Анатолий БОГДАНОВИЧ. СОТВОРИТЕ МНЕ БОРЩА, ЗНОЙНОГО, ДУШИСТОГО… 75-летию со дня рождения. Стихи (вступительное слово Нины Решетняк)

 

ДОСТОЙНЫЙ СЫН РОССИИ

75-летию со дня рождения и 50-летию литературного пути Анатолия Богдановича

 

Полвека живёт в подмосковных Химках Анатолий Богданович –  известный российский современный поэт, член Московского отделения Союза писателей России, обладатель медали имени М.А. Шолохова «За гуманизм и служение России», лауреат  Первой национальной премии им. Е.Мухиной Паралимпийского комитета, премии им. Н.А. Островского, многих юбилейных и творческих наград.

Анатолий Александрович родился 27 июня 1941 года. Детские годы потомка кубанских казаков прошли в станице Отрадо-Ольгинской Гулькевичского района. Пытался поступить в Ленинградское военно-морское училище – не получилось по зрению. Окончил Новошахтинское горнопромышленное училище, но бездушные каменные подземелья не приносили радости. Помчался в Камышин к рыбакам. Затем Пензенское училище механизации сельского хозяйства и работа на целине трактористом.

И новая ветвь исканий, предтечи писательского труда: служба в армии в Подмосковье, работа корреспондентом дивизионной газеты «Всегда начеку», затем окружной газеты «На боевом посту», редактором отдела поэзии издательства «Советская Россия»…  Позади остались годы учёбы в педагогическом институте, совмещаемые с работой и творческими поездками по стране, выступления перед многочисленной аудиторией на полевых станах, в воинских частях, в школах, на заводах.

Кроме отдельных восемнадцати изданий поэтических сборников, Анатолий Богданович выпустил трёхтомник Избранных произведений (в третьем юбилейном для него томе впервые даны прозаические произведения с «россыпью» интересных фотографий из семейного альбома).

В первом томе опубликованы самые значимые на тот период произведения, включая стихотворения, четверостишия и поэму «Формула хлеба» об академике Павле Лукьяненко, известном селекционере, заработавшем России славу пшеничного колоса. Создавая гимн труженикам полей, патриотам российской земли, учёному-селекционеру, поэт обращается с открытым призывом гордиться тем, что мы живём и трудимся в России, что мы умеем создавать такие образцы в технике, науке, культуре, которые непревзойдённы и вызывают зависть иностранных государств.

На примере жизни Лукьяненко поэт подчёркивает национальные черты российского человека: своими достижениями возвеличить родину, полностью отдавать себя делу и добиться наивысших результатов. Не за награду, не за оплату, за славу державы лишать себя покоя, удобства, рисковать именем и здоровьем, дабы исполнить долг и пройти путь к намеченной цели.

Лукьяненко обходит отделение.

Ему звонят в контору

Из ЦК,

А у него сверхсрочно −

Опыление!..

Пантелеймоныч,

Мыслям нет границ!

И молодость твоя −

Всегда дерзание.

Из зарубежных

Шлют тебе столиц

Награды,

И − не перечислишь −

Звания.

Ты −

Академик Хлеба СССР,

Высокое

Пшеничное сиятельство!

А если проще −

Селекционер,

Что поле не сменял

На обстоятельства…

 

А ведь сколько было таких обстоятельств! Зима. Война. 1942 год. В блокадном Ленинграде «пишет где-то Савичева Таня свой страшно взрослый, горестный дневник». И далее поэтическими строчками, словно выстрелами:

В сугробах чёрных

Институт растений,

Хранят его

Обугленные стены

Коллекцию

Элитного зерна!

Пятнадцать тонн.

И те, кого уж нет,

Могли бы жить,

Конечно, припеваючи!

Но это были

Скромные товарищи −

Интеллигенты

Жесточайших лет.

Гордись сотрудниками,

Институт!

Работая

Под чумовыми пушками,

Они плевали кровью

И, опухшие,

У хлеба −

Хлеба не видали тут…

 

Гражданская позиция автора, патриотизм, глубочайшая любовь и уважение к труженикам земли передаются читателю, не оставляют его равнодушным. Именно поэтому поэма «Формула хлеба» всегда будет востребована современниками и будет переиздаваться, как и поэма «Золотые цепи атамана», как и «Соты» − умнейшие четверостишия, афористически, кратко, ёмко подающие авторскую мысль, которую бесполезно комментировать и продолжать дальнейшим стихосложением. Примечательно, что одно из этих четверостиший было избрано Паралимпийским комитетом в 2010 году для приветствия автором-инвалидом спортсменов перед соревнованиями в Москве:

Мишень какую б в жизни ни замыслил −

Нам право не дано на лишний выстрел.

Свой каждый день держите на прицеле −

В обойме семь патронов у недели.

 

А поэма «Золотые цепи атамана» воздает дань уважения и памяти последнему кошевому атаману Запорожской Сечи Петру Ивановичу Кальнишевскому. О нём почти отсутствуют сведения, и лишь только на Соловках, последнем пристанище Кальнишевского, куда не имел физической возможности добраться поэт, кое-какие факты были почерпнуты. Национальный колорит, историческая связь украинцев и русских, общие усилия в борьбе с нашествиями турок, абреков, история Запорожской Сечи, ставшей после её разгрома прародительницей российскому казачеству на Кубани, за Уралом и так далее − всё это точными строками дано в поэме, написанной в 2008-2009 годы. Создать фактически «из ничего» пропавшую страницу истории − это ли не подвиг автора, это ли не стремление обратить внимание читателя на наши корни, обогатиться историческими фактами и возгордиться своей родословной! 

Ещё вчера абрека

Гнал по степи казак,

Спасая от набега

Рубеж. Курень. Казан.

И вот пора настала

Казачество обречь,

Сечи как не бывало,

Да и была ли Сечь?

Те за Днепром пропали,

Тех приняла Кубань…

 

И ещё существенная деталь. Анатолий Богданович первым в отечественной литературе создал в поэме образ недюжинного атамана Кальнишевского. А в ноябре 2015 года Решением Украинской Православной Церкви Московского Патриархата Пётр Кальнишевский причислен к лику святых и канонизирован. Митрополиту Киевскому и всея Украины Онуфрию пришлось преодолеть множество разногласий и убедительно доказать, что это русский святой, ибо раньше все славяне были  православными. День чествования святого Петра Кальнишевского установлен 13 ноября.

Творчество Анатолия Богдановича – многолико, ориентировано на взрослого и ребёнка. Показательно в этом «Говорящее дупло» – книга замечательных сказок, их в отдельном издании 21 (!), которые в Химках радуют и воспитывают ребятишек дошкольных учреждений и начальных классов.  В авторском послании поэт скажет:

Читатель мой! Я в этой книге

Себя старался отыскать.

Мне строк душевные вериги

Не позволяли раскисать.

Поэзия не терпит барства –

Она скромна, она мудра.

И держится её богатство

На самом кончике пера.

 

Анатолий Александрович не помнит своего отца, погибшего на фронте, так как родился спустя пять дней после начала Великой Отечественной… Но у него был замечательный отчим, по воинскому служению с семьёй базировавшийся по многим гарнизонам страны. С детства проникся Анатолий уважением перед людьми ратного труда и ратного подвига.

                                                             Нина Решетняк

 

 

 

 

Анатолий БОГДАНОВИЧ

СОТВОРИТЕ МНЕ БОРЩА, ЗНОЙНОГО, ДУШИСТОГО…

 

РЕКВИЕМ

Хутора мои, хутора,

Как растерянные крестьяне,

Не скопив ни зла, ни добра,

Затерялись в степном бурьяне.

Будто лошади, трактора

Спотыкаясь, пропали где-то…

Хутора мои, хутора

То без хлеба, а то без света.

От заката и до утра

Лишь туманы бредут стадами.

Хутора мои, хутора –

Отпахали и отстрадали.

– Самогонка, что медсестра, –

Шепелявят ещё живые.

Хутора мои, хутора –

Хаты-мазанки нежилые.

А по улице всё ветра

Да снега, да дожди косые…

Хутора мои, хутора –

Дети брошенные России.

 

РАЗДУМЬЯ НАД «РОДНОЙ РЕЧЬЮ»

На обложке – средняя Россия,

Рожь… Дорога… Сосны в вышине…

И над ними медленное, синее

Небо, что в полях сияло мне.

И душа, волнуясь, не привыкнет

К этой литографии никак.

Словно я Некрасова впервые

Прочитал в отрывочных стихах.

От макухи на страницах пятна.

И хотя учились мы с трудом,

Было всё нам близко и понятно

На великом языке родном.

Годы шли… С вооруженья сняли

Старые учебники давно.

Слово «рожь» сегодня поясняют,

Будто и не русское оно.

Мелкий шрифт. Обочина страницы.

Так выносят с поля сорняки.

Только рожь жива, и за станицей

Колоколят снова колоски.

Убегают дети спозаранок

В светлую родительскую степь.

Кто из них от пышного бурьяна

Отличить не может скромный хлеб?

Нет таких. И не было, наверно.

Этот сеял в поле, тот косил.

То, что булки не растут на ветках,

Я ещё до школы уяснил.

Рожь шумит. Цепляется за стремя

И пронзает синеву веков,

Тонкая, похожая на стрелы,

Коими разила Русь врагов.

 

* * *

Камышом да осокой играючи,

В волнах мутных ныряет малёк…

Ах, ты, речка родного края,

Ты сквозь сердце течёшь моё!

Поклониться тебе из Московии

Я приду на останний денёк.

Как бы там про меня ни злословили –

Для меня нет других дорог.

Я умоюсь водою глинистой,

И травою в лугах захлебнусь.

Здесь курганы гудят под ливнями,

Вспоминая Олегову Русь.

А в курганах кольчуги да копья.

Ветер скифский ушёл в тишину.

И земли чернозёмной комья

Так подсвечивают вышину.

И страда здесь моя, и долюшка,

И как праздники – города…

Пью и пью свою жизнь до донышка

Полной мерой хмельного труда.

 

* * *

Люблю тебя, Россия:

Стожары на снегу,

Дожди твои косые

И росы на лугу.

И где б мы ни бродили,

Придётся умирать –

Мы просим нам могилы

На родине копать.

И знаю я, поверьте,

От наших первых дней

Мы любим Русь до смерти…

Но разве смерть сильней?

 

СЫЧ

Будто оклик из детства,

Будто горестный клич,

По дворам, по соседским

«Сыч, – доносится, – сыч!»

Кто-то вылез на крышу

И, махая кнутом,

Закричал: «Вижу! Вижу!

Не пускайте на дом!»

Сыч то ниже, то выше

В переулках порхал.

Наконец, выбрав крышу,

Сел и захохотал.

Дед с двустволкою вышел,

В небе свистнул свинец:

«Я в прицел ещё вижу,

Отлетался стервец».

Дед не верил в примету –

Но приметами жил…

За пожары к ответу

Он сыча приложил.

Тьма с небес опустилась

На дворы и сады.

Пламя будто взбесилось,

Заметая следы.

Луч рассвета неровно

Разрезал синеву.

Обгорелые брёвна

Жгли с шипеньем траву.

Дом стрелявшего будто

Охватила сирень…

Оглянулись под утро –

Сажи чёрная тень.

 

* * *

Оборвите телефоны –

Эта жизнь не для меня.

Закажу казачью форму,

Всё продам. Куплю коня.

По асфальтовой дороге,

Рассыпая стук подков,

Еду я на зависть многим,

Как один из казаков.

Чуб, как дым из-под кубанки,

И на поясе кинжал…

И смолкают перебранки,

Где бы я ни проезжал.

Возле церкви на пригорке

Ветер травы клонит ниц.

И ломая хлеба корки,

Я кормлю небесных птиц.

Он явился ниоткуда –

На груди и крест, и свет:

«Нам без лошади так худо!

Кто б пожертвовал? Ан, нет…»

Конь щипал траву поодаль

И, мотая головой,

Не хотел, видать, чтоб отдал

Я его под кнут чужой.

И смотрел священник в небо

На сиянье куполов…

Раскошелиться тут мне бы,

Но ведь я из казаков.

След оставил дождь вчерашний

И ушёл за поворот…

Любовался я, как пашет

Конь церковный огород.

 

* * *

На войну уходили казаки,

Набирая по горсти земли,

Насыпали курган и, казалось,

Тот курган до небес возвели.

Много воинов храбрых и сильных

Полегло в бесконечных боях.

А казачкам за синею синью

Часто грезился полк на конях.

Полк вернулся. Казаки по горсти

Вновь насыпали рядом земли.

Но, казалось, что холм на погосте

Выше был, чем представить могли.

На Кубани густыми ночами

В белых травах дымятся следы.

И от слёз, словно пепел, печальных

Те курганы, как камень, тверды.

 

ПШЕНИЦА

Ему приказали пшеницу поджечь:

– Отходим, и ты не копайся!.. –

Уже в трёх шагах чужеземная речь,

А спички ломаются в пальцах.

Коснулся лица налитой колосок

И мирной страдою повеял.

Но хрустнул истёртый пустой коробок,

Солдату напомнив про время.

Стучало в висках: «Не могу! Не могу!»

И мысли нахлынули разом:

«Отдать это полное поле врагу?

А как же, а как же с приказом?!»

Прорваться к отряду ещё бы успел, –

Он знал, где укрылись ребята,

Но сердцем крестьянина хлеб пожалел,

И щёлкнул затвор автомата.

Прицельный огонь полоснул по цепи

Идущих в атаку фашистов…

Прости, командир, он родился в степи

И в чувстве совсем не ошибся.

Оно было выше, чем страх и чем риск –

К земле неизбывное чувство.

Когда неожиданно выдохся диск,

Солдат на минуту очнулся.

И жадное пламя взметнулось над ним,

И выстрелом зной раскололся.

И чёрное солнце глядело сквозь дым,

Как падали молча колосья.

 

КОМАНДИР

Как чёрные деревья, взрывы

Вставали над горящей степью.

Под Вешенской у синь обрыва

Бойцы лежали редкой цепью.

Один на всех с махрой окурок,

Одна судьба стоит у среза.

И желваки на грязных скулах

Застыли, словно из железа.

А командир был некурящий.

И, вскинув руку с пистолетом,

Он прохрипел в огонь знобящий,

И цепь за ним шагнула следом…

Был беспощаден бой и гулок.

В живых лишь командир остался.

И горький докурил окурок,

Как будто с каждым попрощался.

 

КРАДЕНАЯ ЗЕМЛЯ

                             Фашистские оккупанты вывезли

                               в Германию несколько эшелонов

                                                Кубанского чернозёма.

Село будили властные приклады.

Овчарок лай. Свирепые пинки.

На станции седьмые сутки кряду

Людей шатали грузные мешки,

Их наполняли тут же, на перроне,

Кубанской тёплой тучною землёй.

А на неё, самой России кроме,

И права не имел никто другой.

Земля обратно сыпалась в прорехи,

Как будто не хотела уезжать.

Как будто знала, что на фермах рейха

В чужом краю придётся ей лежать.

Земля, земля! Кормилица! Родная!

Везли тебя в глухих товарняках.

На остановках пломбы проверяя,

Курили часовые впопыхах.

И каждый раз, принюхиваясь, молча

Стоя у вагонов, де земли.

Казалось им, могильной пахло ночью,

Как фронтовые русские поля.

Врагов ловили всюду наши пули,

И отпевали вьюга и мороз.

И где бы они землю ни копнули,

Вставали партизаны в полный рост.

Была в земле частица русской крови,

Был русский дух, разивший, как стрела.

И на неё, самой России кроме,

Прав не имела ни одна страна.

Земля в реестры заносилась, в списки,

На марки продавалась. Но она

В Германии останется российской

И прорастут в ней наши семена.

 

ЛЕБЕДЯТА

А горю нету, кажется, границы.

По всей Кубани – мёртвые поля,

Пустые к солнцу выставив глазницы,

Колодцы осыпаются, пыля.

Земля от мин в степи похолодела

И задохнулась от бензинных рос.

И молодое позабыла дело –

Рожать пшеницу в человечий рост.

Развеявшая запах каравая,

Хрипит трубой нетопленная печь.

И мы лежим как жерди на кровати,

С торчащими углами узких плеч.

Мать в чугунке толчёт траву устало,

Ещё не знаем мы, что лебеду…

Тот год богато выдался крестами

В кизиловом кладбищенском саду.

Всплеснулось пламя, хату разбудило

И в тёмной печке вспыхнуло, как мак:

– Попробуйте, сыночки, лебединых! –

Лепёшки нам протягивает мать.

Мы не жуём – глотаем их, а надо

Хотя бы чуть мгновение продлить.

И плачет мать – и рада, и не рада,

И Бога не перестаёт молить.

Себе толику отщипнёт, бывало,

И вовсе позабудет о еде…

Мать лебедятами нас называла,

Возросших на военной лебеде.

 

КУБАНКА

Под Ростовом шёл бой горячий,

Жали немцы со всех сторон.

И рубились полки казачьи

За родимый привольный Дон.

И отец – по станичному – Сашка,

Молодой и лихой казак:

Остроту его тонкой шашки

Испытал не однажды враг.

Был в атаке отец мой первым

И летел на коне во весь дух.

Он бы жил до сих пор, наверно,

Если б пулю не встретил вдруг.

Закачался в седле и: «Жалко, –

Прошептал, – не хватило сил.

Передайте, дружки кубанку –

Там на хуторе Толька… сын…»

Есть могила в широкой балке,

И над нею орлы парят.

Алым верхом твоей кубанки

Полыхает в степи заря.

 

СОСЕД

Живёт один в квартире коммунальной,

Не приобрёл ни званий, ни наград,

Лишь колокольный звон из дали-дальной

Порой вернёт на много лет назад.

Совсем седой, задумчивый священник,

Сложивший облачение и крест,

Служил он Богу – но не ради денег,

На хлеб насущный только бы наскресть.

Он прихожанам с гласного амвона

Читал депеши Совинформбюро,

И женщины снимали добровольно

С себя и золото, и серебро.

Звенели кольца, серьги-самоцветы,

И шелестели смятые рубли…

Никто расписок не просил за это,

А все несли, несли, несли.

Для Родины, окопами изрытой,

Встающей под прицельным арт-огнём

С великою народною молитвой –

Разбить врага и защитить свой дом.

Казалось, как солдаты на поверке,

Лицом к лицу со страшною бедой,

Угодники святые русской церкви

Сошлись под пятикрылою звездой.

Теперь легко в войне давать советы:

Там промахнулись, там не так дрались.

На полыхающий алтарь Победы

Мы, не колеблясь, положили жизнь.

Дома, как фотоснимки в рамках разных,

И в парке пахнет горькою травой.

Поздравил я соседа в светлый праздник,

И он кивнул в раздумье головой.

 

ДЕСАНТНИК

Церковь белая как свечка,

Купол пламенем горит.

Всё так близко. Всё так вечно.

И у входа инвалид.

Молодой и с виду крепкий,

Но в протезы прочно врос.

И мерцает в смятой кепке

Серебро солдатских слёз.

Из-под ворота рубашки,

Что нельзя не расстегнуть,

Потускневший клин тельняшки,

Будто вбит в худую грудь.

Жгут афганские тревоги,

Дыма крутятся столбы…

По небесной путь – дороге

Провожал он в ночь гробы.

Но однажды рухнул штабель,

Всё повергнув в темноту.

«Раздробило», – писарь в штабе

Под судьбой подвёл черту.

Приземлялись самолёты

И взлетали в свой черёд,

То с десантами пехоты,

То с гробами в небосвод.

Эти страшные посылки

Шли и летом, и зимой.

Он, простившись с другом в цинке,

На культях приполз домой.

Церковь белая, как свечка,

Купол пламенем горит.

Всё так близко. Всё так вечно.

И у входа инвалид.

Он стоит, собрав усилья,

А в глазах темно от гроз…

В кепку нищая Россия

Сыплет золото с берёз.

 

* * *

Небо синью озёрной играло

Вплоть до самых нахмуренных дней.

Сколько листьев бесследно пропало,

Сколько душ облетело с ветвей!

И моя, будто блик, золотая

Прошуршит и растает во мгле.

В мыслях время другое листая,

Прикасаемся к отчей земле.

И встаёт из тумана преданий,

Из-за леса приподнятых пик

Запорожец без лент и медалей,

Саблю вынув из ножен на миг.

Охраняя российские вёрсты

На лихом рубеже тишины,

Он служил не за царские звёзды –

За свободу степной стороны.

То весёлый, то с буйной печалью,

Рассекая, как даль, времена,

На гербе появился с пищалью,

Оседлавши бочонок вина.

Мне бы силу его и отвагу,

И товарищей верных в строю,

Что султану послали бумагу,

Где потешили удаль свою.

Нынче в атомной ярости дикой

Чья-то злая доносится речь.

Но за острой ракетною пикой –

Вся страна – Запорожская Сечь.

Не бывает нейтральной погоды

Даже в очень прозрачные дни…

А движенья души и природы

И у нас, и у предков одни.

 

ХЛЕБ – СОЛЬ

Ничто их в дружбе не рассорит.

И мы совсем не для красы

Гостей встречаем хлебом – солью,

Как зародилось на Руси.

Хлеб молодой. Он пахнет тмином.

Неисчислимо сколько лет

Он властелин над целым миром,

Подвластный человеку хлеб.

Струится в борозду пшеница…

Но не напрасно говорят,

Что пахари моей станицы

Её не сеют, а творят.

Они с природой в жёсткой схватке.

Вот снова всходы град побил…

Не верь, что хлеб бывает сладким, –

Всегда наш хлеб солёным был.

 

ПОЖЕЛАНИЕ

Дождя пожелайте полю –

Борозды заживут.

Неба прозрачного вволю –

Птицам, что в нём живут.

Движения тихим водам,

Сверху и под землёй.

Дыханья ровного всходам

Студной сухой зимой.

Огня пожелайте ночью

Каждому, кто в пути.

Будет дорога короче,

Легче вперёд идти.

Вставать пожелайте дивно

Солнцу из облаков.

А людям – чтить неразрывно

Родину и любовь.

 

МОНЕТА

Пантикапейскую монету

В степи плантажный поднял плуг…

Её в бригадном кабинете

Не выпускали мы из рук.

Был колос выбит на монете

В соседстве с матушкой-сохой.

 – А хлеб, наверное, бессмертен, –

Проговорил напарник мой.

История монет такая,

Что я подумал (грех каков!),

А вдруг решат у нас чеканить

На них портреты земляков?

И по большому белу свету

Монеты эти повезут.

Пускай поведают монеты,

В каком почёте сельский труд!

В просторах казакует ветер…

С находки не свожу я взгляд

И слышу ясно: на рассвете

Хлеба из прошлого шумят.

 

БОРЩ

Сотворите мне борща

Знойного, душистого,

Чтобы степь в себя вмещал

И ветра ершистые.

Чтоб суровою зимой

И в снега вихрастые

В каждой ложке расписной

Пело лето красное.

Чтобы с четырёх сторон

Травы жгли духмяные…

Борщ ласкали испокон

Ложки деревянные.

Их калили на песке,

Запахи вбирающем,

И студили в роднике,

Губы обжигающем.

На просторе, на большом

Солнца незакатного,

Пахнет по степи борщом

Из котла бригадного.

Остаётся борщ борщом,

Временем заправленный.

Ложка дедова ещё

Да костёр, да пламенный.

Гаснут искры стороной,

Падают на пахоту…

И котёл, как вороной

Конь в степи распахнутой.

 

* * *

Я так хочу – чтоб мне не спалось,

Чтоб рифмы мучили меня,

Чтоб хоть и трудно, но писалось,

Чтоб сердце было из огня.

Я так хочу – чтоб густо-густо

Росла пшеница на полях,

Чтоб осень чуточку и с грустью

У нас светилась бы в глазах.

Я так хочу – чтоб вы мечтали,

Чтоб жили долго старики,

Чтоб жёны пели и рожали,

Чтоб в счастье плыли казаки.