут
И облака, и человеки,
И реки, водный свой маршрут
Свершающие.
Даже реки.
Всеобщности мы этот ко-
рень увидать не можем, люди.
Любой из нас – как смесь в сосуде,
Ей до нектара далеко.
Кто видит, если я пишу
Один в квартире? Иль деревья?
На тополь снова погляжу,
Припомню после смех детей я.
Кто видит пишущего? Тот,
Кто надиктовывает строчки?
Иль – обольщенье одиночки
Сие?
А точка, как итог.
Но за итогом – новый путь,
И ко всеобщности движенье,
В законах коей скрыта суть
Духовного коловращенья.
* * *
Много бед в России, но одна
Из важнейших – не ценить людей.
И всегда сия беда-вина
Ела горло Родине моей.
Как нам уважительнее стать
К жизни-смерти каждого из нас?
И тогда реальным сможет стать –
О святой Руси великий сказ.
ЧИСЛА ЖИЗНИ
Числами пронизано пространство,
Воздух дышит ими и вода.
Ритмы их – то верное богатство,
Что нельзя растратить никогда.
Пифагора, ведавшего сущность
Чисел, стоит слушать, господа.
Не-успех, успех, событий кучность –
Числовая нам даёт среда.
Около реки всегда спокойно.
Золото воды легко течёт.
Разнотравье многоцветней вод.
Всё окрест гармонии достойно.
Числа! Корневая высота!
Сетью смыслов ум твой оплетённый,
Суммы их постигнет ли когда?
И глядишь на мир – заворожённый.
Знаки дней – ступени бытия.
Каждому пристало подниматься.
И иду со всеми вместе я,
Числа жизни зная, как богатство.
ОБСЕРВАТОРИЯ
Ночь – обсерватория для многих
Нежных и мечтательных двуногих.
Тема ночи радостна поэтам,
Чьё бессонье вспыхнет новым светом
Строчек, совершенных и певучих.
(Ибо ночь – хранилище созвучий.)
Ковш легко качается над бездной –
бесконечной, чёрной и помпезной.
Фонари тихонько отвечают
Ангелу, который ковш качает.
Самолёт летит, простор меняя,
Огоньками пёстрыми мигая.
Хвост павлиний – цветовой орнамент.
Запредельность ночи сердце манит.
(Библию сравнил с хвостом павлиньим
Некогда Эриугена мудрый.)
Небеса отсвечивают синим,
Рядом видишь отблеск изумрудный.
Ночь! Её круги и полукруги,
Лёгкие, пронзительные дуги!
Скрипки и прозрачные овалы!
И опалы звёзд, созвездий скалы.
Сложные мистические знаки,
Точно начертали Зодиаки.
Стекловидна звёздная водица –
Кто такой сумеет насладиться?
Ну а что небесный злак питает,
Тот, что в наши души прорастает?
Вечер сыпал горсти звёздной пыли.
Рыбками огни проспектов плыли.
Месяц золотит сейчас пространство,
Щедро раздаёт садам богатство.
По церквям старинным свет струится.
Улицы листает, как страницы.
Свет медовый нежно тронет скверы,
И кварталов небольшие шхеры.
Вон пруды – одной цепочки звенья.
Музыки – всем парком исполненье.
Серебром сквозит оркестрик струнный.
Вот блеснул пассаж особо трудный.
Как обсерватория богата!
Не спеша, картины постигай ты,
Чтоб душа очистилась и пела,
Чтобы счастьем бытия взрослела.
КОЕ-ЧТО О КОНЦЕ СВЕТА
Лето было или всё же нет?
Образы порой диктует бред.
Лезет на кафедру лобастый
Пустозвон и педант –
На кафедру докторскую променявший талант,
Лезет с мерзкой гримасой.
И кричит: – Я рассчитал всё!
В садах расчётов произрастает истина!
Я утверждаю – скоро свет затмится траурной полосой!
И лоснится лысина.
Другие – доктора и профессора –
Зашумели: – Как? Не верим! Быть этакого не может!
А оратор с кафедры возопил: – Ура!
Светопреставление чувствую кожей.
СМИ, до сенсаций жадные
Завыли, запричитали. И настали денёчки жаркие.
А поэт лежал на диване под бетоном депрессии
Дома.
Чётко знал – не нуждается мир окрестный в поэзии,
Вспоминал, что не набрать стихов для следующего тома.
По улицам тем временем шагали рядами стройными
Попы в облачениях, миллионеры с корзинами денег,
Интеллигенты – их участь всегда и всем быть недовольными,
Домохозяйки – эти от нечего делать.
Инженеры, давно забывшие, что такое зарплата,
Партийные лидеры – горлопанистые ребята,
Редакторы, оперные певицы, шоумены,
На машинах ехали бизнесмены,
Собиравшиеся скупить сокровища Ойкумены.
Все протестовали против открытия
Лобастого мудреца.
Не хотели, чтоб свет исчезал, кричали.
Звучали разные голоса.
Композиторы музыку сочиняли,
Бравурность которой опровергала возможность траурной полосы.
На башнях, на кирхах, на многих запястьях сверкали
Как-то по-новому весьма зловеще часы.
Но по утрам на сосудах травы выступали
Капельки зрелой росы.
А днём транспаранты люди несли, плакаты и флаги.
Не работали церкви, рестораны, магазины, конторы, банки.
Торговля по боку, не купишь элементарного: мыла, чернил, бумаги.
Ни помолиться, ни поменять валюту, ни скушать супа из жирной наваги.
Площади и проспекты патрулировали важные танки.
А поэт всё лежал на диване,
Видел строчки – они мерцали в тумане
Метафизическом,
Пока город заходился в экстазе мистическом,
До какого не было дела поэту,
Убеждённому, что никогда не исчезнет солнечный свет,
И не желающему мириться с тем, что лета более нет.