Андрей КОЗЫРЕВ. МЁД ОДИНА. Стихи

 

Андрей КОЗЫРЕВ

МЁД  ОДИНА

 

ДЕВЯНОСТЫЕ

Девяностые, девяностые –

Дни кровавые, ночи звёздные…

Грусть отцовская, боль привычная…

Это детство моё горемычное.

 

Трудно тянутся годы длинные,

И разбойные, и соловьиные…

В подворотнях – пули да выстрелы,

А над грязью всей – небо чистое.

 

Вот и я, мальчишка отчаянный,

Непричёсанный, неприкаянный.

На глазах детей – слёзы взрослые…

Девяностые, девяностые.

 

Дома маются, пьют да каются –

Водка горькая, желчь безлунная…

И во мне с тех пор кровью маются

Детство старое, старость юная…

 

Искупают с лихвой опричники

Смертью горькою жизни подлые…

И так тесно, так непривычно мне,

И так жарко и пусто под небом.

 

Жить без возраста, жить без времени –

Вот судьбина какая вздорная!

Выбрал Бог да родному племени –

Душу светлую, долю чёрную.

 

И не взрослые, и не дети мы –

Разве мало изведал скитаний я?

И столетьями, и столетьями –

Испытания, испытания…

 

Девяностые, девяностые –

Дни кровавые, ночи звёздные…

Кражи, драки – под солнцем яростным…

Это детство моё – старше старости.

 

* * *

Я листал, словно старый альбом,

Память, где на седых фотоснимках

Старый мир, старый сад, старый дом, –

Прошлый век с настоящим в обнимку.

 

Деды-дети, мальчишки, друзья,

Что глядят с фотографий бумажных, –

Позабыть вас, конечно, нельзя,

Помнить – трудно, и горько, и страшно...

 

Вы несли свою жизнь на весу,

Вы ушли, – хоть неспешно, но быстро.

Не для вас стонет птица в лесу,

Не для вас шелестят ночью листья.

 

И, застыв, словно в свой смертный час,

Перед камерой, в прошлой России,

Вы глядите с улыбкой на нас –

Дурачки, скоморохи, родные!

 

Не спасло вас... ничто не спасло:

Земли, сабли, рубли... всё пропало.

Вероятно, добро – это зло,

Что быть злом отчего-то устало.

 

Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.

Спите, прожитых лет не жалея.

Лёгок сон... а земля – тяжела.

Только жизнь может быть тяжелее.

 

*  *  *

Любой, кто засыпает, одинок.

Кто б ни был рядом, ты – в отдельном мире,

Но в той вселенной есть твой городок,

В нём – тот же дом и тот же мрак в квартире.

Бывает, погружаешься во мрак,

А в нём – всё лучше, чем при свете, видно:

Грязь, неуют, за домом – лай собак,

Что скалят зубы, злятся: им обидно

На пустоту, в которой тяжело…

Но за стеной спокойно дышит мама,

Сквозь стены слышишь ты её тепло

Всем существом, своею сутью самой.

Да, ты – дитя. Но, увлечённый тьмой,

Ты постигаешь холод жизни краткой,

Вперив глазёнки в тёмное трюмо

Напротив детской маленькой кроватки.

Там – то ли тень, а то ль твоё лицо,

А то ли кто-то третий, страшный, страшный,

Кто время сна жестоко сжал в кольцо…

Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.

…Страшилка это или анекдот,

Воспоминанье, ставшее лишь знаком?

При свете мир давно уже не тот…

Но в темноте он вечно одинаков.

Днём – жизнь, дела: не выйти за черту.

А ночью – тот же детский страх спасенья,

И тот же лай собак на пустоту,

И тот же Третий меж тобой и тенью,

 

И – сквозь пространство – мамино тепло…

 

МОСКВА

                     Третий Рим – гениальный юродивый –

                     Расправляет лохматые волосы…

                                                                  Илья Тюрин

Третий Рим, второй Ершалаим –

Сколько прозвищ мы тебе дарили?

Мы торгуем, строимся, горим –

Вечен ты в своей лукавой силе.

 

Над тщетой опальных наших дней,

Где мелькает злоба дня пустая,

Вновь Москва, как город-Назорей,

Волосы – дороги распускает –

 

Спутанные, в седине снегов,

Словно сеть, которой ловят небо…

Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,

Лоб Земли, сплетенье русских нервов.

 

С древности, с монголов, с Калиты

Ты сбирала землю по крупицам,

Чтоб смогли все русские мечты

О твоё величие разбиться.

 

Слобода за слободой росли,

Ни мороз, ни враг им не был страшен,

И тянулись к небу от земли

Пальцы красные кремлёвских башен…

 

Прирастая гордостью своей,

Строилась ты на крови и славе –

Каменными юбками церквей,

Медными волнами православья…

 

Из судеб нарублены рубли…

Полон мыслей о стране распятой

Лоб, таящий мозг всея Земли,

Словно площадь Красная, покатый.

 

Лобные места, кресты церквей,

Автотрассы, башни, дым и грохот…

Слился с правдой – общей и моей –

Этот злой, великий, тёмный город.

 

Третий Рим, огромен и суров, –

Сердце, кровь гонящее без цели,

Город звона, казней и крестов,

Город плясок, гульбищ и метелей…

 

В нём хранится, до поры таим,

Русский путь от смерти к воскресенью –

Третий Рим, второй Ершалаим,

Город – царь и город – наважденье.

 

НОВОЕ ПРОЧТЕНИЕ БЕРЁЗЫ

Где небо читает страницы мороза,

Где домик ветвями ветров оцеплён,

Саврасово выгнулась птица-берёза,

Мотает кудрями есенистый клён.

 

Кривая берёза, держащая цепко

Ветвями ветров небосвод голубой,

Змеёй изогнулась над куполом церкви,

Полёты грачей изогнулись змеёй.

 

И сквозь заменившие зрение слёзы

Мне явственно – до откровенья – видна

Изогнутость песни, судьбы и берёзы,

Грачиных полётов и изб кривизна.

 

Так небо нас, грешных, пытает в любови,

Так время пытается нас научить,

Как лекарь, достичь откровения крови,

Есенистым клёном на крыльях парить,

 

Качать кислород для планеты сквозь тело

И видеть, дыша чистым ямбом дождя,

Как небо курчавится пламенем белым,

Легко сквозь прозрачность берёзы пройдя!

 

И светится, реет, мерцает над нами

Сквозь все перёплеты страниц и чудес

Берёз заколдованных белое пламя

И чистое синее пламя небес…

 

Пусть ныне, вращаясь над временем слепо,

Надет на древесную ось небосвод, –

Но время наступит, когда даже небо

Берёзу и куст по-иному прочтёт!

 

ЧУДАК

                    Вспоминая Адия Кутилова…

Во мне живёт один чудак,

Его судьба – и смех и грех,

Хоть не понять его никак –

Он понимает всё и всех.

 

Смуглее кожи смех его,

И волосы лохматей снов.

Он создал всё из ничего –

И жизнь, и слёзы, и любовь!

 

Из туч и птиц – его костюм,

А шляпа – спелая луна.

Он – богосмех, он – смехошум,

Он – стихонеба глубина!

 

Чудак чудес, в очках и без,

В пальто из птиц, в венке из пчёл,

Он вырос ливнем из небес,

Сквозь небо до земли дошёл!

 

Он благороден, как ишак.

С поклажей грешных дел моих

Он шествует, и что ни шаг –

И стих, и грех, и грех, и стих!

 

Он состоит из ста цитат,

Он толмачом переведён

С наречья звёзд, что днём горят,

С наречья будущих времён!

 

Он стоязык, как сладкий сон,

Как обморок стиха без дна.

Смеётся лишь по-русски он,

А плачет – на наречье сна.

 

Пророк вселенской чепухи,

Поэт прекрасного вранья,

Он пишет все мои стихи,

А после – их читаю я!

 

Он – человек, он – челомиг,

Он пишет строчки моих книг,

Он в голове живёт моей

И делает меня сильней!

 

МАДРИГАЛ  БАЛЕРИНЕ

В ритме призрачного танцевальса,

Изменяясь, блистая, шутя,

По мирам и по сценам скитайся,

Беглый ангел, девчонка, дитя.

 

Ты танцуешь на сцене, как в храме,

В танцевейной лучистой пыли,

И пронизан тугими ветрами

Перекрёсток небес и земли.

 

Страшный суд твой и вечные муки –

В каждом жесте заломленных рук…

Ты одета в блестящие звуки.

Свет вбирает тебя, как паук.

 

Танцевальство твоё необъятно,

И клубится столбами в судьбе

Свет, сплочённый в движенья и пятна,

Над тобой, сквозь тебя и в тебе.

 

Ты безмерна в своём первозданстве,

И звучат на ином рубеже

Продолжение мысли в пространстве,

Продолжение тела в душе.

 

И, пространствуя, волею тёмной

Одевается в танец и звук

Образ жизни, смертельно огромной,

В каждом жесте заломленных рук.

 

ВДОХНОВЕНИЕ

…Оно приходит словно ниоткуда

И сразу всем становится для нас.

Оно – тревога, трепет, вера в чудо,

Доступное для наших душ и глаз.

И вот – ты пишешь, и бумаги груду

Ты переводишь за какой-то час.

 

И ты прямей становишься и выше –

Прямей дождя, сильнее муравья.

В твоей душе звучит всё тише, тише

Та мысль, что жизнь – не чья-то, а твоя.

И ты стихом – не кислородом – дышишь

На грани бытия и забытья.

 

И ты готов всю жизнь бродить по кругу,

Ища одну, но верную строку.

Петлёй сомкнётся круг – и нет ни друга,

Ни дома, ни удачи на веку.

Ты – рыцарь без удачи, без испуга,

Так радуйся, судьба! Merci beaucoup!

 

И вот уже грузнее стала поступь,

Ведь тяжесть мира – на плечах твоих.

Ты с губ сдираешь песню, как коросту,

Ты мал, как атом, и как мир, велик.

И всё на свете так легко и просто –

Кабак, вино, петля, предсмертный крик…

 

...Пиши, строчи, иди во тьму тропою,

Которую ты должен описать,

Любуйся, как и жизнью, и тобою

Жестокая играет благодать,

Ведь это – всё, что можно звать судьбою,

И это – всё, что счастьем можно звать!

 

В  ХРАМЕ

Храм, как колодец, тих и темён, –

Сосуд, воздетый над землёй

В простор, что страшен и огромен,

Где плещет тьма – живой водой.

И в сумрачном колодце нефа,

Где ходят волны полутьмы,

Мы черпаем любовь из неба –

Мы взяты у небес взаймы.

И тьма волнуется, как море,

Где раздробил себя Господь

На звёзды в сумрачном просторе,

Чтоб сумрак плоти побороть.

В Твоей тиши душе просторно.

Там глубину находит взгляд,

Там сквозь меня растёт упорно

Столетий тёмный вертоград.

 

А рядом – нищие, калеки,

Юродства неувядший цвет.

Осколок Божий в человеке

Сквозь плоть свой источает свет.

В неверном пламени огарков

Темнеют лица стариков,

Пророков, старцев, патриархов

Из ста колен, из тьмы веков.

Древнее Ноя, Авраама,

Древнее Авелевых стад –

Они от века люди храма,

Лишь ими град земной богат.

И, возносясь под самый купол,

Воздетых рук стоперстый куст,

Что Господа едва нащупал,

Пьёт полумрак всей сотней уст.

 

Но – выше дня и выше ночи

Безмолвствуешь над Нами Ты,

Ты – сумерек нетленный зодчий,

Пастух вселенской темноты.

Твой дух под куполом витает,

Превыше человечьих троп,

И вещий сумрак возлагает

Свои ладони мне на лоб.

 

Как тяжело Твоё прощенье,

Быть может, гнева тяжелей.

Но Ты – наш Царь, и Ты – Служенье,

Ты – кровь, Ты – плоть, и Ты – елей.

Ты – голубая вязь страницы,

Ты – тот псалом, что я пою.

Облек Ты ближе власяницы

И плоть мою, и суть мою.

 

Тебя я строю, словно птицы –

Гнездо. Стою в Твоем строю.

И в людях, не смотря на лица,

Твой ток вселенский узнаю.

 

Ты, не уставший с неба литься

В немой простор моей страницы –

Господь! Прими мольбу мою.

 

ГОРЬКИЙ МЁД

                  …Чтоб вековечно собирали пчёлы

                  Мёд Одина, хмельной и горький мёд.

                                                           Л.Мартынов

Мёд Одина, хмельной и горький мёд!

Тебя искали воины, пророки,

А находили – те, кто пишет строки,

В которых жизнь известна наперёд.

Мёд Одина! В нём – горький хмель высот,

В нём – город, рынок, улица, деревня,

В нём – правда, жгучая до воспаленья,

А кто его вкусил, – тот чужд вселенной,

И кто его простит! И кто поймёт!

 

Мёд Одина, хмельной и горький мёд!

 

…Всё дальше, дальше проникает взор

В земную плоть, в пороки и в пророков,

Он не боится сплетен и упрёков,

Всё – вопреки, и всё – наперекор!

И речь кривится, на губах дрожа,

И набухает в жилах кровь-тревога,

И горбится, пророчится душа,

Как чёрный ворон на плече у бога.

И в сердце потаённый скорпион

Яд мудрости неслышно источает,

И пусть душа пока ещё не чает,

В каких созвучьях отзовётся он!

 

Ведь я – не человек, а только взор,

Который Бог во тьму вещей простёр –

Всем вопреки, всему – наперекор!

 

Я обретаю сам в себе права

На слово, на пророчество и кару,

Но тотчас снисхожу из торжества

В глухую ночь немеркнущего дара.

Дар принесён! Постигни смерть и муку,

Чтоб ощутить, сам этому не рад,

Как небо, обернувшееся звуком,

Нам проникает в мышцы, в кровь, в талант;

Как, всей вселенною в ночи вспылив,

Господь течёт потоком метеорным

В ладони нищим, хитрым и упорным,

Кто понял непростой Его мотив.

 

Сквозь сумрак быта я звучу темней,

Чем в сердце индевеющая стужа.

И пустота, укрытая во мне,

Не принимает пустоты снаружи.

Чужую примеряя слепоту,

Я рифмой вижу лучше, чем глазами,

Ту музыку, что гибнет на лету

Сквозь пустоту, зовущуюся – нами.

И я, слагая строки про Него,

Жду в темноте имён, сродни могильной,

Когда бумага вспыхнет от того,

Что я пишу на тишине стерильной,

 

Ведь там, где замерзает тишина,

Стоит Господь, Дающий Имена.

 

И всё – наперекор, и всё – вперёд!

На сильных мира плавится порфира,

Когда они, законов правя свод,

Вычёркивают ангелов из мира.

Их вычеркни – и станешь сам нулём,

В который вписан мир, лишённый Бога.

Ты – ноль, вещей далёкий окоём,

В ночи ночей безвестная дорога.

 

А я – пишу, на раны сыплю соль…

Чернильница бездоннее колодца!

Я чувствую, как головная боль

Из одного виска в другой крадётся,

Дрожит рука, кружится голова,

И всё вокруг – смешно, грешно, нелепо…

На языке – слова, слова, слова,

А дальше – только небо, небо, небо…

 

Я не надеюсь, что меня спасут

Все те, кому я помогал на свете, –

Поэт – чудак, насмешник, божий шут,

И кто его поймёт! И кто ответит!

Я не ищу в сердцах людей сродства, –

Мёд Одина не знает кумовства.

Я только повторяю назубок

Слова мои простые – ВЕК, БЕГ, БОГ.

 

Поэт – лишь звук, звучащий мозг планеты,

И кто его поймёт! И кто ответит!

 

Минуют нас и слава, и напасти, –

Я сам в себе, не в них обрёл права.

Для нас – отрава, а для прочих – сласти,

От них грешно слабеет голова.

 

Да минут нас и слава, и напасти, –

Безвкусные и приторные сласти!

 

А я иду своею тропкой длинной

Среди всемирной звонкой чепухи

И собираю щебет воробьиный

В серебряные, звучные стихи.

Я собираю говорок базаров,

Весёлый треск вселенской суеты.

В нём – Слово, и Пророчество, и Кара,

И плеск ручья, и шорох пустоты.

Поговорим о том, с чем я знаком,

О том, что было ведомо немногим, –

О странном привкусе под языком.

О боли под лопаткой. И – о Боге.

 

Всегда чужой живым, всегда живой,

Я вписан в круг небес вниз головой.

 

И я пишу, – поймите, господа, –

Для тех, кто с небом не играет в прятки,

Кто тишину Последнего Суда

Услышит между строк, в сухом остатке.

Сдвигая облаков небесный фронт,

Я вижу мир, прозрачный и весёлый,

Где вечно собираем мы, как пчелы,

Мёд Одина, хмельной и горький мёд!

 

ВСЁ  О  ЖИЗНИ

                                Стихи без глаголов

Вежливая медленность маршруток

Злая неуклюжесть мерседесов

Страшная начитанность блондинок

Буйная фантазия старушек

Лёгкий поцелуй велосипеда

Сладострастье боли под лопаткой

Странная прическа рогоносца

Мягкость электрического стула

Честность государственной газеты

 

Бескорыстие свиньи-копилки

Аппетитность колбасы без мяса

Красота последних книг Донцовой

Виртуозность женщины-таксиста

Наглая застенчивость мигрантов

Вежливость мужчины с автоматом

 

Добрая улыбка педофила

Чуткая находчивость таможни

Скучная улыбчивость нудиста

Праздничный порядок на дорогах

Бешенство железной табуретки

Злобное предательство домкрата

 

Мудрое бесстрашье идиота

Сладкая наивность бюрократа

Ласковая нежность вышибалы

Громкое раскаянье садиста

Безупречность вкуса людоеда

Грация и шик Армагеддона

 

Блеск и нищета всего земного.