Влад ЧЕРЕМНЫХ 
Влад ЧЕРЕМНЫХ
У РЕКИ
Рассказ из цикла «Комплекс Иуды»
Начало июня. Широкая Река. Солнце катилось на закат за дальний лес. Вдоль края воды и по берегу стелются брёвна – сколько глаз видит. На брёвнах, под лучами заходящего солнца растянулись трое мальчишек: Колька Серёжка и Толик. Колька с Серёжкой закончили восьмой класс, а Толик только первый.
Посередине хрипел магнитофон “Весна”. Над брёвнами, над водой разносилось: “...мне говорят, она уборщица, а мне плевать, мне очень хочется...”.
Серёжка болтал босой ногой в ещё не прогретой речной воде. Колька лежал на бревне, подставив своё веснушчатое лицо солнцу.
Толик сидел на корточках у самой воды, отламывал кусочки коры, кидал их в воду и наблюдал, как их несёт течение.
Серёжке надоело молчать, да и поделиться хотелось:
- Вчера мать орёт: держи, держи дверь! Я в сенки выскочил... Мать там за ручку схватилась, двери держит... Всё думаю, п...ц. Батя нажрался и ломится. Я к двери, тоже за ручку-то схватился…
Колька, приоткрыв зажмуренные от солнца глаза, полюбопытствовал:
- И чо?
- Чо, чо! Ручка отвалилась... Смотрю на мать. Она держит ручку-то... и дрожит.
- Бил? – спросил Толик.
- Не-а. Вошёл, говорит: вы чо, с мужиком-то разе управитесь?
- Пьяный?
- Да я не понял... Говорит: пить дайте. Мать ему: бражки? А он: воды давай... Напился. Сидим мы, значит, на лавке в сенках, мать в проходе стоит... ручку в руках держит. Батя говорит: учиться Cерёга будешь, в девятый класс пойдёшь... Я чуть со скамейки не упал... Не, не пьяный он был... может чуток.
Колька молчал, щурился на солнце. Магнитофон хрипел. Серёжка, не дождавшись ответа, снова спросил у Кольки:
- Чо молчишь-то?
- Чо мать?
- Чо, чо... Плачет мать...
- А дальше чо?
- Батя за огород ушёл. Мать ему туда и поесть унесла... Я не дождался их, спать лёг.
Колька, помолчав, ответил:
- Я в город поеду. В авиационный техникум буду поступать.
- А чо мать?
- Она у меня самостоятельная.
Колька нажал на клавишу “стоп” и “перемотку” – ловил какую-то песню. Мимо ребят, кажется совсем рядом, плыл белоснежный двухпалубный теплоход. На верхней палубе по борту стояли пассажиры.
Толик вскочил на ноги и, пританцовывая, заорал частушку:
Пароход плывёт по Каме,
дым колечком стелется.
Баба едет без билета – на пи...
В это время с теплохода раздался протяжный гудок..., а после гудка над Камой разнёсся ехидный Толькин крик: «...надеец...оаа!!!».
На теплоходе услыхали частушку – хохочут, женщина кулаком грозит.
Толик проводил глазами корму удаляющегося речника:
- Ребят, пойдёмте завтра на рыбалку.
- На зорьке можно, – важно согласился Колька.
Серёжка встал на ноги, вытянул шею, оглядел простор – Река, беленькие бараки на высоком берегу и брёвна, брёвна.
- А слабо нырнуть под брёвна от мойки?
Колька повернулся на бок и посмотрел в сторону берега, туда, где их матери стирали бельё.
- На хрена?
- Судьбу испытать.
- Где выныривать-то?
- На удачу, до просвета.
- Кто дальше?
- Да.
Серёжка сплюнул в воду сквозь дырку от выбитого зуба. Толик наклонился над водой. Плевок, покачиваясь, скользнул вдоль брёвен, налетел вместе с волной, пущенной теплоходом, на чёрные кругляки и пропал. Бревенчатый панцирь со скрипом качнулся, приподняв и опустив мальчишек. Ветерок с реки трепал Толькину светлую рубашку.
- У-у... далеко.
Толик поднял голову и увидел, что по берегу, по тропинке, мимо могучих, старых тополей к белёному бараку шёл Иван Егорович – военрук из их школы, демобилизованный из СА капитан. В руках он нёс веточку сирени.
- Коль, Иван Егорович к вам идёт.
Колька и Серёжка посмотрели на берег.
- Мужик с понятием, – определил Серёжка.
- Заткись, Серый.
Колька легко встал с брёвен и, прыгая по круглякам, побежал к бараку наперерез Ивану Егоровичу. На высокий берег он влетел по ступенькам деревянной лестницы. Мальчишка и мужчина встретились у палисадника, на узкой тропинке, идущей мимо барака. Чуть дальше, на скамейке под зацветающей яблоней, коротали вечер три соседки из барака. В песочнице рядом играл мальчишка лет трёх. Соседки примолкли и понимающе переглянулись. Колька встал, засунув руки в карманы штанов и у него не было намерения отойти в сторону. Иван Егорович остановился в шаге от Кольки.
- Здравствуй Коля.
Колька, молча, стоял и спокойно смотрел в глаза военруку.
- Поговорим? – Иван Егорович кивком показал на стол и скамейки, стоящие перед барачными окнами – место доминошников.
Мальчишка и мужчина сели за стол друг перед другом. На столе между ними белела веточка сирени.
Иван Егорович заговорил:
- Я люблю твою маму, – он поскрёб рукой выбритую досиня щёку. Вздохнул. – Батю твоего Вера видно забыть не может... Да забывать-то не надо... и портрет пусть висит... Хороший видать мужик был. Что сейчас сделаешь... коль погиб на шахте...
Колька слушал сбивчивую речь Ивана Егоровича и не мог решить для себя, что делать: то ли за полено хвататься, то ли пожалеть его?
В это время распахнулась створка светящегося в летних сумерках окна, и раздался голос Веры – матери Кольки:
- Чего секретничаете, мужчины?
Колька и Иван Егорович оглянулись к бараку. В проёме окна стояла Вера.
Иван Егорович смущённо поздоровался:
- Здравствуй, Вера. Мы тут за жизнь говорим.
- Это хорошо... Сейчас, Иван Егорович, я выйду. Колька, давай, иди домой. Ужин на плите.
Вера навалилась на подоконник, оглядела вечернее небо, блестевшую под небом Реку, вздохнула, набрав в грудь свежий воздух, напоённый запахами молодого лета.
- Ах... хорошо, – закрыла окно и уже через мгновение вышла на крыльцо барака. – Иван Егорович, я готова.
Иван Егорович и Колька смотрели на Веру, привстав.
Иван Егорович первый опомнился, подошёл к Вере и вручил ей веточку сирени.
- Спасибо, – Вера подхватила Ивана Егоровича под руку, и они быстро пошли по тропинке в тень зацветающей акации. На ходу мать оглянулась на сына, – Коль, мы в кино, – смущённо улыбнулась и прижалась к плечу Ивана Егоровича. – Фильм-то какой будет, Ваня?
- “Подсолнухи”. Софи Лорен и Марчелло Мастрояни играют.
Мать и Иван Егорович скрылись в сумерках...
Послышался шорох. Из-за куста репейника показались Серёжка и Толик – один длинный, другой мелкий. Оба серьёзно смотрели на Кольку.
- Чо, зырите?
- Да вот... Давай маг послушаем, – виновато ответил Серёжка.
Пацаны уселись за столом, магнитофон поставили в центре. Серёжка нажал клавишу, и катушки начали крутиться. Раздался хрип Высоцкого: “...ой Вань, смотри какие клоуны...”. Колька нажал клавишу “стоп”... Тишина. Солнце почти скрылось за лесом, орали кузнечики, где-то плакала тальянка. Мальчишки молчали.
Огнями светился клуб. На площади, перед клубом толпился народ, спрашивали лишние билетики. На стене клуба светилась большая афиша: итальянский солдат, запорошенный снегом, и русская женщина. Над площадью лилась популярная в том году мелодия из Godfather.
У касс, что сбоку клуба, в тени молодой тополиной листвы стояла очередь. К очереди подошла компания: три парня и две девушки – они были навеселе. Два парня: Генка-Фантомас (наверно потому, что был лысым) и Федька-Бельмандо (никто не знал, почему так), расталкивая очередь, полезли к окошечку. Третий парень – Семён, остался с девушками. Девчонки повисли на нём, а он довольно наблюдал, как приятели добывают билеты. На Семёне была белоснежная майка, руки, плечи, грудь, даже шея были покрыты татуировками – он на днях вернулся из заключения и справлял вольную весну. Милиция, дежурившая у клуба, не видела происходящее.
Приятели Семёна выкинули из очереди паренька. Тот пытался возражать, но Федька-Бельмандо ударил его по лицу – не сильно, раскрытой рукой, но звук услышали все. Очередь замерла. Девушка, что была с пареньком, кинулась к хулигану, оттолкнула его и стала кричать:
- Гады, вы же гады!!!
Бельмандо очень этим поступком девушки развеселился:
- Ути, какая?! Пойдём с нами.
Он облапал девушку за талию и картинно, на потеху прижал к себе. Та ладонями изо всех сил упёрлась ему в подбородок, так, что щёки в сторону перекосились. Из очереди раздались возмущённые голоса.
В это время мимо очереди проходили Иван Егорович и Вера. Они невольно остановились. Иван Егорович шагнул к хулиганам. Вера только и успела крикнуть ему в след:
- Вань!
Иван Егорович в своём гражданском костюме выглядел угловато – тут же всё на нём стало ладно. Он по-военному крикнул:
- Отставить! – И тут же ударил Федьку под колено и оттолкнул. Фантомас, было, пошёл на него, но, наткнувшись на взгляд Ивана Егоровича, остановился, поглядывая на Семёна.
Семён плечами раздвинул своих девиц и, как бы намереваясь разобраться, заорал:
- Чё за фраер?! Мужик, я ж порву тебя щас.
Одна из девчонок – Тома, повисла сзади на его плечах.
- Сёмка, не надо, нельзя тебе.
Вторая – Любка, нерешительно отcтупила в тень. В толпе начали кричать: милицию надо звать!
Семён стал отталкивать Тому, а она повисла на нём, не пускает. А Семён орал напоказ:
- Пусти!.. Мужик, у тебя тёлка клёвая. Нам как раз третьей не хватает. Отдай!.. А?.. Отдай!
Иван Егорович стоял, широко расставив ноги, закрывая собой и Веру и всех людей.
Тома прижала Семёна к себе и быстро-быстро шептала ему и голос её такой ласковый, покорный, жаркий:
- Пойдём со мной. Нельзя тебе. Пойдём, пойдём.
Приятели Семёна стояли в нерешительности. Семён оттолкнул Томины руки, ещё пьяными глазами посмотрел на поселковых... а там чужие... мотнул головой и сквозь зубы приятелям:
- Айда... Бараны!
Компания медленно удалилась. Только майка Семёна ещё белела в глубине парка.
Над водой подымался туман, сквозь него пробивалось солнце. Слышен скрип уключин, но лодки пока не видно. Туман над масляным блеском воды клубился и тянул к себе. Что там?.. Скрип уключин всё громче.
Наконец показался силуэт лодки. На вёслах сидел Серёжка, Толик сидел на носу, а Колька с удочкой застыл на корме. Серёжка опустил вёсла в воду и, вытянув худую шею, смотрел на очертания берега. Вода слегка шумела, перекатываясь через вёсла. Серёжка прошептал:
- Cносит…
Колька, вытянув трубочкой напряжённые губы, следил за качающимся на воде поплавком. Тишина... Мальчишки смотрели на поплавок и ждали. Поплавок дёрнулся раз, другой и... нет его. Серёжка закричал шёпотом:
- Подсекай!..
Колька молниеносным движением – как выстрелил, дёрнул удилище чуть левее и кверху, потянул рыбу к борту. Серёжка бросил вёсла, схватил подсачник и прыгнул на корму к Кольке. Удилище согнулось вдвое, леска дрожит. Колька скоро мотал катушку и подтягивал рыбу.
Толик кинулся к ребятам и, не удержавшись, вывалился из лодки – только попа видна над бортом. Серёжка бросил подсачник в лодку, за шиворот схватил Толика и орёт Кольке:
- Держи рыбу-то! – А сам Тольку тащит.
Наконец, Толик весь мокрый и испуганный уселся в луже на дне лодка. Сидят мальчишки, и отдышаться не могут. Тем временем Колька рыбу вытащил – блестит рыба чешуёй, бьётся в сетке у Колькиных ног. Серёжка к рыбе, а Толик на него:
- Везуха, ребя... Щука!!!
А Колька в ответ:
- Щурёнок...
Послышался гудок в тумане. У берега зашумела крыльями испуганная цапля и пошла, пошла всё выше сквозь туман в небо. У берега виден старый речной трамвайчик. Он как будто плыл на белом облаке.
Салон трамвайчика. На старых сдвинутых диванах лежали Семён и Тома. Тома спала, прижавшись щекой к груди Семёна – её розовые губы приоткрылись. Семён не спал, он покусывал спичку и смотрел в окно, в которое был виден кусок голубого неба. Надоело. Семён выплюнул спичку и встал – сон закончился. В квадрате окна Тома увидела его плечистый силуэт. Семён смотрел в окно.
- Праздник хочу! – сказал он и обернулся к Томе.
Та сидела на диване, стыдливо прикрываясь ситцевым платьицем. Ей что-то хотелось сказать, но сказала только:
- Не смотри.
Семён отвернулся. Тома подошла к нему, прижалась. Они смотрели в окно, в синь Реки. Там, далеко забелел теплоход.
Солнце уже осветило палубу белоснежного лайнера, а вокруг ещё клубился туман. На плетёных креслах сидели две учительницы русского языка и литературы: Александра Ивановна – грузная дама преклонных лет в белой панаме, и Виктория Андреевна – тонкая, молодая, в поднятых на лоб солнцезащитных очках – учителя встречали утро на Реке. Беседа их текла о школе, и не убежать им было, не забыть это даже здесь.
- Столько сил приходится тратить на совершенно не развитых детей. Рассказываю о Блоке, а иные ещё читают по слогам... Просто руки опускаются, – с досадой говорила Виктория Андреевна. – Не читают, не читают и не хотят, и это у нас в Ленинграде, а что тут? – Виктория Андреевна кидает взгляд на стоящие на берегу избы.
- Терпенье... терпенье, Викочка. И тогда вы услышите, как эти ребятки... когда-нибудь, смогут рассказать вам, как жаль им Петю Ростова.
Виктория Андреевна потянулась в кресле, раскинула руки.
- М...м. А пока я вижу пустые глаза. Да и зачем им всё это?
Александра Ивановна как-то жарко посмотрела на молодую спутницу и с придыхом стала говорить:
- Викочка... ведь и блестящие глазёнки тоже видите. Пусть их родители заняты простым трудом и, вероятно, этим ребятишкам тоже не понадобится красноречие. Но... дайте им способность назвать то, что они полюбят.
Александра Ивановна встала с кресла и подошла к борту. Мимо плыли луга, в тумане виднелись спины пасущихся лошадей, а на взгорке среди берёз глядели на Реку оконцами деревенские избы. Александра Ивановна продолжила с каким-то даже звоном в голосе:
- В эти места нас в 42-м из Ленинграда эвакуировали... Помню, поселковые учителя на уроки ко мне приходили... говорить учились. Ребятишкам задавала учить стихи наизусть – Пушкина, Некрасова, Никитина... Как сейчас слышу голоса тех детишек, когда они у доски рассказывали наизусть... Посмотрите, посмотрите, Викочка... – туман, берёзы, луга, лошади. А, за туманом, словно детский голос несмело отвечает у доски... – Александра Ивановна стала читать дивные стихи Никитина, те, что с ребятишками в Войну здесь учила:
Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
от зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш.
Тишь – безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом, –
на лицо тебе вдруг
с листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися...
В тумане плыла лодка. На вёслах сидели Колька и Серёжка, Толик сидел на носу. На коленях он держал магнитофон. Сквозь скрип уключин слышался хрип: ...хотели кока, а съели Кука... Ребята дружно гребли к лодочной пристани – мимо брёвен, покрывающих реку до самого берега, мимо навсегда причаленного старого речного трамвайчика.
Семён в это время стоял коленями на досках причала и обеими руками хлестал на себя воду. Тома стояла рядом, навалясь на деревянные перила.
- Сём, а хорошо было?
- Хорошо, хорошо.
Он закончил плескаться, поднялся и обнял Тому... Как она была счастлива.
На берег спустилась вчерашняя компания: Федька-Бельмандо, Фантомас и Любка.
Тома рывком стыдливо одёрнула подол. Семён процедил:
- Нарисовались.
Компания подходила к пристани.
Любка, весело обхватив под руки своих кавалеров, издали визгливо прокричала Семёну с Томой:
- Ну, как, хорошо ль выспались?
- А тебе, Любка, наверно спать-то не дали... довольнёхонька, – сказал Семён и сплюнул в прибрежную траву.
Лодка с пацанами выплыла из-за речного трамвайчика и скользнула к причалу.
Компания услышала хрип Высоцкого и бренчание гитары. Все посмотрели на приближающуюся лодку.
- О, артисты приехали. Щас будет праздник... А? Весело будет, соколики? – Cкребанул Семён по приятелям.
Лодка подплыла к причалу. Толик выскочил на доски и привычно начал чалиться. Серёжка с Колькой достали вёсла и выбрались вслед за Толиком на причал и пошли по гладким, промытым доскам. А магнитофон хрипел, надрывался.
- Чо за шкеты? – спросил Семён.
Фантомас доложил:
- Длинный – Серёжка, сын бригадира на лесопилке. Мелкий – учителки сын... А тот, что с балалайкой, сын той тёлки.
- Какой это?
- Да которую ты вчерась у клуба мне на помощь у мужика просил! – визгнула Любка.
- Просил... я?!. А-а...а.
Семён вспомнил вчерашний конфуз, и ему стало так пусто, словно карты в колоде не досчитался.
Мальчишки, тем временем, выходили на берег.
Семён крикнул им:
- Гребите сюда, пескарики.
Толик, уже было изготовился бежать, и прошептал:
- Рвать надо.
Серёжке с Колькой как-то западло стало убегать – мелкий что, а они встали и вёсла положили на землю. Да и поздно уже было – Семён с компанией подошли близко к их стороне пирса.
Семён со своими подошёл к ребятам и, не спрашивая, взял из Колькиных рук “Весну”. А Высоцкий хрипел, надрывается...
- Чо это у тебя за аппарат? – спросил Семён, рассматривая клавиши.
Бельмандо, наклоняясь через плечо Семёна, заметил:
- И записи хорошие.
Приятели Семёна обступили ребят, рассматривали магнитофон. Семён нажал клавишу, катушки остановились, и Высоцкий замолк.
- О... концерт окончен, – сказал Семён с наигранным удивлением. Он нажал ещё на клавишу и катушки начали быстро перематывать плёнку.
- Не то жмёшь. Вон воспроизведение – встрял Бельмандо и потянулся рукой нажать на другую клавишу. Семён отбросил его руку.
- Не лапай. Знаю.
Семён нажал наугад ещё клавишу, катушки заскрипели и встали.
Серёжка не вытерпел – он так берёг всегда магнитофон:
- Не то жмёшь. Сначала стоп, потом воспроизведение.
Семён посмотрел Серёжке в глаза – так зэки смотрят, заценивают.
- ...Знаю.
Семён снова нажал наугад клавишу. Лента потянулась, магнитофон прохрипел: “...жираф большой, ему видней...”
- О, наш чувак.
Семён вернул магнитофон Кольке.
- А ты чо, пацан, молчишь?.. Боишься меня, чо ли?
Колька молча стоял, он действительно стушевался.
- А папанька-то твой смелее будет.
Семён обернулся к приятелям:
- Обосрались вчера у клуба-то.
Тут Любка вставила:
- Да не отец он ему. Хахаль это ёйный.
Тома, стоявшая до сих пор чуть на отдалении, стремительно шагнула к компании.
- Ну, чо с малолетками связались.
Семён одёрнул её:
- Не мельтеши!
- Надо было сильнее попросить мужика-то. Она б и нам дала. Ха, ха, ха, – посмеиваясь, выдавил Фантомас.
Семён, выпятив нижнюю челюсть, рявкнул:
- Так чо не просили-то?!. Мне чо ли надо... Смелые.
Обернулся к Кольке.
- Вот так, пескарик... Не уследил ты за мамкой. Чужой мужик её порет.
Что-то скребануло по глазам Семёна – глаза молодого зверя упёрлись ему в глаза.
- Пошёл... Ха... ха... ха!
Приятели Семёна тоже смеялись. Семён пятернёй ткнул в лицо Кольке. Голова мальчишки откинулась назад. Колька сделал шаг назад, развернулся вокруг себя и с разворота хрясь магнитофоном Семёну по зубам. Высоцкий хрюкнул и замолк.
Тишина. Страх в глазах окружающих. Разбитый в кровь рот Семёна.
Толик попятился и рванул к баракам.
Семён, не обращая внимания на разбитые зубы, не сплёвывая, шагнул на Кольку и ударил снизу, без замаха. Колька-живчик прикрылся тем же магнитофоном... Били друг друга всем: кулаками, ногами, головой, локтями, коленями, рвали друг друга зубами.
Окружающие застыли...
Над Рекой разливалась популярная в том году мелодия: тема любви из Godfather.
Александра Ивановна и Виктория Андреевна стояли в это время у борта теплохода. Мимо тянулся высокий берег, бараки среди могучих тополей и акаций. Они обратили внимание на мальчишку, бегущего по тропинке к баракам – мальчишка что-то отчаянно кричал. Женщины не слышали – над палубой и над рекой разносилась мелодия любви.
Александра Ивановна приложила ладонь к уху, пыталась услышать.
- Мне кажется, что-то случилось... Викочка, где ваш бинокль?
Виктория Андреевна поднесла бинокль к глазам и посмотрела на берег.
- Боже, они же убивают...
Александра Ивановна выхватила бинокль у Вики.
Семён и Колька с разбитыми в кровь лицами иступлённо наносили удары друг другу уже стоя на коленях. А мелодия любви рвала простор.
На палубе уже собрались пассажиры. Никто не комментировал, даже женщины не ахали – просто не могли.
Александра Ивановна закричала. Она ни разу за свою жизнь не кричала, даже и не знала, как это можно кричать. Её тихий, глубокий, обычно с придыхом голос взорвался:
- Остановиться!.. Капитан!!! Вика, бегите в рубку, вы быстрее. Скорее!!!
Виктория Андреевна уже бежала по лестнице, идущей на третью палубу к рубке, а в рубке уже всё видел дежурный. Он тянул за ручку и давал гудки.
Семён и Колька стояли на коленях друг перед другом, опираясь руками о землю. Стук их сердец и хрип надсадного дыхания слышали все, стоящие в это время на берегу. Молчали.
Колька поднял разбитое лицо и сказал Семёну:
- На брёвна пошли.
Семён не ответил, глазами спросил.
- Нырять будем. Кто выплывет... тот и останется.
Парни, опираясь руками, поднялись и, пошатываясь, пошли на брёвна. Встали на краю. Мимо проходил теплоход. Мелодию любви рвали гудки – один, второй, третий, четвёртый...
Пацаны, свидетели драки, боялись подойти. Тома билась на берегу, её держала Любка.
Не успевал Иван Егорович. Он бежал в одних чёрных, сатиновых трусах и сапогах по тропинке вдоль бараков и понимал – не успевает. Он бежал, не остерегаясь упасть, несся к берегу, к мойке, летел по росистому склону к брёвнам.
Семён и Колька стояли на краю мойки: зататуированный крепыш в разодранной майке и худой подросток.
Семён прошипел разбитыми губами:
- Назад не выплывать?
- Да.
Иван Егорович орал, подбегая к брёвнам:
- Стоять!!!
Парни прыгнули в чёрную дыру между брёвнами вместе.
Серёжка кинулся на брёвна первым. Он прыгал по вёртким брёвнам, пытался раздвигать их ногами.
Иван Егорович влетел на брёвна и с разбегу поскользнулся – больно и обидно. Стоя на коленках, через боль он смотрел на древесный панцирь, покрывающий реку – где щель? Иван Егорович подобрался к еле заметной прогалине и упёрся ногами и руками в скользкие бревна под собой – раздвинуть не получилось. Он вскочил и прыгнул чуть дальше.
- Где?.. Где же? Где?!
Колька плыл, изгибаясь всем телом. Он видел просвет справа, видел руки. Но Колька плыл дальше. Там лучи солнца в воде. Солнце впереди.
Тома стояла на коленях у дыры и выла. Приятели Семёна прыгали по брёвнам, пытались их раздвигать. Наконец, из воды, в квадрате мойки вырвался Семён. Он хватался руками за брёвна, пытался вылезти. Руки скользили. Он хватался снова и снова – жить хотелось. Тома бросилась к нему, схватила за майку, за плечи и с каким-то бабьим стоном потянула Семёна на себя. Они выползали на брёвна вместе, а потом она целовала, целовала, целовала его.
Солнце совсем рядом, рукой можно схватить его лучи. Колька рванулся из последних сил. Вот уже плещет вода, небо – вот оно. Сильные руки подхватили Кольку. Воздух. Всё, живой.
Иван Егорович и Колька сидели на краю прогалины, болтали ногами в воде. Сапоги Ивана Егоровича, развалясь голенищами, стояли рядом. С другой стороны на корточках сидели Серёжка и Толик.
Иван Егорович, потирал ушибленное колено и удивлённо смотрел на Кольку.
- Долго жить будешь.
- Мать-то знает?
- Как не то?
- Тот-то как?
Толька встал на ноги, посмотрел на Семена с Томой.
- Вон он... Живой.
- Чо схватились-то? – спросил Кольку Иван Егорович.
- ...Ты мать обижать не будешь?
- Ты чо, Коль?
- Женитесь... я препятствовать не буду.
- Коль, будешь Иванычем?
- Так я и так Иваныч.
- Ну, ещё раз.
- Не... По второму разу нельзя.
А в это время, на берегу у брёвен стояла Вера. Ветерок с реки слегка колыхал её растрёпанные волосы. Глаза тревожные. Она смотрела на своих мужчин, на Реку.
Гудки теплохода заставили Веру вздрогнуть.
Белый, огромный теплоход катился по огромной Реке в бесконечную синь...
Кольку призвали в армию в 79-м с третьего курса авиационного техникума.
Он навсегда запомнил тот день, когда давал присягу.
Осенним утром, на плацу стоял полк ВДВ – поротно. Форма песочного цвета, панамы, ботинки, треугольники тельняшек.
Колька стоял перед строем у знамени, держал в руках раскрытую папку с текстом Военной Присяги. Рядом с ним стояли командир полка, офицеры – эту фотку он послал тогда матери.
Были минуты в жизни Николая, когда он шептал слова взятой тогда присяги, иногда не шептал, а стонал.
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников...
Он навсегда запомнил тот Ферганский плац – старые пирамидальные тополя, дальше синие горы.
В горячем беспамятстве, на самом краю, и пустыми ночами Николай слышал хрип тысяч надорванных глоток, стук тысяч рвущихся сердец, топот тысяч бегущих ног.
…Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству…
Его товарищи стояли поротно – молодые, загорелые, строгие. Ровные ряды и шеренги – элита.
…Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами...
- Братцы, где вы?! – иногда, просыпаясь в поту, шептал он.
...Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа".