Глеб ГОРБОВСКИЙ. ТЕБЕ, ГОСПОДИ! Стихи

 

Глеб ГОРБОВСКИЙ

ТЕБЕ, ГОСПОДИ!

 

ТЕБЕ, ГОСПОДИ!

Бегу по земле, притороченный к ней.

Измученный, к ночи влетаю в квартиру!

И вижу – Тебя… И в потёмках – светлей.

…Что было бы с хрупкой планетой моей,

когда б не явились глаза Твои – миру?

Стою на холме, в окруженье врагов,

смотрю сквозь огонь на танцующий лютик.

И вижу – Тебя! В ореоле веков.

…Что было бы с ширью полей и лугов,

когда б не явились глаза Твои – людям?

И ныне, духовною жаждой томим,

читаю премудрых, которых уж нету,

но вижу – Тебя! Сквозь познания дым.

…Что было бы с сердцем и духом моим,

когда б не явились глаза Твои – свету?

Ласкаю дитя, отрешась от страстей,

и птицы поют, как на первом рассвете!

И рай различим в щебетанье детей.

…Что было бы в песнях и клятвах людей,

когда б не явились глаза Твои – детям?

И солнце восходит – на помощь Тебе!

И падают тучи вершинам на плечи.

И я Тебя вижу на Млечной тропе.

…Но чтоб я успел в сумасшедшей судьбе,

когда б не омыла глаза мои – Вечность?

 

* * *

Он мог явиться кем угодно:

лучом разящим, веществом

таинственным, небеснородным,

в обличье странном, неживом…

Он мог на Землю выпасть снегом,

цветком немеркнущим расцвесть…

А вспыхнул – Богочеловеком!

Чтоб возвестить Благую весть:

«Есть! Есть спасенье вашим душам:

любите Бога, гордецы…

Создавший – может и разрушить!..

Да будет разум ваш ослушный

смиренней жертвенной овцы».

 

БЕСЫ

Копали землю, хлопали ушами…

Зимой дремали праздно и хмельно.

…Порожний дом откуплен ингушами,

а может, курдами. Не всё ль теперь равно?..

Был этот дом как пугало на пашне!

Крестьяне этот дом, как воробьи,

сторонкой облетали: хоть и наши,

но всё ж таки – чужие, не свои…

Они всегда являлись по субботам –

на «мерседесах», со своей жратвой –

и жгли костры. И шашлыки – до рвоты –

коптили на земле полуживой!..

Они смеялись пламенно и смачно –

от них тряслись соседние дома.

И денег распечатывали пачки,

как будто книг нечитаных тома!

Они с себя цепочки золотые

срывали и бросали в воду: лезь!

И лезли старики и молодые,

холодный Волхов истоптавши весь!..

…На снегоходах в тёмный лес влезали,

а возвращались гордо – как с войны!

И головы лосиные свисали –

с глазами, полными смертельной тишины…

Потом их уносили «мерседесы» –

туда, где им светил златой телец!

И причитала бабка Глаша: «Бесы!..»

И распрямившись, шла, как под венец.

 

НАРОД

С похмелья очи грустные,

в речах – то брань, то блажь.

Плохой народ, разнузданный,

растяпа! Но ведь – наш!

В душе – тайга дремучая,

в крови – звериный вой.

Больной народ, измученный,

небритый… Но ведь – свой!

Европа или Азия?

Сам по себе народ!

Ничей – до безобразия!

А за сердце берёт…

 

* * *

Во дни печали негасимой,

во дни разбоя и гульбы

спаси, Господь, мою Россию,

не зачеркни её судьбы.

Она оболгана, распята,

разъята… Кружит вороньё.

Она, как мать, не виновата,

что дети бросили её.

Как церковь в зоне затопленья,

она не тонет, не плывёт –

всё ждёт и ждёт Богоявленья.

А волны бьют уже под свод.

 

ДОРОГА В КОНСТАНТИНОВО

Трава, тяжёлая от пыли.

Ночь в проводах жужжит, как шмель.

…А ведь Есенина убили,

Не вызвав даже на дуэль.

За красоту, за синь во взгляде!

Так рвут цветы, так жнут траву.

Его убили в Ленинграде,

Где я родился и живу.

И, чтоб не мыслить о потере,

Снесли тот дом, где он… затих.

Но и в фальшивом «Англетере»

Витают боль его и стих.

Вчера, сложив печаль в котомку

И посох взяв опоры для,

Я вышел в призрачных потёмках,

Тайком из города – в поля,

Туда – в зелёное… Где птицы…

Где нам глаза его цвели…

За убиенного в столице

Просить пощады у Земли…

 

ЖЕРНОВА

Порхов. Остатки плотины. Трава.

Камни торчат из травы – жернова.

Здесь, на Шелони, забыть не дано, –

мельница мерно молола зерно.

Мерно и мудро трудилась вода.

Вал рокотал, и вибрировал пол.

Мельник – ржаная торчком борода –

белый, как дух, восходил на престол.

Там, наверху, где дощатый помост,

хлебушком он загружал бункерок

и, осенив свою душу и мозг

знаменьем крестным, – работал урок.

...Мне и тогда, и нередко теперь

мнится под грохот весенней воды:

старая мельница – сумрачный зверь –

всё ещё дышит, свершая труды.

Слышу, как рушат её жернова

зёрен заморских прельщающий крик.

Так, разрыхляя чужие слова,

в муках рождается русский язык.

Пенятся воды, трепещет каркас,

ось изнывает, припудрена грусть.

Всё перемелется – Энгельс и Маркс,

Черчилль и Рузвельт – останется Русь.

Не потому, что для нас она мать, –

просто не выбраны в шахте пласты.

Просто трудней на Голгофу вздымать

восьмиконечные наши кресты.

 

ЯЗЫК

Подустали и мысли, и плечи…

Как ты там ни кипи, ни бурли –

на одном языке – человечьем!

изъясняются люди Земли.

Отчего наша речь зачастую –

и мелка, и груба, и пуста?..

Даже ветры торжественней дуют,

вдохновенней рокочет вода!

Это рыбы – на рыбьем, ничтожном.

Это зверь – на своём языке…

Ну, а мы, человеки, – на Божьем –

и в любви, и в смертельной тоске…

 

ФИНАЛ

Я теперь не играю в стихи,

я стихами грехи штукатурю.

Сколько было в стихах чепухи,

всевозможной рифмованной дури!

Балаганил, пускал пузыри,

применяя не мыльное средство,

а кровавое, то, что внутри

обитало с дерьмом по соседству.

...А теперь я не то, что иссяк, –

просто кровушка сделалась чище.

Завершаю концерт, как и всяк,

кто устал и прощения ищет.

 

* * *

Изба, лошадка, русский дом –

стол, самовар и скрип полов.

А на столе – огромный том:

словарь иноязычных слов.

О, наш язык давно не чист,

иноязычен даже Бог.

Астат, резистор, коммунист –

как бы свистящих змей клубок.

Огромный том, а в томе том –

иноязычные жильцы.

Они – свистят. А что – потом?

Возьмут лошадку под уздцы?!

 

«ТИ-ВИ»

– Мы вашу жизнь перелицуем,

отравим хлеб, спалим уют!

…А в телевизоре – танцуют,

а в телевизоре – поют!

– Пускай поплачут ваши Машки,

пускай увидят страшный сон!

…А в телевизоре – Юдашкин,

А в телевизоре – Кобзон.

Твоя малышка – кашке рада,

Жена – бледней день ото дня…

…А в телевизоре – неправда.

А в телевизоре – брехня.

Звенит коса в рассвете синем,

гудят над пашней провода…

А в телевизоре – Россия

и не гостила никогда!..

 

* * *

Огородная – благородная

почва тихая, как музей.

В ней таится судьба народная,

в ней приметы планеты всей.

Под лопатою что там звякает?

Не спеши копать – тормозни.

В сей землице товару всякого

обретёшь ты и в наши дни.

Гвозди кованые гранёные,

именная гирька-серьга,

злая звёздочка от будёновки

и чеканки древней деньга,

штык немецкий, подкова шведская,

наконечник-рожон копья,

штоф с орлами, и вдруг – советская

горе-пуговка от белья.

Пуля-дура, века проспавшая,

крест нательный, как изумруд…

Словно жизни листва опавшая,

в землю-матерь ушедший труд!..

Здесь, над Волховом, возле Ладоги,

на семи ветрах, на буграх

жили смертные, быт свой ладили –

да святится их дивный прах!

 

* * *

Родную землю и камень любит,

пичужка, кошка и лютый зверь –

весной, по молодости, и в холод лютый…

А я люблю её – и теперь.

Теперь, когда на плечах мозоли

от лямки жизни… Когда испуг

во встречных взглядах. И столько боли,

и свищут пули, хоть мир вокруг.

Когда мертвеют заводы, пашни,

в чужие страны – исход и бег…

…В родную землю – и лечь не страшно.

Страшней – утратить её навек.

 

* * *

В Кремле, как прежде, сатана,

в газетах – байки или басни.

Какая страшная страна,

хотя – и нет её прекрасней…

Как чёрный снег, вокруг Кремля

витают господа удачи.

Какая нищая земля,

хотя – и нет её богаче…

Являли ад, сулили рай,

плевались за её порогом…

Как безнадёжен этот край,

хотя – и не оставлен Богом!..

1997

 

ЛЮБИТЕЛЯМ РОССИИ

Как бы мы ни теребили

слово «Русь» – посредством рта –

мы России не любили.

Лишь жалели иногда.

Русский дух, как будто чадо,

нянчили в себе, греша,

забывая, что мельчала

в нас – Вселенская душа.

…Плачут реки, стонут пашни,

камни храмов вопиют.

И слепую совесть нашу

хамы под руки ведут.

Если б мы и впрямь любили –

на святых холмах Москвы

не росло бы столько пыли,

столько всякой трын-травы.

Если б мы на небо косо

не смотрели столько лет –

не дошло бы до вопроса:

быть России или нет?

В ней одно нельзя осилить:

Божье, звёздное, «ничьё» –

ни любителям России,

ни губителям её!

 

19 АВГУСТА 1991

(Частушка)

Очень странная страна,

не поймёшь – какая...

Выпил – власть была одна.

Закусил – другая.

 

* * *

                                 В.Чивилихину

Что есть Россия?

                        Хмурая изба?

Фонтан берёзы, бьющий из пригорка?

Россия – память.

               Взгляд из-подо лба

сквозь дым веков

                и сладостный и горький.

 

Что есть Россия?

                           Мудрая река.

всех наших сил и разумений русло.

И мы – её крутые берега

в сугробах городов и нивах русых.

 

Что есть Россия?

                         Перекат, порог,

дробящий всё отжившее, пустое!

Россия – слово,

               дум людских итог –

заветное, нетленное,

                               святое.

 

* * *

"Россия!" – слышу вновь и снова:

Испытан слух, и польза вся...

Нельзя мусолить это слово,

Как имя Пушкина – нельзя!

 

О, вы, ретивые пииты,

Не жаль вам имени страны.

Вы этим именем избитым

Не в хор, а в пыль превращены...

 

Нет, не в словесной круговерти

Трепать, священное губя,

А лишь – под пыткой, перед смертью

И то – не вслух, а про себя.

 

* * *

Любить себя способен всякий,

А кто не любит – тот урод...

Вот и Россия не иссякнет,

Пока в ней есть "дурной" народ.

Народ – уродец бескорыстный,

Жар сердца сливший на алтарь

Отечества...

В движеньях быстрый,

И в мыслях истовый, как встарь!

Вот он спешит по бездорожью,

В глазах нескучных – синь и зной.

И пахнет чудик спелой рожью,

А не сивухой затяжной.

 

* * *

Вдруг загрустишь средь бела дня,

и сердце – холодней кристалла.

Не только ты, но от меня,

сдается – Родина устала...

 

Поплачешь или покричишь –

она молчком обиды сносит...

Вздохнет листвой осеней лишь,

всплакнет дождём... "За что?" – не спросит.

 

Кто терпеливей – ты? Она?

И кто простит, кто слово скажет?..

... Что ж – Бог простит! а сатана –

под звон стаканов – даже спляшет!..

 

* * *

                           Времена не выбирают...

                                                   А.Кушнер

Был печенег когда-то лих,

и тетива стрелков тугая...

О, времена! Конечно, их

не выбирают – в них ввергают.

 

Мы все шумели, кто как мог,

когда пигмеи в переделке

на Спасской башне, под шумок –

перевели на Запад стрелки.

 

Свершилось! Выбрали. Живём.

Пусть – не с улыбкою – с гримаской.

И драгоценный хлеб жуем,

но далеко не каждый – с маслом.

 

То жили в четырех стенах,

теперь – без стен и крыши вроде...

Вот и пиши о временах,

когда от них – с души воротит.

 

ПОЗДНИЕ ПЕЙЗАЖИ

1.

Развалины школы... Не замка.

И звезды от пуль на стене.

Воронка, а в сущности – ямка;

кровавая тряпка на дне...

А век Двадцать первый – восходит!

И солнце уходит за край,

и ненависть бродит в народе,

при жизни обретшего “рай”...

2.

Заводская труба не дымит, а в цехах –

разбирают подонки станки впопыхах...

На дворе, слава Богу, царит не война,

а зловещая – хуже войны – тишина.

Над заводом слезится октябрьский дождь.

Притаился на клумбе – с протянутой – вождь.

В закутке проходной два смиренных бомжа –

разливают по кружкам “навар” не спеша...

3.

Деревня, уцелевшая в войну,

кряхтя, но пережившая все “...измы”,

последние заколотила избы

и в мертвую огрузла тишину...

Никто не ждал, не поощрял беды,

густела тень от лип широкоплечих.

Шуршала мышь. И яблони беспечно

несли на ветках тяжкие плоды...

4.

Была дорога, но травою заросла.

Петлял ручей, но высох, испарился.

Остался мост – подобие крыла

от самолета, что за тучей скрылся...

Я постоял на символическом мосту,

потом повлек свое тугое тело

от этой трезвой стороны – на ту

переметнулся, в грешные пределы.

5.

На востоке синие просветы –

в тучах, опроставшихся над нами.

На конце душистой сигареты

съёжилось опепленное пламя.

Почтальон крадется вдоль забора:

падает письмо в почтовый ящик.

На крыльце – обрывки разговора

прошлого – с нетрезвым настоящим...

6.

Земли зазеленело тело:

лес отрясается от спячки.

За лесом – город оголтелый

зудит на теле, как болячка...

Столбы над ближнею дорогой;

на проводах – касатки-птицы.

И тянет сладко, как тревогой, –

дымком афганским от границы...

 

"РАШЕН"

                      Умом Россию не понять...

                                             Ф.И. Тютчев

Пусть в пониманье узком,

Не нашем: я – урод.

Не "рашен" я, а – русский,

Хотя и обормот.

 

На Западе цветистом

Вам – в мешанине вер –

Россия ненавистна

За дух и за размер.

 

"Быть русским некрасиво,

А патриотом – грех".

Но знайте: вам, спесивым, –

Не по зубам орех!

 

Вам страшен жупел "рашен"?

Стремитесь взять контроль?

 ...А мы поём и пляшем

Под чёрный хлеб и соль!

 

СВЯТОЕ

Россию не любят: прохладна, огромна.

Европа и Азия корчатся в ней.

Соседние страны устроены скромно.

Вот разве китайцы… плодятся плотней.

Россию не знают: извечная тайна

в её назначенье, в размахе, в умах.

Россия – отшиб, ледяная окраина,

недавно ещё проживала впотьмах.

Тогда почему она сделалась целью

зубастых ракет и клыкастых идей?

Боятся? Завидуют? Скована цепью…

Но вряд ли святое пожрёт Асмодей.

 

* * *

Ещё бы раз влюбиться до удушья, до взрыва сердца.

И окостенеть. Душа пуста, как высохшая лужа.

Не лезет в рот изысканная снедь: 

ни рябчики, ни пенье менестрелей...

Ещё бы раз – щемящий лёт крыла!

Чтоб от восторга перья обгорели,

чтоб с тела кожа старая сползла.

А если нет... Тогда надеть галоши,

Найти в саду холодную скамью...

Какой мечтой, какою сладкой ложью

сманили годы молодость мою?

 

* * *

Во дни печали негасимой,

во дни разбоя и гульбы –

спаси, Господь, мою Россию,

не зачеркни Ея судьбы.

 

Она оболгана, распята,

разъята... Кружит вороньё!..

Она, как мать, не виновата,

что дети бросили её...

 

Как церковь в зоне затопленья,

она не тонет, не плывет –

все ждёт и ждёт Богоявленья!

А волны бьют уже под свод...

 

* * *

Если выстоять нужно,

как в окопе – в судьбе,

"У России есть Пушкин!" –

говорю я себе.

 

Чуть подтаяли силы,

не ропщу, не корю:

"Пушкин есть у России!" –

как молитву творю.

 

Есть и правда, и сила

на российской земле,

коль такие светила

загорались во мгле.

 

 

 

ИЗ  РАННЕГО

 

 

ФОНАРИКИ

Когда качаются фонарики ночные

 и темной улицей опасно вам ходить,

 я из пивной иду,

 я никого не жду,

 я никого уже не в силах полюбить.

 

Мне дева ноги целовала, как шальная,

 одна вдова со мной пропила отчий дом!

 Ах, мой нахальный смех

 всегда имел успех,

 и моя юность пролетела кувырком!

 

Лежу на нарах, как король на именинах,

 и пайку серого мечтаю получить.

 Гляжу, как кот в окно,

 теперь мне всё равно!

 Я раньше всех готов свой факел потушить.

 

Когда качаются фонарики ночные

 и чёрный кот бежит по улице, как чёрт,

 я из пивной иду,

 я никого не жду,

 я навсегда побил свой жизненный рекорд!

1953

 

АХ ВЫ ГРУДИ!

На Садовой улице в магазине шляп

понял, что погибну я из-за этих баб!

Глазки их пригожие, в клеточку трусы.

Пропадаю пропадом из-за их красы!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Там, где пёс на кладбище гложет свою кость,

повстречал я женщину, пьяную насквозь.

Повстречал нечаянно, привожу в свой быт,

а она качается, а она – грубит!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Взял я кралю на руки, выношу на двор.

А она беспочвенный заводит разговор.

Разлеглась, мурлыкая, на рыдван-тахте:

"Что ты, – говорит, – прикасаешься к моей красоте?"

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

1962

 

НА ДИВАНЕ

На диване, на диване

мы лежим, художники.

У меня да и у Вани

протянулись ноженьки.

В животе снуют пельмени,

как шары бильярдные…

Дайте нам, хоть рваных денег, –

будем благодарные.

Мы бутылочку по попе

стукнули б ладошкою.

Мы бы дрыгнули в галопе

протянутой ножкою.

Закадрили бы в кино мы

по красивой дамочке.

Мы лежим, малютки-гномы,

на диване в ямочке.

Уменьшаемся в размерах

от недоедания.

Жрут соседи-гулливеры

жирные питания.

На диване, на диване

тишина раздалася…

У меня да и у Вани

жила оборвалася!

1960

 

ВЕЧЕРИНКА

Вошла, внесла румянцы,

спросила: кто я есть?

Заваривались танцы,

шумел паркет, как жесть.

Играл я на гитаре –

дубасил по струне!

Дыхнула в ухо: "Парень,

сыграй наедине…".

Я в песню носом тыкался,

как в блюдце с молоком.

А ты, как недотыкомка,

стучала каблуком.

Как звать меня?! Акакиём.

Она в ответ: "Трепач!".

А я ей: "Прочь отскакивай –

как мяч, как мяч, как мяч!".

1960

 

БЫВШИЕ ЛЮДИ

На тряских нарах нашей будки –

учителя, офицерьё…

У них испорчены желудки,

анкеты, нижнее белье.

Влетает будка в хлам таёжный,

всё глубже в глушь, в антиуют.

И алкоголики – тревожно –

договорятся и запьют.

На нарах – ёмкостей бездонность,

посудный звон спиртных оков;

на нарах боль и беспардонность,

сплошная пляска кадыков!

Учителя читают матом

историю страны труда.

Офицерьё ушло в солдаты,

чтоб не вернуться никогда.

Чины опали, званья стёрлись,

остался труд – рукой на горле!

И тонет будка в хвойной чаще,

как бывшее – в происходящем.

1958, Сахалин

 

* * *

Стрелочник – дедушка, хмырь.

Дедушку звали Аркашею.

Словно болотный упырь

форменный – форму донашивал.

Стрелочник в будке живёт,

стрелочник пахнет картошкою,

он самогоночку пьёт

и заедает – дорожкою…

Как-то с похмелья (дитя!) –

лёг поперёк – не кровати,

а – на стальные "путя".

Повеселился и – хватит.

1964

 

* * *

Не стану рассказывать вкусные сказки

про виски-сосиски, сыры и колбаски.

Я лучше уеду от вас, оглоедов,

в республику мертвых, но дивных поэтов.

Со мной происходят ужасные вещи,

клыкастые пьяные бреды гнетущи!

А мне ведь от Бога подарок обещан –

путёвка в цветущие райские кущи!

Обрыдло рассказывать дряблые байки

о том, что родная земля надоела,

почём на углу вечерком раздолбайки, –

до ваших делишек – какое мне дело!

1963

 

ОБЪЯВЛЕНИЯ

Забор. Бумажки. Кнопки. Тётки.

"Сдаю мочу".

"Лечу от водки".

Читаю, словно блох ищу:

"Куплю жену. Озолочу",

Имён и чисел кавардак.

"Подвал меняю на чердак".

Опять… жену! Вот сукин… дочь!

"Могу от немощи помочь".

Восторг! Куда ни кину глаз.

"Продам хрустальный унитаз".

А вот эпохи эталон:

"Есть на исподнее талон".

…Забор кряхтит, забор трещит

под гнетом суетных желаний.

Он – наша крепость, символ, щит!

А меч… дамоклов меч – над нами.

1970

 

* * *

Пьет страна. Как туча – брашно!

Вечер. Всполохи беды.

Соловей поёт так страшно.

Жутко так цветут цветы…

Сыплет в душу озорную

алкоголем, как дождём.

Продавец очередную

не отпустит – пропадём.

Жаждет душенька отравы,

а чего желает друг?

Из вулкана – стопку лавы?

Или – славы пышный пук?

На Камчатке все в порядке.

Рыба. Дождь. Дворец Пропойц.

Сам с собой играет в прятки

ларька какой-то "поц".

Я пишу стихи рукою.

Посыпаю их мозгою.

Соловей молчит… А друг

зажевал цветком недуг.

1963