Владимир ЕВДОКИМОВ. КАК БРОСИТЬ КУРИТЬ ПО ПУШКИНУ. Отрывок из повести «Белые гуси»

 

Владимир ЕВДОКИМОВ

КАК БРОСИТЬ КУРИТЬ  ПО  ПУШКИНУ

Отрывок из повести «Белые гуси»

 

(Герои взяты в заложники, сидят в тёмной комнате и, поддерживая друг друга, рассказывают истории  из своей жизни.)

 

***

– Давайте я вам расскажу, как правильно бросить курить? Надо так…

– Короче, Палыч, и про себя, – с досадой остановил его Колян. – А то мы с Димой честно подставляемся, а ты, значит, умненьким нарисуешься? Силён! Это ты студентам будешь лекцию читать. А нам натурально давай, так у нас не проканает. Как ты был дураком, а потом стал умным. Поучительно чтобы было. И полезно.

– С точки зрения педагогики, – неожиданно для себя добавил Герасимов. – В смысле, чтобы был там педагогический приём.

– Да я как раз имел в виду рассказать вам о том, как я бросал курить. По особой методике…

– Ага! Скажи ещё – по американской! – хохотнул Колян. – Как курить захотел, так вместо сигареты гамбургер съел! Чтобы в дверь потом не пролазить! Теоретик.

Палыч обиженно умолк, Герасимову стало хорошо слышно, как он сопит носом. Потом и Колян засопел-захлюпал.

 – Палыч, а ты что, обиделся? – спросил Герасимов.

 – Обиделся, – шёпотом за Палыча ответил Колян.

 – На кого? На Коляна?

 – На него, шельму, – продолжил Колян.

 – А ты его поцелуй!

 – Так! Ребята! – возмутился Палыч.

 – Колян, а ты должен обидеться на Палыча. Он же не хочет тебя целовать!

 – Он тянет время, хитрый препод. Дима, ты куришь?

 – Курю.

 – И я курю. Тема насущная, Палыч, – рассказывай. Не выпендривайся. Ты давно курить бросил?

 – Да уже… Да лет двадцать прошло…

 – Начинай!..

 – Ну, в общем, я к тому времени бросал курить три раза. Один раз продержался около месяца, другой раз – две недели, а третий – восемь дней. И всё, знаете, как-то так получалось… Я ведь доходил до того, что полторы-две пачки в день выкуривал. Уже самому страшно становилось, а незаметно получалось – с тем покурил, с этим покурил, на автобусной остановке покурил. А уж если банкет…

Палыч заерзал, зашевелился и продолжил голосом несколько оживленным, как будто ему самому стало интересно себя слушать. Как будто, вспомнив про банкет, он чем-то воодушевился. И ничего у него получалось, речь стала плавной, с выражением, и Герасимов с ощущением узнавания нового подумал: «Как, однако, профессия руководит человеком!».

 – Так получалось, что вот я бросал, а приходилось снова закуривать. Не то чтобы я этого хотел, то есть я хотел, конечно, но не так сильно, чтобы закурить. Вполне терпимо хотел. А вот обстоятельства были сильнее. Все три раза сильнее. Преодолеть их у меня не получалось. И курил я тогда день ото дня что-то совсем уже не то. Обычно «Яву», ну, «Пегас», а в это время… То я «Приму» стал курить, но с мундштуком, чтобы дольше возиться и меньше, значит, курить. А курить стал больше, потому что стрелки отпали. Когда у тебя «Ява», к тебе стрелки так и бегут – дай закурить, дай закурить! И получается, что куришь-то меньше. А желающих дармовой «Примы» покурить и нету. Тем более женщин много на факультете, они без фильтра не курили. Я портсигар даже заимел – простенький, назывался «Дорога в космос». В курилке открываю его демонстративно, курцы любопытствуют, что там, а там «Прима».

 Потом на папиросы перешел. Сначала благородные – «Богатыри», «Спутник», даже «Герцеговину Флор» пробовал, любимые папиросы лучшего друга советских физкультурников, но резкими показались. «Казбек» – кислые, самый раз получились папиросы «Беломор». Ленинградские. Но и они надоели, пришлось опять на «Яву» переходить…

 – Палыч, тебе не позавидуешь – прямо хождение по мукам!

 – Легкомысленный какой…

 – Ну да. Как на перепутье – толкусь, а все без толку. И тут наступает весна, потекло, сырость пошла, и началась бессонница. Весной у меня бывает. А от бессонницы моё лекарство – проза Пушкина. «Повести Белкина», «Капитанская дочка» – замечательное чтение! Почитал, покурил – и спать! И вот тогда я сразу почему-то взял «Пиковую даму». Не знаю, почему, но прочел, посочувствовал бедному Германну, да и заснул.

 Утром еду на факультет, в автобусе и думаю. Про Германна, про старуху и про карты. Ведь там, в повести, три карты: тройка, семерка, туз. И я всегда их воспринимал как очки. Ну, если в игре считать очки, то получается три плюс семь, плюс одиннадцать, итого – двадцать одно!

 – Это же очко? – удивился Колян.

 – Ну да.

 – Вот тебе и Пушкин! Картежник, оказывается? Вот уж не думал…

 – Что вы, Колян, в те времена господа как раз играли в карты. Судя по описаниям, игры были вполне серьезные, уважительные, отношение – тоже.

 – Но  тройка, семёрка, туз – это же двадцать одно, самая блатная игра!

 – Колян, – попытался успокоить его Герасимов, – портвейн «Три семерки» тоже очко!

 – Нет, мужики, я никогда просто не задумывался насчет цифр. Надо же! Только если билет в автобусе счастливый попадался. Да и то я его не ел. А причем здесь сигареты?

 – Да вы слушайте! Это если в игре считать очки, то будет двадцать одно. А если не считать, а так, по порядку, то будет по-другому: туз, тройка, семерка. Один, три, семь! Вот тогда, по дороге на работу, меня и осенило – ведь это же готовый алгоритм новой методики избавления от табакокурения!

 – Палыч, ты куда полетел-то? Осенило его… – удивился Колян.

 – Колян, сейчас вместо «осенило» говорят «пробило», – пояснил Герасимов. – Это Палыча в автобусе пробило так.

 – Компостером?

 – Что ж вы, ребята, слова сказать не даёте?

 – Ну, ты нормально говори, по-русски, а то мы тебя перестанем понимать. Такое дело надо же конкретно объяснять…

 – Эх… Короче говоря, понял я, что нельзя так, резко отрубить с курением. А надо в три этапа. Именно так: день не покурил – первый этап, три не покурил – второй этап, семь не покурил – третий этап. И при этом, да, при этом, в том же автобусе додумался, и до сих пор горжусь, и голос у меня, слышите, какой торжественный?

 – Слышим!

 – Ещё бы!

 – Дни надо учитывать! То есть – не куришь один день – молодец! Первый этап прошел. Но этот день – в числе трех дней второго этапа! Понятно? Ещё два дня не покурил, да плюс первый этап, ещё один, и ты прошел второй этап! Опять молодец! А потом не покурил ещё четыре дня, прибавил к ним предыдущие три, и получаешь третий этап, семь дней!

 – Совсем молодец! – сказал Колян.

 – Да! – подтвердил Палыч.

 В торжественном его голосе звенели фанфары – он был горд собой, и в темноте эта гордость ощущалась, как волна теплого воздуха от батареи парового отопления в первый день её работы. Герасимов растерянно жевал губами и никак не мог понять – ну неужели все так действительно просто? Сам он бросал курить, если серьезно, то четыре раза. Куда там! А тут…

 – И за семь дней ты бросил курить? – протяжно удивился Колян.

 – Да нет, конечно, что вы? Семь дней! Скажете тоже… Вы дальше слушайте. Эти цифры, один, три, семь, были дни. А потом стали недели! Понятно? И семь дней – это, как раз, одна неделя, новый цикл! А его и не надо проходить, вы представляете, Колян? Потому что вы его уже прошли! Потому что три этапа – это есть первый цикл! Ясно? Семь дней не покурил, и первый цикл завершен!

 – Я понял, Палыч. Ты только один раз начинаешь, да? Только один раз, потом все время идет продолжение. А продолжать легче, тем более до конца этапа рукой подать! А ты толковый, оказывается!

 – Погоди, Колян, а как же тогда начинать? Начинать-то всё равно надо! – Герасимов заинтересовался, и уже хотелось курить, только говорить об этом он считал ненужным, пусть первый Колян скажет. – А как? Это же самое трудное! Непонятно! Палыч?

 – Вот!

 – Тут главное, как начать! Я полагаю, что Палыч до этого додумался не в тот раз, когда на занятия ехал в автобусе. Он додумался в другом автобусе. Палыч, как было на самом деле? Когда ты додумался?

 – Вы правы! – И голос у Палыча будто бы подобрел. – Автобус был другой, но маршрут тот же, и ехал я домой, но в тот же день. Не давали мне покоя вопросы. А вопросов было два – как начать и как продолжить? Это – разные вопросы, и оба, ну, сверхсерьезные!

 Первый вопрос решил я так – надо ловить момент. Нарочно день назначать, там, с понедельника, с первого числа – несерьезно. С получки… А момент ловить легко! Вы ведь знаете, что в жизни каждого курильщика обязательно случается день без сигареты – когда он простужается…

 – Ты про себя будешь? – сказал Колян и засопел.

 – Ладно. Я простужался каждую весну и каждую осень. Обязательно. Сейчас – не простужаюсь. А тогда обязательно. Дыхание-то угнетено никотином, смолами и прочими продуктами сгорания табака. И я всегда, когда простужался, кашлял. И отхаркивал потом. И курить не мог вообще! Ну, как курить, если в груди хрипит? И понял я, что в нашем умеренно-континентальном климате бросать надо только весной и осенью, а зимой и летом попусту сил не тратить. Надо ловить момент простуды! А, так как на дворе уже была весна, снег таял, сырость жуткая в воздухе, вот я ноги-то и промочил. И домой приехал – хотел пропарить, да забыл, жена затормошила, у сына тогда проблемы были в школе, переходный возраст – закрутился и простыл! На второй день кашель, в горле, как проволокой, царапается что-то, и день я не курил. Само собой не курил, даже не думал о том, что бросаю. А ещё через день вдруг понял – первый этап миновал, я день не курю! Ещё через два дня – я три дня не курю! И вот, на пятый или шестой день я как раз сообразил – как продолжать. Жена на меня с подозрением смотрит и говорит: «Да ты не куришь?». Женщинам все любопытно. «Какое, – говорю – курить, когда в горле, как моток колючей проволоки! Пробовал уже»!

 – И пробовал? – быстро спросил Колян.

 – Нет, конечно.

 – Ты врал жене?

 – Я врал жене! И что?

 – Это же безнравственно, Палыч!

 – Не надо меня подкалывать! Да, я врал жене! И правильно делал!

 – Вот тогда-то, когда врал, – пояснил Герасимов, – Палыча второй раз и пробило. Точно?

 – Если считать, то третий. Сначала цифры. Потом – случай, а на этот раз я понял, что никому нельзя даже слова говорить про то, что бросаешь курить! Ни под каким видом! Даже намекать нельзя!

 – Это жена, получается, надоумила?

 – Нет, но с неё началось. А понял ночью, во время бессонницы. Благодаря Пушкину.

 – Опять?

 – Да. Снова «Пиковую даму» просмотрел, и вот тогда, да, тогда меня, действительно, не осенило, а прямо пробило! Насквозь! Я, оказывается, там слона-то не приметил! Ведь Германн с ума сошел не на трех картах, не на тройке, семерке и тузе, а на той, которая до поры скрывалась! На той, о которой он вообще не думал, не гадал, а она вышла, да в самый решительный момент, исподтишка, внезапно, как молния! И всё рухнуло раз и навсегда, с треском и грохотом!

 – Ну и какая? – растерянно спросил Колян.

 – Так, дама пик! Колян? Пиковая дама же!

 – Да уж… Умен ты, Палыч, спасу нет. Додумался, поздравляю!

 – И, чтобы не пропасть, как Германн, надо прикрыться. Закрыться, закупориться, заминироваться, в общем, наглухо! Ото всех, и особенно от близких людей.

 – От жены?

 – От пиковой дамы?

 – С женой-то как раз самые проблемы! Она же меня знала как облупленного, а тут такое событие! Что вы! И от детей, друзей, коллег по работе, соседей, но от жены – в первую очередь! И никто! Никто не должен знать, что ты бросаешь курить, потому что неизвестно, кто из них нанесет тебе удар! Обязательно нанесет! Вот как дама пик Германну. Исподтишка и наповал! Ни слова, ни звука. Ни гу-гу! Как будто ты разведчик-нелегал! Кругом – враги! Ведь близкие тебе люди, зная, что ты бросаешь курить, оказывается, не только не сочувствуют тебе, а наоборот, – все силы прикладывают к тому, чтобы ты опять закурил. То, что ты бросаешь курить, в их глазах совсем не хорошо, как ты думаешь, а плохо! Получается – высунулся человек, и близкие люди, друзья, коллеги ему завидуют, и оттого стремятся вернуть его в исходную позицию.

 – И как ты это решал практически?

 – Изощренно! У меня с собой всегда были сигареты. И в столе, и в портфеле. И дома, на полке. И спички. И вот, говорят мне: «Пойдем, покурим!». А я отвечаю: «Да только что покурил!». Или: «Не могу, на занятия иду!». «Ну, тогда – говорят, – дай закурить!». «А пожалуйста!». И даю, не жалко – свой я, ребята, свой, курильщик! Ну, по обстановке.

 Палыч гордился! Непритворно торжественный его голос даже звенел – как будто в темноте чулана вибрировала какая-то медная тонкая пластинка. И уверенность появилась, ощущение правильности происходящего исходило от Палыча, и Герасимов, с интересом слушая рассказ, подумал – как же Колян хорошо сообразил –  рассказывать истории!

 – Про жену я думал, но не ждал от неё, а она… Принюхиваться ко мне стала, представляете? И вдруг спрашивает: «Ты что-то курить перестал, бросил, что ли?». Ах, ты, думаю, влип… «Да нет, – говорю, – с чего ты взяла? Указ, что ли, вышел?». Шучу так. А она глядит подозрительно, но, вроде, успокоилась. Удачно я отшутился. Но мне это был сигнал.

 – И не раскрыла?

 – Нет! А могла бы, потому что пыталась! Вот у меня в кармане пачка «Явы», я, в случае чего, её достану, угощу кого, но, главное, покажу, что у меня всё в порядке. Что я как курил, так и курю себе. И ничего не происходит. И лежит она у меня в кармане несколько дней. Так вот, она, жена, на этой пачке, внизу, карандашом поставила крестик! Под целлофаном. Чувствуете? Пометила!

 – Вот это да! – восхитился Герасимов. – Попал ты, Палыч, под колпак!

 – Попал. Ну, там немного оставалось, так я пачку выбросил и купил новую. Старую, получается, искурил, новую купил – нормальный процесс, пусть проверяет. Для верности купил других, «Столичных». Штук десять оставил, остальные выбросил, а одну, для достоверности, забычковал. И в пачку засунул. А сам специально постоял на автобусной остановке подольше; и все норовил с подветренной стороны от курильщиков встать. Соблазн, конечно, но я стоял, и пальто пропахло прилично. Она проверяла, обнюхивала, хотела, видимо, разоблачить, да не тут-то было!

 И дома выходил покурить.

 – Покурить или, типа покурить? – уточнил Колян.

 – Маскировка, конечно. А мы с соседями курили на лестнице, там, на подоконнике, специально баночка с водой стояла. Я паровозиком дыму напущу, сигарету сожгу до половины и стою, держу в пальцах дымящийся окурок. Вроде, курю. И жена иногда выходила проверять! «Ой, – говорит, – я тебя потеряла!». «Здесь я», – говорю. Бросаю на её глазах окурок в банку и возвращаюсь. В общем, подозрения снял.

 – Палыч, а когда ты паровозиком дым пускал, неужели курить не тянуло?

 – Тянуло! Эх, Дима! Да так, что я думал – всё. Не выдержу! Но жена могла выйти, и я её боялся. Ну не то, чтобы боялся, а маскировался. Скрывал от неё тайну.

 – Врал!

 – Врал, да…

 – На то она и жена, чтобы ей врать, – вздохнул Колян. – Иначе никак. Ты прав.

 – Да, врал. Зато где-то между третьей и пятой неделями забыл про курение! Всё! А как-то даже не отложилось в памяти. Когда спохватился, посчитал, а день-то и не отметил, получилось примерно уже больше месяца, как я не курю. И не тянет.

 – Объявил?

 – Нет. Сами догадались. Жена летом сообразила, а на кафедре осенью поняли. Молодцом, конечно, называли, но и растерянность в глазах была, я видел. Вроде бы – обошел я их на повороте, а никто и не заметил! Какая досада! Жаль, мол, что мы не знали, а то бы мы…

 – Это да, – согласился Колян, – они такие, друзья. Так называемые…

 – Палыч, а ты сам какую идею лучшей считаешь? – спросил Герасимов.

 И ведь так просто спросил, разговор поддержать, а Палыч всерьез задумался. Он, видимо, и сам полагал свои идеи великими и мог сравнить. И сравнивал:

 – Честно, ребята, говорю – я не знаю, какая из трех идей, которые я продумал в автобусе на основе анализа «Пиковой дамы», сильнее – то ли включение предыдущего этапа в последующий при подсчете, то ли использование простуды в весенне-осеннее время для начала процесса, а то ли осознание неминуемой опасности от близких людей. Я ими горжусь всеми тремя. Можете смеяться. Колян, можете смеяться и шутить!

 – Шутить, Палыч, буду, смеяться нет. Какие уж тут смехи – такую тему закрыть! Да так четко!

 – А главное здесь то, что итог надо грамотно подать! Так подать, чтобы всем всё стало понятно. – Палыч продолжил наставительно и твердо: – А понятно то, что привычно. Ясно? А привычно то, что понятно. Не надо дразнить людей, вот что главное! Пусть сами додумаются.

 – А ты не сгущаешь, про кафедру? Растерянности в глазах мало, – Герасимов хмыкнул – растерянность… Что-то более существенное было? Как-то обозначились они? Когда поняли?

 – Вы, Дима, въедливый. Так вот. Это, я думаю, что-то внутреннее, от природы человека. Люди ведь вместе живут. Какая-то должна быть у них общая платформа. Наименьший общий знаменатель. И если кто-то вдруг становится лучше, то и остальным придется подтягиваться. Вместе, значит – похожи друг на друга. Ну, как у Коляна в бригаде. А так как хуже становиться проще, чем лучше, то равняются на худших, а не на лучших. Идеально – всех под одну гребенку. Тогда – общность, коллектив.

 – А если изначально лучше?

 – Изначально – можно. А на глазах у всех стать другим, особенно если стать лучше, значительнее, – кто ж позволит? Ребята, это во все времена, у всех народов так.

 – Хорошо разъяснил, – вздохнул Колян – а теперь давай по существу. Доказательства, кроме растерянности, есть?

 – Есть. Было два рецидива, и курил я по полгода. Один весной начался, другой осенью. Нервы. Начинал с болгарских, «БТ», «Ту-134», переходил на «Яву», потом папиросы, а потом наступала слякоть, я простужался, бросал и через месяц забывал о курении. Так вот, коллеги явно, прямо с облегчением каким-то, радовались, что я вновь с ними, что я такой же, как все, что после пары рюмок на банкете я, как и другие, непринужденно закуриваю, что ухватки курильщика у меня сохранились, и дым я пускаю вверх, чтобы людям не мешать, и сигарету в пальцах изящно в сторону отставляю. А жена даже подарила зажигалку! «Зиппо». Хранится где-то до сих пор…

 Палыч вздохнул.

 – А ты всё равно бросал?

 – Да! – гордо ответил Палыч, будто завершил торжественную речь, и добавил: – Алгоритм разработан, опыт есть, чего ж не бросить?

 – Ты понял, Колян?

 – Гвозди бы делать из этих людей!