Анатолий СТАТЕЙНОВ 
Анатолий СТАТЕЙНОВ
МЕСЯЦ ВОРОНА
Рассказ
Земля наша, горемычная, из-за своих детей-людей настрадалась, намучилась, особенно в последнюю сотню лет. Распоясавшиеся людишки её, которых уже то ли семь, то ли восемь миллиардов, в сутеми чёрной неблагодарности родительницу и кормилицу считают в своей жизни чем-то второстепенным. Перегораживают реки или поворачивают их течения вспять. Сводят леса, будто их и не было. Наготовили столько бомб, что они способны разнести вдребезги саму Землю и производителей этих бомб вместе с землей. Особенно там, за океаном, рвут и мечут безумные. Взрывают, стреляют, калечат Землю намеренно. Сатане поклоняются, им, чем хуже на земле, тем лучше. Бог – строит, Сатана исподтишка рушит.
А Земля жила и живет вне государств и человеческого времени. Люди считают правдой, что они на планете хозяева и властители. Что хотим, то и построим, ненужное снесем. Виновного – накажем, врага уничтожим. Дожились, что считаем себя героями: покорим тайгу, реку, морские глубины. Покорим – космос. Сами обозначили себя владыками, будто над нами нет власти Неба. Только владыками чего мы якобы стали? Земли! То есть своей матери! Да никогда не избежит гнева божьего тот, кто решился командовать и руководить матерью. Не дай бог надоедят Земле наши пакости. Что от нас останется? Сесть бы где-нибудь в тиши, посмотреть кругом, упасть на колени и сутками просить прощение у Земли. Некогда!
Нам кажется, что мы сильны неимоверными знаниями, имеем тело и душу, и потому бессмертны. Раз так, мы хозяева мира. Вот и губим природу, уничтожаем всё, что Земля родила для нас, чем себя в первую очередь и наказываем.
Все мы одним миром мазаны, недалеки умом, почесать бы макушку, пошевелить мозгами тем, у которых они есть. Земля дает нам тело, а Небо вкладывает в него душу. Небо и никто другой. Всем разную душу. Кто-то добрым рождается, другой – злым и хитрым. Третий – равнодушный и бесчувственный, как обросший мхом валун возле болота. Тем самым и сеется так нужное обществу неравенство. Хочешь быть заметнее – борись за себя. Не сумел – виновен ты. Обидели, можешь поплакать, так проще. Рабу всегда проще, за него думают. А защитить себя и Русь родную трудно, но сильный духом выберет этот путь. Значит, и помочь нужно тем, кто за Матушку-Русь.
Всё смертно: птицы, звери, люди, планеты, космические галактики. Всё новое строится из наших распадающихся тел. А вот нужны ли будущему наши мысли, книги, музыка, зажигательные танцы. Зачем мы, люди творчества, не спим ночами, пишем, рисуем, репетируем? От нас уходят друзья, жены, живем большей частью в нищете. Ради того, чтобы спеть, написать, нарисовать, станцевать. Зачем, если наши труды тоже канут в вечность. Километровые горы рассыпаются за тысячи и тысячи лет, а книги горят мгновение. Континенты раскалываются на острова за миллионы лет, а картины рвутся или гниют в сырости за пятьдесят-семьдесят лет. Песни за это же время забываются навсегда. Может потому, что всё другое, кроме размножения и хлеба, как говорили древние славяне: суета сует и томление духа. Но как без книг, без картин, без песни, что захватывает душу до слез? Витамины оживляют и молодят организм, так и песня помогает людям жить интересней и духовно богаче. Но почему же со временем умирает и она? Песня. Сегодня нам нужно много трудиться, чтобы узнать, что пели предки-скифы? Канули в никуда их песнопевцы.
Те, которые считаются добрыми, могут улыбаться всему миру двадцать четыре часа в сутки. Или столько же восторгаться чужими улыбками. Только что от этого изменится в мире? На самом деле прибавится добра? Нет, конечно. Злой будет махать ножом во дворе своего подъезда, бить кому-то в лицо, заставлять петь другого и плакать третьего. Равнодушный пристально разглядывает шум во дворе с балкона своего шестого этажа, так и уснет бедненький под крик и плач внизу. Вряд ли кто-нибудь задумается, что над всеми тремя тоже висит меч Месяца Ворона. Неотвратимый час кончины. Как писал некогда наш известный словотворец, жизнь дается один раз, и прожить её нужно не зря. Но сам он тоже не знал, что зря, а что – не зря? Кто из упомянутых нами троих прожил жизнь не зря? Кто проживет жизнь не зря? Добрый, злой, или тот, кто посредине – равнодушный. За миллионы лет существования человека на Земле никому не пришло озарение ответить на этот вопрос. Вряд ли он вообще разгадывается людьми. Создатель посчитал, нам это пока не нужно.
Сама земля не знает этих пустых забот, не мучается ими как сорока со цветным стеклышком. Ей хватает времени только рождать нас, и вновь принимать в себя. Десятки лет, отпущенные на жизнь каждому, на самом деле миг. Жизнь – короче вздоха. Всё великое и значимое для людей, например: долгое восхваление якобы великих, споры о чьём-то превосходстве, для земли вечные будни и ничто другое. Ей важно одно: не дать людям потерять Любовь. А с ней возможность постоянно создавать себе подобных. Прочее в судьбе человека писано Небом. Ибо Небо, в отличие от Земли, не имеет конца и края. Но только до облаков. Всё, что выше, непригодно для человеческих измерений. Там – правда Космоса, а она пока человечеству неведома. Мы даже не знаем, есть ли она в Космосе вообще, правда. Братья по разуму, например, Всевышний создатель… А кто создал его?
Об этом думал я, когда стоял на границе России и Монголии. Это край Руси – священная Тува. Некогда земля наших славных предков – скифов. Они царствовали тут совсем недавно – всего две тысячи лет назад. Это был великий народ. Их империя протягивалась от Лондона до Желтого моря на территории современного Китая. А всего империя жила не менее четырех-шести тысяч лет. С тех пор и доныне люди не смогли создать ни одного государства, подобного скифскому.
Скифы оставили после себя многочисленные курганы, от Лондона до всё того же Желтого моря. Если курганы старше двух тысяч лет, иногда до полутора, в них лежат только белые цари. Кто и зачем сознательно выбросил всё это из истории и не дает людям знать правду.
Подобные обрывки мыслей мелькали и мелькали в голове. Им нужно было ещё слиться в какое-то целое при подготовке к публикации книги «Сказание о Сибири и Дальнем Востоке. Последний царь скифов». Вот почему я и приехал в священную Туву, восточный край России. Здесь долго-долго жили арии, потом они же почему-то стали скифами, затем Чингисхан со своими китайцами и тайцами превратил белокурых и голубоглазых скифов в монголоидов. Что это? Воля злых духов или необходимость перемен в ту или иную сторону? Белых скифов изгоняли из Азии раз и навечно. Но Земля так и не дала саморазгуляться обезумевшим детям. Потомки скифов вновь живут на Амуре, Сахалине, Алтае, Бурятии, на Камчатке и в Туве.
Моя поездка планировалась долго и давно. Мне хотелось найти правду о скифах. Мы обсуждали предстоящее путешествие ещё с живым тогда отцом. Пётр Васильевич считал, что мне нужно больше поездить по Туве, это бывшие земли скифов, а потом Чингисхана. Хан тоже был скифом. В его времена ещё существовали скифские книги и скифская письменность. Знаменитая Йаса Чингисхана – это скифские законы. Йаса была в каждом городе и улусе, захваченных Ханом. Йаса – переводится как закон. Всю дань или налоги захваченные племена платили монголам строго по закону – десять процентов от дохода. И ни грамма больше. Тот баскак, который брал больше, мгновенно наказывался Ханом. Но Йаса, почему-то не сохранилась. Только выдержки из неё. Фолианты с законами Хана жгли по всему Востоку специально. Дабы правда о ней не осталась. А ведь раньше Йаса была в каждом селении. Глава любой семьи знал, сколько платить Хану. Кто и зачем внушал нам все десять лет в школе, что баскаки забирали у покоренных всё до нитки. Нет же и нет. Хан не был полоумным. Полоумные целую половину земли завоевать не смогут. Чтобы собирать больше дани, нужно помогать этим людям стать богатыми. Если в засушливые годы у пастуха падали целые отары овец, Хан помогал пострадавшим восстановить поголовье. Чтобы пусть и на следующий год, но взять с них дань. В этом кроется немалая хитрость Великого. Он создавал иллюзии у покоренных, что они равные жители Великого монгольского государства – Еке Монгол Улус.
– Про хана написано столько, – говорил мне отец, – что твоя книга запросто потеряется. Но в уже написанном мало правды, если сумеешь её открыть и доказать, твоя книга будет жить. Правда вечна, а ложь рассыпается и теряется как пыль с колес телеги. Если кто-то пляшет, что обманул всех и зарыл правду на века, он ошибся. Правда, как зеленая трава, прорастет обязательно. Я много читал о Хане, когда сравниваешь прочитанное, легко приходишь к выводу: откровенное враньё.
Отец замолкал, в доме слышны были только часы-ходики моего возраста, да потрескивание стен нашего старенького жилья. Мои мысли поила печаль. Чтобы правда вернулась и снова стала жить века, её нужно найти. Древняя Скифия не только Китай, Монголия, Алтай, но и Таймыр, нынешняя Эвенкии, Чукотка. Там тоже нужно побывать. Но что и где искать? На какие деньги? Курганы копают и сейчас, от Парижа до Китая. Однако никто не говорит правду о находках. А найденное безжалостно уничтожается. Царские кости, найденные в курганах, преступники археологи везут в Германию на якобы исследования. Затем там же их и уничтожают. Докажи попробуй лет через триста, что в этих курганах лежали белые цари. Но сейчас меня ещё больше волновали другие вопросы.
– Если Хан был скиф, зачем он вырезал по всей Азии скифские племена?
– Может его перехитрили и кто-то открыто использовал воинскую мощь Хана в своих целях?
Придти к одному выводу никак не удавалось. Чем больше я читал выдуманную археологами галиматью, тем больше путался. Отец видел это, но он знал о прошлом Руси меньше меня.
– Глазам страшно, руки делают, – тушил мою беспомощность Пётр Васильевич. – В моей библиотеке о древней Сибири полторы сотни книг. И у тебя дома, наверное, не меньше. В книгах много надуманного, сравнивай. Небо пошлет истину, если ты сам будешь близко к ней. Старайся, и правда тебе откроется. Я тебе не скажу, зачем Чингисхан белокурых киргизов сделал желтыми. Этого пока никто не скажет, догадаться может только тот, кто хорошо изучит историю Хана.
Был ли он на самом деле скиф, как пишет об этом «Сокровенное сказание о монголах»? Кто и зачем выдумал в его якобы родословной такой позор, как родная бабка Алан Гоа. В переводе на русский – Маралуха. Дескать, она родила во вдовстве троих детей, и один из них был отцом Чингисхана. Сюжет полностью передрали из «Библии». Да и саму родословную Хана полностью переложили из «Библии». Можно со стопроцентной уверенностью говорить, что «Сокровенное сказание» писали не монголы. И не за один Хурал, как это написано в конце «Сказания». Самыми грамотными в Монголии того времени были те 1100 евреев, которые пришли служить Хану, когда он едва стал возвеличиваться. И они были рядом с Чингисханом до самой его кончины.
Попробуй найди у них древнюю правду. Всё, что написано о Чингисхане во время его жизни, к нынешнему дню уничтожено. «Сокровенное сказание о монголах» – откровенная ложь. Оно выдумано, чтобы скрыть правду о Хане. Кто был он, какую ставил цель в жизни?
Потом, намного позже, после поездки в Туву и обсуждения путешествия с отцом, я приду к ошеломляющему для себя выводу: Хан, скорее всего, не убился, упав с лошади, его отравили. Он был уже не нужен тому, кто руками Хана менял мир в свою сторону. Его могилу спрятали. Не из-за золота в ней или желания покоренных народов отомстить пусть и мертвому завоевателю. Хана спрятали, чтобы даже далекие потомки по костям не определи причину его смерти.
Глазам страшно, руки – делают. Прав был родитель. Отец постоянно поддерживал меня и с детства расширял кругозор. С четырех лет я начал сопровождать его в походах на охоту, рыбалку. И младшие братья тоже. Ходили вместе за ягодой и грибами. Он знал лес и всё, что в нем живет или растет. Сам он вряд ли когда задумывался – надо ли любить природу и любит ли он её? На такой вопрос отец просто бы рассмеялся: он подсознанием считал себя частью леса, речки, озер, всего, что окружало нашу Татьяновку. Как можно не любить себя? Или части того, что ты есть на самом деле?
Отец все видел живым, думающим: березки, осины, клевер, саранок, бабочек, ящериц. Это сегодня я так общение с Петром Васильевичем вспоминаю: знать лес – значит неминуемо быть его единомышленником. В лесу или в поле, как и между людьми, всегда идет постоянная борьба за выживание. Между березками, осинками, осокой и папоротником, водой и землей.
Царствует или самый сильный или самый хитрый. Но царство это мнимое и быстро проходящее. Впрочем, как и в обществе человеческом. Жизнь ограничивает нас во всем. Лось не может съесть и вытоптать все молодые осинки, иначе он потом погибнет от голода. Соболь никогда не выдавливает на одной полянке всех мышей. Это для него тоже гибель. Человек не должен убивать все живое химией, которую он сам же и выдумал. Нельзя пытаться обмануть все народы, сам останешься в истории лжецом.
Папа все хорошо понимал и сроду не верил платным демагогам с телевидения, когда они убеждали нас в равенстве и братстве всех людей на земле. Эти разговоры для большинства россиян иллюзии, обман, нищета, зато для тех, кто придумал равенство и теперь пестует якобы его, – это получение неправедных богатств, роскоши. А всех остальных разговоры о равенстве – похороны нравственности, национальной гордости и самостоятельности. Без них Руси не будет, её и сегодня без помощи неба не было бы совсем.
Помню, как однажды папа сильно рассердился, когда увидел у нас в руках зайчонка. Страшно отругал, и велел немедленно отнести туда, где взяли. Сам проследил, чтобы не выбросили мы его где-нибудь раньше. А уж о том, чтобы мы разорили когда-нибудь гнездо воробья или скворца, в нашей семье и разговора быть не могло – руки сразу отобьёт по локти: птицу трогать нельзя, птица для красоты создана. Папа убеждал так, что ему нечем было возражать.
Все соседские мальчишки-одногодки бегали с рогатками, а у нас их никогда не было. И быть не могло с таким отцом. Он сам никогда ни одного лишнего деревца не срубил, ни одной пташке вреда не принес. Брал в лесу столько, сколько нужно для обогрева и еды семье. И ни одной веточкой больше, ни одной ягодкой или грибком. Он был убежден, что ничего лишнего в лесу нет. Люди должны делиться дарами леса с птицами, зверьками. Как-то деревенский охотник Коля Семин хвалился на конторской завалинке, что в первый день охоты убил аж восемнадцать молодых уток.
– Двух только и съели, остальные заквасила баба, свиньям отдали. Дура она у меня.
– И ты не лучше, – вспыхнул папа прилюдно, – взять бы эту зря убитую утку, да по голове тебя отходить. Если знал, что не будет жена их потрошить, зачем стрелял?
Колька посопел чего-то себе под нос, но перечить вслух побоялся. Мало кто из деревенских мужиков мог стать против папы.
Зато приучил папа нас, не пугая птиц, наблюдать за ними. Это захватывало дух подобно детским сказкам: как ласточка строит гнездо, а трясогузка с полным клювом мушек торопится юркнуть в поленницу дров, где у ней спрятаны птенчата. Как выходят первый раз на свет божий забавные сусличата, и как ловко планирует на них белый лунь. Папа многое умел видеть сам и старался показать все это нам. Петр Васильевич имел три класса образования, лекции по философии ему не довелось слушать, но он прочитал очень много книг, потому хорошо понимал, что наши души должны чувствовать природу, и мы обязаны научиться всегда считать природу выше собственного эгоизма.
В нашем доме никогда не хранились книги полу-писателей, полу-поэтов, которых теперь в каждом городе табун. А вот Пушкин стоял, полное собрание сочинений. Лермонтов стоял, Есенин, Шолохов, Твардовский. Но больше всего папа любил философские книги. До полуночи мог впутываться своими размышлениями в чьи-то мудрствования. У нас и Аристотеля книги были, и Гегеля и Рашид ад Дина сочинения. Там, конечно, не философия и неправды много, особенно у Рашид ад Дина, но поразмышлять есть над чем.
А уж словарей философских, энциклопедий разных – не пересчитать. Но самым любимым его философом был, как это ни странно, масон Мэнли Палмер Холл со своей книгой «Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии».
Папа вряд ли знал что-то серьезное о масонстве, но Мэнли Холла любил. Позже я тоже купил себе эту книжечку. А после смерти папы его Холла затаскал куда-то внук Максим. То ли подарил кому-то, то ли потерял. Его бы в музей отдать, чтобы потомки знали, как деревенский мужик в дебри философии вхож был. Не получилось с книгой.
Папа был неплохим учителем.
– Запомни, – крутил он пальцем перед моим носом, – зверя или птицу обижать себе в потеху – грех. Затаскаете вы зайчонка, замучаете, какой с того толк? Ты его зимой выследи, когда он сильный, здоровый. Тебе обед и ему наука. Хитрого зайца охотник не возьмет, а лентяя и дурака – в первую очередь. Мерекаешь? Беспомощного, слабого не обижай.
Мы, трое его родных сыновей, племянники папы и дети хорошо знакомых ему людей, согласно кивали – соображаем.
– Это чудесно, что не пустоголовыми растете, – улыбался папа, – Надо знать, когда в землю заделывать семена, а когда плоды из нее выкапывать. Разоришь гнездо, птицу лишишь радости потомства и природе вред!
Хорошо помню, эту лекцию мы слушали в середине июня, вечером, на поскотине. Папа повел нас посмотреть на игры молодых сусликов. Усадил на холмик повыше и велел не двигаться. Суслики не боятся неподвижных людей, особенно если не сопеть и не чесаться. Случалось, кто-то нарушал приказ, папа тут же благословлял подзатыльником, а рука у него тяжелая, потому и сидели мы тише воды.
Впрочем, вечерние игры молодых грызунов так завораживали, не до чесанья было. Смотри да смотри. Сначала из норы вылезала мать-суслиха, тут же становилась столбиком, долго осматривалась: нет ли врагов. Наконец чирикала – вылезайте. Но непослушные дети и без её приказа уже высматривали из-под земли белый свет. Любопытство съедало страх.
Сначала одна мордочка высовывалась из темноты норы, за спиной у неё вторая, третья. Судя по тому, как они беспокойно вертелись, сзади их выталкивали остальные браться и сестры. Но после успокоительного сигнала матери всё семейство оказывалось на бугорке у норы. Мать столбиком, озирается, а шесть молодых тоже столбиками в линию выстроились, крутят головками, только еще не соображают, зачем это мать так делает, просто подражают ей. Да и брызжет из них нетерпение, не хватает умишка осмотреться, прислушаться, позаботиться о себе. Тут же разбегаются по сторонам, кто траву нюхает, сорвет былинку, поднесет её передними лапками к своему носу, вынюхивает, на зуб ещё попробовать не догадывается.
Кто пробует подбирать с земли разных букашек, а кто уже догоняшки сочинил. Но вот мать заметила тень хищной птицы луня, зачирикала, а сама не сводит глаз с луня. Пятеро мигом в нору нырнули, следом за ними и она. А один замешкался, заигрался возле пучка травы, не услышал предупреждения родной матери. Короткий писк, и молодой зверек в когтях. А лунь даже не притормозил, набирает высоту в сторону болота, там у него голодные дети. Его ждут с добычей.
– Дядя Петя, ты что же не закричал, – чуть не плачет мой двоюродный брат Валя, – он бы испугался, не схватил. Жалко ведь суслика.
– А вот вы скажите мне, – не обратил внимание на него отец, – матери нужно было защищать свое дитя или она правильно в нору бросилась?
– Защищать, – чуть ли не хором кричим мы, – лунь бы испугался.
– А вот и неправильно. Жалко ей дитя, вам жалко и мне. Но погиб один, а пятеро еще остались. А если бы лунь забил мать, и им всем смерть? Кто остальных еще раз спасет от луня? Нет, дети, природе мудрости не занимать. Жива мать, и остальные живы будут. К тому же напуганы они смертью братца, осторожней станут. Закричал бы я, напугал луня, а у него ведь тоже дети в гнезде, их кормить нужно. Вот он и охотится. Так жизнь устроена, смотрите на сусликов, а думайте о себе. Вы обязаны будете каждый день бороться за еду, воду, землю свою. Еще говорят – за место под солнцем. Не только суслики, но и вы должны каждую минуту доказывать, что готовы постоять за себя, за своих близких, за свою землю. Это правда жизни, не нужно ничего выдумывать и слушать обманщиков, всё перед вами. Ваша земля, ваше богатство, а очень много желающих отнять его у вас.
Километров на двадцать от Татьяновки в любую сторону папа знал, где и какой зверь живет в лесу. Про речку нашу Рыбную и озера вокруг нее и говорить нечего. В самое тяжелое время – пятидесятые года прошлого века – рыбой и дичью мы только и согрелись от голода. На уток он охотился, когда на озерах устанавливался первый лед. Только Петр Васильевич умел и без снега отыскать на озере подранков или увечных птиц, которые не смогли улететь. Этих подранков и увечных обычно выедают лисы, хорьки, колонки. Папа считал это несправедливым и часть добычи у них забирал. Обреченных уток он не стрелял, а ловил сачком. Больше никто из деревенских мужиков подранков у озер не искал, зазорным считали.
– А меня этому отец еще в детстве научил, – хвалился папа, – он как говорил: у уток всегда определенное число молодых рождается увечными, они никуда не улетят. Так специально природа сделала. Они должны осенью своими телами подкормить мелких хищников перед долгой зимой. Озера-то у нас всегда богатые на пищу, утки выхаживаются жирные. Ощипал их и в жаровню – сладость.
На этих же озерах еще ранней осенью подо льдом начинали быстро задыхаться щуки и окуни, которые зашли в них летом. Папа всегда прорубал прорубь, ставил «морду» и мы были с рыбой. Но на некоторые озера он даже не ходил.
– В этом году туда вода не поднималась, – говорил он, – ни окуня, ни щуки там не будет, одни караси. Чего их пугать бестолку? Пусть зимует карась спокойно. А вот летом мы его попробуем перехитрить. Карась осторожный, сеть видит. А как икру начинает метать, про все забывает. Тут- то мы его и прищучим.
В одной из своих книг я упоминал, что никто из нас ни их родных братьев, ни из двоюродных так и не стал ни заядлым охотником, ни рыбаком. Из-за папы все это. Уходил нас Петр Васильевич зимними охотами на зайцев да коз, вымучил. А вот природу видеть и понимать ее мы у него научились. Потому со временем папины мысли стали нашими.
Сам я давно уже пожилой человек, а до сих пор люблю как прежде притаиться все на том же бугорке, где мы с папой когда-то сидели, и спокойно понаблюдать за молодыми сусликами. Только теперь у меня фотоаппарат самый современный и страшно дорогой. Объектив чуть ли не в метр длиной. Вон какие снимки получаются, люди книги с ними охотно покупают. К сожалению, теперь один сижу на поскотине, ни дети мои, ни внуки природы не понимают. Скорее всего, это оттого, что нет у меня в характере задатка лидера, как у отца.
А еще люблю ранней осенью втиснуться где-нибудь под крутым берегом реки в частокол засохшей крапивы, затаиться и смотреть на ту жизнь, которая идет кругом сама собой. Вот выскочила к самой воде мышка, пробежала, собрала какие-то принесенные водой семена и снова в траву, зашуршала там листвой.
Почти следом вылезла на берег водяная крыса, оглядывается, прихорашивается. Крыса вынуждена мгновенно замирать и прислушиваться. В этом ее спасение. Только от осторожности и чуткости зависит её долголетие. Вот и сейчас не понравилось ей что-то на берегу, поводила тревожно носиком, юркнула в воду и нет ее. Будто бы и не сидела напротив. А на ее месте уже рыжий колонок, крутится, вынюхивает следы добычи. Не поймет, куда это делась крыса? Вон оно что, а я думал, что меня крыска испугалась. Не удалось колонку перехитрить ее, крыса как-то услышала опасность.
Колонок – ночной хищник, но осенью часто выходит на поиски пищи и днем. Осенью ему нужно набрать жира побольше, впереди голодная зима. К тому же перелинять ему придется, успеть до морозов отрастить теплую пушистую шубу, а без хорошего питания она не получится.
Тренькнула где-то над моей головой синица, ей ответила сорока с другого берега. Птицы заметили колонка, и он поспешил метнуться в траву. Молодец, сообразил, если его видят, никакой охоты не получится. Синица пошлет тревожный сигнал сороке, сорока – крысе, и колонок останется без обеда.
Но опять не пустует берег. На середине реки появилась головка ондатры. Зверек вынырнул и спокойно плывет к берегу, прямо к моим ногам, за головкой грызуна остаются на воде длинные разводья небольших волн – тянутся как гигантские усы зверька. Ондатра – осторожный зверек, но близорукий, плохо видит. Она больше на звук ориентируется и запах. И еще говорят, что чужое тепло она чувствует метра за три.
Вылезла на берег ондатра, вытащила с собой припасенный со дна корень, смачно его разрывает, жует сладкую сердцевину. И чем-то напоминает мне маленького ребенка, для которого нет большего счастья, чем взять в руки бутылочку с молоком.
В какой уже раз в своей жизни смотрю, как разгрызает какие-то корни ондатра, а для меня это снова как впервые. И уже не пожилым человеком чувствую себя, а желторотым мальчишкой, который вместе с отцом пошел в лес, и все там для него новое. Кажется мне, что родитель наклонился к самому уху и шепчет.
– Не шевелись! Не вспугни, сейчас будет самое интересное.
Я даже оборачиваюсь от неожиданности, словно действительно услышал голос Петра Васильевича. Неужели правда папа рядом, и я снова слышу его голос, но кругом только желтые листья тальника и черемухи да ссохшаяся крапива.
Сижу на берегу, смотрю и слушаю, а все время чувствую, что не один я тут, рядом отец. Петр Васильевич тоже любуется на светлую сентябрьскую речку, на осенний лес, на непоседу синичку. Смотрит и улыбается. Доволен Петр Васильевич, что мне интересны события, которые происходят кругом. Наверное, ему приятно, что я написал уйму книг, в том числе про животных. Ведь секреты зверей и птиц мне когда-то раскрывал папа. Не родилось бы у отца увлечения природой, свет бы никогда не увидел и мои книги. Мне кажется, что каждую из них вначале продумал папа, а потом подарил идею мне.
Не может не радоваться отец, что сохранились возле Татьяновки суслики и их враги колонки и хорьки, ондатры да норки, сороки и синицы. Что каждый год возвращаются в наши места белесые луни и ласточки. Красавицы ласточки как жили веселым семейством в наших стайках, так и до сих пор выводят там птенцов. Хотя никакой другой живности в этих стайках уже нет. Со смертью папы в нашем старом доме некому стало разводить кроликов, овец, свиней, кур разных пород. Одни ласточки в стайках щебечут, да на застрехе старой крыши прячут свои гнезда шумливые воробьи.
Сижу и думаю, хороший у нас был отец. Вон как воспитал свое многочисленное семейство: никто не спился, не стал мошенником или пройдохой. Нам некогда было искать дурных привычек, все свое свободное время папа водил нас в лес, на речку и озера. И ни столько рассказывал, сколько просил: смотрите и думайте. Размышляйте про себя. Плохие мысли быстро уйдут, а когда до хороших додумаетесь, они с вами останутся на всю жизнь.
И ведь прав был папа, остались. Мы многому научились у Петра Васильевича, особенно хорошо запомнились его наставления, что вся жизнь была и будет – борьба. Забыл об этом на минутку и тебя тут же накажут недруги.
Я поднимаюсь на берег, пора уходить домой, но еще долго стою на месте, смотрю, как со стылой осенней воды поднимается дымка тумана. Легкий ветерок гонит туман против течения, белая дымка моментально взмывает над водой, лесом, и сразу ломается, превращается в небольшие облака. Возможно, на одном из них и летит сейчас к звездам душа моего отца. Он проведет ночь среди звезд, а утром снова вернется на землю. Я ничуть не сомневаюсь, сегодня мы смотрели на реку вместе с отцом. Не сам я пришел на речку, позвал Петр Васильевич. Он хотел, чтобы я увидел что-то новое, полезное и меня снова обожгли раздумья.
Задумался я, заколола печаль о невозвратности папы, не заметил, как скатилось со щеки слеза, упала на мои же руки. Господи, узнают ли когда-нибудь люди правду о цели жизни? Зачем отец водил нас на реку, учил думать и видеть? Зачем, если время забрало отца и оставило нас, пожилых уже его детей, без учителя. Сами мы ведь ничего так и не придумали, папиными думками жили. Значит, остались в растерянности и недоумении. Бессильные в попытках разгадать, кем и зачем нам ниспосланы боли и печали, слезы и мучения.
Помыслы отца были светлы и понятны, но они мгновенны. И скорее всего вместе с нами и умрут. Мы-то не научили своих сыновей и дочерей слушать птицу и зверя, не приютили их к природе. Городские у них души, компьютерные. Да и живут они проще нас, бездушны. Нам раздумья несли знания, а знания – это душевная боль. Обреченный на знания идет на страдания сознательно, его толкает известная потребность человека узнать новое. А знаниями нужно уметь пользоваться, иначе они сломают тебя как тяжелые мешки телегу.
Ну, а теперь я в Туве. Между Россией и Монголией не везде есть даже контрольно-следовая полоса. Много лет это мирная граница. Тишь и вечное умиротворение. Зимой царство буранов и лютых морозов, а летом тепло и благодать всему живому. Я склонялся над полуссохшейся землей, раздвигал редкую траву и на тончайшем слое пыли видел целые толпы мелких тварей. Говорят, по обилию жизни степь ни в чём не уступает тайге. Но это тоже преувеличение. Кочевники живут семьями и далеко друг от друга. Близко нельзя. Овцы быстро до черноты выедят всю траву, и степь превратится в пустыню. Мы это видим сегодня на каждом материке.
Деревни в нашей Канской лесостепи по шесть-семь километров друг от друга. В степи три-четыре юрты одной семьи стоят от жилищ другого рода на двадцать-тридцать километров. Каждый стан строго охраняет границы своих пастбищ.
Тут, на монгольской границе, вы не найдете ни колючей проволоки, ни освещения. Днем чабаны с той и другой стороны часто сходятся поговорить. Этим пользуются злые люди от тувинцев и монголов. Их зовут кайгалы, то есть молодцы. Монгольское кайгал переводится ещё и как бандит, убийца. На мой взгляд, это вернее.
Кайгалы и сейчас, как и сотни лет назад, воруют стада друг у друга. Наши ходят к монголам и угоняют у них отары овец, монголы периодически бывают на тувинской стороне. И нередко возвращаются с хорошей добычей.
Мы ночевали в степи, примерно в семидесяти километрах от последнего крупного тувинского селения города Самагалтай. Юрта чабана, на эту ночь отданная нам, стояла метрах в четырехстах от границы. С монгольской стороны возле никому не нужного рубежа раза два за день проезжал автомобиль, пограничники смотрели на нас, наши фотоаппараты и видеокамеры и весело махали руками. Может, здоровались. С нашей стороны вообще никто не появился. Мы были свободны в действиях и запросто могли на какое-то время пересечь границу. А могли и вообще попутешествовать в Монголии, мне рассказывали, что таких случаев много.
Стояла глубокая ночь, месяц октябрь. В ведической религии это месяц Ворона. Падальщик с высоты своего полета видит все слабое, умершее или умирающее и зачищает землю перед царством долгой у нас зимы. Приход октября неотвратим. Однако не все принимают это. Многим кажется, что жизнь вечна, потому нет смысла никуда торопиться… Но Ворон никого не забыл и не забудет. Это я хорошо понимал здесь, в бесконечной ночной степи. При свете ярких звезд и разгорающейся луны. Наступала осень, и степь в очередной раз засыпала. Летняя зелень превращалась в безжизненную серую вехоть. Весной эти места покроет зелень, но это будет уже другая трава и другие букашки. Прошлогодние станут почвой. Они конечно же возродятся, но уже в другой траве, других насекомых. Цикл этих перемен бесконечен, но причины безостановочного саморазвития материи так и не разгаданы.смтям не определии елю.ингисхана.а. обы исследования.
После обильного ужина, состоявшего из супа со свежей бараниной и местного самогона, я долго не мог заснуть. Не подвигла на сон даже пахнущая сонной женщиной арака. Молочная водка, в отличие от хлебного самогона, не бодрит и не укрепляет силы. Она делает тело расплывчатым, как вчерашний кисель, расслабленным, пустым. Наверное, это нужно человеку, который целый день ходил за отарой по степи под солнцем, на ветру и в пыли. Пьют её помногу, пьянеют медленно. По-моему, лучше согрешить вечером тридцатью граммами восьмидесятиградусного самогона, почувствовать себя, пусть и на короткое время, молодым и сильным, чем вытянуть полведра араки и заснуть тут же на ковре, рядом со столиком с короткими ножками, всегда обильно заставленным свежим вареным мясом, тувинским чаем и аракой. Но в степи много молока, а не пшеницы. Хлебной самогонкой здесь не пахнет. Кочевники благословляются аракой.
Сегодня гостеприимные тувинцы от души угостили нашу экспедицию. Согревшись аракой, они говорили, что древние тувинцы тоже были белокурыми и голубоглазыми, но Чингисхан победил их и сделал желтыми. Из поколения в поколение родятся теперь желтые и узкоглазые дети. Абсолютное большинство их и не знает, что предки тувинцев – белые скифы. Сами себя они с гордостью зовут чингизидами. То есть уподобляют себя не истинным предкам, белокожим и голубоглазым, а их палачам – маленьким, желтым, кареглазым. Тайцам. Монголоиды – не точное название потомков всех желтых предков нынешней Азии. Все началось с тайцев, вечных врагов скифов. От Урала до Желтого моря в жилах каждого человека кровь скифов и тайцев.
Так бывает, когда мужчины не находят силы охранять своих жен. Женщины достаются чужим воинам. Слабый должен исчезнуть. Женщина не вольна, она всегда подчиняется мужчине. Сейчас стали говорить другое, о свободе женщины и её равноправии. Но равноправия в мире не было и не будет. Можно на какое-то время объявить женщину свободной, и она, как сейчас все европейские феминистки, будет ходить обнаженной или полуобнаженной в знак протеста. Какого протеста, уже не так важно. К счастью, в Туве такого нет, может и никогда не будет.
Тут спрятана Богом Родом какая-то философия, ни на секунду не прекращающаяся борьба противоположностей. Тувинцы – тоже скифы. А когда скифы потеряли свою государственность в Сибири, их стали клевать все, кто хотел. Государство они потеряли из-за гражданской войны между белыми и желтыми скифами. Рассыпали его в мелкие улусы своими же руками. Государство, разрушенное в себе, превращается в ничто. Чаще всего от этого страдает простодушная Русь. У нас теперь уже в один век по две революции. Государство усыхает как оставленная в жаркий день на горячем песке лягушка: медленно, но безвозвратно.
Свежая баранина и арака – вкуснейшая, экологически чистая пища и питье. Но не для моего желудка. Однако поддался соблазну нечистого и теперь расплачиваюсь за грех бессонницей. Чтобы не завидовать сладкому посапыванию спутников, потихоньку вышел на улицу.
В тишине летней ночи вспыхивало тявканье степных лисиц – корсаков, легкое потрескивание последних кузнечиков да недоуменный крик неведомой мне здешней птицы. Кому, какие сигналы подавала она в октябрьской темноте? Может, собирала взрослых птенцов, или плакала в одиночестве, потеряв улетевшую стаю. Птицу со сломанным крылом в степи быстро съедят лисы. Она понимала это и оплакивала себя.
Кашляли в загоне овцы, фыркали лошади чабана. Белый верблюд Гуня спал стоя рядом с юртой. Жизнь ни на минуту не утихала и в степи. Моя тропинка к Монголии могла составлять именно эти четыреста метров, не больше. Дальше была контрольная полоса, пусть и заросшая степной травой, и Монголия. Страна, родившая великого завоевателя, ради которого я и приехал на эту границу. Подышать воздухом Хана, посмотреть на великие степи, по которым скакал когда-то он на грациозном белом коне. Я был уверен, что где-то здесь, на камнях полурассыпавшихся скал, есть следы копыт его конницы. Их не могло стереть время, следы Хана и его воинов вечны. Как никогда не сотрутся по всей Азии следы белых скифов. За четыре или шесть тысяч лет их царства скифами натоптаны такие тропы, что нужны сотни и сотни лет, чтобы скрыть их…
Ночь скатывалась ко второй половине, я стоял у места зарождения тумана. Он еще не поднялся даже до колен и потому никак не мог улететь вверх. Туман, как ночная рубашка на женщине, то ли прикрывал тело земли, то ли плыл над ней, теряя голову от близости доступного тепла. Белесая серость плескалась в ночи как что-то живое, непонятное, пугающее. У степи ещё много тайн, которые она не рассказала людям. Может и никогда не раскроет их.
Предчувствие подсказывало, этой ночью призрак Хана обязательно появится, я ведь специально приехал на границу с Монголией. Хотелось увидеть Великого завоевателя. Наши мысли легко читает Небо. Дух Хана знал, что я на землях его бывших владений. Духам ведомо все. Хан тоже решил посмотреть на меня. Не было сомнений, Чингисхан будет всё на том же своем белом коне и в белых одеждах. Даже там, в другом мире, монголы не способны ходить пешком, им обязательно нужен конь. А белые одежды символ чистоты помыслов их хозяина. Хан любил их носить. В праздники его воины даже на спины лошадей под седла стелили белый войлок. Но в бой шли с черными подкладками под седла, чтобы белый войлок не измазать в людской крови.
Как я в тот момент понимал, Великий завоеватель обречен на нескончаемые путешествия Вечным Небом. Рожденные править, судить и наказывать остаются царями и там, на просторах Вселенной. Потому призраки их далеки от многословия, интриг и хитрости, мелких желаний. Я стоял у границы тумана и ждал, что Хан скоро поедет. Неторопливо и беззвучно, воплотив в жизнь миф про его белого коня и коней его воинов, не способных коснуться земли – они отталкиваются от зарождающего тумана. Всю ночь они должны идти на Запад, а следующим вечером снова начинать свой путь из центра Монголии. Блуждание отвергнутых Небом душ вокруг Земли и есть связь прошлого с будущим, молодых с давно умершими стариками, обижающих и обиженных, убиенных и убийц. Небо подсказывает тем, кто хочет и умеет его слышать.
В полудреме бессонницы, опираясь на большое двуствольное ружье, без которого мне запретили выходить из юрты ночью, я ждал призрак Хана, и бог Род смилостивился. Над туманом всплыл и двигался в мою сторону Чингисхан с войском. Шли десятки и сотни, тысячи и тьмы. Дабы Хан не потерял своего величия, Небо оставило с ним души всех его воинов и их лошадей. При редких звездах его голубые глаза светились как отблески вечности. Белые одежды из света звезд и Луны завораживали чудесным кроем и пышностью. Он ехал в сторону Тувы или Алтая. Белый конь был свеж и упитан и приплясывал на ходу. Лицо Хана затемнила задумчивость, он не успокаивал скакуна. Голова и плечи завоевателя были неподвижны. Его воины опустили головы. Они не ведали, что ждало их впереди. И постоянно задавали себе один и тот же вопрос: почему они должны из ночи в ночь, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие кружить ночами над родной степью. Кто наложил на них эту кару и за что?
Может Вечное Небо послали им испытание за ту людскую кровь, которой они так обильно полили землю? Но ведь впереди ехал Хан, это он послал людей на долгую войну и потому до сих пор ему не подарен покой. Воины ни в чем не виноваты, они служили Хану, выполняли его приказы. Не исполнивший волю Хана предавался смерти мгновенно, выполнивший её – брал на себя грех чужой крови, которую он пролил по приказу Властителя. Как говорится из огня да в полымя. Но другого выбора не было. В этом беспрекословном подчинении Хану у воинов даже не было мысли задуматься, кто подговаривал Хана на вечные походы то в Китай, то в Среднюю Азию, Грузию, на Урал, на Русь? Кто перехитрил Великого и завоевания Хана в конечном итоге оказались выгодны именно этим хитрецам?
Грех думать о несправедливости Неба. Оно ведь прекрасно знало, что воинам-монголам ещё при жизни надоело из года в год проводить время в седле, каждый день убивать и грабить. Ласкать чужих женщин и тут же их убивать. Снимать с пленных и убитых золотые украшения, оружие, забирать все из их домов и отправлять награбленное в кожаных мешках своей семье. Хан даже придумал специальную почту, которая доставляла добычу воинов их семьям.
Хан думал и о чистоте нации. Он издал указ, по которому жена воина, согрешившая от долгого одиночества, также предавалась мгновенной смерти. У самого воина с женами бед не случалось.
По законам ведизма он имел возможность приобрести тридцать жен, а наложниц столько, сколько сможет прокормить. Любой воин небольшую часть наложниц мог брать с собой в поход. При случае их можно было продать или обменять на что-то. Например, на курт, это шарики творога с мукой. Они очень питательны, только сушеным куртом можно питаться долгое время без вреда для своего здоровья. Я говорю это не с чужих слов, тут в Туве попробовал курт сам. Говорят, была даже установлена цена: за наложницу мешок курта. Но кто сегодня знает правду. Все подлинники документов архивов Чингисхана сознательно уничтожены. Не врагами Хана, а теми, кто скрывает от мира правду о скифах. Особенно то, что их империя существовала тысячи лет, она протягивалась от Лондона до Желтого моря у берегов сегодняшнего Китая. С тех пор и доныне такого государства в мире больше не случалось. Еке Монгол Улус был продолжением государства скифов.
Хан требовал от воинов и воевод дисциплину, они обязаны были ему подчиняться. Говорят и пишут, что за проступок одного Хан убивал все отделение – десять человек. А за неподчинение десяти отрубал головы сотне. За трусость сотни – тысячу воинов лишались своих голов. Сейчас я думаю, что это байки лжеисториков. Случалось, воины Хана отступали целыми армиями, он же не казнил эти армии и их вождей. Значит истинная цель лжи – не дать нам правды о Хане. Дисциплина у Хана была жесткая, но её можно было наладить и без отрубания голов.
Мимо меня проплывали одна за другой конные сотни. В каждом ряду было строго по шесть всадников. В первых шестерках ехали дети Чингисхана. По длинным рыжим усам я узнавал талантливого полководца Джучи, по голубым глазам его родного брата Угэдэя. Плыли над туманом знаменитые темники Субетей и Мухали. Все они были прямыми потомками скифов, ибо сам хан был тоже скиф. Хотя, возможно, и не знал этого.
Три, шесть и девять – магические цифры таинств славянского бога Рода, дарившего когда-то русам или рысям ведизм. Хан тоже исповедовал ведизм, бог Род на монгольском звучит как Тенгри. Сам Хан ехал впереди один. Ряды сотен как всегда в походе мешались. Из шестерок они перестраивались в девятки. Затем в три всадника в ряд и тогда конница, как узкая лента какого-то неземного тела, вилась в ночи от темноты до горизонта. Это была копия Млечного Пути, только в масштабах Тувы и Монголии.
Однако ни Хан, ни его воины так и не скрылись навечно в дали Неба, кто-то не видимый нами не давал им это сделать. А душам непобедимого войска Хана так хотелось уйти на тропинку Млечного Пути и блуждать там, оставшиеся миллионы лет жизни вместе со своими родителями, дедами и прадедами, щурами и пращурами. Лишенная тела душа не мерзнет и не страдает от жары. Миллионы и миллиарды лет.
Но это человеческое время, оно неприемлемо для Космоса. Именно по Млечному Пути сегодня плавают души миллионов и миллионов скифов. Они построили империю, которая существовала тысячелетия и была разрушена ими самими. Ибо создатели империи разрушили главную заповедь ведизма: всем – всё, всё во всём, каждому своё. А оно предусматривает вечную борьбу: зла и добра, мужества и трусости, хитрости и открытости, лени и желания работать. Как только скифы посчитали, что они завоевали весь мир и успокоились, их борьба с другими народами перешла в борьбу скифов со скифами. Это называется внутривидовая борьба. Самое страшное, на что может обрекать себя государство. Внутривидовая борьба и уничтожила сначала скифскую империю, а потом мощнейшую империю – Еке Монгол Улус. Мой отец, Петр Васильевич, был убежден, что Еке Монгол Улус был последним бастионом скифов в Азии. Эту твердь уничтожили желтые скифы, которые ненавидели своих родных братьев белых скифов.
Лет девять назад, а может и меньше, я был в командировке на Таймыре, на мысе Косистый, где стояла брошенная нашими войсками база ПВО. Это сделали Ельцин и его подвижники по приказу американцев.
Здесь, на берегу моря Лаптевых, мне и моим спутникам было видение громадных миражей. Казалось, от меня рукой подать до миража, бурлила жизнь на военном аэродроме на острове Среднем. Я был там перед самой поездкой на Косистый и видел эту брошенную базу посредине Северного Ледовитого океана. От неё остались только десятки цистерн с горючим, бетонные плиты на аэродроме и замерзшие слезы русских офицеров, которых заставили покинуть эту базу.
Но здесь на Косистом в мираже я видел, как машины на острове Среднем вытаскивали из ангаров самые современные самолеты, механики сразу окружали их и готовили к взлету. Очевидно, Вечное Небо, наконец, дало нашим воинам приказ на отражение врагов.
От всего увиденного на берегу моря Лаптевых было немножко не по себе, но потом я привык к видению, вспоминал его и радовался, что если не на Земле, то там, на Небе, у нас есть наконец-то защита.
Теперь я смотрел на призраки Хана и его войска и решал, кто же это на Небе отправил Великого завоевателя в вечный поход? Наказание это или очередное испытание ему?
Хан видел меня, призраки знают и видят все. Но он не повернул голову в сторону невысокого старого человека, проехал молча. А мне очень хотелось узнать, написал ли я правду о нем, его несгибаемой воле и непобедимом уме. Ибо ответы живых не искренни…
Хан знает, я не нажил в этой жизни ни денег, ни славы, ни добрых слов от многочисленных соперников. Хотя и сторонниками меня бог не обидел. Но я издавал свои книги сам, видно так решило Небо, друзья только помогали мне продавать их. Сегодня они во всех крупных библиотеках России, много их за рубежом. Их есть кому оценить, об этом говорят письма читателей.
Видно по моей вине многие близкие смотрели на мою писанину, как жена смотрит на опостылевшего мужа-алкоголика. Вначале я обижался, потом пришло прозрение, что это и есть борьба противоречий, без которых Небо нам жить не разрешает. Я боролся не с невежеством окружающих, как вначале казалось, а с собственной ленью, неторопливостью, ненужным самокопанием. Оказывается, если сегодня почему-то не удавалось взяться за перо, завтра я должен написать в два раза больше. За этим кто-то внимательно следит сверху. Потому даже когда я хлипок и немощен, а это случается довольно часто, беру с собой в больничную постель ручку и блокнот. И пусть смогу написать одно-два предложения, это уже строчки в будущую книгу.
Бог не одарил меня неповторимым талантом, это понятно. Зато вложил в меня желание работать, упорно, несмотря ни на что. За это я расплачивался не только потом, но и болезнями. Попробуй, посиди с авторучкой по 12 часов в день. Болезни сразу окружают как волки обреченного оленя. Пришлось научиться поддерживать физическую форму.
Зато написанная книга для её создателя – неизмеримая сладость. Правда, на совсем короткое время. Потом удовлетворение растаивает в глубинах сердца, все написанное кажется пустым и не доработанным, выклевывается желание написать другую, наконец-то хорошую книгу. И нет этому конца, остановить желание может только смерть. Я не пересчитывал написанных и изданных мною книг из-за суеверия. Так проще браться за очередную. Остановить эту повторяемость может только смерть. Она никогда не приходит нежданно и негаданно, а всегда вовремя. Подумайте, и согласитесь.
Рассказы живых неискренни, а мертвым, как оказалось, все равно. Тогда в степи мимо меня прошел призрак Хана. Он слышал только мои молитвы, а просьбы уходили прямо к Млечному Пути. Но душа Хана упокоится там ещё не скоро.
Нельзя было броситься под ноги коня Победителя и попросить остановиться на мгновение. У меня оставалась одна возможность, только смотреть на Хана и его войско, запоминать его. И что бы я о нем сейчас или позже ни написал, это всегда будет лишь отражением правды.
Это одно из таинств тех, кто управляет нами. После благодатного времени для всего живого обязательно придет месяц Ворона. Какими бы умными или непобедимыми богатырями мы себя не считали, Ворон всегда над нами. В том числе он висел и над Чингисханом.
Месяц Ворона неизбежен. И это тоже одно из таинств нашей жизни. Смысл его люди ещё не открыли. А может так никогда и не разберутся в помыслах Создателя. По совету отца я решил проехать по Сибири и Дальнему Востоку, посмотреть на каменные памятники древних скифов, подумать над их жизнью. Что такое десять тысяч лет истории, тоже мгновение, как и наша жизнь, даже не полный вздох. Люди ведь до сих пор не знают, что для них на самом деле время. Зато они знают, что такое правда, сторонятся и будут сторониться её.