Галина ПАНКРАТОВА. СВОЕЙ СТРАСТИ И МЫСЛИ ЗАЛОЖНИК. О поэте Юрии Панкратове

 

Галина ПАНКРАТОВА

СВОЕЙ СТРАСТИ И МЫСЛИ ЗАЛОЖНИК

О поэте Юрии Панкратове

 

Известно, что творческие способности – вещь врожденная. Поэтом невозможно стать, окончив Литературный институт и получив одобрение в средствах массовой информации. Поэтом надо родиться. Родившись поэтом, человек может и не стать тем, кого потом будут знать как поэта. Возможно, он станет строителем собора, или учёным, открывшим новую звезду, или героем войны, но в любом случае будет специалистом в своём деле, мастером и творцом.

Эти очевидные вещи я говорю для того, чтобы сказать: Юрий Панкратов родился, чтобы стать поэтом, и стал им, несмотря на противодействия судьбы, а может, как раз благодаря этому. Он родился в 1935 году в Семипалатинске, а детство провел в Алма-Ате, в бабушкином яблоневом саду, который был и главным кормильцем в голодное военное время, и главным воспитателем малыша, оставшегося без родителей уже в четыре года.

Потом он напишет:

Я рос в краю, где жило много пчёл,

где мёд седой дымил в янтарной раме.

Там пело две луны, и влажный чёлн

качался между ними вечерами.

 

Я спал в гостях у бронзовых жуков,

тень шевелящих, кружева плетущих,

удачу приносящих пауков,

средь крыл свистящих, меж лугов цветущих.

 

Руда листвы переплавлялась в медь.

Всё становилось вечным и родимым.

И кроме сердца чем-нибудь владеть

не представлялось здесь необходимым.

 

Как поэт от природы, Юрий Панкратов весь вышел из детства, из цветущего южного сада, где ему открылся широкий многоцветный мир, который он будет живописать как художник – там его окружали все те, кто «скачут, ползут и парят, / кто до жизни упрямой охочи – / ржут, курлычут, щебечут, стрекочут, / в цепких травах всеместно царят». Последние строки были написаны уже в пожилом возрасте: нежность ко всему живому сохранилась у него на всю жизнь. Он знал повадки и оперение птиц, расцветку растений и цветов. Щеглы «на щебет щедры», любят обитать в кустах бересклета и отъели себе круглые щёчки; дрозд бывает задумчивым, а иногда забиякой, и кычет; кулик «пиликает, перья топорща веером», а «перепел, как перламутр, в орешнике переливался». Птицы для него, – а их в его стихах великое множество, – живые крохи мирозданья, а цветы – посланники небес и со звездами в родстве, – их в стихах поэта тоже множество, начиная от наших родных ромашек, лютиков и повилики и кончая эстрагоном, эспарцетом и эдельвейсом.

В сиротском детстве Юрия Панкратова природа заменила ему мать, он ощущал себя среди природы как внутри материнских объятий, привык по-сыновьи любовно защищать её от враждебных посягательств, и призывал к этому других людей. Стихи «Клянусь рогом пастушьим», «Я в лес вхожу, где мягко дышит грудь», «Впусти, ворожей и волшебник», «Я ступил на траву осторожно» и многие другие – это пронзительные лирические мелодии в честь матери-природы.

…Словно милому голосу, внемлю

еле слышной мольбе деревца:

оберечь это небо и землю,

охранить этот мир до конца.

 

Как бы ни был ты жизнью замотан

и заверчен судьбой в вензеля –

ободри своё сердце заботой

о звезде под названьем Земля.

 

В пафосе молодого поэта крылось то, что было дорого его сердцу – искренний крик счастливой, влюблённой в жизнь души.

Впоследствии он осмыслит природу как сердцевину своего мироощущения, сделает для себя открытие, заметив сокровенное: «из загадочных вечных бездн, / ранним утром их зову вняв, / прошептали созвездья звезд / тайну жизни соцветьям трав». И напишет стихотворение, заключающее в себе квинтэссенцию его нравственных ценностей:

В стране, от старости седой,

где так легко с душой расстаться,

всего трудней самим собой,

не изменив звезде, остаться.

 

Вот путь: в забвении, в глуши,

в пустыне, в местности безвестной,

веленьям следуя души,

иметь опорой свод небесный.

 

То – счастье: средь цветов и трав

сиять внутри земного круга,

ни разу в жизни не предав

ни милой женщины, ни друга.

 

Самим собою быть. Дышать

рассвета ясностью нетленной.

И по любви дела решать –

свои, Отчизны и Вселенной.

 

Юность Юрия Панкратова пришлась на пятидесятые годы, когда страна восстанавливала разрушенное Отечественной войной хозяйство, строила новые города, осваивала целинные земли. Окончив строительный техникум, он поехал в степи Казахстана, где работал на строительстве нового завода.

Его юные стихи, включенные в сборник «Месяц» (1962) и «Библиотечку избранной лирики» (1964), вызвали восторженные отзывы критиков; они приветствовали темперамент поэта, его необычайную жажду жизни и молодую энергию, отмечали, что его голос хорошо различим в разноголосом хоре современных ему поэтов, отличаясь «яркой образностью, оригинальностью». Критик Л.Лавлинский писал: в стихах Юрия Панкратова есть ощущение «буйной, весёлой силы, обжигающей красоты бытия… Поэт тщательно работает над словом, чутко прислушивается к его звучанию. «А под синей радугой / в лепете метели / над забытой Ладогой / лебеди летели…». Нежную мелодию этого стихотворения невозможно оторвать от прозрачного осеннего пейзажа, от тонкой красоты, разлитой в природе. Тут звукопись органично сливается с мыслью…».

Но самую проницательную и перспективную оценку дал стихам молодого поэта Борис Пастернак. На книге стихотворений, которую он подарил незадолго до своей кончины, он сделал такую надпись:

«Юре Панкратову с добрыми предсказаниями. Близится и, наверное, недалеко Ваше время, которое обратится с большими запросами к личности, к своеобычному, к истинной мысли. Желаю Вам как можно полнее выразить себя тогда, в форме еще неведомой и непредрешённой. Основания Вашего вкуса и Ваша смелая, до конца договариваемая искренность, – единственный источник настоящего творчества, – тому залогом.

Ваш Б.Пастернак

22 марта 1958 г.

Москва, 1 больница ЦК».

Борис Пастернак оценил в молодых стихах поэта те самые качества – вкус, смелость, искренность, – которые будут присущи его поэзии на протяжении всей жизни.

За два с лишним года до этого он приехал в Москву и поступил в Литературный институт. Он приехал из азиатской степи, где работал на стройке прорабом, и его чуть не убили за то, что «так и не научился хитрить, закрывая счета и наряды». Юноша он был взрывной, неистовый, лжи не терпел.

Приведу строки из стихотворения «Весной», точно обозначившие его тогдашнее эмоциональное состояние:

И хочется с места

сорваться,

в карьер,

без царя в голове,

кентавром,

кочевным сарматом

скакать по апрельской траве;

как месяц,

над степью повиснуть

и, хрупкую полночь громя,

разбойничьим посвистом свистнуть,

пройтись,

каблуками гремя…

 

Взрывные эмоции, которые вызрели в нём в тот период, – буйная энергия, желание действовать «без царя в голове», – были своего рода «спусковым крючком» к написанию «Страны Керосинии» ещё до официального осуждения культа личности Сталина.

Когда он появился в столице, ему было всего девятнадцать, у него ещё не могло быть устоявшихся политических убеждений, всё на эмоциях. Впервые оказавшись в Москве, он «взглянул окрест себя», что-то увидел и услышал. И то, что он узнал, обожгло ему душу. Душу открытую и доверчивую, какая была у него всю жизнь, несмотря на его брутальные неординарные поступки.

И он сочинил «Страну Керосинию» и прочитал отрывок на открытом партсобрании в Литературном институте. В 1955 году. Ещё до партийного съезда, осудившего культ Сталина.

Поэт Юрий Кузнецов так сказал об этом в предисловии к книге «Стихотворения», вышедшей в 1995 году к шестидесятилетию Юрия Панкратова, где спустя сорок лет после написания было впервые напечатано стихотворение «Страна Керосиния»: «Юрий Панкратов заявил о себе ещё в пятидесятых годах. Его дебют был поистине ошеломляющим. Его стихотворение “Страна Керосиния” (сатира на соцсистему, ещё тогда!) стремительно обошло огромную читательскую массу вплоть до лагерей. Людям захотелось свежего слова, и они его услышали. Правда, за свою лихую сатиру поэт сильно получил по шапке от властей предержащих, но, однако, устоял. Порвал со своим окружением (Евтушенко, Ахмадулина) и стал держаться особняком, отдавшись целиком поэзии».

Что же тогда произошло? Почему даже отрывок из стихотворения, прочитанный в зале Литературного института, прозвучал как взрыв разорвавшейся бомбы и вызвал такой резонанс?

Я думаю, дело было вовсе не в самом юном поэте, огласившем «крамольные» строки, а в той ситуации, которая сложилась в стране в течение двух лет после смерти Сталина. Время будто спрессовалось в тяжёлые пласты, сам воздух был заряжен электричеством. В атмосфере напряжённого ожидания – что же будет со страной дальше? – стихотворение «Страна Керосиния» обрело актуальное звучание.

Поэты имеют особый психический склад души и ярко выраженную индивидуальность, и уже одним этим противостоят обществу, но это противостояние личностное, а не политическое.

Поэты живут как бы в «параллельном» мире (говорю о прирождённых, каким был и Юрий Панкратов). Я не могу считать написание «Страны Керосинии» ни фактом личной смелости, ни проявлением диссидентства. Это был лишь драматический эпизод в жизни поэта, когда его биологическое эго вырвалось из своей психической оболочки и ворвалось в реальный мир хаоса и страха, в котором жила страна. И он, с его сверхчувствительной душой и взрывным темпераментом, поступил как поэт, который с невероятной силой радуется свету и любви, но столь же сильно и неистово возмущается тем, что несёт в себе зло и смерть.

За «Страну Керосинию» он расплачивался всю жизнь. Факт написания этого стихотворения вызвал волнения в среде диссидентов. Кто-то из них приписал поэта к своей среде, и от него стали ждать дальнейших действий. Ожидали, что он так же открыто и импульсивно выступит снова, и у них появится объект для «правозащитных» действий. Диссидентом он не стал, потому что никогда им не был. Но они расценили это по-своему, и не простили ему. Стали мстить клеветой. Никто не понял, что он поступил как поэт.

Поэты всегда противостоят злу и смерти, защищают любовь и добро. В ином состоянии поэт просто не может существовать, либо он деградирует как личность и перестает быть поэтом.

Конечно, навязанная ему оппозиционная шелуха скоро слетела, но ответной реакцией стало замалчивание. Правда, о двух первых сборниках стихов («Месяц» и «Избранная лирика», – о них я уже упоминала) были сказаны доброжелательные и даже восторженные слова, но вышедшие вслед за тем книги «Волнение» (1966), «Светлояр» (1967), «Месяц июль» (1973), «Лунь-озеро» (1975), «Волшебный хлеб» (1983) были встречены молчанием, будто поэт снова ушел из реального мира в свой параллельный мир. А ведь в этих книгах он проявил себя как поэт большого лирического дарования, но – тут-то, на мой взгляд, и кроется вся соль – как поэт патриотического склада.

Я думаю, причина замалчивания крылась в том, что патриотическое крыло не простило ему «Страну Керосинию», а люди диссидентской направленности не простили патриотизма, – искренней, не заёмной, а естественной и прирождённой любви к России, которой дышат все его стихи. Так он и остался снова в своём личном поэтическом пространстве.

И для него это оказалось благом. Он обрёл личную независимость и время. А что может быть дороже для человека творческого, чем время?! После этого он написал едва ли не лучшие свои стихи, в том числе поэму «Последний трубадур», которая, по устным отзывам тех, кто сумел с ней познакомиться по книге «Поющая чаша» (2008), стала явлением в литературе.

За те годы, которые он провел в молчании, – я имею в виду социальное молчание – то, что он не выходил к читателю (стихи-то он никогда не переставал писать), он научился мыслить и обобщать, он стал философом, «своей страсти и мысли заложником», как он сказал о себе в одном из стихотворений. И о поэзии он стал писать иначе, чем в молодости, когда восторженно кричал в юном экстазе: «О, вечная поэзия, свети!». Он пишет цикл «Ритмы Вселенной», отрывок из которого я приведу:

Ритм Вселенной – вечный танец Бога,

сотворяющего вещный мир.

А без этой музыки убога

правда о синкопах «чёрных дыр».

 

За земным простором даль морская –

там начала вечностного «я».

Рядом с женской рифмой спит мужская –

здесь разгадка тайны бытия.

 

Нынче, как издревле, средь соцветий

в земляничной зелени полян

прорастают семена созвездий –

письмена поэзии землян.

 

Ведь когда б потомственное слово

не стремило мировых колес –

в тот же миг вселенский хаос снова

погрузился б в низменный хаос.

 

Вот за этим слуха жизни бренной

достигают, чувственно тихи,

звуки вечной музыки Вселенной,

вздох который чувствуют стихи.

 

Поэзия обнажает душу поэта. Для него поэзия была самой жизнью, а жизнь не слишком нравственно выставлять напоказ и проживать публично. Так что всё закономерно.

Когда Московское отделение Союза писателей России издало сборники его стихов «В созвездии Девы» (2005) и «Поющая чаша» (2008) – великая издателям благодарность за это! – он снова не вышел на публику: книги (тиражом по 150 экземпляров) были подарены только небольшому кругу читателей.

Но вот что интересно. Юрия Панкратова помнили, даже не зная, жив ли он. Года три назад был случай, когда встретившийся мне во дворе нашего дома в Астраханском высокий пожилой человек с лицом интеллектуала спросил меня: «Вы знаете, что вы – жена великого поэта?». Слышать это было так неожиданно, что я смутилась и проговорила не очень вежливо: «Это рассудит время».

Оставим в стороне качество оценки: «великими» сейчас кого только ни называют. Важно другое. Независимо от оценок по телевидению или в прессе, что-то всегда носится в воздухе, некие информативные начала, и в народе всегда существует свое мнение о тех или иных явлениях в жизни и литературе.

Большую роль в литературной судьбе Юрия Панкратова в последнее десятилетие его жизни сыграла статья блистательного поэта и переводчика Роберта Винонена «Второе пришествие» («Литературная Россия» от 2 декабря 2005 г.), воскресившая из небытия его творческий облик.

Я думаю, что осознанная гражданская линия в его творчестве появилась вовсе не со времен «Страны Керосинии», где он был «юней, чем травка с огорода», а много позже, уже в зрелом возрасте, когда он написал такие вещи, как «Вечная проблема», «В стране, от старости седой...», «Всей своей громадой многоликой...», «Времена», «Им снится Русь...», «Безотцовщина», «У трех вокзалов» и другие.

Автор этих стихотворений – безмерно любящий Россию и сострадающий её бедам сильный человек, имеющий мужество сказать то, что он думает о своей Родине и её судьбах, не ограничивая себя осторожной политкорректностью.

У него есть написанное много раньше стихотворение об армейском разведчике, окружённом врагами, который, зная, что для шифрования уже нет времени, успевает в последние мгновения жизни передать важную срочную информацию «открытым текстом».

У него уже не оставалось много времени для жизни, и он, не прибегая к сложным художественным метафорам, сумел сказать открытым текстом всё то, что считал необходимым.

Стать наша – давнее сиротство,

холопства древняя сума,

рознь, безотцовщины безродство,

нецепкость воли и ума.

 

«Холопство»... Конечно, можно было бы сказать об этом иначе, применив иностранное слово, которое не так бередило бы слух, но ведь есть отличное русское слово с ясным значением – «холопство». Наше теперешнее холопство он видел в том, что мы бездумно бежим за Америкой, которая, с точки зрения привычных русскому человеку духовных ценностей, всегда позади нас.

Избирательность слов была у него чрезвычайной.

А слова «нецепкость воли и ума» в контексте стиха означали, что мы «растеряли ясность чувства: отечество – как общий дом, и не видим, как “недруг делает обмеры, в угодьях нашей сонной веры нагуливая аппетит...”».

В стихотворении «Вьюга» он пишет о судьбе одинокого русского человека, которого вьюга-судьба носит по всей стране: он «брёл за Уралом», «бил в безвестье руду», слушал «гул океанский в иерихонской трубе», а под конец «снежная буря кружила, выла, в размерах росла, сердце ему запружила и в никуда унесла».

У Юрия Кузнецова в стихотворении «В воздухе стоймя летел мужик...» – русский мужик тоже одинок: он «летит среди светил», и, «пожалуй, нет ему возврата».

Оба поэта нащупали болевую точку – вселенское одиночество русских и России в современном мире.

Размышляя о будущем, он задается вопросом:

Кто будет явлен в бысть твою, Россия –

природы разрушения ль исчадье

или спасенья будущий мессия?

 

В другом стихотворении он спрашивает: «К народу кто придёт с ответом? Царь, реформатор или выродок?».

Он окликает «незнаемую вечность», пытаясь расслышать, «как гуляет по гулким векам ветер времени», и найти ответы на вопросы о тайнах бытия в нашем несовершенном мире. Об этом его «странные» стихи «Сон» и «Гость».

Помнится, кардинальные вопросы на Руси задавались многими, но на них не было ответа.

На вопрос Пушкина, обращенный к Сфинксу: «Ты зовёшь или пророчишь?» – ответом было молчание. Вопросивший птицу-тройку Гоголь «Куда несёшься ты?» – не получил ответа. Шекспир в «Гамлете», как бы предвидя вопрос: «Почему случаются на Земле трагедии?», – отвечает молчанием («А дальше – молчание»).

Но поэты не могут не задаваться вопросами, они, возможно, самая неравнодушная часть человечества. Защищая нравственные ценности, они мыслят и тревожатся, даже зная, что не получат ответов: их может дать только История.

В книге избранных стихотворений и поэм «Река времён» выделен раздел, озаглавленный панкратовской строчкой «Снится бесовское нечто в России», где помещены стихи об унижаемой и оскорбляемой России, но даже в этих стихах поэт верит, что Россия сумеет «строго погрозить» «стяжательству», «наживы страшной страсти» и сотворить «свой Храм, свой Отчий Дом».

Даже в самые сложные и трудные времена он оставался оптимистом, а себя всегда чувствовал одним из многих, сознавая общность своей судьбы со всем народом. Он много писал о даровитых русских людях, труд которых ценил и любил.

Это деревенский мастер, умеющий делать традиционные русские печи («Печь сложить – старинное искусство! Без таланта кирпича не тронь...»). Это самоучка-астроном, который смотрит по ночам в телескоп, озабоченный всерьез состояньем мироздания («Чудак»). Старые деды, мудро рассуждающие о смысле бытия («Баллада о дедах»). Лесничий, оберегающий лес от браконьеров («не пожалели такого ствола, бронзу литую его, позолоту…»). Сибирские лесорубы, отмечающие свой таежный праздник («Эй, Русь моя»! Наверно, только ты способна средь летящих каруселью седых снегов, средь звёздной темноты на это бесшабашное веселье!).

Эти стихи в разное время удостоились благодарных отзывов читателей, а о стихотворении «Сапожник» бывший фронтовик поэт Межиров сказал автору: «Хорошо, что ты об этом написал». После Отечественной войны о солдатах писали только мажорные стихи как о героях, а он показал трагедию человека, лишившегося под Сталинградом обеих ног и теперь обделённого счастьем быть рядом с любимой девушкой.

Ещё в детстве поэт мечтал, «голову вскинув высоко и гордо, шагать по Земле», чтобы, «сильный-пресильный», он мог «защитить от войны и от горя всю Землю, весь мир этот синий-пресиний». Сердце его отзывалось болью за всех обиженных, бедных, одиноких; женщин, замордованных бытом («Бабье лето»), матерей, рыдающих над мёртвыми сыновьями, за всех тех, живших прежде страною одной, кого судьба после перестройки развела навечно («У трёх вокзалов»).

В одном из стихотворений он сказал о себе: «Моя душа была проста». И он был благодарен судьбе за то, что в то время, когда большинству его соотечественников так непросто жить в современной России, у него самого «есть книги, очки и пальто, тень достатка и крыша жилья».

Когда-то в юности он писал: «Мне любовь к России милой мир не заслонила. / Вспоминаю в дельте Волги древний берег Нила». Позже он со всей очевидностью осознал, насколько тесно проблемы России связаны с общемировыми, и как неустроенно и неоптимально живут на планете Земля люди.

Пиратами на корабле,

невольниками, что в остроге,

томятся люди на Земле.

Не время ль подвести итоги?

 

Зачем землян терзает рознь?

К чему в томлении убогом

одну и ту же делим кость?

Ведь мы едины перед Богом.

 

Не страшась обвинений в наивности, он размышляет об идеальном человеке, идеальном городе, идеальном государстве (поэма «Зеркала», стихотворение «Великаны»). Возможно, наивность – непременное свойство поэтов и мудрецов, потому что во все времена они мечтали об идеальном обществе – утопическом, с точки зрения здравого смысла. В переводе с греческого «утопия» означает «несуществующее место». А кому же дано проникнуть в несуществующее место? Только поэтам, разумеется, туда можно долететь лишь воображением.

В стихотворении «Великаны» он представляет картину общества, где нет власти золота, зависти и нужды, а есть доблесть, любовь, достоинство и труд. Поэту «прозревший истину мудрец» открывает эту истину, и тот спускается с гор, где живут великаны, чтобы дать людям ответы на вечные вопросы.

Идеальный выход из хаоса, в котором находится мир, он видит в нравственном усовершенствовании людей, выход мирный и бескровный. Когда-то, и не раз, эта идея уже высказывалась отдельными мыслителями, но оценить её разумность и ценность человечеству мешали политические иллюзии и собственное недомыслие. Стихотворение «Метаморфозы» он завершает так: «Непреклонна в народах константа злых, направляемых дьявольской волей извечных страстей».

Мечтателем и идеалистом он оставался всю жизнь.

«Меж лучезарных мыслящих слогов...» – этими словами он определяет роль поэзии в мыслительном процессе человечества.

Поэты умеют думать образами и при помощи своих «лучезарных мыслящих слогов» оставляют свои умозаключения потомкам. Не случайно гениальный Шелли сказал: «Поэты – непризнанные законодатели мира».

Юрий Панкратов всегда исповедовал эту идею, она вошла в плоть и кровь всех его стихов. Можно подумать, между поэтами разных времён и народов существует единое информативное поле, которое объединяет их в духовную общность, невзирая на разницу во времени и пространстве.

Ощущая и воспринимая материальный мир, он умел мыслить достаточно широко и обобщать.

В «Легенде о бронепоезде» он говорит не о революционных событиях 1918 года, а о вечной борьбе со злом («измена, пожива и подлость, не ждите пощады себе»):

Торжествен и трепетен посвист

пространств, что от пыли горчат.

Грядет по Земле бронепоезд,

колеса, как вечность, стучат.

 

О Сталинградской битве он писал: «Там свет и тьма сражались в смертный час, / не разрывая замкнутого круга».

В его поэтическом мире отсутствуют кастовость и узость, но есть ощущение широты и объёма, есть космос.

В стихотворении «Пространство» высота, широта и долгота представлены как державные координаты России.

Осмысляя идею пространства вширь, он пишет о «тяге русской ищущей души» («влюблённой в ширь полёта – не полётца») к освоению, в прошлом, новых земель, движению на восток, в сторону океана, к полётам в космос. Эти державные устремления он приравнивает к чертам национального характера.

А осмысляя вглубь «пространства» русского языка, он восстановил употребление многих слов, прежде любимых классиками, но забытых сейчас (истый, воскрылие, преткновенно, скиния и других).

Он всегда очень свободно чувствовал себя в своем личном поэтическом космосе, летая воображением не только по Земле, но и среди звёзд.

Считал, что «быть между звёзд» – «образ жизни» поэта, имея в виду, разумеется, высоту духовного общения с Небом.

Полёты и образ жизни «среди звёзд» естественным образом ассоциируются со свободой и часто с одиночеством, где вольготно душе поэта («Валаам», «В стране, от старости седой...», «Выйду ли в зоркое поле...», «В позднем небе, где звезд поволока...»). Стихотворение о пленённом барсе, вырвавшемся из клетки на волю, заканчивается словами:

Так рвись же и ты, стихотворец и бард,

за светом, за солнцем, как яростный барс,

туда, где светло, дерзновенно и ново

живёт первородное, истое слово.

 

У него много стихов о звёздах и ещё больше метафорических ассоциаций со звёздами. И невозможно не принять всей душой его необычайно поэтичную мысль о том, что поэты и цветы прилетают на Землю со звёзд.

 

О его поэтическом мире Юрий Кузнецов писал: «Цветок и Вселенная – таков диапазон его поэтического видения». В его стихах всегда есть диалектика – взаимодействие двух начал – земли и неба. У него была феноменальная способность охватить взглядом в одно и то же мгновение и картину земли, и картину неба, – широкое и объемное (пространственное) зрительное восприятие.

Звёздный ковш черпает «бездну ночных пустынь...», созвездья звёзд шепчут «тайну жизни соцветьям трав...», «Травы летают на воле. Светит звезда высоко...».

В стихотворении «В сене юном – траве седой» читаем:

Конь меня через вечность вёз

по созвездьям подземных жил.

И Медведицы Малой воз

надо мной до утра кружил.

 

Многие строки его стихов являются как бы самостоятельными стихотворениями – удетеронами (т.е. состоящими из одной строки). Даже в короткой усеченной строчке – «о полнолунных золотых стогах...» – мы видим законченную картину: ночное небо, полную луну, стога на лугу, льющиеся на них с неба золотистые лучи.

Объёмное мироощущение поэт умел выразить даже отдельным словом. «Даль окликну – и отклику внемлю...». Он окликает не соседа, а – даль. Он пишет о «гулком боре, стоящем от века». Но бор от века – не просто лес, где можно погулять, это лес-судьба.

Юрий Панкратов любит материальный мир, его красоту и движение. Он чувствует его «на вкус, на звук, он словно осязает его», по словам Юрия Кузнецова.

В своё время Шелли высказал парадоксальную идею: «Любая материя обладает жизнедеятельностью живых существ». На первый взгляд, мысль кажется фантастичной, однако в поэтическом мире Юрия Панкратова всё так и происходит.

В его стихах объекты материального мира двигаются, шевелятся, разговаривают, лепечут, волнуются, хлопают в ладони, поют, косят глазами, улыбаются.

раненым лосем трубит автострада...

рычат молодые поленья росомахой, засевшей в печи...

ходит вприсядку кедр, ушанкой снега оземь ударяя...

на гитаре бренчит жизнерадостный мартовский дождик...

держа в охапках копны света, оставшиеся от зари,

толпятся возле парапета взволнованные фонари...

косит глазами крупная морошка...

звезда поет, волнуется, лепечет...

Все эти «объекты» ведут себя как живые существа, взаимодействующие с поэтом, видимо, в ответ на то, что он восторгается и любуется их красочностью и живописностью:

над страной березовой небо бирюзовое...

встающее солнце в сиреневой дымке казалось лохматым цветком эдельвейса...

в синих плавнях проплывают голубые лебеди...

и склоняется небо над ним с фиолетовой розой в зубах...

ударяясь чашками колен о булыжник, голубой и серый, на дорогу падает Фабьен...

Да, грязный булыжник, которого люди обычно не замечают, для него очень красив: он голубой и серый, но только потому, что Фабьен – герой Франции, расстрелянный фашистами. Будь на его месте негодяй, поэт не увидел бы красоты камня. У него все сравнения точны и всегда к месту. Он ничего не писал ради «чистой» красоты.

Юрий Кузнецов сказал: «Мир поэта многоцветен» – о его стихах, изданных в сборнике «Стихотворения». Однако, как позже заметил Роберт Винонен, в стихах последних двух десятилетий многоцветия «заметно поубавилось... Письмо стало более графичным». Это верно. В его молодых стихах больше пафоса и многоцветия, в поздних больше горечи и ума.

Для Юрия Панкратова поэзия существовала как закон жизни, как природное явление, подобное травам и злакам, которые произрастают на земле, принося людям благо и добро.

Наклонись над землёй –

и внезапно почувствуешь ты,

как сквозь поры её

молодые слова прорастают...

 

Поэтому к поэзии он относился со всей ответственностью и чувством долга перед людьми и жил с этим нравственным чувством всю жизнь. Не терпел легковесного отношения к слову.

Поэзия для него – «звонкая вечность», то, что связывает воедино человеческие поколения. Себя он видел внутри литературного процесса и передавал поклон поэтам, жившим в прошлом, и приветствовал будущих.

Бьёт копытом храпящий Пегас,

на ристалище выйти готов.

Стяг подъемля, приветствую вас,

стихотворцы грядущих годов!

 

И роняю свой низкий поклон

цоку веско звучащих подков,

плеску крыльев, стремленью стремён –

словотворцам прошедших веков,

просиявшим во мраке времен.

 

В стихе ощущается торжественность ритма, словно строки сопровождаются аккордами медных инструментов. (К слову сказать, он очень любил «строй русской торжественной речи».)

 

Для него всегда существовали вечные истины. Не случайно в его стихах высоких слов – вечность, бессмертие – так же много, как золотых нитей в парче.

Любовь, красоту, творчество он воспринимал как торжество жизни, а жизнь осознавал как частицу вечности.

Стихотворение «Неба вечернего грозная плазма…» о человеке, которого осеняет влюбленность, «как горнее пламя», и он проживает мгновения, равные «долям бессмертия».

И, разумеется, вечной истиной было для него бытование на Земле такой творческой силы, как Поэзия.

Говоря о поэме «Виноградный сад», очень непросто подобрать адекватные слова – такой мощный поток чистой красоты льётся со страниц этой поэмы.

Одинокий человек – поэт, книгочей и мечтатель – живёт на горном склоне, увитом лианами, и работает с утра до вечера в виноградном саду. Он мечтает о женщине, которая войдёт в его сад «богиней», и к ней прибежит из самшита лань любоваться её красотой.

Но «богиня» не является поэту, она оказывается прагматичной, «чуждой полёта» женщиной, воспитанной современной городской средой, и ей не нужен поэт, лишённый славы и почета, с пропахшими землей руками. И поэт снова остаётся один в своём виноградном саду среди первозданной природы, где есть всё, что он любит: солнце, море, горы и книги.

В поэме «Накануне эры Водолея» среди людей, живущих неправедной жизнью, появляется «внезапный» человек, мечтающий «сдружить сознанье с тем, что написал Создатель на скрижалях мирозданья». Он мечтает проложить дорогу в Храм чистой веры, где между людьми установятся новые отношения, основанные на добре и любви.

Но те, кто жили лихой наживой, убили этого человека – «закололи сталью в сердце на завистливом рассвете». Поэт поясняет: «убили не единоверца. Так… соседа по планете». И утверждает: убийство на Земле даже одного человека – трагедия планетарного масштаба. Поэтому природа отреагировала соответствующим образом: гул всколыхнувшихся вулканов тронул небо в то мгновенье», а с гор спустились туры склонить рога у траурной ограды.

Тем не менее, Поэты и Пророки бывают услышаны Временем. И написанные убитым пророком слова были прочитаны в следующем веке. Автор как бы говорит: у человечества ещё есть Надежда на будущее.

Поэма «Последний трубадур» – о взаимоотношениях между поэтом и толпой, поэтом и чиновником, поэтом и верховной властью. Роль поэзии в жизни человеческого общества огромна.

Я бы значил поэзию

делом личной отважности.

величайшей полезности,

государственной важности.

 

Оттого, что поэзия –

словно око рассвета.

В зеркалах ее лезвия

солнца мрака и света.

 

Проблеснет этот меч,

злу не жалуя милость,

и – отжившего с плеч

голова покатилась.

 

Просвистит эта сталь –

и унижена мерзость,

и грядущего даль

на мгновенье отверзлась.

 

Слог сверкнёт – и рассвета

приближаются сроки.

Вот что могут поэта

дерзновенные строки –

зреть меж светом и смертью

зоревое свеченье,

точно мерой бессмертья

золотое сеченье…

 

Поэмой «Последний трубадур» Юрий Панкратов ещё раз напомнил людям, что такое Поэзия. Вряд ли кто-то из современных ему поэтов так много писал о поэзии и так сострадал поэтам, «оставившим сердца родной стране».