Пётр ЧАЛЫЙ 
Пётр ЧАЛЫЙ
СВИДЕТЕЛИ ЖИВЫЕ
О "Дневниках" Александра Довженко
Второй год войны для нас начинался опять схоже тяжело. Вроде и не этих фашистов зимой громили под Москвой. Будто подтверждалось русское присловье: за битого двух небитых дают. Вновь неостановимой лавой хлынул враг в степные просторы – к Дону и Волге, к Воронежу и Сталинграду. Малые речки и города тут уже в расчёт не шли. Глубокий тыл чуть ли не в одночасье становился вдруг линией фронта, чаще тоже на какой-то час. Сплошной оборонительный пояс распался ещё на Осколе, а разрозненные заслоны не могли удержать нашествие.
Впервые увидев Украину, Россию, офицер вермахта в своём дневнике отмечает: «Как тяжело описывать эту страну, чтобы тебя правильно поняли. Определения «холм», «лощина», «низина ручья» вызывают в памяти обычные, знакомые нам образы. Здесь то же самое, но масштаб другой, неровности местности низкие, широкие, они растянуты по безграничному горизонту, в котором исчезает пространство и остаются пустоты – «океаны печали». Уже спустя какой-то месяц новоявленный цивилизованный «золотоордынец» обвыкает, обживается, по чужой земле проходит как хозяин. Настроение у него уже иное: «До сих пор это была аморфная даль, бесформенное пространство, которое окружало меня в этой стране. Затем эта внешняя среда превратилась в моём сознании в щедрую и богатую плодоносную страну. Тут впервые даёт о себе знать то, что воспринимается нами так живописно: когда из затухающих тонов, оттенков, из бедности и ветхости пробуждается сияющее начало».
…Кровавое лето сорок второго, к горькому сожалению, остаётся малоизученной страницей в отечественной истории. Потому для нас дорого всё – и документ, и свидетельство очевидца. В дневнике Александра Довженко, известного украинского писателя и кинорежиссёра, часть записей посвящена тем трагичным дням отступления на воронежской земле. О них же вспоминает и ветеран войны, житель районного центра Ольховатка Георгий Караичев.
Довженко: «27 июня, Россошь. Вот и Россошь, истинно российский городок, в котором население почему-то разговаривает по-украински.
Прощай, Украина, прощайте, надежды, до лучшего часа. Смотрю на шляхи, на холмистые воронежские шляхи – тоскливо мне, тоскливо. Так болит голова, что хочется умереть.
Люди тут красивые.
Болит голова и сердце.
Любопытно, что в Россоши украинскую речь слышишь куда чаще, чем в Киеве. Так-то».
Караичев:
– В июне закончил школу. Вместе с друзьями сразу записались в истребительный батальон. Поручили нам сопровождать колхозный скот, технику за Дон, в эвакуацию. Нам же нисколько не верилось, что сюда могут прийти немцы.
Довженко: «29 июня. Россошь. На командном пункте Юго-западного фронта во дворе, где разместилось Политуправление, был колодец со старым, разбитым ведром. Пока его вытащишь, вода успевала вылиться. Сюда приезжало со всего фронта немало командиров. Все искали по канцеляриям попить воды из грязных чайников – тёплой, несвежей, часом её вовсе не было. Я удивлялся тому. То был для меня материальный символ. Я не верил в этих людей. Победа станется, будет за нами, но без них. Я никогда не забуду того разбитого ведра на колодезной цепи».
Караичев:
– Возвращались ночью на свою базу, в Бугаевку, а взводный наш вдруг исчез, кинул нас – ни слова, ни полслова. Решили отдохнуть. Расположились рядом с артиллеристами. И тут со стороны Дроздово послышался шум моторов.
– Немцы! – закричал кто-то.
Помогли солдатам выкатить пушки поближе к грейдеру, только развернули их, как показались грузовики. Удачным выстрелом подожгли первый, немцы сразу отступили.
В затишье артиллеристы тоже собрались уходить, а нас отрядили домой, в Ольховатку. Винтовки в руках, лошади с нами – что делать дальше? Наметили уйти в лесное урочище Кобези, будем партизанить. По пути к дубраве встретились нам кавалеристы. Рассказали им, что немцы уже перекрывают дороги к Дону. А бойцы отговорили нас оставаться в лесу: тут, мол, вас немцы, как котят, переловят. Что правда, то правда, только громко называем дубраву – лес. Это заросли лишь по ярам, кругом – открытая степь.
Повернули назад, а у соснового бора нас остановили другие бойцы. Подошёл человек в тёмно-синем комбинезоне. Потому, как обращалось к нему окружение, догадались – большой командир.
– Местные, хлопцы? – спросил. – Кто знает брод через речку?
– Рядом есть, на Загирянке. Песчаное дно, вода по колено, – вызвался показать переправу Николай Добрыдень.
Разом взревели моторы. Тут мы только досмотрелись, что в сосняке разместилась танковая часть.
Машины благополучно перебрались через речку Чёрная Калитва. А мы вновь остались на распутье. Договорились, что будем уходить на восток, вслед за отступавшими войсками.
Довженко: «1 июля. Россошь.
Был сегодня на аэродроме…»
Из услышанного о боях на Украине.
«По рации из подбитого танка: «Последние минуты. Уже обливают машину бензином. Сейчас будем гореть. Умрём. Но победа будет за нами. Прощайте, товарищи!» – так отбивались в танке до последнего Шишов, Соловьев, Дормидонов.
– Товарищи, он же убил триста немцев, – шептали возле раненого.
– Не знаю. Я их не считал. Я их убивал, – прохрипел боец.
В Севастополе политрук Ткаченко кинулся с гранатами под танк и подорвал его, перекрыв дорогу. Атака вражеских танков захлебнулась».
«Человек измеряется не с ног до головы, а от головы до неба» – изрёк Конфуций.
Не эта ли мысль древнекитайского мудреца, не потеря ли захваченной фашистами Украины – заставила великого художника «бичевать свою родину»?..
2-VII
«В тысяча девятьсот тридцать девятом году воссоединилась Украина Восточная и Западная. Шесть долгих веков метались разъединённые в катастрофе половины в бурях, в крови, в поту. Шесть веков разные чужестранцы высасывали из половин соки и кровь, учили по-разному молиться, двигаться, думать. Шесть веков отравляли разными ядами, жгли разными огнями, освещали разным светом и поджаривали на разных сковородах, и жарили по-разному.
Сёстры-половины забывали друг друга, не узнавали временами, притесняли бессознательно или невольно. Наконец, разодралось небо, попадали, исчезли враги. Сёстры нашли друг друга, сбежались близнецы, крикнули от радости, заплакали, обнялись. Взрыв полтысячелетней усыплённой правды был такой сильный, что на одно мгновение будто осветил весь мир. Счастлив был тот, кто это видел, кто плакал здесь от радости, у кого пылало сердце.
Обнялись. Сжали, прижались друг к другу и... разошлись. Разомкнулись объятия, радость уступила место неуверенности, неуверенность сомнению, сомнение сменилось удивлением, удивление разочарованием, а затем гневом и возмущением. Кто-то сказал, сказано было, что нужно заключать, притеснять, стрелять в спину, высылать, презирать, плевать в душу, позорить, не прощать, ничего не простить!!!
И разошлись, окровавленные, расхристанные, забытые богом, обманутые богом и людьми, на радость врагам. Разорвались опять в ещё большей мировой трагедии, чтобы более уже никогда не соединиться – и исчезнуть поодиночке в небытии.
Бессмертен ли народ? Бессмертен ли он в конечной своей судьбе? Смертный, как и всё, что живёт. Всё идёт, всё проходит. А неумирание наше, длинное украинское, жизнь ли оно, или только хилое жалкое существование? Нас, говорят, больше, чем в хорошем европейском государстве. Мы есть – и нас нет. Где мы?
…Я сам бросил кино и поехал освобождать Украину на фронт. Может, я тот лев, который пошёл умирать в пустыню. Может, Дон Кихот. Мне всё равно уже, когда и что, и кто обо мне скажет.
Будет ли жить моё имя, создателя украинского кино. Или нет. Мне всё равно. Буду ли я и дальше в первых рядах, умру ли без вести, разлечусь ли от бомбы где-то здесь – мне безразлично. Я не хочу жить лучше своего народа, я не могу и не хочу жить и видеть уничтожение и закапывание моего народа. Я хочу разделить его судьбу полностью, сполна и без оглядки».
И далее.
«В чём-то самом дорогом и важном мы, украинцы, безусловно, народ второстепенный, плохой и никчёмный. Мы глупый народ и невеликий, мы народ бесцветный, наше нелюбовь друг к другу, неуважение, наше отсутствие солидарности и взаимоподдержки, наше наплевательство на свою судьбу и судьбу своей культуры абсолютно разительны и, объективно, абсолютно не вызывающие к себе ни у кого добрых чувств, ибо мы их не заслуживаем. Вся наша нечуткость, трусость-малодушие, наше, предательство и пилатство, и грубость, и глупость во время всей истории воссоединения Восточной и Западной Украины есть, в сущности говоря, сплошной обвинительный акт, что-то, чего история не должна нам простить, что-то, за что человечество должно нас презирать, чтобы оно, человечество, <ни> думало о нас.
У нас абсолютно нет правильного проецирования себя в окружающей действительности и в истории. У нас не государственная, не национальная, не народная психика. У нас нет настоящего чувства достоинства, и понятие личной свободы существует у нас как что-то индивидуально-анархистичное, как чувство воли (отсюда индивидуализм и атаманство), а не как народно-государственное понимание (марксовское) свободы, как осознанной необходимости. Мы – вечные юнцы. А Украина наша вечная вдова. Мы вдовьи дети».
Читая и вдумываясь в эти горестные строки в том кровавом сорок втором, кто-то мог сказать: «Перемудрил Александр Петрович в отчаянии». Сейчас же, спустя семьдесят с лишним лет, исповедь Довженко «самому себе» перечитываешь, как пророческое провидение нынешней «Украины в огне».
Довженко: «6 июля. Отступаем из Россоши за Дон. Целый день немцы бомбят. Что-то горит на железнодорожной станции. Над пожарищем большущая дивного цвета туча. Грозная и необычная цветом. Бегут машины. Целый день шоферы возятся под машинами. Тошно смотреть на эту мерзкую неорганизованность, бестолковость. Пропал день.
7 июля. Вчера мы бежали из Россоши. Немцы громили вокзал 16-ю «юнкерсами». Был большущий пожар, сколько пожаров. Через Дон переправились ночью. В пятом часу утра шесть «юнкерсов» уже громили наши мосты. Стонала земля, и плакали люди.
Люди и тут украинские. Хорошие, работящие.
– Пейте, товарищи, молоко…
Не было у нас культуры жизни – нет культуры войны. Потому и страдаем много и глупо.
Ничто не проходит даром, сатрапство и дурость особенно.
…Может, случится чудо! Прогоним немцев».
13 июля Довженко подробнее записывает, видимо, со слов собеседников.
«Белогорьевская драма. (При переправе через Дон у Павловска в час отступления из Россоши.)
Какой-то подлец и кретин – белогорьевский комендант решил перед мостом проверить путёвки у всех шофёров. Сбилось в кучу более трёх тысяч разных машин. Ругань, спор, бедлам.
Прилетело 27 бомбардировщиков. Истребляли дотла. Что делалось, невозможно ни описать, ни забыть. Сгинуло ни за что немало людей, немало машин покалечено, сожжено. И всё из-за одного дурня. И никто не связал его, не застрелил. Я уверен, что он и до сих пор где-то «не пущает»».
Караичев:
– У Неровновки фашистские самолёты бомбили отступавших на дорогах. Свернули в лес. Опасаясь бомбёжек, ехали больше ночами. Благополучно выбрались в Богучарский район.
Запомнился хутор, где встали на постой. Глядь – через улицу магазин, угол разворочен, а там – ящики с водкой. Иван Поруба подбежал, не достать, подсадили его, только ухватил бутылку, как за углом раздалась стрельба. Осторожно выглянули, а посреди хутора стоит немецкая танкетка, и пулемётчик обстреливает всё вокруг себя. Улучили момент, когда он отвернул ствол, – и перекатились назад. Там, в кустах, были привязаны кони. Напрямик, не выбирая дорог, понеслись прочь. Гнали лошадей, пока не выбрались на дорогу, какая уводила нас на восток. По ней остереглись ехать, стали править к лесочку, тут натолкнулись на земляков. Наши, ольховатские, распалили костерок, готовили еду. Рассказали им, что и здесь близко немцы. Огонь загасили и заторопились в путь. Так нашёлся нам командир – инструктор райкома партии Козленко.
Грейдер вывел нас к Монастырщине, к донской переправе. А тут столько военных, к лодкам нескончаемая очередь.
Вплавь перебираться боязно. Дон куда широк против нашей речки. Лошадей загнали в воду, а они проплывут чуток и поворачивают назад, к этому же берегу. Наш инструктор взял у Ивана бутылку водки, из-за которой чуть под пули не попали, и пошёл к военным, какие командовали на переправе. Лодку нам дали. Сопроводить напросился местный дед-рыбак.
– Я вас с одним веслом перевезу, – успокоил нас.
Отплыли, а лошади бегают по крутому берегу, жалко их бросать. Позвал своего конька – «Сверчок! Сверчок!». Он как стоял, так и сполз, падая с обрыва в Дон. За ним поплыли все наши лошади. «Они нас потопят! – испуганно крикнул дедок. – Гребите, кто чем может!».
Выгребли. Смотрим, с других лодок бойцы уже прыгают в воду. Наш дед советует: ловите, мол, лошадей, пока их у вас не отобрали. Ухватился я за своего Сверчка, так обрадовались друг дружке.
Довженко: «12 июня. Бедный Сталин, как ему тяжело, несчастному, в окружении этих холодных партократов и лакеев, и дилетантов. Взять хотя бы минувший драп из Россоши. Подлецы из штаба ухитрились, не зная ни географии, ни топографии, спрямить отступление на паром в Старой Калитве и погубить немало машин в тот час, когда за сколько километров у Богучара стоял чудесный понтонный мост».
Тогдашний сельский житель задонской Ольховатки (Сапёловки) Митрофан Андриянович Лесных на конной бричке возил продукты в Ровеньки, чтобы подкормить женщин и девчат, рывших там в июне оборонительные укрепления. Он свидетельствует: по прямой дороге в Россошь между Калитвами – Старой и Новой – возле паромной переправы военные сапёры навели два понтонных моста. Старались загодя обеспечить отход советских войск за Дон. Так что – слухи о неразберихе в рядах отступающих, о которых пишет в своём дневнике Довженко, в чём-то были преувеличены, как нередко такое случается.
В эти же дни в Россоши находился журналист газеты «Правда» Лазарь Бронтман, известный в предвоенную пору «король репортажа». Он писал о «красных соколах» Валерии Чкалове, Михаиле Громове, Владимире Коккинаки, об авиаконструкторе Сергее Ильюшине. С полярниками побывал на «вершине мира» – Северном полюсе. Военный корреспондент Лазарь Константинович выкраивал время для дневника.
«30 июня. Приехали в Россошь к 2 часам дня. Городок пыльный, большой. На улицах непрерывное движение, машина за машиной. Немедля отправил отсюда очерк «Единоборство» о танкисте Фокине из 6-й бригады, уничтожившем за два боя 11 танков и 5 орудий. (Было это 17 мая 1942 в районе Харькова в окружении. Командиру роты, танкисту Григорию Николаевичу Фокину 5 ноября присвоили звание Героя Советского Союза).
Увидел здесь поэта Алёшу Суркова.
Сняли хатку на окраине. Рядом зенитки, а с другой стороны аэродром. Налётов не было недели две. Зато чуть раньше – три дня подряд. В дым разбило вокзал, депо, поезд. Много жертв.
2 июля. День тихий, солнечный. Утром прошёл разведчик, довольно низко. Зенитки хитро молчали.
3 июля. Утром летал над Россошью самолёт. Сбросил пару бомб у вокзала. Узнал о страшной бомбёжке Валуек.
4 июля. Выехали в хутор Висицкий ночевать.
5 июля. Хатка наша небольшая, да и всё село небольшое, вытянулось по песчаным склонам вдоль яра. Выспались чудно. Хозяйка утром прибрала, на пол насыпала листьев сирени для запаха, на окно – ромашку. Уютно, чисто. Хочу написать «Руки пахаря» о бронебойщике Переходько, уничтожившем в бою три танка.
6 июля. Часика в 3 разыгрался над селом воздушный бой: 3 мессера и 2 наших. Длился минут 10-15, долго! Одного сбили (какого – неизвестно), лётчик на парашюте – километрах в трёх.
В 5 мы выехали через Россошь. Утром и днём немцы основательно побомбили станцию, нефтебазу, эшелоны. База и один эшелон горит. Дым огромный.
Регулировщик направляет на Белогорье.
Несколько налётов. Останавливаемся в лесах. На дорогах видны свежие воронки…
Вот и подступы к Белогорью. С горы в полутьме видно несколько больших очагов пожара. Горит почти весь городок и переправа. Бомбить её начали с 2 часов дня, но подожгли около 8 часов вечера.
Решаем ехать на соседнюю переправу против Павловска (село Басовка). Огромный поток. Узнаю, что в леске находится дивизионный комиссар член Военного совета Юго-Западного фронта Гуров. Нашёл, представился. Знает. Просит подождать… Ночь. Ракеты. Бомбёжка. Потеряли Гурова…
Идём пешком. Плоты. Бакенщик. Конники. Переезд. Поход. Вокруг раненые – легко и тяжело.
7 июля. Казинка. Здесь застали несколько человек из Политуправления.
Эвакуируют скот. Весь день в воздухе немцы. Пикируют на аэродром и паромную переправу, бомбят её второй день, но ничего сделать не могут.
Народ из ПУ подъезжает. Едут через Старую Калитву (на пароме) или Богучар, там мост, хотя и бомбят, цел… Машины шли по огненной улице, через огонь, заливали его вёдрами.
Вечером распространился слух о взятии Павловска – десант. Я успокаиваю, бойтесь очевидцев!
8 июля. Утром поехали. Дорожные впечатления. Солдаты. Раненые. Эвакуировавшиеся беженцы. Куда они идут?».
* * *
На исходе июля, в начале августа во всех боевых частях Советской Армии перед строем зачитывали приказ Народного комиссара обороны Союза ССР И.В. Сталина №227 от 28 июля 1942 года, известный под названием «Ни шагу назад!». В нём говорилось:
«Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и сёла, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникёрами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления и без приказа из Москвы, покрыв свои знамёна позором.
Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдаёт наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток.
Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать своё позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.
Каждый командир, каждый красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского Союза – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы и матери, жёны, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, – это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн. населения, более 80 млн. пудов хлеба в год и более 10 млн. тонн металла в год. У нас нет уже преобладания над немцами ни в людских ресурсах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо, если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.
Из этого следует, что пора кончить отступление.
Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.
Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.
Наша Родина переживает тяжёлые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникёрам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев, – это значит обеспечить за нами победу.
Можем ли мы выдержать удар, а потом отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает всё больше и больше самолётов, танков, артиллерии, миномётов.
Чего же у нас не хватает?
Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину.
Нельзя дальше терпеть командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникёров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу.
Паникёры и трусы должны истребляться на месте.
Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно явиться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования.
Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины.
Таков призыв нашей Родины.
Выполнить этот приказ – значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага.
После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на ещё более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникёров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели своё действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель – покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение.
Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?
Я думаю, что следует.
ВЕРХОВНОЕ ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЕ КРАСНОЙ АРМИИ ПРИКАЗЫВАЕТ:
1. Военным советам фронтов и прежде всего командующим фронтами:
а) безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток, что от такого отступления не будет якобы вреда;
б) безусловно снимать с поста и направлять в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций, без приказа командования фронта;
в) сформировать в пределах фронта от 1 до 3 (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины.
2. Военным советам армий и прежде всего командующим армиями:
а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в военный совет фронта для предания военному суду;
б) сформировать в пределах армии 3-5 хорошо вооружённых заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникёров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной;
в) сформировать в пределах армии от 5 до 10 (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.
3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий;
а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять в военные советы фронта для предания военному суду;
б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.
Народный комиссар обороны И.СТАЛИН».
Современные отечественные и зарубежные историки называют этот приказ печально знаменитым, жестоким, карательным. Но большинство из них согласны: в той трагической обстановке необходимо было вводить железную дисциплину, принимать суровые меры. Они способствовали перелому на фронте. Это сразу почувствовали и немцы. Уже 6 сентября находившийся в передовых наступающих частях от Харькова до Сталинграда офицер Генерального штаба сухопутных войск Германии Клеменс Подевильс докладывал:
«По мере того как сужается кольцо вокруг Сталинграда, становятся уже полосы действий наших дивизий и полков. Однако на развалинах города наблюдается ожесточённое сопротивление.
Разрушенные городские дома подвергаются ежедневным атакам, растут потери, они достигают ужасающих размеров. Если раньше нам удавалось продвинуться на несколько километров, сейчас речь идёт о продвижении на несколько сот метров, и то, если противник не отбросит на исходные позиции.
Пожалуй, уличные бои дают преимущество противнику, однако чувствуется, что сейчас его по-особому воодушевляет дух самопожертвования. Русские солдаты не считаются ни с чем, чего до сих пор не наблюдалось. Нет сомнения в том, что в русских произошли какие-то внутренние изменения. Движущими силами в их сопротивлении являются любовь к Родине, находящейся под угрозой, и ненависть к захватчикам, которая у русских в крови».
«Фактически, – отмечал годы и годы спустя британский историк Джеффер Робертс, – это был призыв к дисциплинированному, организованному отступлению и к защите последнего рубежа ценой своей жизни, если того потребуют обстоятельства. Главной целью документа являлось взятие под контроль стратегического отступления Красной Армии. И в то же время приказ психологически готовил войска к обороне Сталинграда и стойкому сопротивлению и других подобных рубежах».
* * *
Караичев:
– Козленко повел нас под Борисоглебск, в село Пески, где должен располагаться Ольховатский райком партии. Действительно, там нашли первого секретаря. Он нас встретил неласково: лошадей оставьте, а сами, мол, ищите себе пристанище. Ребята так и сделали, а я ослушался, Сверчка не бросил.
Направились в военкомат. Я ехал верхом на коне, а Иван Поруба шёл рядом и клял наше начальство. Военком оказался очень вежливым дяденькой. Выслушал нас, уточнил год рождения и развёл руками:
– Двадцать четвёртый год пока не берём в армию. Потерпите немного.
Разжалобили его:
– Да мы голодные. Вчера не ели, а сегодня вчерашнее подогрели…
Довженко: «12 июня. Немец на Дону! Когда это было? Враг перешёл за Дон. Горе.
Сердце – вещун, ещё весенним днем оно чуяло беду и просило отвести её удар. Тогда я писал:
«Заканчивается апрель. Войдут в берега речки, и выйдет из берегов людская кровь… Сколько смертей, сколько ран, сколько страха, и труда, и пота, и проклятий. Помоги нам, боже. Пусть уж мы будем изранены и изломаны, пусть будет в руинах Киев, но пусть он будет наш. Если для победы нужна моя жизнь, я б отдал её, не задумываясь, без колебаний».
Тяжкое и суровое лето сорок второго года.
Душа художника Александра Петровича Довженко выстрадает пережитое – в слове. Он напишет киноповесть «Украина в огне».
Георгия Алексеевича Караичева те дни закалили, подготовили к ратному делу. Своего добьётся – станет солдатом. И войну закончит с победой в далёкой Австрии, в венских лесах.
Россошь Воронежской области