Виталий АМУТНЫХ. ЧТО СНАРУЖИ, ТО И ВНУТРИ. Диалог

Виталий АМУТНЫХ

ЧТО СНАРУЖИ, ТО И ВНУТРИ

Диалог

 

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Вчера я был в одном месте, и там один человек сказал одну вещь по поводу Дюши Макаревича. Он сказал: «Что снаружи, то и внутри», – этот человек так высказался. Видишь ли, им не нравится лицо Андрюши.  

РОЗЕНБЛЮМ: Им не нравится лицо не только Андрюши. Им также не нравятся лица Люси Улицкой, Вити Шендеровича, Бори Немцова. И Аллочки Латыниной, и Димы Зильбельтруда.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Да. И они говорят: что снаружи, то и внутри. А по-моему, так очень милые лица.

РОЗЕНБЛЮМ: Прекрасные лица!

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Даже – лицо Навального им не нравится. Хотя он только наполовину Навальный.

РОЗЕНБЛЮМ: Фашисты!

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Вы такой колючий, как ваша фамилия.

РОЗЕНБЛЮМ: А вы избыточно нежны. Видимо, сообразно вашей фамилии.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Но, честно говоря, я не понимаю, зачем-таки Андрюша попёрся на Украину, и не в наш Киев или Днепропетровск, а в этот ужасный Донецк. И вот теперь послушай, что пишут: «Требуем не защищать Макаревича от справедливого гнева русского народа, а изгнать его из страны, лишив его российского гражданства. Пусть скачет на Крещатике с милыми его сердцу бандеровцами».

РОЗЕНБЛЮМ: А в этой газете: «На деньги, вырученные с продажи гитары музыканта, были куплены каски и бронежилеты для украинских карателей». Ну? Это умный человек? Это бизнесмен?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД:  Да-а… Война – это большое болото: легко влезть, но трудно выбраться. Поехал петь свои песни... Зачем? Ему что, мало было России?

РОЗЕНБЛЮМ: Он считает себя деловым человеком: хотел воспользоваться удобным случаем и поправить свой бизнес.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Ой-вей! Видимо, он забыл: если ты заглядишься на чужую белую халу, то можешь потерять свой собственный кусок чёрного хлеба.

РОЗЕНБЛЮМ: Может, просто решил прогуляться.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Какой прогуляться! Знающие люди говорят: наилучшая прогулка – перед своим крыльцом. Конечно, если он опять хотел большой славы… так поехал бы петь в Германию.

РОЗЕНБЛЮМ: Я тебя умоляю! Кому он уже нужен в Германии?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Там у нас большая диаспора.

РОЗЕНБЛЮМ: Ну и что? У него и в России один концерт за другим отменяют. Из-за того, что никто билеты не покупает.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Но он уверяет, что это всё нарочно так сделано. Вот пишут: «Чередой последовали отмены концертов Макаревича в Кирове, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Самаре и других городах».

РОЗЕНБЛЮМ: А вот: «В Баку отменён концерт Андрея Макаревича, намеченный на 31 октября во Дворце Гейдара Алиева». Баку-то сколько лет под Америкой лежит. Там-то кто ему отменял? Ему уже сто лет. Уже пора бы иметь мозги.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Не сто, а шестьдесят.

РОЗЕНБЛЮМ: Тоже хороший возраст. Уже можно научиться заранее думать о последствиях. И не ждать, когда… Вот слушай: «В четверг в московском Доме музыки была премьера проекта Андрея Макаревича «Идиш-джаз». После четвёртой песни в зале вдруг встали какие-то люди, которые с криками "Макаревич – предатель" принялись кидать яйца и разбрасывать листовки...»

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Да-да, здесь то же самое: «…разбрасывать листовки… Довольно быстро подоспела охрана, которая стала этих людей выводить, и вот в этот момент пошёл перцовый газ. Кто-то из этих людей пустил в ход баллончик».

РОЗЕНБЛЮМ: Фашисты! Этого следовало ожидать.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Да, этого следовало ожидать.

РОЗЕНБЛЮМ: А если бы он подумал о том раньше, то и не пришлось бы писать письма президенту. «Всё, что нам рассказывают в СМИ про мою поездку, – бессовестное враньё. Господин президент, я настоятельно прошу вас прекратить этот шабаш, порочащий моё имя».

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Тут Андрюша, конечно, попал впросак. Ведь даже на все сто наш Йося, Йося Кобзон… Сейчас найду это место… Вот, послушай: «Ему осталось только выступить перед Коломойским и убеждать всех, что это он делает бескорыстно…». Коломойский, Беня Коломойский, ты знаешь – это им там, на Украине, из Лондона управляющего назначили. Беня делает вид, что спорит с киевским кагалом, с Пашей Вальцманом… но мы-то знаем, как оно на самом деле.

РОЗЕНБЛЮМ: Беня мне никогда не нравился…

ЛИЛИЕНФЕЛЬД:  Что поделаешь! Какой кагал, такой и староста. Так вот… «Я хорошо помню, – это Йося Кобзон говорит, – я хорошо помню, как после Великой Отечественной мы прятались в Славянске – а он всего в нескольких километрах от Святогорска –  от бандеровских банд. А теперь наш коллега едет на территорию, занятую их последователями...». А дальше: «И говорить о том, что демократия позволяет каждому иметь своё мнение… Своё мнение – да, но демократия не позволяет быть предателями своей страны».

РОЗЕНБЛЮМ: Действительно, мозги у него с возрастом сильно пострадали.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: У нас всегда говорили: на чьей подводе едут, того и песни поют.

РОЗЕНБЛЮМ: Делал бы своё дело тихо, как это всегда делается. Нет, ему надо было выпендриться. Выпендрился. Так уже бы и успокоился, – нет, он ещё какую-то песню сочинил. И ты посмотри на одно это название! «Моя страна сошла с ума». Зачем дразнить гусей? И ты послушай эту поэзию! «И как тут быть, Если всё отныне вверх дном. Не надо нимбы и крылья растить, Надо просто не быть г….м».

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Нас тут никто не слушает, и потому я могу честно сказать, что и раньше его, так сказать, стихотворчество было… мягко говоря… не очень.

РОЗЕНБЛЮМ: Какое там «не очень»! Скажем честно, вот то самое слово, которое он в своей последней песне…

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Инвектива…

РОЗЕНБЛЮМ: Во-во. Стихи его – как та инвектива в его стихах. Короче – говно.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Нет, ну раньше…

РОЗЕНБЛЮМ: Да и раньше. А пение? Это песня? Этот стон у нас песней зовётся. А музыка?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Соглашусь. Совершенно заурядная  музыка,  не  представляющая интереса  для  человека  с развитым  музыкальным  вкусом.

РОЗЕНБЛЮМ: Клезмерская музыка.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Пожалуй, клезмерская. Хотя, например Фрэнк Лондон, Энтони Коулмен или  Джон Зорн…

РОЗЕНБЛЮМ: Клезмер Макаревич – не Джон Зорн. Но теперь раскрутить можно кого угодно. А раскручивали Дюшу с незапамятных советских времён. И как раскручивали! Выстроили ему, можно сказать, хрустальный дворец.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Да… Да… А как у нас говорят, кто живёт в хрустальном дворце, не должен бросаться камнями. И вот: «В столице России группа молодых людей запихнула в мусорный контейнер российского музыкант, певца, поэта, композитора, художника, продюсера, телеведущего, лидера и единственного бессменного участника рок-группы «Машина времени», заслуженного артиста РСФСР, Народного артиста Российской Федерации Андрея Макаревича».

РОЗЕНБЛЮМ: Фашисты! Но если то была группа меломанов, то их можно понять.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Вы думаете?

РОЗЕНБЛЮМ: Был ещё один такой коллектив, назывался «Биттлз».

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: О, «Биттлз»!

РОЗЕНБЛЮМ: Что – «о»? Музыкальное зомбирование. Социальный эксперимент. Тависток привёз «Битлз» в США только ради промывки мозгов тамошней молодёжи. Мозгов! Безмозглые, они думали, что у них там бунт против социальной системы. Я смеюсь! Много они изменили?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Верно. Изменилось для них не многое.

РОЗЕНБЛЮМ:  Слабоумные тинейджеры…

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Кстати, до «Биттлз» слова «тинейджер» в ходу не было.

РОЗЕНБЛЮМ:  Эти самые тинейджеры, думаю, были бы, конечно, очень удивлены, если бы у них имелись мозги понять, что все их протесты, вся их эксцентричность, грязные джинсы и длинные немытые волосы, марихуана и лизергиновая кислота, даже их новый молодёжный жаргон – всё было старательно разработано пожилыми научными работниками. Работниками из мозговых центров Англии и Стэнфорда. Вот подрастающее поколение удивились бы, если б догадалось, что всякие крутые словечки – рок или кул, клевый, значит, – им придумали брюхатые гипертоники-социологи… далеко не первой молодости. Тависток и его Стэнфордский Исследовательский Центр.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Конечно, тут без армии СМИ такую задачу нельзя было бы решить. И Эд Салливан немало постарался.  

РОЗЕНБЛЮМ:  Кто бы заметил этих клоунов из Ливерпуля, эту их двенадцати-атональную систему музыки, если бы не социальная инженерия, не ажиотаж, который подняли… всякие… там… «Нью-Йорк Таймс»...

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Да, «Нью-Йорк Таймс», «Уолл Стрит Джернал», «Вашингтон Пост» – они делают новости, они могут заметить это, а то игнорировать. Они говорят: эти фильмы смотреть, эти музыкальные диски покупать, а те не покупать. И большинство поступит именно так. Это правда.

РОЗЕНБЛЮМ:  Как ты сказал? Социальная инженерия?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Так, социальная инженерия. Она и есть.

РОЗЕНБЛЮМ:   К тому же мы живём в рыночном обществе.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Когда дурак выходит на рынок, радуются торговцы. А с помощью музыки можно бесструктурно и скрытно управлять людьми.

РОЗЕНБЛЮМ: Между прочим, в Израиль «Биттлз» так ни разу и не пустили. А ты помнишь причину? Генеральный директор министерства образования Израиля Яков Шнайдер и депутаты Кнессета были очень против.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Конечно, помню: низкий художественный уровень и разлагающее воздействие на сознание молодежи.

РОЗЕНБЛЮМ: Кнессет знал, что делал.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Но, знаешь… Нас тут никто не слушает, и потому я могу честно сказать, когда мы берём всё в свои руки, когда создаём новую, так сказать, культуру, когда в этой культуре мы начинаем доминировать… Тут для нас самих возникают большие проблемы.

РОЗЕНБЛЮМ: Проблемы?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Конечно. Тогда иссякает источник культурного творчества, из которого мы берём все ресурсы для своего творчества. Тогда в нём не остаётся места и для нас самих. Это печально. Но это правда.

РОЗЕНБЛЮМ: Просто мы превосходим их в культуре.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Это этноцентризм.

РОЗЕНБЛЮМ: Ну и что?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: А то, что он может опять привести к катастрофе. И меня поддерживает мысль многих разумных людей.

РОЗЕНБЛЮМ: Это чья же мысль?

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Бенжамина Фридмана, Ноама Хомски, Альфреда Лилиентхальта, Израиля Шаака… например.

                                          Пауза.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: Ой, Андрюша-Андрюша!.. Разве он не знал, что из трёх пальцев больше одной фиги не получится? Смотрю, вот, я… смотрю в эту газету… Нет, конечно, наш клезмер Макаревич никогда красавцем не был. Но он же не шекель, чтобы всем нравиться.

РОЗЕНБЛЮМ: Не шекель.

ЛИЛИЕНФЕЛЬД: У нас тоже есть поговорка: горшок, с чем он варится – тем и пахнет. Но это же совсем другое дело!

РОЗЕНБЛЮМ: Совсем другое дело!