Сергей ШАРГУНОВ. С ВОЙНЫ, КОТОРАЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. Из Донбасского дневника

 

Сергей ШАРГУНОВ

С ВОЙНЫ, КОТОРАЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Из Донбасского дневника

 

* * *

4 октября 1993 года я проснулся рано.

Где-то ухало орудие. Стекла звенели.

Двадцать один год спустя – то же самое.

Возле аэропорта продолжается бой. Горят дома. Город провонял гарью. В городе опять убитые.

Через 15 минут, как отъехал от девятиэтажки, двор возле неё накрыли «Ураганом». Все раскурочило, вдобавок сдетонировали боеприпасы в ящиках.

Про жителей ещё раз: они схлынули, как начались боевые действия. Там несколько улиц с домиками опустели... Людей селят в общаге.

Проблема аэропорта в том, что за ним – Авдеевка и Пески, где украинские войска, чьи снаряды способны достигать центра Донецка.

Был в карьере возле городка Зугрэс. Здесь мальчишки играли с кассетной бомбой, принесённой «Ураганом». Тёмные лужи крови въелись в землю. Двое убитых, четверо раненых. Рядом в траве лежит другая распустившая лепестки неразорвавшаяся бомба.

Был на шахте «Коммунар» в посёлке Нижняя Крынка, где стояли украинские войска. Обугленные конструкции. Привёз Коля, позывной «Cемёрочка», тутошний шахтер. На моём фото он жизнерадостный. Между тем «Семёрочка» переживает, что из-за боев сгорело всё, включая его спецовку и трудовую книжку. На территории шахты две ямы: закапывали, вернее, прикапывали расстрелянных.

На блок-посту между Харцызском и Макеевкой – музей под открытым небом. Что-то вроде арбузов и дынь на лотках. Бомбы, снаряды, и даже «Точка-У» похожая на отопительный котел.

Побывал у отца Бориса, позывной «Батюшка». 63 года. Сын его, тоже священник, служит в Донецке. Отец Борис всё лето провёл на линии фронта.

– Когда меня спрашивают: «Идти в ополчение?», я не могу благословлять, но тех, кто пошёл, духовно окормляю. Это наша земля. На референдуме 11-го мая я был председателем избирательной комиссии в посёлке Донское Волновахского района. Я сказал: мне нужна истина, – и он воспроизводит без запинки: проголосовало 2788 человек, 11 бюллетеней было испорчено, 21 человек против, то есть 99 с лишним процентов за отделение.

– Людей ожесточает война?

– Я этого не заметил, даже наоборот. Исповедую каждый день. Ещё отпеваю… Ещё, – он нежно улыбается, – освящаю «огненные мечи» и «огненные колесницы».

* * *

5 октября. Я знаю одно: война продолжается. Стреляли ночью. Стреляли весь день. Был в микрорайоне Гладовка, сюда долбили особенно. Разрушены дома, жертвы… Напоминает грозу – два грома: сначала звук залпа, воркующий рокот, и через несколько секунд сам взрыв.

Был в Ясиноватой. Сегодня днём после обеда трое мальчишек по 19 лет сидели на лавочке. Прилетел гаубичный снаряд. Всех сразу насмерть, одному оторвало голову. Разворочена семиэтажка, стеклом посекло жителей. У подъезда собирают кровавые останки.

Вот дедушка убитого: курит в кулак, кривясь лицом. Вот отец другого убитого (единственный сын, воспитывал в одиночку) с неподвижным взглядом, страшно спокойный от потрясения. Вот девчонка, дружившая с ребятами – и чудом уцелевшая, рядом с подругами играла в карты. Вот женщина, в квартире накрывшая дочку телом, когда полетели стекла.

За домом – бомбоубежище. Полтора месяца там живут люди. Сто двадцать восемь человек в подвале. При свечах, в сырости. И сегодня ночуют там же.

Старик с палкой в углу. На кровати 4-летняя девочка с ДЦП. Женщины, старухи. Первого сентября в вестибюле бомбоубежища взрослые попытались устроить детям праздник, шоколадки раздали – и тут же начался тяжёлый обстрел, все побежали вниз. Рассказывают, что в Ясиноватой в один день 12 августа погибло 38 человек.

Мальчик Женя (ему шесть) говорит, чуть заикаясь, но храбрясь:

– Страшно, потому что бабах. И все время бабах.

– Мы не крысы и не мыши, скажите там, наверху! – плачет женщина.

И я начинаю плакать вместе с ней.