Георгий АБСАВА. ЧАС СИРОТСТВА РОССИИ... К вопросу об убийстве М.Ю. Лермонтова. Версия

Георгий АБСАВА

ЧАС СИРОТСТВА РОССИИ...

К вопросу об убийстве М.Ю. Лермонтова

 

15 июля 1841 года в 7 час пополудни на дороге из Пятигорска в Железноводск под проливным дождём лежал, истекая кровью, молодой офицер. Его звали Михаил Юрьевич Лермонтов; через три месяца ему должно было исполниться 27 лет. Свершилось похищение у России гениального поэта, мыслителя и философа во цвете лет, когда в раскалённом горниле его ума выплавлялись новые поэтические откровения, когда, принеся жертву искупительного покаяния – роман «Герой нашего времени», – он замыслил создание гигантской эпопеи, охватывающей три важнейшие эпохи истории нашей страны. «Если бы Лермонтов был жив, не были бы нужны ни я, ни Достоевский» (Л.Н.Толстой).

Михаил Юрьевич ушёл из жизни в тот момент, когда пройдя концентрическими кругами определённую фазу развития своей личности, он устремлялся к более высоким стадиям духовного восхождения, через переливы эстетического любования меланхолией и изменчивостью мира – к этическому вслушиванию в гармонию звёздных сфер и к высшему измерению мышления: религиозно-философскому постижению (С.Кьеркегор). Н.Болдырев считал, что трагическое завершение жизни Лермонтова – грандиозный реквием по непрожитым двухстадиальным его путям. Нам остаётся только с горечью повторить вслед за Даниилом Андреевым: «Если бы не разразилась пятигорская катастрофа, со временем русское общество оказалось бы зрителем такого – непредставимого для нас и неповторимого ни для кого – жизненного пути, который привёл бы Лермонтова-старца к вершинам, где этики, религия и искусство сливаются в одно... где мудрость, прозорливость и просветлённое величие таковы, что человечество взирает на этих владык горных вершин культуры с благоговением, любовью и трепетом радости».

Жизнь Лермонтова, самого загадочного из деятелей русской культуры, окружена завесой тайны, полна белых пятен, недоговорок, вырванных страниц, тщательно зачёркнутых имён; множество его автографов было разворовано, уничтожено или вывезено за границу. Это заставило А.Блока, пытавшегося написать историю его жизни, горестно воскликнуть: «Нищенская биография! Нет фактов для изучения!». Но Александр Александрович оставил технологию изучения: «Нужно провидеть!».

Самой большой тайной, безусловно, остаются обстоятельства дуэли и трагической гибели поэта. Загадки возникают сразу в день рокового поединка: поздно ночью в дом Пятигорского военного коменданта полковника В.И. Ильяшенкова приходит корнет Михаил Глебов, объявляет о случившемся и называет себя единственным секундантом. Но утром следующего дня к коменданту является молодой чиновник, князь Александр Васильчиков, и говорит, что он был вторым секундантом. Весьма странно –  дуэль было принято держать в тайне, но после неё участники обязаны были сдаться властям и признаться во всём.

Утром 16 июля Ильяшенков формирует комиссию для расследования обстоятельств преступления, куда назначает представителей военной комендатуры, полиции, суда и окружной прокуратуры. Однако начальник штаба войск Кавказской линии и Черномории полковник А.С. Траскин подключает туда ещё и сотрудника тайной полиции жандармского подполковника А.Н. Кушинникова. Тот недавно прибыл в Пятигорск для организации политического сыска и контрразведки. Работы ему хватает –  город, ближний тыл действующей армии, кишит контрабандистами оружия, отечественными и иностранными шпионами под видом путешественников, карточных игроков и отдыхающих. Кушинников никак не подчинён Траскину, но тем не менее не отказывается от этого предложения. Мало того – сразу берёт на себя роль неофициального руководителя и ведёт расследование довольно двусмысленно. Дуэль в николаевскую эпоху квалифицировалась как уголовное преступление, зачем же привлекать к следствию высокопоставленного офицера секретной службы? Кажется, всё ясно: есть убитый, есть убийца, признавший свою вину, и даже два соучастника, подтверждающие это. Но дело, по-видимому, обстояло не так просто: сразу по привозе тела Лермонтова в Пятигорск разносится слух о том, что поединок совершился бесчестно, и поэт был убит вопреки правилам. Обитатели Пятигорска собираются у домика, где он жил, среди них слышен ропот. Плац-комендант подполковник Ф.Ф. Унтилов вынужден дважды объявлять собравшимся о том, что это была дуэль, а не подлое убийство.

Следователям не удаётся установить главное – мотивы убийства. Убийца, отставной майор Н.С. Мартынов, приятель и однокашник Лермонтова по Юнкерской школе, заявляет, что причиной послужили невыносимые насмешки над ним Михаила Юрьевича: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермантов (так!) не пропускал ни одного случая, где бы мог сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой щёт, одним словом, всё, чем только можно досадить человеку». Несчастный Мартынов!

Однако следствие, зная характер Лермонтова, совершенно справедливо сомневается, «...не относились ли его слова более к шутке или оскорблению чести вашей», а в последнем случае – почему тогда он не обратился с жалобой к начальству, а прибегнул к кровавому самосуду. И Мартынов тут же меняет характер показаний: «…Поводом же к его остротам было не что иное как желание поострить – ... я других причин не знаю... Честь моя была затронута не насмешками его, но ... отказом прекратить их и прибегнуть к увещаниям другого рода» (дуэли, – авт.). Это умелый юридический ход, сразу снимающий вину с Мартынова: теперь во всём виноват не он, не сумевший понять юмора, а Лермонтов, усомнившийся в способности скромного, но благородного Николая Соломоновича защитить свою честь дворянина и офицера (по тем временам действительно серьёзное оскорбление).

Подельники-секунданты А.И. Васильчиков и М.П. Глебов сообщают следствию о какой-то ссоре между противниками на вечере у генеральши М.И. Верзилиной, в результате которой последовал вызов со стороны Мартынова. При этом князь Александр Илларионович «долгом своим почитает заявить», что ссора и последовавшее за ней оскорбление произошло при нём. Однако Мария Ивановна под присягой и при крестном целовании показала, что «…неприятностей между ними я не слыхала и не заметила...», и в этом ей можно верить: её три красавицы-дочери на выданье пользовались не самой лучшей репутацией, и матери приходилось следить за ними и гостями в оба глаза. Повторно допрошенный Васильчиков тут же отпирается от прежних показаний и заявляет, что «...не был свидетелем насмешек, обидевших Маиора Мартынова, а узнал об этом позже...». Любопытное и довольно подозрительное поведение молодого князя, юриста по образованию.

Слуги обоих противников, опять же под присягой, в один голос утверждают, что вражды между Лермонтовым и Мартыновым не было и «...жили оне в дружбе и согласии... обходились между собою дружески...». Кроме того, следственная комиссия выявляет ещё ряд подозрительных обстоятельств – ни убийца, ни секунданты не могут толком объяснить, «...на эту дуель из чьей квартиры или из какого места и в какое время выехали... на чём ехали: на дрожках или на верховых лошадях...». Показания всех троих расходятся совершенно. Более того, князь Васильчиков (опять он!) утверждает: «...На эту дуель выехали мы, т.е., поручик Лермантов и я, из нашей квартиры, что в доме капитана Челяева (в Пятигорске, – авт.)» Между тем доподлинно известно и подтверждено документально, что М.Ю. Лермонтов уже 8 июля переехал из Пятигорска в Железноводск; 15 июля, в день дуэли он приобрёл там несколько билетов на ванны. Странное поведение человека, которому через несколько часов предстоит смертельный поединок с разъярённым непримиримым противником. А князя Васильчикова во второй половине этого же дня встретили в Пятигорске дамы Верзилины, причём в таком подавленном состоянии духа, какого они никогда за ним не замечали.

Комиссию интересует вопрос – стрелял ли Михаил Юрьевич? Все утверждают, что нет, не успел. А шустрый Васильчиков, как всегда забегая вперёд, заявляет, что «…его пистолет я разрядил выстрелом на воздух...». И это опять странно – вопрос о выстреле Лермонтова очень важен, он позволит определить, была ли это дуэль или же убийство под её видом, а князю как юристу прекрасно известно, что заряженный пистолет – это вещественное доказательство. Между тем, когда следствие передало дело в окружной суд, за Мартынова, как за слабое звено, взялись опытные правоведы, имевшие основания подозревать всех троих в «...умышленном намерении к лишению Лермантова жизни...». Их подозрения, видимо, разделял и полицмейстер Пятигорска В.А. Бетаки (друг Лермонтова и его однополчанин-тенгинец), пытавшийся заставить Мартынова сознаться в чём-то, и этим перепугавший его насмерть. Расставив несложную юридическую ловушку – не было ли осечки у лермонтовского пистолета – они сумели вырвать у Мартынова признание, что «...у Лермантова пистолета осечки не было...». А осечки у пистолетов знаменитой мастерской братьев Кухенрейтеров и не должно было быть – заряд воспламенялся капсюлем, а не ударом кремня. Значит, Михаил Юрьевич всё-таки стрелял. Но почему же он, великолепный стрелок, не попал? Да потому, что не имел этого намерения, жизнь человеческая имела для него, христианина, высокую ценность, а стрелял он в воздух. Скорее всего, судьям удалось бы узнать правду, однако по приказу царя дело было срочно передано из общегражданского в военное судопроизводство; новые, изобличающие Мартынова факты остались в черновике и на суде не фигурировали.

Спустя много лет стало известно, что преступники, находясь под стражей, в изоляции, имели возможность общаться, обмениваясь записочками (без сомнения, с санкции жандарма Кушинникова – никто другой не пошёл бы на такое вопиющее нарушение закона), где корректировали и подтасовывали свои показания. Кроме того, впоследствии выяснилось, что на дуэли присутствовали ещё двое: Алексей Аркадьевич Столыпин по прозвищу Монго – родственник и друг Мишеля, секундант на его первой дуэли с де Барантом – и князь Сергей Васильевич Трубецкой, кавалергардский поручик (кстати, сослуживец Дантеса), сосланный на Кавказ за сомнительную любовную интригу с фрейлиной Е.Мусиной-Пушкиной. Полагают, что они-то и были секундантами со стороны Лермонтова (Трубецкой тоже был его родственником: его сестра была замужем за дядей Мишеля, А.Г. Столыпиным). Однако они не были привлечены к следствию – Глебов и Васильчиков о них не упомянули.

Много ещё подозрительного можно обнаружить в материалах следственного дела, но это, как говорится, всего лишь цветочки

Читаем свидетельство за №35 от 17 июля 1841 года, подписанное военным лекарем И.Е. Барклаем-де-Толли: «...При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего (12-го, – авт.) при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое лёгкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие ткани части левого плеча, от которой раны Поручик Лермантов на месте поединка помер». Иными словами, пуля летела снизу вверх под углом 30-40 градусов к плоскости земли. Такой угол наклона раневого канала абсолютно нетипичен для дуэльной ситуации, что могло произойти только в 2 случаях:

1. Лермонтов стоял гораздо выше, где-то на склоне горы Машук, а Мартынов, задрав голову, целил в него снизу. Однако правила дворянского поединка чести исключали подобную эксцентричную расстановку противников: секунданты обязаны были найти ровную площадку, выбрать каковую в окрестностях Пятигорска не представляло затруднений. К тому же следственная комиссия, явившаяся 16 июля 1841 года для изучения места преступления, в очень подробном протоколе-описании ни словом не упомянула о каких-либо неровностях рельефа. Здесь необходимо упомянуть, что подлинное место дуэли, к сожалению, утеряно, что было признано ещё в конце ХIХ века авторитетной комиссией. А известный памятник с четырьмя могильными грифами-стервятниками (на редкость удачная находка!) означает только, что в радиусе нескольких десятков или сотен метров предательская пуля лишила жизни великого поэта и гражданина России. Н.П. Бурляев сообщает, что геодезические исследования эксперта-криминолога Н.Кузенёва в этой зоне показали, что в любом месте разница между двумя точками, расположенными на расстоянии 25-35 метров (таково по данным следствия, было расстояние между дуэлянтами), не превышает пяти-семи градусов.  

2. Видимо, более адекватной следует считать гипотезу о том, что в Лермонтова стреляли с земли, из положения «лёжа» (К.Н. Паустовский, С.И. Недумов, И.Д. Кучеров, В.К. Стешиц, В.А. Швембергер и др.). Но кто был этот стрелок? Очевидно, что это не Н.С. Мартынов. Был ли это человек из числа участников дуэли? Вряд ли – не стоит излишне идеализировать дворянство, среди них было немало аморальных людей (в том числе и среди секундантов), но пачкать свои ручки они вряд ли собирались. По Кавказу, где шла кровопролитная война, шаталось немало удальцов, привыкших к выстрелам из засады, к крови, ни в грош не ставивших человеческую жизнь, но любивших доступные развлечения, которые требовали денег.

А смехотворным рассуждениям о том, что-де Михаил Юрьевич в момент выстрела пытался отклониться, изогнулся и это, дескать, обусловило такой угол раневого канала, вполне можно пренебречь. Время, за которое пуля преодолевала короткое расстояние (при скорости 300 м/сек, близкой к скорости звука), намного меньше, чем время реакции даже тренированного спортсмена. Изогнуться же надо было вбок, под углом не менее 60-70 градусов, что превышает эластические возможности позвоночника. Да и не того сорта человеком был М.Ю. Лермонтов, бесстрашный офицер, легендарный храбрец кавказской армии, чтобы отворачиваться от пули.

Равным образом, следует отвергнуть предположение о том, что направление полёта пули изменило золотое бандо (тонкий плоский обруч, надевавшийся по тогдашней моде женщинами на голову для удерживания волос), которое поэт якобы выпросил «на счастье» у своей кузины Екатерины Быховец, и носил в кармане. Тонкая незафиксированная пластинка из мягкого металла не могла стать причиной рикошета. А во-вторых, форменный офицерский сюртук пошивался без нагрудных и внутренних карманов; боковые карманы располагались низко – на уровне верхней трети бедра.

И, наконец, давно нужно отбросить доводы о том, что Михаил Юрьевич стоял с очень высоко поднятой рукой и поэтому кожа на боку оказалась подтянутой вверх, а вернувшись в обычное положение, создала якобы видимость входного отверстия пули ниже 12-го ребра. Необходимо также прекратить упрёки опытного доктора Барклая-де-Толли в медицинской неграмотности и незнании анатомии. Да, он совершил правонарушение, не произведя вскрытия тела Лермонтова, из-за чего не удалось установить подлинные обстоятельства гибели поэта; врач тем самым нарушил «НАСТАВЛЕНИЕ ДЛЯ ПОЛИЦЕЙСКИХ ВРАЧЕЙ» от 1829 года, требовавшее обязательной секции тела жертвы преступления. Однако сам он на такое беззаконие никогда бы не решился, несмотря на знатную родню – Иван Егорович был родственником знаменитого фельдмаршала; возможно, кто-то заставил его пойти на это; нельзя исключить, что это был жандарм Кушинников, целенаправленно запутывавший следствие (см. ниже).

Предположение о выстреле наёмного убийцы подтверждает необычное для дуэльной ситуации расположение входного и выходного отверстий раны: пуля попала в правый бок, а вышла из левого. В честном поединке направление её должно было быть от груди к спине. Далее, вызывает удивление слишком большая убойная сила пули, прошедшей насквозь вдоль длинной оси эллипса сечения тела, к тому же поднимаясь вверх, да ещё пробившей на выходе трёхглавую мышцу плеча. Конечно, крупнокалиберные нарезные дальнобойные пистолеты (они принадлежали Монго) были мощным оружием. Их тактико-технические характеристики (ТТХ) неизвестны, но мы можем ориентироваться на ТТХ пистолета, из которого был смертельно ранен А.С. Пушкин (эта пара пистолетов недавно экспонировалась в Москве). Тяжёлая пуля весом 10 г калибра 12 мм (автомат Калашников имеет калибр 7,62 мм, пистолет Макарова – 9 мм, пулемёт ДШК – 12,7 мм) вылетала из ствола со скоростью 300 м/сек (у револьвера Наган – 250 м/сек, пистолета ТТ – 420 м/сек). Как уже упоминалось, расстояние между дуэлянтами составляло предположительно 25-35 метров, что довольно много для шаровидной пули: она имела невыгодные аэродинамические характеристики по сравнению с современной цилиндро-конической, и быстро теряла скорость. Конечно, на таком расстоянии она не могла нанести такую страшную сквозную рану. Но выпущенная из длинноствольного крупнокалиберного нарезного штуцера (оружия отборных стрелков-егерей) могла – и вполне.

Возникает вопрос – где мог оборудовать огневую позицию наёмный убийца? А вот где. Обратимся к протоколу следственной комиссии, обследовавшей место дуэли: «...проходит в Колонию (Каррас, – авт.) означенная дорога. От этой дороги начинаются первые кустарники, кои изгибаясь к Горе Машухе округляют небольшую площадку. Тут-то поединщики избрали место для стреляния». Н.С. Мартынов: «...Мы стрелялись вблизи частого кустарника...». Заросли кавказского кустарника, видимо, были густыми и мощными, коль скоро участники привязывали к ним своих лошадей (это отмечено в протоколе Комиссии). В таких зарослях вполне можно устроить засаду и замаскироваться. Остаётся только привести жертву и поставить её в удобном для выстрела месте.

Но позвольте, ведь сделать это можно только по соглашению с участниками дуэли, случайные совпадения здесь исключены! Тогда всё это может означать только одно – убийца имел сообщников среди участников дуэли! Кто-то хладнокровно продумал план предательского убийства и осуществил его. Кто это?

Алексей Столыпин-Монго, картинный красавец, член кружка 16-ти, считавшийся другом Мишеля, образцом благородства и чести, по воспоминаниям одних современников, и «...красивый манекен мужчины... с глупым выражением лица и уст, которые к тому же были и косноязычны», – по мнению других? Князь Серж Трубецкой, по прозвищу «Тишайший», отпетый ловелас, вечно занятый сомнительными любовными интригами? Конногвардейский корнет Михаил Глебов, храбрец, рубака, тяжело раненый при Валерике, где он сражался рядом с Мишелем? – Пожалуй, нет. Все они были кадровые военные, люди уставные, что, вообще-то говоря, ограничивает инициативу, кроме боевой.

Остаётся молодой князь Александр Илларионович Васильчиков, сын второго по иерархии лица Российской империи – Председателя Комитета Министров и Государственного Совета И.В. Васильчикова, образованный юрист с университетским дипломом, которого Лермонтов, пусть в шутку, называл умником. Он был близок к либерально-западническим кругам, отличался болезненно гипертрофированным самолюбием, имел основания ненавидеть Лермонтова, частенько подтрунивавшего над ним (надо признать, язычок у Михаила Юрьевича был весьма острым); известно несколько лермонтовских эпиграмм на Васильчикова. Можно полагать, что молодому князю роль организатора, мозгового треста заговора по ликвидации Поэта была по плечу.

Мы уже обратили внимание читателя на странное поведение князя Ксандра на следствии. Не меньше подозрений вызывает тот факт, что «...молодой Васильчиков отправил нарочного в самый день дуэли с известием о ней к своему отцу, который вследствие того тотчас и приехал сюда (в Петербург, – авт.) ...прежде, чем могло придти к нему письмо от Левашова» (барон М.А. Корф, Государственный секретарь, лицейский однокашник А.С.Пушкина). Что это за нарочный, опередивший расторопных казённых фельдъегерей? И как можно успеть выписать ему подорожную (эта формальность занимала немало времени), если все перипетии злосчастного дня 15 июля закончились поздно ночью? Неужели Александр Илларионович заранее знал о роковом исходе поединка?

Но ещё более подозрительно вёл себя князь, когда Михаил Юрьевич упал, сражённый пулей: его оставляют лежать под ливнем без помощи, а Васильчиков, прихватив с собою потерявшего самообладание (и знаменитую черкеску тоже) Мартынова, скачет в Пятигорск. Там он передаёт окончательно упавшего духом Николая Соломоновича на попечение слуг, а сам отправляется к двум местным докторам поочерёдно с просьбой приехать на место дуэли, чтобы помочь горячо любимому раненому другу. Но, по его словам, «...получил такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной погоды они ехать не могут (вечером после 7 часов в Пятигорске и окрестностях разразился проливной дождь, – авт.), а приедут на квартиру, когда привезут раненого...». Но какого же другого ответа ожидал умненький Александр Илларионович? Какую помощь могли оказать доктора в степи, во тьме кромешной, под ливнем? К тому же они, неплохие психологи, по-видимому, заподозрили недоброе – если Лермонтов ранен, то почему его не привезли в город, где есть военный госпиталь и квалифицированные хирурги? Не исключено, что врачи отказались от вызова, подозревая нечистую игру и не желая быть козлами отпущения. Возмущённый поведением докторов, честный князь возвращается и остаётся у тела Лермонтова с Трубецким, а Столыпин и Глебов едут в Пятигорск, где нанимают телегу у помещика Мурлыкина, сдававшего внаём лошадей и экипажи. Затем Глебов отправляется к коменданту Ильяшенкову с повинной.

В переводе на сухой язык полицейского протокола это означает, что Лермонтов не был убит на месте, а подавал какие-то признаки жизни (смутные намёки на это можно найти в воспоминаниях Васильчикова и в рассказе Глебова в изложении Эмилии Клингенберг, старшей дочери М.И. Верзилиной). Видимо, подельники опасались, что физически крепкий Мишель может и выжить при своевременной медицинской помощи – со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая вынужденную поездку по этапу в Сибирь. Поэтому «друзья» оставляют его, беспомощного, умирать под холодным проливным дождём, а сами имитируют бурную деятельность по спасению товарища – с целью затянуть время. И цель достигнута: «...Когда я возвратился, Лермонтов уже мёртвый (!) лежал на том месте, где упал...» (А.Васильчиков).

Возвращаемся к протоколу осмотра места преступления: «На месте, где Лермантов упал и лежал мёртвый, приметна кровь, из него изтекшая…». В течение почти полутора столетий было принято считать, что Михаил Юрьевич был убит наповал и умер в течение 1-2 минут от несовместимой с жизнью раны. Сердце поэта перестало биться и создавать повышенное (в сравнении с атмосферным) давление крови в кровеносной сети. Это значит, что со смертью человека артериальное и атмосферное давление уравниваются и кровотечение прекращается. Однако следователи обнаруживают странные признаки – мёртвый человек пролежал 3 часа под страшным ливнем, дождь должен был начисто смыть все следы крови – но они остались на земле. По ним члены Комиссии без труда определяют то место, где лежал поэт. Объяснение может быть только одно: Михаил Юрьевич оставался жив ещё тогда, когда закончился ливень (после 10 час вечера) и кровотечение продолжалось. А умер он, как и считал один из его первых биографов П.К. Мартьянов, при перевозке в город. Этому имеется ряд свидетельств и косвенных подтверждений, в том числе воспоминания кучера Чухнина о том, как они с братом на следующий день отмывали залитую кровью телегу.

Известный советский хирург профессор С.П. Шиловцев, воссоздавший топографо-анатомическую модель раны Лермонтова, считал, что сердце и магистральные кровеносные сосуды (аорта, лёгочные артерии и вены, а также их крупные ветви) не были задеты; брошенный без помощи под холодным ливнем поэт скончался от болевого шока, коллапса, вызванного кровопотерей и длительного переохлаждения.

Столь же подозрительно князь Васильчиков вёл себя и спустя много лет. В воспоминаниях и интервью, опубликованных в 70-х годах ХIХ столетия, он пытался предстать перед читателями в роли преданного друга Михаила Юрьевича, перекладывал вину на Монго, будто бы спровоцировавшего Мартынова на выстрел. В одной из своих последних публикаций князь сообщил, что позиция Лермонтова была выше, чем у Мартынова, и сократил расстояние между барьерами почти вдвое. Ах, умён был Александр Илларионович и склерозом явно не страдал – он прекрасно помнил, что где-то в пятигорском архиве пылится дело, в котором собраны компрометирующие его документы о необычном характере раны Лермонтова. Следует заметить, что дело это таинственным образом исчезло из архива в конце ХIХ века.

На протяжении многих лет князь А.И. Васильчиков, а после его смерти и его потомки пытались ввести в оборот легенду о несносном насмешнике Лермонтове, якобы даже на барьере не удержавшемся от очередного оскорбления Н.С. Мартынова и обозвавшем последнего дураком, и это-де «...переполнило чашу терпения противника, он прицелился и последовал выстрел» (кн. Б.А. Васильчиков, сын А.И.). Кто-то из правнуков князя передал его записи об этом англичанину Л.Келли, который включил их в свою книгу «Трагедия на Кавказе» (слабое произведение компилятивного и неточного характера) и т.о. фальшивка была введена в научный оборот.

Всё это позволяет высказать предположение о том, что организатором убийства М.Ю. Лермонтова под видом дуэли являлся князь А.И. Васильчиков. Но если так, то он, новый человек на Кавказе, без местных связей и знакомств, к тому же ещё и штатский чиновник, «подьячий», не мог обойтись без технического исполнителя. А таковым, по-видимому, мог быть корнет М.П. Глебов, «розовый, красивый, до конца моложавый, как отрок» (недавно установлено, что на самом деле Глебов был намного старше, чем принято было считать, –  Д.Алексеев). Он несколько лет прослужил на Кавказе, знал всех и вся, пользовался доверием в войсках, как боевой офицер. Только он мог найти исполнителя заказного убийства: таким людям доверяют. Не исключено, что именно Глебова и Васильчикова имел в виду Мартынов, когда впоследствии писал: «Друзья таки раздули ссору...».

А.А. Столыпин-Монго и князь С.В. Трубецкой скорее всего были вовлечены в заговор случайно. Они были поставлены перед фактом соучастия в предательском убийстве и проявили малодушие, испугавшись огласки и изгнания из благородного общества. Видимо, поэтому они обязались молчать в обмен на сокрытие их присутствия на дуэли (оба они находились на Кавказе в положении ссыльных). Клятву сдержали все подельники: Васильчиков и Глебов утаили от следствия их участие, и Монго с Трубецким не проходили по делу в качестве фигурантов, но до самой смерти они не проронили ни слова об обстоятельствах дуэли. Правда, Монго в 1843 г.оду во французском журнале «Мирная демократия» опубликовал перевод «Героя нашего времени», где глухо обмолвился в предисловии, что «тайна гибели Лермонтова осталась нераскрытой». Однако сделал он это вовсе не для того, чтобы искупить свою вину и почтить память друга, а вследствие нужды в деньгах, в чём не постеснялся открыто признаться в письме к сестре, М.А. Бек. Однако здесь уместно поставить вопрос – сам ли Столыпин сделал перевод лермонтовского романа, или же он принадлежит другому лицу, может быть даже и самому Михаилу Юрьевичу? Вопрос этот правомерен, ибо князь М.Б. Лобанов-Ростовский, бывший, как и Монго, членом лермонтовского «Кружка 16-ти», и некоторые другие мемуаристы, указывают на плохое знание Столыпиным французского, тогда как от переводчика требуется совершенное владение языком.

Но в таком случае кому могло принадлежать авторство перевода? Уж не самому ли Михаилу Юрьевичу, который, как известно, в совершенстве знал не только французский, но и английский и немецкий. Не был ли он похищен «друзьями» после смерти поэта? О факте кражи лермонтовских бумаг «хищниками» упоминает помещик Г.Быховец (отец упомянутой Катеньки Быховец), несомненно, со слов дочери, – видимо, по Пятигорску ходили такие слухи, в письме к издателю А.А. Краевскому. Об этом же косвенно свидетельствуют сделанные Ф.Боденштедтом немецкие переводы 19 неизвестных доныне стихотворений Лермонтова; по словам Боденштедта, оригиналы на русском языке ему показал М.Глебов во время их встреч в Тифлисе в 1843-1845 годах. Остаётся только гадать, каким «нелегитимным» путём попали автографы стихов Лермонтова к Глебову.

Заслуживает особого внимания личность Н.С. Мартынова, странного молодого человека, сыгравшего, как принято считать, роковую роль в судьбе поэта. Оба они были однокашниками в Юнкерской школе, но возможно были знакомы с детства (имения бабушки Лермонтова и родителей Мартынова находились недалеко друг от друга). Есть сведения о дружбе юнкеров Маёшки и Мартышки на почве общей склонности к литературе – они вместе редактировали школьный рукописный журнал, Впоследствии они поддерживали ровные отношения в Петербурге, Москве и на Кавказе, Лермонтов часто бывал в семье Мартыновых и даже вёл шуточный флирт с одной из его 4 сестёр, Натальей. Воспоминания современников рисуют портрет Николая Соломоновича Мартынова – довольно заурядного человека, не лишённого добрых качеств и способностей, но весьма тщеславного и самовлюблённого до нарциссизма. Высокое самомнение, по-видимому, являлось характерной чертой рода Мартыновых, но сам Николай «...был довольно бесхарактерный и всегда находился под чьим-либо посторонним влиянием...» (И.Арсеньев). Подобное сочетание психотипических черт, как известно, не предвещает их обладателям ничего хорошего: такие люди обычно легко становятся игрушкой в чужих недобрых руках.

Мартынов мечтал о блестящей военной карьере, ради этого добровольно перевёлся из придворного лейб-гвардейского Кавалергардского полка (где служил вместе с Дантесом и был с ним в приятельских отношениях) в Кавказскую армию. В свои 25 лет он уже имел штаб-офицерский чин майора и боевую награду – орден Св. Анны III класса с бантом. Но в феврале 1841 года этот честолюбец внезапно уходит в отставку по собственному желанию. Существует предположение, что его вынудили к этому однополчане, офицеры Гребенского казачьего полка, чтобы не позорить часть – то ли за трусость в бою, то ли за карточное шулерство. Однако причина навсегда останется тайной – материалы «Дела о возвращении Маиора Мартынова на военную службу», начатого всего через месяц после его ухода в отставку, похищены из архивов; осталась лишь обложка дела, «в коем было 8 листов» (М.Давидов).

Николай Соломонович всячески стремился продолжить столь успешно начатую военную карьеру. Его пресловутые черкески с огромными кинжалами были по сути формой одежды его Гребенского казачьего полка, которую он имел право носить в отставке, но без эполет. Кстати над этим пристрастием Мартышки подтрунивали все, кому не лень, а не только Мишель, однако это не мешало их приятельским отношениям, о чём имеется немало свидетельств современников. Конечно, у Михаила Юрьевича было мало общего с заурядным Николаем. Но тот был приятель юности – «добрый малый – товарищ скучный, тягостный и вялый»: Поэт был всегда верен дружбе, даже с такой ординарной личностью. Распространявшиеся впоследствии слухи об их вражде – то ли за насмешки, то ли за вскрытие письма сестёр Мартынова, то ли за якобы оскорбительное изображение Натальи Соломоновны в романе – не более чем попытки увести от истины (это было установлено И.Л. Андрониковым и Э.Г. Герштейн). Примечательно, что в дальнейшем Мартынов носил клеймо убийцы великого поэта России легко и даже не без гордости; сведения о его раскаянии, ежегодных панихидах в день гибели Лермонтова и пр. – всего лишь легенда. Раскаиваться Николай Соломонович начал только на пороге смерти, когда всерьёз стал задумываться, как его встретят Там...

Что заставило этого в общем добродушного, но слабохарактерного, безвольного и тщеславного человечка разделить ответственность за преступление, которого он, судя по фактам, не совершал? Возможно, страстное желание продолжить военную карьеру и, вероятно, обещание князя Васильчикова помочь в этом: как-никак, он был сыном всесильного любимца царя. Можно полагать, что дуэль не несла заряда ненависти и злобы, а была затеяна под предлогом реабилитации трусоватого Мартышки. Может быть, что и сам Михаил Юрьевич принял в ней участие, желая помочь товарищу, тем более что через день он собирался уезжать в отряд (12 июля Лермонтов и Столыпин представили свои подорожные в пятигорскую комендатуру и ожидали только выплаты прогонных денег). А дальше – Васильчиков и Глебов под прикрытием экстремальной ситуации поединка, где возможны любые случайности, осуществили свой роковой замысел. После этого они заставили Мартынова, оказавшегося в безвыходной ситуации, взять на себя страшный грех убийства друга. В альтернативе – прослыть убийцей или покаяться в преступлении, в котором он не был виновен – Николай Соломонович выбрал первое.    

Что двигало этими людьми, организовавшими преступление? Ведь не так то просто для христианина презреть заповедь Божию «Не убий!» и решиться на хладнокровно обдуманное убийство товарища. К тому же и земное наказание за это полагалось суровое – лишение чинов, дворянского достоинства и ссылка в Сибирь в каторгу (смертной казни в России не существовало с 1744 года). Безусловно, у них могли быть, и наверняка были личные причины – обида, уязвлённое самолюбие, ревность, соперничество и т. д., способные вызвать ненависть к Поэту. Но одними личными причинами (с учётом уголовной и морально-кастовой ответственности) такое преступление объяснить трудно. Здесь явно просматривается чья-то могущественная рука, направлявшая их. Кому она принадлежала?

В советском и дореволюционном лермонтоведении было принято обвинять Николая I, инспирировавшего убийство поэта: будто бы император ненавидел его за свободолюбивые стихи, дважды ссылал на Кавказ под пули горцев, а когда они не достигли цели, послал жандармов для его ликвидации путём дуэли. Однако гипотеза не выдерживает серьёзного анализа: в вольнодумстве Лермонтов не был замечен, о смене форм правления в России не помышлял, антимонархических выпадов не допускал (с этой точки зрения у царя было больше поводов ненавидеть А.С. Пушкина, масона и дерзкого вольнодумца в молодости, однако он относился к поэту благожелательно). Считать же, что Николай, как первый дворянин Империи, обиделся за оскорбление всего дворянства в стихотворении «Смерть Поэта» нелогично. Нельзя же предъявлять подобные претензии человеку, которому шеф его тайной службы А.Х. Бенкендорф писал в секретном аналитическом докладе за 1836 год: «В народе толкуют, что всему злу виною господа, т.е. дворяне».

В своих мемуарах морской министр А.С. Меншиков отмечает, что Николай I не любил дворян и относился к ним с предубеждением. Но мог ли уважать дворянское сословие царь, прекрасно знавший, что его деда Петра III и отца Павла I свергли с престола и убили русские дворяне – за английское золото. Крепостное право, за которое они цепко держались, было источником внутриполитической нестабильности из-за постоянных крестьянских волнений, и тормозом промышленного развития страны – вследствие отсутствия свободных рабочих рук. Не зря император и Бенкендорф считали крепостничество «пороховым погребом под государством». Но царь и дворянство были тесно связаны в «порочном кругу»: дворяне нуждались в царской власти как институте, освящавшем крепостничество, а царь нуждался в них как в единственном образованном классе общества, откуда он черпал кадры для администрации и армии. Сознавая всё это, Николай I постоянно, но в тайне, работал над проектом освобождения крестьян от крепостного права «сверху», центральной властью, пока они не освободились сами «снизу», под водительством какого-нибудь нового Пугачёва. Известно, что с этой целью им было создано последовательно около десятка тайных комиссий, работавших над проектом. Однако осуществить его удалось только его сыну Александру II, использовавшему идеи отца.

В первый раз монарх выслал Лермонтова на Кавказ из-за волнений, возникших после смерти А.С. Пушкина, и понять его, взошедшего на престол в один хмурый декабрьский день под грохот русских пушек, стрелявших в русских людей, можно. Вторая ссылка Михаила Юрьевича произошла отчасти из-за его объяснения с де Барантом на гауптвахте, где противники примирились вновь; однако клеветники поспешили истолковать это превратно, – как повторный вызов на дуэль; но в большей степени – из опасения испортить и без того натянутые отношения с Францией конфликтом с её дипломатом: в это время разразился острый кризис отношений двух стран в ближневосточной политике. Русский посол граф П.Пален демонстративно выехал из Парижа и отсиживался в Петербурге. Мир напряжённо ждал – вернётся ли Пален во Францию, ибо его невозвращение означало войну. М.Ю. Лермонтов явился в известной степени жертвой, принесённой на алтарь русско-французских отношений.

Николай I высоко оценивал художественные достоинства лермонтовского романа: «...Я прочитал всего Героя, который написан превосходно». Неприятие у самодержца вызвал образ Печорина: «...это та же картина отвратительных фанатических нравов, которые встречаются в сегодняшних иностранных романах. Именно от таких романов портятся характеры и нравы... т.к. в итоге вырабатывается привычка верить, что мир состоит только из подобных людей, и в нём лучшие поступки вызываются лишь негодными и грязными побуждениями; каков же должен быть результат? – презрение или отвращение к роду человеческому». К сожалению, у царя и поэта были разные цели. Роман Лермонтова явился актом «искупительного покаяния», как заметил сдружившийся с ним славянофил Ю.Ф. Самарин. В романе были вскрыты опухоли и гнойники современного общества – установлен диагноз болезни, лекарства от которой Михаил Юрьевич не знал. Царю же было хорошо известно о наклонности общества подражать литературным образцам, что, безусловно, осложняло его задачи по управлению огромной, плохо организованной страной, где дураки и дороги – ещё не самое большое зло.

Можно полагать, что Николай I желал наказать Лермонтова гарнизонной скукой в глухой провинциальной дыре, поместив его при этом среди солдат и офицеров одного из самых славных полков кавказской армии – Тенгинского пехотного, и обратить к продуктивному творчеству. Именно в этом полку в этот же период был совершён беспримерный подвиг – рядовой Архип Осипов, оставшись последним защитником укрепления Михайловское, взорвал пороховой погреб. Герой погиб, но вместе с ним взлетели на воздух несколько сотен горцев, ворвавшихся в укрепление. В ознаменование героического подвига впервые в истории русской армии по приказу царя имя Архипа Осипова было навечно внесено в списки Тенгинского полка. Возможно это имел в виду самодержец, когда писал жене: «...Характер Капитана (Максим Максимыча, – авт.) прекрасно обрисован... я надеялся и радовался, что, вероятно, он и есть Герой нашего времени. В Кавказской армии их число безусловно велико – о чём редко хотят знать... Счастливого пути, мсье Лермонтов, ему нужно только прочистить голову внутри той среды, где он найдёт, чем завершить свой характер Капитана...» (В.Захаров).

Версией о царе, пославшем для убийства Поэта жандарма Кушинникова, можно пренебречь, как недостоверной. Лермонтов выехал из Петербурга 14 апреля 1841 года в Темир-Хан-Шуру, где стоял гарнизоном его полк. А подполковник А.Н. Кушинников за день до этого отправился в Пятигорск со спецзаданием по усилению контрразведывательной работы и, безусловно, не мог знать, что Михаил Юрьевич окажется в городе. К тому же на Кавказе в условиях войны, где опасности подстерегали офицера не только в боях и походах, но и в пути, было попросту нецелесообразно прибегать к столь ненадёжному способу ликвидации, как дуэль. Предоставим слово такому авторитетному эксперту, как знаменитый покоритель и «проконсул» Кавказа, генерал А.П.Ермолов; он познакомился с Лермонтовым зимой 1841 года, когда Михаил Юрьевич по пути в отпуск в Петербург завёз ему конфиденциальное письмо от генерала П.Х. Граббе (командующего войсками Кавказской линии и Черномории). Узнав о гибели поэта, Алексей Петрович писал: «...Уж я бы не спустил этому Мартынову... Я бы его спровадил; там есть такие дела, что можно послать да вынувши часы считать, через сколь времени посланного не будет в живых...». Ермолов очень высоко ценил Лермонтова: «...Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождёшься...».

Но если не монарху, то кому нужна была смерть М.Ю. Лермонтова? Чтобы это понять, необходимо рассмотреть подводные политические течения, которые постоянно протекали и протекают в недрах страны, то укрепляя, то подтачивая государственные устои, будь то в Киевской или Владимиро-Суздальской Руси, Великом княжестве Московском, Российской Империи, СССР или Российской Федерации. Дело заключается отнюдь не в регулярном чередовании «лысых и волосатых» правителей – царей, генсеков, президентов. Суть в другом – в не менее поражающей своей ритмичностью смене диаметрально противоположных концепций государственного развития: открытое вхождение в семью европейских народов на правах равноправного члена – или самостоятельное, самобытное, независимое от Запада пути движения России с элементами изоляционизма. Сложившиеся в 40-х годах ХIХ столетия антагонистические группировки, выразители этих политических тенденций – западники и славянофилы, – составляли лишь надводную часть айсберга. Западничество и славянофильство не являлись агрессивными течениями; противостояние двух мировоззрений было, скорее, полемическим. Однако внутри слоёв тогдашней правящей элиты, да и нынешней тоже, борьба идей носила и поныне носит гораздо более ожесточённый характер (разрушение СССР в значительной степени обусловлено этим фактором). Идеологическая схватка внутри страны разворачивалась на фоне весьма неблагоприятной внешнеполитической обстановки и обусловливалась мощными геополитическими процессами.

Французская буржуазия, получившая власть в результате революционного взрыва в июле 1830 года, когда на трон взошёл «король банкиров» Луи-Филипп Орлеанский, стремилась избавиться от диктата Священного Союза континентальных государств, в котором основную роль играла Россия. С другой стороны, влияние России препятствовало планам Англии по либерально-революционному раздроблению крупных держав, что могло облегчить британцам доминирование в Европе и господство на морских коммуникациях. Восточная политика Николая I, приведшая к установлению добрососедских отношений с Турцией и Ираном, а особенно русское военное присутствие в Дарданелльском проливе, также вызывало беспокойство английского правительства. Оно панически боялось выхода России на океанские межконтинентальные пути и прорыва в Индию – сокровищницу британской короны. Всё это толкнуло в объятия друг друга двух застарелых врагов – Англию и Францию; их объединила в атлантистский блок в первую очередь вражда к России. Первым симптомом этого не совсем естественного союза явилось разрешение в 1841 году правительства Великобритании на вывоз гроба с телом Наполеона с принадлежавшего Англии острова Св. Елены. Процедура эта вылилась в национальный праздник – на всём пути в Париж были выстроены войска, гремели салюты, стояли толпы народа, военные оркестры играли марши наполеоновской армии. И это был открытый вызов России с отказом от установившегося в Европе с 1815 году status quo. Союзники планировали разрушить влияние России военным путём, но пока ограничивались ожесточёнными антирусскими пропагандистскими кампаниями в европейской прессе. Не случайно, что в этот период Россию посетил небезызвестный маркиз де Кюстин, человек «нетрадиционной ориентации», отблагодаривший нас за гостеприимство клеветнической книжонкой «Россия в 1839 году», и совершенно не случайно юный де Барант приехал в Петербург с глубоким убеждением, что «северные варвары» лишены чувства чести и достоинства.

Весьма вероятно, что именно этими международными обстоятельствами объясняется мягкий приговор убийцам Лермонтова: князя Васильчикова и корнета Глебова простили, а Мартынова Святейший Синод направил на церковное покаяние в течение 15 лет – странное наказание для офицера в высоком чине, кавалера боевого ордена, – как уличённого в пьянстве и прелюбодеянии дьячка (Мартынов регулярно бомбардировал правительство просьбами о прощении и был освобождён от наказания через 4 года). Мы предполагаем, что императору были известны все подробности убийства Поэта от агентурной сети III Отделения собственной Его Величества канцелярии (тайная политическая полиция). Документально подтверждено, что уже на следующий день после дуэли жандармский подполковник Кушинников сообщил о трагедии своему шефу А.Х. Бенкендорфу, добавив: «...Почтительнейше донося об этом Вашему Сиятельству, имею честь присовокупить, что откроется по следствию, не замедлю представить особо». А следствию могло открыться (а возможно, и открылось) многое: по Пятигорску ползли слухи о тёмных обстоятельствах поединка. Недаром боевой товарищ Лермонтова юнкер Руфин Дорохов говорил впоследствии писателю А.В. Дружинину: «Дуэли не было – было убийство».

И если принять это предположение, то станет понятно: Николай I не мог допустить огласки позорящих страну событий: представителями высшей аристократической элиты, офицерами отборных гвардейских полков под видом дворянского поединка чести убит великий русский поэт. Возможно, этим объясняется тот факт, что ни один из подельников не сделал карьеры, на которую мог рассчитывать по своему происхождению. И, возможно, поэтому царь дал указание не выпускать их за границу, чтобы обеспечить соблюдение тайны; при его жизни никто из участников дуэли не получил разрешения на выезд в Европу. Однако императору пришлось принять ложную версию убийства, оправдывающую преступников, которая была предложена в ходе следствия жандармом Кушинниковым. Кстати, этому человеку, изрядно запутавшему расследование, мы обязаны тем, что следственное «Дело» всё-таки дошло до нас. Он снимал копии с важнейших документов и отсылал их своему шефу в III Отделение. А оригинал следственного дела, равно как и «Дела военного суда», бесследно исчезли из городского архива ещё в конце ХIХ веке; добраться же до архивов спецслужбы злоумышленникам было невозможно. Все бумаги Р.И. Дорохова и А.В. Дружинина также пропали после их смерти.

Возвратимся в напряжённую политическую обстановку 40-х годов. Франция и Англия параллельно с информационной войной против России готовились к прямой военной агрессии. Не следует забывать, что с 1834 года на Кавказе шла настоящая война непокорных горских племён, спровоцированная и поддерживаемая союзниками. Видимо, планы создания «пояса нестабильности» по южным границам Российской Империи, СССР и РФ были разработаны уже в то время.

А вооружённое вмешательство атлантистского блока не заставило себя ждать. В 1854 году в результате недальновидной и предательской политики российского МИД, возглавляемого графом К.В. Нессельроде, объединённые войска и флоты Англии, Франции, Турции и Пьемонтского королевства при угрожающем нейтралитете Австрии и Пруссии, вторглись на Крымский полуостров и осадили Севастополь, главную базу Черноморского флота. Война закончилась неудачно для России: по условиям Берлинского трактата страна потеряла право держать военные корабли на Чёрном море. Тем самым важнейший источник доходов бюджета – русский хлебный экспорт через Босфор и Дарданеллы – подпал под контроль Турции, владевшей проливами. Это ставило страну в зависимость от Англии и Франции, под дудку которых плясали турки, и низводило некогда могущественную империю до уровня второстепенной державы. Эпоха доминирования России в Европе закончилась. Зато известный чревоугодник, «австрийский министр русских иностранных дел» Нессельроде получил возможность радостно сказать французскому певцу Лаблашу: «Поздравим друг друга, в этом году мы поедем к вам есть макароны» (А.Тютчева).

Но всё это пока ещё в будущем; а что в настоящем, в начале 40-х годов? Великобритания, обладавшая самым мощным в мире флотом, имела слабую армию. Её война с континентальной Россией напоминала бы войну «кита со слоном». Зато сильную и храбрую армию содержала Франция. Французская пехота, спецназ («зуавы») и артиллерия сыграли основную роль в осаде и взятии Севастополя. И в этом плане история дуэлей двух наших величайших поэтов может приобрести особый интерес для неравнодушного исследователя, если принять во внимание ту огромную пропагандистскую работу, которая проводилась для подготовки Франции как основной ударной силы против России.

Для разрушения согласия двух народов необходимы веские причины; если же таковых нет – их создают с помощью лжи. И чем она чудовищней, тем легче в неё верят. Всегда найдутся средства массовой информации, которые охотно подхватят и сумеют настроить общественное мнение в нужную сторону. Признавая зловещую роль Дантеса и его т.н. «приёмного папаши» Геккерена, трудно в то же время отрицать чьё-то тайное влияние, толкавшее их на кровавое столкновение с Пушкиным. Возможно, что и нагло спровоцированный конфликт Лермонтова с де Барантом преследовал те же цели. Значение этих признанных в Европе светочей русской культуры должно было подчеркнуть степень оскорбления Франции.

Возможно поэтому император Николай I вынес мягкий приговор убийце Пушкина Дантесу, иностранцу на русской службе, – разжалование и высылка в Европу. Видимо, и показное невнимание правительства к дуэли Лермонтова с французским дипломатом де Барантом, а затем поспешная вторая ссылка объяснялась нежеланием осложнять и без того натянутые отношения с Францией. Тем более, что в знаменательном 1840 году французы готовились к переносу гроба Наполеона в Париж, а согласие Великобритании выдать прах своего когда-то непримиримого врага означало, что союз атлантистских держав против России – решённое дело.

Срочная высылка Лермонтова из отпуска на Кавказ в 48 часов также объяснима в политическом контексте. Он был вынужден выехать 14 апреля 1841 года, а спустя два дня, 16 апреля, состоялось бракосочетание наследника цесаревича Александра с великой княгиней Марией Александровной (урожд. принцессой Дармштадтской). Власти имели причину опасаться, что потаённые враги России сумеют спровоцировать его новый конфликт с каким-нибудь высокопоставленным иностранцем, страдающим повышенным содержанием адреналина в крови.

М.Ю. Лермонтова опасалось не только правительство, но и космополитические русофобские круги, стремившиеся насильно втащить страну в чуждую ей европейскую цивилизацию, где России могла быть уготована только третьестепенная роль. Выразителями таких взглядов являлась аморфная либерально-западническая дворянская масса. Для кругов дворянской интеллигенции, пропитанной западным духом на крутой русофобской закваске, не знавших и не любивших свою родину, имя Лермонтова, как и имя Пушкина, превращалось в угрозу.

«Роковые сороковые» годы – эпоха начала раскола русской элиты на людей европейской и славянской ориентации. Раскол угрожал самому существованию Государства Российского: «Если царство разделится в себе – не устоит это царство», – так предупреждал Иисус Христос. Пушкин, который своим гениальным поэтическим даром был способен объединить и тех и других в некоей сакральной духовной сфере, и приобретавший всё большее влияние на царя, становился особой опасностью для тех, кто жаждал русского раскола. Но Александр Сергеевич не стремился к роли политического лидера. Лермонтову, честолюбивому, волевому, стремившемуся «оставить свой след на земле», роль духовного и политического вождя была вполне по плечу. Не это ли послужило причиной убийства двух гениальных поэтов в течение короткого времени, отпущенного России?

К сожалению, Михаил Юрьевич не оставил записей о своих политических взглядах, но некоторые его высказывания дают основания думать о близости к т.н. «евразийскому» направлению развития России. Н.В. Гоголь отмечал его общность с славянофильством и нелюбовь к европейской модели цивилизации. «Мы должны жить своей самостоятельной жизнью и внести своё самобытное в общечеловеческое, – говорил М.Ю. Лермонтов своему другу и издателю А.А. Краевскому. – Зачем нам всё тянуться за Европою и за французским... Я многому научился у азиатов и мне хотелось бы проникнуть в таинства азиатского миросозерцания... там на Востоке тайник богатых откровений». Можно предположить, что он считал, что сплав русской духовности с восточными моделями постижения внутреннего мира человека приведёт к невиданному душевному взлёту и позволит народу России выполнить свою мессианскую роль в истории.

Но можно смело утверждать, что он придерживался имперских взглядов и был сторонником расширения и укрепления России по восточному вектору. Эта политическая концепция, на наш взгляд, особенно ярко отражена в его стихотворении «Спор». На огромном пространстве от Урала до Дуная движутся полки – скачут уланы, трясётся земля от шага пехоты, дым пушечных фитилей застилает горизонт. Это движение России на дремлющий, застывший в нирване Восток. Вслушайтесь в ритм и размер стиха: это не яростный, будоражащий сигнал к атаке, – это мерная дробь боевых барабанов, это сигнал «поход» – русские идут!

Поэт в России – всегда больше, чем поэт, он ещё пророк и учитель. Современники Пушкина отмечали его возраставшее влияние на императора. Не случайно Александра Сергеевича считали главой новой «русской» партии, но он был не политическим, а духовным вождём патриотических сил. И потому его боялись «некоторые из коноводов нашего общества, в которых нет ничего русского» (П.А. Вяземский). Того же ожидали и от Лермонтова: его звезда стремительно всходила на поэтическом небосклоне России, его популярность росла гигантскими шагами – и он неизбежно должен был превратиться в духовного лидера, способного увлечь за собой патриотические круги и направить страну на её самобытный национальный путь развития, усваивающий достижения цивилизации, но отрицающий либеральные ценности. Однако бунта против своей касты не прощают. Обоих поэтов окружали ядовитым туманом клеветы, а потом прибегли к свинцу. Кто это сделал?

«...Маленькая горсточка людей, по своему воспитанию и образу жизни ставших совершенно чуждыми стране, деморализованных жизнью среди роскоши... родина которых – итальянская опера и французский ресторан... а единственный нравственный закон – достижение наибольшего материального благополучия» (А.Ф. Тютчева).

Но над телом павшего Пушкина, сражённого ядом клеветы и ненавистью свинцовой, встал равный ему по гениальности человек, бросивший в лицо космополитствующей «светской черни» огненный заряд боли, скорби и гнева – стихотворение «Смерть Поэта». Юный гусарский корнет заставил всю Россию задуматься, кого она потеряла. К сожалению, оказать подобную услугу Михаилу Юрьевичу спустя 4 года было некому...

«Лермонтов убит. Его постигла одна участь с Пушкиным. Невольно сжимается сердце и при новой утрате болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлинский (А.А.Бестужев, – авт.), Пушкин, Лермонтов. Становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то приговор судьбы поражает её в лучших из её сыновей: в её поэтах. За что такая напасть и что выкупают эти невинные жертвы?» (Ю.Ф. Самарин).

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Андроников И. «Судьба Лермонтова»: в кн. «Исследования и находки», М., «Художественная литература», изд. 2-е, 1977, с.582.

2. Алексеев Д. «М.Ю.Лермонтов. Исследования и материалы», 2009, вып. 1, Москва-Воронеж, «Аист», с.161.

3. Андреев Д.: andreev_danil/rosa_mira/read.

4. Бенкендорф А., граф. Сб. докум. «Россия под надзором»: отчёты III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, 1827-1869. М., РФК, «Российский архив», 2006, с.145.

5. Блок А. «Педант и Поэт». Собр. соч. В 8 т. Т. 5, М-Л, 1962, с.27.

6. Болдырев Н. «Три стадии на жизненном пути», Библиотека Ф.Павленкова, т.II, «Урал LTD», 1998, с.539.

7. Висковатов П. «М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество». М., «Жизнь и мысль», 2004.

8. Вяземский П.А., князь. Из письма В. кн. Михаилу Павловичу от 14.02.1837. «Последний год жизни Пушкина», сост. В.Кунин, М., «Правда», 1988, с.520.

9. Герштейн Э. «Судьба Лермонтова», М., «Художественная литература», 1986.

10. Гоголь Н. «В чём же, наконец, существо русской поэзии?». Полн. собр. соч., 1952, т.12, с.345. М-Л, изд. АН СССР.

11. Давидов М. «Дело № тридцать семь». Журн. «Москва», 2003, № 8, с.181.

12. «Дуэль Лермонтова с Мартыновым» (материалы следствия и военно-судного дела 1841 г.). Сост. Д.Алексеев, М., Русслит, 1991.

13. Ермолов А. В сб.: «Лермонтов в жизни», сост. Е.Гусляров, М., «ОЛМА-ПРЕСС», 2003, с.336.

14. Захаров В. «Летопись жизни и творчества М.Ю.Лермонтова». М., «Русская панорама», 2003.

15. Келли Л. «Лермонтов. Трагедия на Кавказе». М., «Русская панорама», 2008.

16. Корф М., бар. «Записки». В сб.: «Лермонтов в воспоминаниях современников», сост. Д.Алексеев, М., «Захаров», 2005, с.259.

17. Кьеркегор С. Цит. по Н.Болдырев (см. с.541).

18. Мартьянов П. «Последние дни жизни М.Ю. Лермонтова». М., 2008, «Гелиос АРВ».

19. Меншиков А. «Мемуары», цит. по А.Зайончковский, «Восточная война».

20. Паустовский К.; Недумов С.; Кучеров И; и др. авторы – В сб. «Тайны гибели Лермонтова. Хрестоматия версий». Сост. Д.Алексеев, 2-е изд. М., 2006, М., «Гелиос АРВ».

21. Самарин Ю. Из письма к кн. И.Гагарину от 03.08.1841, цит. по: Щеголев П. «Лермонтов. Воспоминания. Письма. Дневники», М., «Аграф», 1999, с.524.

22. Толстой Л. «Дневники», цит. по В.Бондаренко, «Лермонтов», М., Молодая гвардия», 2013, c.552.

23. Тютчева А.Ф. «При дворе двух императоров. Воспоминания и дневники», М., «Захаров», 2004, с.327.

24. Шиловцев С. «Рана Лермонтова». В сб.: «Вопросы хирургии», Горький, 1946, с.72.