Илья КИРИЛЛОВ 
Илья КИРИЛЛОВ
ПОДЛИННОСТЬ
О прозе Ильи Оганджанова
Я убеждаюсь, что у нас есть ещё скромные писатели. Я имею в виду не писателей со скромными литературными данными – нет, они скромны дословно и не умеют или не хотят себя продвигать, рекламировать, не мытьём, так катанием завоёвывать привилегированное положение в обществе. Их очень немного. Один из них – Илья Оганджанов (род. 1971). Скромность его проявляется не только в поведении, но и в том, что и как он пишет. Он пишет рассказы. А у нас любому умному и тонкому рассказу предпочтут огромное, полное художественных пороков «полотно». И несмотря на то, что Оганджанов уже многие годы печатается в «толстых» литературных журналах, не слышно, чтобы о нём говорили или, тем более, выдвигали в лауреаты каких-то премий. Допускаю, что в подобном сомнительном признании он не нуждается, но убеждён, что его короткие, умные, неброские рассказы заслуживают вдумчивого и – хочется сказать – негрубого внимания.
Он начал писать, по-видимому, ещё в девяностые, во всяком случае, это время действия его первых рассказов. Какие-то особые, причудливые темы он не искал, понимая, что жизнь богаче любого, самого уникального воображения. Из повседневной жизни он и стал брать сюжеты, поначалу автобиографические. Вот рассказ «Обычное дело». Разводится семья, разменивают квартиру, и главный герой рассказа, увлечённый математикой подросток, вместе с матерью покидает столицу, переезжает в Подмосковье и устраивается в новую школу. Там он имеет неосторожность помочь по алгебре школьной «красавице», не принимая во внимание то, что в неё влюблён жестокий и сильный десятиклассник, не последний человек среди местной шпаны. Главного героя вызывают после уроков на пустырь и избивают до полусмерти.
Казалось бы, историй, подобных этой, тысячи, в том числе великое множество их в литературе. Но Оганджанов сумел рассказать её со своими психологическими нюансами, так что с газетным репортажем её не спутаешь. В коротком рассказе сумел обрисовать характеры героев и их портреты. Говоря высокопарно, он сумел вдохнуть в них жизнь.
Написав эту последнюю фразу, я задумался. Ведь, в сущности, это является основной задачей художника – творить в своих произведениях жизнь. Это мало кому удается. Обычно выходят «типы», «куклы», мёртвые ландшафты, карикатурные портреты. Оганджанов – один из немногих счастливчиков.
Ещё одно наблюдение, сделанное при чтении его рассказов. Чаще всего он обрывает рассказ «на самом интересном»… Казалось бы, такое произведение, как подрубленное дерево, должно рухнуть, увянуть, но этого не происходит. Рассказ неизменно успевает состояться до того, как автор его прерывает, – и успевает прорасти в сознании и сердце читателя, заставляя размышлять и чувствовать о дальнейшем.
Над чем размышляет своими образами писатель? Как бы исподволь, не отступая от своей внутренней деликатности, всё говорит и говорит писатель о психологической природе человека, а именно, о склонности человека к насилию. Один из лучших рассказов Оганджанова – рассказ «Дамба», очень сложный по архитектонике, при этом, как всё подлинное, удобочитаемый. Если говорят о полифонии романов, то в данном случае мы вправе сказать о полифонии рассказа… Но всё-таки выделяется сцена, которая отчётливо отражает тревожащую писателя тему. Юноша и девушка, ещё совсем подростки, какое-то чувство между ними, похожее на любовь. Девушка увлекается божьей коровкой, и юноша услужливо ловит насекомое и демонстрирует его. Интерес девушки удовлетворён, но не удовлетворён юноша таким скорым пресыщением девушки. Он сдавливает пальцами несчастного жучка, и брызжет бурая, липкая жидкость.
Едва ли не над каждым его рассказом вспоминаешь ницшеанскую «волю к власти». Но Оганджанов не склонен ничего утверждать или опровергать, не горит желанием полемизировать с великими теориями. Он только старается что-то прояснить, приглашает читателя до чего-то дочувствоваться. И действительно, когда читаешь, например, рассказ «Опустевшая планета», о том, как овдовевшая мать психологически поработила своего взрослого сына, когда замираешь в размышлениях над прочитанными страницами, кажется, что-то проясняется в поднебесной высоте философских построений, а больше всего здесь – на земле.