Евгений ТРУБНИКОВ 
Евгений ТРУБНИКОВ
НЕ БЫВАЕТ ОДИНАКОВЫХ КОСТРОВ…
ГОТОВНОСТЬ К ЧУДУ
Я памятью к мгновенью возвращаюсь:
в восторге, обмирая и таясь,
я, малый, к легковушке приближаюсь,
чтоб с этим чудом рядом постоять.
Сигнал из дальней, неизвестной жизни,
первоприходец в нашу глушь и глубь.
Каким-то возбуждал он магнетизмом,
в меня вонзив познания иглу.
…Пройдут года, и тьма всего случится
со мною в мире нашем непростом.
Уже не чудо, если вдруг включится
мотор в авто, закрытом и пустом.
Готовность к чуду всё же не напрасна!
Господь вдруг зажигание включит –
во мне, пустом, пока ещё неясно
стихотворенье чудно зазвучит.
НЕМНОГО ОБ ОРУЖИИ
Мне фартом в детстве выпало такое –
(фартить, я думал, будет без конца)
у нас в хозяйстве было пулевое
ружьё – мелкокалиберка отца.
И я, мальцом ещё, с такого фарта
стрелковое уменье набирал.
Ведь я притом, с естественным азартом,
о легендарных снайперах читал.
Откуда навыки? Они от повторения.
Ведь ежедень, как делая урок,
пулять любил в бездушные мишени я
(ну, например, в аптечный пузырёк).
В тайге да не охотник – неприлично ведь!
И потому здесь в возрасте любом
бродить в лесу – занятие привычное,
порою с древним, дедовским ружьём.
Я, сельский и немножечко таёжный,
вокруг меня – молчанье января.
И я до замиранья рад возможности
стрельнуть влёт рябчика иль «скраднуть» глухаря.
А он, глухарь, ох, птица и сторожкая!
Себя беречь – он мастерство постиг.
Меня несчётно оставлял он «с рожками»,
не дав к себе на выстрел подойти.
…Оружие порой рождает «ячество»:
мол, я силён, мол, мне всё трын-трава!
Случалось из бездумного лихачества
пальнуть ненужно так, навскидку, с озорства…
Но, как обычный средний межеумок,
сумел на горьком опыте постичь:
«Ты о себе-то лишнего не думай,
ты не всегда охотник. Ты и дичь!».
…Бывает вдруг – среди всего хорошего
виденье, с настроением не в лад:
из давнего, непоправимо прошлого,
дробины чёрные летят в меня, летят…
ЗАПАХ ЧЕРЁМУХИ
Я забыл уже запах черёмухи,
ни одной почему-то в саду.
А ведь в детстве, печалью не тронутом,
до краёв наполнял он весну.
Лез он в окна тогда в школе нашей,
и соклассницу я огорчал
тем, что в детстве зелёном застрявший,
ей на чувства я не отвечал.
Что ж, прошла ты, души не задела,
разве кто-то из нас виноват?
Но Господь справедлив – ты сумела
отомстить мне, пожалуй, стократ.
Потому что стократ я влюблялся,
и, стократ же, судьбину кляня,
я взаимности не добивался –
находились достойней меня.
Ну, прочней, основательней, что ли…
Мне же вновь оставалось расти,
да с улыбкой (мол, нет её, боли)
уносить своё сердце в горсти.
Да и ладно! Поскольку в итоге,
мир буквально на части разъяв,
среди сонмищ, из тысячей многих
встретил ту, что моим стала «Я».
НЕМНОГО РЕТРОСПЕКЦИИ
Жена скомандовала, чуточку язвительно:
– Пора б тебе к «сокровищам» припасть. –
На полке городских путеводителей
скопилась бесполезная стопа.
Что ж, припаду. Колодой карт раскину.
Ого! Смотри – в полкомнаты пасьянс.
Есть Вильнюс, Львов… Вот – Черновцы… Вот Киев…
Одесса даже (не был там) нашлась.
Как там у Блока: на ноже карманном
увидишь вдруг пылинку дальних стран…
Но недоступней, чем любые страны
минувшей нашей жизни океан.
Ах, молодость! Общались жадно, страстно.
Что вещи там! Хватало нам всего.
И – проще некуда – по фразе из Стругацких
«на раз» определяли своего.
(Общались под распитье вин болгарских:
всё по два тридцать: Варна, Биссер, Тирново…)
О странах (близких!) мы мечтали, как о небыли,
и пели под стиляг, хоть вовсе ими не были:
«Эй, мамбу! Нам бы в Италию!
Эй, там бы! Там бы мы дали бы…».
Шестидесятье. Вскрылось зарубежье.
Кто побывал – взахлёб про «что там есть».
(Ну, мне-то не светило быть успешным,
в их легион не просто было влезть…)
Сообщежитец, будущий ГБ-шник,
мне «Доктора Живаго» дал прочесть.
Компактно издано! Провёз тайком, в кармане.
Покаявшись, отнёс потом в ГБ.
Там покаянию вняли с пониманьем…
Не в тему это. Как бы – так, в себе…
Да ладно – заграница! Что, не знаю,
искать там? Вон, в своём гуляй дворе!
Ведь «широка страна моя родная»
и «много в ней лесов, полей и рек».
Гулять – не тот уклад и обстановка.
Замонотонят будни, задолбят.
Но выпадает вдруг командировка.
И разный на неё возможен взгляд…
Приветствую твоё барокко, Вильнюс!
История – она не есть старьё.
Да не забудем, как объединил нас
Грюнвальд, что по-литовски Жальгирё.
Там, кстати, русичи сражение спасли.
Когда не врут Истории скрижали –
литва шатнулась, чехи побежали,
смоляне ж, кровью исходя, не отошли…
Как дот, лобаста башня Гедиминас.
Повоевали много встарь с Москвой.
Давно остыло это, не дымилось.
Полвека вовсе в общности одной.
Да, было так. Теперь вот – заграница.
Как бы река – куда вдруг утекла?
Не порох старый вдруг рванул в пороховницах…
Ну, мысль опять вот в сторону ушла.
Вот, нынче Питер. Был когда-то Ленинград.
Когда-то – тридцать, больше? – лет назад
(от института ж – на года вперёд)
к согруппнику нагрянул, знал – не ждёт.
Чета их, кстати. Разыскал я их
на Ржевке? Или на Пороховых?..
И было – да! – несчитано мгновений,
когда любой по-своему сочтёт:
коль правильно понять, то приключенье,
а коль неверно – значит, дискомфорт.
…Судьба – в делах и внуках растворяться,
спокойней нрав, желания скромней.
Но одержимость некая пространством,
ещё не устаканилась во мне…
СТРАНА, МЫ СВОИ – СОЧТЁМСЯ
Сломанный нос у него, крови много в его биографии,
мышцы под курткою жёстки, как тракторный трос.
Точки горячие жизней немало ограбили,
ну, а ему – так буквально проели нутро.
«Рота разведки в Афгане – тут сплошь не пай-мальчики.
Мальчики-пай сладко спят, им не нужен сух-пай.
В рейд на неделю не ходят, в скалу не вжимаются.
Их на растяжку не выведет жизни тропа.
Всё это выпало нам и сполна нами пройдено.
Можешь, страна, положиться на верных сынов.
После узнается мера к нам ласки от Родины.
Ей, достоверно, не жаль одного – орденов.
Только беда – тут границы морали смещаются,
что ж вы хотите, родные, война есть война.
Что не по Кодексу – зря не проси, не прощается,
и преступившего строго осудит страна…
…Но наконец-то закончились сроки – без милости.
Может, не видно другим, но под грузом хожу.
В яму упал я, так что ж, не мешайте мне вылезти,
мною не брезгуй, страна, я ещё пригожусь».
ОБЩЕСТВЕННО-ТРАНСПОРТНАЯ ФАНТАЗИЯ
В автобусе, к попутчице случайной
свой странный интерес не выдаю.
Немолода. Судьба, конечно – тайна.
И годы, годы знать себя дают.
К её придуманной возможной славе вящей
нет, вовсе не приделаться хочу.
О женщина! В твоих чертах увядших
я облик твоей юности ищу.
Была красивой. Может быть, счастливой.
И, может, кто-то с нею счастлив был.
Но вижу – свечку счастья погасили
ветрища злые, сквозняки судьбы.
Когда-то, может, были – властность, гордость…
Что под золой годов – прознать не мне.
Но чей-то параллельный гнусный голос
в меня вползает словно бы извне.
«Вы, старый мальчик! Верите химерам?
Где обаянье? Не было и нет.
Да, может, она попросту мегера.
И что вы рассиропились, поэт?
Пигмалионом новым быть хотите?»
Вдруг (как всегда, вот это «вдруг» не ждёшь) –
«Конечная!» – объявит мне водитель.
Я выхожу под злой осенний дождь.
ЗАНЕСЛО…
Ну вот, занесло. Век не надо б
здесь путь мне случайный торить.
За мощной кирпичной оградой
давнишнее зданье стоит.
Зажгу сигарету… Да, грустно –
да, помню я, был здесь завод.
Отмечу со смешанным чувством:
здесь кладбищем – нет, не несёт.
Такой основательный корпус,
ну, как бы присел покурить.
Стоит он – не прячась, не горбясь,
лишь патиной века покрыт.
Но где же команда? Не знаю.
А было их – не перечесть.
Всех будто смахнуло цунами.
Да в сущности так ведь и есть.
Здесь был я, пожалуй, лет тридцать,
а может, и больше тому.
Но чувству есть чем утвердиться,
и чем утвердиться уму.
Такая могучая кладка!
Да! Что-то умел мой народ!
Увидите – в этих порядках
ещё разгнездится завод.
Видение? Да! Прилетело мне
в каком-то блаженном бреду.
И вот что я, знаете, сделаю –
я внука сюда приведу.
Ему я скажу: «Знаешь, мне бы
потом как-то что-то узнать.
Туда (укажу я на небо)
сумей как-нибудь передать.
Я верить хочу, вы отстроите,
здесь заново встанет завод.
Исправите вывих истории
и снова пойдёте вперёд».
Завод – это слово я трижды
заклятием произношу.
По жизни он мне, словно крыша,
а может быть, как парашют.
А мне (в скобках тайно отмечу),
хоть, может, кого удивит, –
случайный сегодняшний вечер
немножечко жизни продлит.
ДОЛГОЕ ЭХО ЧУБАЙСА
На всех один трагичный общий случай
и счастье бы – не знать такого дня…
Тетеря дед, его проворный внучек –
два персонажа нынче у меня.
Дед был трудяга старого замеса,
жил впроголодь, бывало, но не крал.
Работал честно, хоть и незаметно –
двор подметал да мусор подбирал.
А внучек жил как будто без забот,
был вроде на виду, но как-то скрыт.
Во всех реестрах отмечался «неработ»,
но каждый день чуть-чуть был пьян и сыт.
…Проснулся как-то дед и не опомнится:
вещички в беспорядке на полу,
голым-гола и пустовата комната,
диван под ним лишь драненький в углу.
За сотовый: «Внучок! Ты где? Ограбили!
Сто лет такой не видывал беды!..».
«Чего орёшь, дед? Наступил на грабли?
Ломаешь кайф мне тут. Попей воды».
Пирует внучек. Слышно, пробки щёлкают,
и девочки поблизости визжат.
«Короче, так, дедуля милый, шёл бы ты…
Сам разберись, где что, куда бежать…
Пока ты спал, прошла, дедуля, акция.
Так что молись – мол, Боже, помоги…
Сам виноват. Закон приватизации –
кто первый встал, того и сапоги».
ФАНТАСМАГОРИЯ
…В кальсонах фиолетовых, в линялом сером ватнике
я в ошизевшей памяти ищу напрасно нить.
Случилось что-то. Что? Тупик. Не разобраться мне.
Ключи – к чему? Вот сотовый. Но некуда звонить.
Я лезу, задыхаясь, из пропасти карабкаюсь,
отчаянно, до судорог – ну – жить иль умереть?!
И вот уж замаячили ума просверки краткие,
и вот – дышу я легче, и отлетает мреть.
Да это ж сон! И – радость – совсем не летаргический.
О счастье обретения – вновь быть самим собой!
И я – нормальный Я, с судьбою не трагической,
ну просто же с нормальною советскою судьбой.
И я в себе прозрел её, мою фантасмагорию,
с которой примерещилась вся эта мне фигня.
Недавно за подачкою бродяга подошёл ко мне.
Тогда я и вошёл в него, иль, может, он в меня.
Я, грубо говоря, по роже, по одёже ли,
с дороги отмахнул его, определив: отстой.
Я видел безошибочно – к несчастью, безнадёжен он,
пропьёт мою подачку вмиг с собачьей простотой.
Наш век – бессантиментный. Он не прощает слабости.
Простая выбраковка: «Кто слабые – на слом».
И отлетают слабые в нездешней, навьей благости,
найдут потом в коллекторе их мёртвым киселём.
Ну, ладно. На работу мне… Ах, жизнь моя ты чудная…
Пойду. День в окна ломится. Пусть будет он не зол.
В дверях со мною встретившись, по-утреннему чуткая
дочь-медик присоветует: «Пропей афобазол».
БЫВШИМ ГУРУ
Своей жизни предгорье, предполье
чаще стал я теперь вспоминать.
Те года переломные впору
Окуджавы эпохой назвать.
Сокрушитель официоза ты!
Как хрустели его черепки!
По-утиному длинноносые
шли победно твои башмаки.
Нас свобода манила разгулом,
зазывала в свою вышину.
Ну, а ты был для нас мудрым гуру,
ты – школяр, победивший войну.
…Бытия дни за днями прольются, и
мы – иные, былому не в тон.
Я не знаю твоей эволюции,
я сегодня совсем не о том.
…Ельцин! Образ решительной силы!
Как такие любезны толпе!
Помнят, пафосно как победил он
постановочный ГКЧП.
Да, премьер он бесспорный в политике.
Но и клан оппонентов – большой.
Душ немало тогда примагнитили
Хасбулатов, Руцкой, Макашов.
Напряженье крепчало предгрозово.
Отойти бы тебе, бывший бард…
Ну за что же ты Ваньку Морозова?
Мыслить стал он тебе невпопад?
Миг предписанный, знак дирижёрский…
Увертюру пиликнули вы.
Отврати, Окуджава, позор свой –
там твои часовые любви!
Вектор жёсткий, как штык, – не свернуть!
И логичный, сугубо ожиданный
контрапункт: Истерия Меджидовна
через ТиВи взрывает страну.
С лязгом падает нож гильотины.
На расправу диктатор наш крут.
Сколь виновных, а сколь и безвинных
в эти дни под топор попадут!
Псы у власти натасканы, борзы.
Отгремел показательный бой.
Средь расстрелянных – Ванька Морозов.
Он тобою расстрелян, тобой!
Доля слабых – давиться в стенаньях,
победителям – пировать.
Пир всесветных бессчётных пираний
дальше некому было прервать.
ВЕЧЕРНЕЕ ВЕЧЕ
В ежевечернем вече
любой у нас привечен,
старик, детьми забытый,
вдова и ветеран.
Располагайся в круге,
пройдёт в беседах вечер
без временных лимитов,
повесток и программ.
«Скажите, что за птицы
физлицы и юрлицы?
Откуда вдруг нагрянули
в российские поля?
Ещё нам это икнется –
вон цены в небо винтятся!
Бюджет многострадальный нам
обгложут до нуля».
«Дык по-добру и не жили!
Вот – развелись тинейджеры
(жуки такие вредные),
леса все изведут.
Травили раньше дустом их,
да видно, нынче густо их…».
«Да сватья, честно ежели,
не тот уже и дуст».
«Сгубили технологии
менеджера убогие,
спецов-то прежних нет уже,
а новые – не прут.
Кого даёт нам школа-то?
Обкуренных, обколотых.
Ведь это сколько лет уже!
Да и сырьё крадут».
«А где права-то наши-то?
Ить нас никто не спрашиват!
Гляди – открыли Ельцину
Мемориальный Центр!
Семь миллиардов вбухали!
Вот всем скричала б в ухо-то:
стрясли б с его подельщиков!
Нахапать только – цель…».
«Да правда! Что оставил нам?
Промышленность – развалена.
Село – насквозь разорено,
и счастлив лишь Чубайс,
да олигархи бандою,
ему все благодарные…
Десяток лет на троне был –
сто лет не расхлебать».
«Да! В тему вот сказала бы –
Филатова стих сказовый
(ох, и актёр, о Боже!)
читала я на днях.
На нашу жизнь похоже там.
Вот кажется, и рожею
царище был такой же,
народ его прогнал».
«Ну, что – по нашим святцам –
спасибо демократии,
политбюрошным старцам –
профукали страну.
Чуть свет мне шваброй шаркать.
И то – хоть не на паперть.
Не зря диплом в серванте…
Ну, отойду ко сну».
ЗНАКИ РОССИИ
О кошмарах Кущевки я близким орал.
Ну, не мог я! Душило, ломало.
Был вердикт мне: «Да ладно ты! Всех задолбал.
Не юнец! Истерить не пристало.
Ну, чего ты? Ладом всё. Что, всем умереть
оттого, что такое случилось?
Что, и птицам не петь больше? Солнцу не греть?
Жизнь дана нам как Божия милость…».
Жизнелюбствовать, репу беспечно чесать,
да взашей гнать ваятелей некоторых…
Только минуло, кажется, лишь полчаса –
новый ужас в России – коллекторы!
Над страной словно злая зависла звезда,
кармой жизнеустройство ущербно:
не всегда землеробы, творцы не всегда,
но бандиты всегда тут потребны.
А что слуги царёвы – за сирых радеть?!
Но (Всевышнему слава!) – возможно,
ну хотя бы раз в год, принести в судный день
всё к ногам государя-надёжи.
Расспросивши с пристрастием – где, что и как,
он узнает не без удивления,
что геном неизменен российский в веках:
для вельмож всего прежде – кормление.
«Сладко спит, сытно ест твой негодный клеврет,
коль не ты – на кого и надеяться?
Ах, надёжа-оплот, осударь-президент,
ты воззри, что в России-то деется!».
Закрутись, колесо! Мигом ток в проводах.
Механизмы запели, защёлкали.
Президенту – Осанна! Живая вода –
его труд, его воля. И всё-таки…
Если боли – поболе, чем сможет принять,
скажет жёстко, весомо, чуть выспренно:
– Но простите, друзья, на кого вам пенять?
Власть не чья-то, а вами же избрана.
* * *
Красота – это страшная сила.
Фаина Раневская
Краснобайство – пострашнее сила!
Я и сам порой люблю заслушаться.
Только бы при мне не заводили
об идее нации кликушества,
источа рулады с переливами,
до оргазма заходясь, наверное…
Да отсохнут языки блудливые!
Да уста замкнутся лицемерные!
Я идею дам! Как Разин, свистну:
«Эй, народ! Дурман бесовский скинем!
Патину с мозгов давайте счистим,
да бананы из ушей повынем».
Ах, национальная идея!
Ну-ка, вариантом восхититесь:
«Старичьё! На вас в стране нет денег.
Ничего! Вы так повеселитесь».
Ну, а вы, внедрившиеся омелы,
свой куря бамбук, чего вы ждёте?
Не снесёт вас мир. Вердикт исполнится.
Полыхнёт! Ох, полыхнёт! Сожжётесь.
НЕ ДРАЗНИТЕ КАРГУ!
Наверно, всё же дело в возрасте –
из строчек лирика ушла.
О смерти думаю без робости
(пока за горло не взяла).
Коль честно – в этом-то и дело.
Резвись на жизненном лугу!
Да, на словах-то все мы смелы,
но лучше не дразнить каргу.
Да не тревожить юных внуков –
у них не в тучах горизонт.
А коль и в них, то на минутку,
и это правильный резон.
Ну, и прикроем суесловье,
и так-то много их, речей.
А если что, так мы готовы –
встал, и на выход. Без вещей.
МИРУ СУЩЕГО
Ушедших навещаем близких
в дни памяти в преддверьи мая.
С могильных стел ушедших лики
нам тайны чуть приоткрывают.
Чем жил? Что было? Что есть счастье?
К ответу – ногти в кровь – дорыться.
Но главное, что ни на час нам
ухода тайна не открыта.
Ежесекундно Он решает,
кому уйти, кому остаться.
Живущих сонмища вращает
в бесперерывном странном танце.
Кому какую карту смечет,
гадать – занятие пустое.
Бесчисленные «чёт» и «нечет»
решат, кто более достоин.
Достоин? Нет. Не в этом дело.
Не в школе тут – с заданьем сверка.
Живём порою неумело,
хоть и три четверти от века.
…Вот в миг трагичный ли, беспечный
Всевышний не найдёт мне сдачи,
и я последние копейки
неведомо на что потрачу.
И отлетит мой вздох последний,
померкнет свете мой закатный…
А что хочу я заповедать
родным и близким в миг остатний?
Пусть в моём доме детский щебет
Струится – звонкий, чистый, светлый…
Я просто отойти хотел бы
и раствориться незаметно.
С родными тихо разминуться,
чтоб не туманить юных взоры.
А мама их, та, что мне внучка,
пускай чертит свои узоры.
Пусть дарит их на радость мiру
неповторимым узорочьем…
Но – внуче есть равнолюбимый.
Что я ему бы напророчил?
Пусть в спорте не гигант он ростом,
пусть не взлетит звездой сверхновой,
а (что немало!) будет просто
надёжным игроком основы.
Кем будет он, не знаю, после,
но кем-то, точно знаю, будет.
Вся жизнь его не будет постной,
живинку пусть он не избудет.
…О милая! Здесь, на исходе,
с тобой прощанье вижу зыбко,
но, как всегда, меня заводит
твоя надменная улыбка.
Вся жизнь за нашими плечами,
ты стоишь мира, что немало.
Ты злишь меня и восхищаешь
с тех пор, когда околдовала.
Сей мир я дочери вручаю.
Пускай порядок в нём поддержит.
Что в нём до боли удручает –
там, где был сын, зияет «нежить».
Хочу я верить – смерти нету,
есть шаг в иное измеренье.
Он есть итог пути по свету,
со шлейфом доброго свеченья.
* * *
Не бывает одинаковых костров.
Ведь огонь в стандарты не загонишь.
Миллион извивов – не упомнишь.
Плещется безудержно, остро…
Не бывает одинаковой любви.
Каждый миг её – неповторимый.
Сквозь тебя течёт любовь и мимо.
Всю её до капельки лови…
Не бывает одинаковых смертей.
Даже рядом – каждый в одиночку.
Утром, пополудень или ночью
вдруг перенесёшься в мир теней…
Как Всевышний щедр на чудеса!
Соизволил Он – и не избыть мне
этот космос жизненных событий –
миги, вспышки, искры, голоса…
Боже, сил чудесно мне доставь!
Я – песчинка. Необъятна тема.
Снится мне прекрасная Поэма,
в ней – непостижимейшая Явь.