Андрей КОЗЫРЕВ 
Андрей КОЗЫРЕВ
ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ
ЗОЛОТОЙ ПЕСОК
Мне вверен труд, пока не грянет срок, –
Я промываю время, как песок,
Просеиваю в строчках прах веков,
Взметнувшийся из-под чужих подков,
Ищу, свищу, взыскую, ворожу
И золотой осадок нахожу.
В нём быль хрустит, как золотая пыль –
Погоня, плен, серебряный ковыль,
Хазарский свист, столетий звездопад
И облаков кочующий Царьград,
И сплётшиеся замертво тела,
И двух людей пронзившая стрела –
Меня – с певцом, что в том, былом веку
Гремел струнами «Слова о Полку»…
И, мучаясь, тоскуя и любя,
Из древних стрел я выплавил себя.
Я выплавил из сабель свой напев,
Что лишь окрепнет, в душах отзвенев.
И пусть течёт сквозь веки и века
Моя строка, как Млечная река,
Как трубы птиц над Сулой и Двиной,
Как лисий порск, как древний волчий вой –
И не найдёт вовек в пути преград
Небесных туч кочующий Царьград!
* * *
Пропись в клеточку. Ручки. Пеналы. Учебники. Книжки.
В клетку – фартук девчонки, потрёпанный свитер мальчишки.
В школе мы то дрались, то мечтали быть вместе годами…
Мы за клетками парт в клетках классов сидели рядами.
Нас свобода звала, словно небо – проверенных асов,
Мы сбегали из клеток домов, и занятий, и классов,
И бродили всю ночь, и мечты, словно вина, бродили…
Мы по шахматным клеткам судьбы, как фигуры, ходили.
А потом, не боясь, что понизит судьба нам отметку,
Словно в классы, играли и прыгали с клетки на клетку:
Из мальчишества – в зрелость, от счастья – к прозренью и плачу,
От него – кто в запой, кто-то – в бизнес, кто – в храм, кто – на дачу…
А страна – посмотри с небосвода – вся в клетках огромных,
Словно дни нашей каверзной жизни, то светлых, то тёмных.
Создавали решётку следы от плетей и ударов:
Белый след – от сведенья лесов, чёрный след – от пожаров.
Где теперь те девчонки, что в клетчатых платьях ходили?
Где мальчишки, что, с ними враждуя, их горько любили?
Словно клетчатый лист из тетради, помяты их судьбы:
Кто-то жив и здоров, а кого-то – успеть помянуть бы…
Каждый в клетке сидеть обречён до скончания века:
Кто-то в офисе, кто-то – в тюрьме, кто-то – в библиотеке…
…А кому-то, наверно, родные леса и сады
Прямо в клетчатый фартук земные роняют плоды.
ВОРОБЬИНАЯ ОДА
Воробей, ты – великая птица…
Юнна Мориц
Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей –
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг игрищ и забав, воробей!
Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты, –
Сверху – небо, внизу – пыль земная,
Между ними – лишь ветка да ты!
Как ты прыгаешь вдоль по России
На тонюсеньких веточках ног –
Серой пыли, особой стихии,
Еретик, демиург и пророк.
В оптимизме своем воробейском,
Непонятном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.
Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.
И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, воробьинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру…
Но, пока ты живёшь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!
К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
Поэтический комментарий к Дарвину
Стихли в небе орлиные клики.
Мир дрожал, как в последний свой миг…
Кроманьонец, усталый и дикий,
С палкой вышел из дебрей лесных.
Он смотрел на луну первозданно,
Допотопно, пещерно и зло…
И в мозгу у него окаянно
Что-то мучилось, зрело, росло…
Поднимались дворцы и колонны,
Восставали над миром цари,
Римы, Лондоны и Вавилоны
Каменели в сиянье зари…
Кроманьонец стоял, тихо ахал
И слезу мокрой лапой стирал…
Только мамонт – впервые без страха –
На него из чащобы взирал.
А в душе у лесного бродяги
Под неведомый атомный скрип
В первозданном тумане и влаге
Поднимался чудовищный гриб…
Эдды, Библии, кодексы веры
Зарождались в лучистой пыли…
И в узорах на стенах пещеры
Прорастали эскизы Дали...
И молчали тревожно пещеры,
Предвкушая, как скоро, горя,
Над столицами атомной эры
Мезозойская встанет заря.
АВВАКУМУ
Сибирь с огромными пространствами,
В слепых снегах, в кровавых росах,
Прошёл пророком ты, пространствовал,
Опершись на кедровый посох.
Ты шёл, ты мерил землю мерою,
Какой и неба было мало;
Перед тобой упрямо щерилась
Россия чёрным ртом Байкала…
Ты видел льды, что век не движутся,
И трав Даурии убранство…
Ты изучил с азов до ижицы
Уроки русского пространства.
Сквозь льды Байкала, дебри тарские
Ты рвался правдою смертельной
И гордо нёс в хоромы царские
Лукавство прямоты предельной.
И обжигают нас пока ещё
И делают прямей и чище
Твой говор, слог, огнём пылающий,
И огненное пепелище…
И, как в развязке древней повести,
Достались мне – сквозь поколенья –
Грехи твоей упрямой совести,
Гордыня смертного смиренья...
И до сих пор, подобно бремени,
Во испытание дана мне
Сибирь – как впадина во времени
Меж веком атома и камня.
Меж веком каменным и атомным –
Снега, убогие жилища,
Крутой напор ума Аввакума
И огненное пепелище…
* * *
А в нашей Атлантиде всё спокойно:
Шумят под толщей влаги города.
Сто лет – стабильно – длятся наши войны.
Как время, в рифму зыблется вода.
Звучат молитвы богу – Ихтиандру,
В подводных храмах зыблется трезвон,
И водолаз в сияющем скафандре
На фреске, как святой, изображен.
Пусть на земле столетия идут!
Нам шепчет наш глубоководный опыт:
Ни бог, ни бык вовек не украдут
Блаженную прабабушку Европы.
Мы с богом время пьём на брудершафт,
Ведь правда – не в вине, а только в кайфе,
И бог, блаженный, словно астронавт,
Нисходит в глубину на батискафе.
Как много намудрил чудак Платон!
Жизнь в сумерках – сложнее «Илиады».
Мы – Океана предрассветный сон,
Не плоть, а волн прозрачная прохлада.
Живём, умрём ли – нет у нас забот…
Но жизнь не выше строгого закона.
Наш мир скорлупкой хрупкою плывёт
В волнах невозмутимого Платона.
Вся наша правда – выдумка. Притом
Ей свойственна хмельная важность вида.
Пусть дева кувыркается с китом,
Пусть пенится подземная коррида!
Для нас, для выдумок, комфортно дно.
Нас греет вод глубинное теченье.
И рыбы, мельком заглянув в окно,
Разводят плавниками в изумленье.
Из впадин в океанском хмуром дне
Выходит газ, роятся архетипы.
Из пузырей глядят, как в полусне,
Цари – Помпеи, Цезари, Филиппы.
Извергнет их веков глухой оскал,
Они родятся, выживут – едва ли…
Ну, а пока – никто не умирал,
И никого ещё не убивали.
Круги на море сумрачных времён
Расходятся над головой Платона.
Огонь ещё людьми не приручён,
Ещё безбожен серый небосклон.
Но скоро, беспросветна и бездонна,
Разверзнется пучина, словно пасть,
На волю выпустив живую душу,
И Тот, кто завтра космос воссоздаст,
Как будто рыба, выползет на сушу.
ГАННИБАЛ ПРИ КАННАХ
Победоносный вождь смотрел в огонь.
Он видел: над костром плясали искры.
В них рушились миры, всходили звёзды,
Неслись планеты в танце вековом.
На тысячах планет свершались войны,
Торжествовали и губились царства.
И если здесь, на маленькой Земле,
Он одержал великую победу,
И путь на Рим открыт, и мир – у ног, –
То где-то там, в другом миру, он ныне
Хрипит в плену у гордого Варрона.
– А проиграй, я был бы Ганнибалом?
А победи, Варрон бы стал героем –
Тупой и грубый? Что же нужно нам –
Герой иль подвиг? Власть или победа?
Мой подвиг нужен людям.
Сам я – нет. –
И мысль победоносного владыки
Неслась от поражения к победе,
Как птица, не нашедшая гнезда,
И страшен был её надмирный клёкот.
Когтя миры и страны, выпускала
Она добычу – ведь она не знала,
Куда, да и зачем её нести.
Как мало было воину победы!
Он ждал.
Он ждал чего-то.
Перед ним
Незримая стена сейчас стояла,
Прочнее римских копий.
Он молчал,
Глядел в огонь.
Спускался мрак на землю.
Ругались над добычей нумидийцы.
Хрипели пленные. Проконсулы, трибуны,
Сенаторы – весь цвет большого Рима –
Лежали в поле – мёртвые. Победа!
Кровь – пища для льстецов, лжецов, глупцов.
…Но всё-таки – как же мала Земля,
Что спит в своём сиянье голубом,
И как мала История! Извольте, –
Историю всегда рабы творили.
Работу эту чёрную и злую
Свершать пристало Риму. Карфаген
Себе возьмет лишь Славу, ну, а землю
Отдаст иным, – тем, кто земле родней:
Звучащей глине, ставшей человеком,
Надменно-глупым вскормышам волчицы.
Им – властвовать, и драться, и травиться.
Им – волчье. Человечье – человеку!
И, мучаясь, надменный победитель
Сквозь зубы сплюнул в гаснущий костёр.
Томимый чем-то, поглядел на небо.
Прищурил веки на лице косматом.
Сжал в кулаке свой посох – и прикрикнул:
– Войска, назад! Мы не идём на Рим.
МОЯ СИБИРИАДА
Под звёздным небом серебрится снег.
Легко течение воздушных рек.
Любая ель, что здесь в снегу стоит,
Прочней и выше древних пирамид.
Деревьев вековых высокий строй
Стоит Китайской царственной стеной.
И ветер в мир несёт благую весть:
Сибирь есть тяжесть, но она – не крест:
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Вдали молчат Атлант и Прометей:
Им нечем дорожить, кроме цепей.
И спит который век, который год
Над старым миром плоский небосвод.
Ему судьбой преподнесён урок:
Европа – рукоять, Сибирь – клинок!
В Сибири снег горяч, как молоко,
И кажется, что можно здесь легко
Небес коснуться, только не рукой –
Протянутой за счастием строкой.
Здесь, лишь ветвей коснёшься ты в метель, –
Одним движеньем царственная ель
Снег сбрасывает с веток сгоряча,
Как будто шубу с царского плеча.
«Дарю тебе. Ты – бог иль богатырь?
Неси, коль сможешь. Тяжела Сибирь!".
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Здесь грани нет меж миром и войной.
Здесь нет тепла, нет лёгкости земной.
Но правда, что в земле затаена,
Растёт, растёт – без отдыха, без сна,
Чтоб обрести предсказанный свой рост –
Превыше неба, ангелов и звёзд.
Расти, расти над миром, над собой,
Над дружбой, что зовут у нас борьбой,
Над склоками царей, цариц, царьков,
Над пресной мудростью былых веков,
Над звоном поражений и побед
И над звездой, не видящей свой свет.
Блуждай, страдай, ищи себя в пути,
Но, вопреки всему, – расти, расти!..
ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ
А.Балтину
Великолепна осень в Византии.
Летит с небес багряная листва,
Тяжёл покой тысячелетних парков,
И тяжелей стократ над спящим миром
Воздвигнутый Творцом незримый купол.
Рабы – смердят. Патриции – воруют.
Монахи – тихо молятся во храмах.
И со столпа святой над небесами
Обозревает христианский мир.
Молчат пределы тёмной Ойкумены.
Бушуют волны варварского Понта.
А в императорском дворце – спокойно,
И стража тихо дремлет в полутьме.
А император, совершив молитву,
Спокойным, тихим голосом велит
Казнить десятки неповинных граждан.
И тысячеголовая толпа
Молчит, дворец высокий окружая.
Надежны стены, и прочна решётка.
Великий Свод простёрт над грешным миром.
Пока он прочен, ничего не страшно:
Пусть сто веков плетёт свои интриги
Сын Херсонеса, хитрый Калокир.
Пусть император, чуть прищурив веки,
Бросает беспокойный взор на Киев,
Где варвары, где кровь, вино и страсть.
Пусть варвары волнуются, и цирки
Бушуют, и рвёт город спор извечный:
– Ты за кого? За «синих» иль «зелёных»?
Поэты ропщут. Молятся святые.
Болгаробойца проливает кровь.
Слепые, друг за друга уцепившись,
Шагают за апостолом Петром.
Пусть двое сарацинов у стены
Кидают жребий о судьбе Царьграда!
Пусть набухают варварские жилы!
Но закрома трещат, полны запасов,
Но крепкие быки идут по пашне.
Спокойны цареградские святыни.
Великолепна осень в Византии.
И кажется, что скоро, очень скоро
Царьград взойдет на небо, вознесётся,
И станет царь земной – Царем небесным,
Господь – Поэтом Неба и Земли.
Великолепна осень в Византии.
Не родился Махмуд Завоеватель,
Что время Рогом Золотым свернёт.
Жезл Мономахов и Палеологов
Высоко вознесён над старым миром,
И свод Софии спит над ойкуменой,
И далеко до смерти и зимы,
А дальше – Суд и семь веков позора,
А дальше – Воскресение из мёртвых,
А дальше – тишина и синий свет…
Великолепна осень в Византии…
И до зимы – ещё тысячелетье…