Наталья ЕГОРОВА. И ЛИЛИЕЙ БЕЛЕЕТ ТВОЙ ХИТОН… Стихи

                                                          

Наталья  ЕГОРОВА

И ЛИЛИЕЙ БЕЛЕЕТ ТВОЙ ХИТОН…

 

ЦВЕТЫ – ХРИСТУ

 

1. Лилия*

Дрожит росой небесный белый крин,

Где с милосердьем слита чистота,

Когда монашка с лилией кувшин

Несёт к ногам тишайшего Христа.

 

И каждый раз – как молния, как стон:

– О, Кто распят был и зачем распят? –

И лилией белеет Твой хитон

В алтарной мгле вселенных и лампад.

 

Христос мой тихий! Лилия Небес!

По Галилее среди рощ и скал

Ты шёл земной судьбе наперерез

И лилии тяжёлые срывал.

 

Так мы, беспечно споря о своём,

Смешная озорная детвора,

Ромашки и гвоздики вольно рвём

В изрытых поймах старого Днепра.

 

И вдруг нас настигает, словно гром,

Открытый голос правды и вины.

Мы поднимаем головы – и ждём

Ответа напряженной вышины.

 

Над храмом разорённым облака.

И город в новостройках и пыли.

И душит сердце смертная тоска,

Как будто мимо главного прошли.

 

И навсегда душа потрясена

Незнамо чем – невнятным сном? лучом? –

И дышит напряжённо глубина,

Где всё на свете знает обо всём.

 

И снятся нам цветы в накрапах рос –

В них с милосердьем слит поющий прах.

И судит мир прощающий Христос –

И лилия сияет на устах.

­­­­­­­­­­

2. Роза

Снова сорные травы, и даль как во сне,

И страна как в тумане, и жизнь на износ.

В наших скудных полях не цветут по весне

Твои розы багряные, тихий Христос.

 

Лишь распятый простор, надрываясь, кричит,

И столбы как кресты на пути в никуда,

Да разрядом трещит электрический щит,

Если ласточка тронет крылом провода.

 

Но сквозит за шлагбаумом из темноты

У больнички районной запущенный сад,

Где из крови Христа вырастают цветы

И открыто и нежно глядят на закат.

 

Одинокий старик и прибившийся пёс

Молча ждут в гефсиманском больничном саду,

Что простым санитаром придёт к ним Христос

И таблеткою горькою снимет беду.

 

Но тревожит беспечным огнём молодым

Розы, в сердце Христовом цветущей, полёт.

И приходит Он снова – к нагим и больным,

А Господнее сердце – никто не поймёт.

 

В этом сердце миры превращаются в свет,

И весёлые дети стоят у Креста.

И отважно поют: «Невозможного нет!» –

Беспечальные розы из крови Христа.

 

И проходит Христос сквозь запущенный сад –

Над годами невзгод, над репьями обид –

И горит над земным запустеньем закат –

В сердце Бога – рассветною розой горит.

 

3. Полевой букет

Часто снится: в рубахе – ромашек белей –

Ты проходишь, Христос, запустеньем полей.

Солнце плавит зенит в высоте высоты,

А к ногам Твоим босым склонились цветы.

 

Иван-чаи солдат в молоке седины,

В новый век не вернувшихся с новой войны.

Незабудки забытых старух-матерей:

– Сын-то, Господи, запил до чёрных кровей! –

Юных женщин ромашки – да как же им быть? –

Одиноким рожать, одиноким растить!

Колокольчики детских головок в цвету,

В безотцовщине льнущих, как к батьке, к Христу.

 

Среди сёл-деревень и погостов-могил

Ты ходил по России и правде учил.

И у храмов сидел на прогретом песке,

Колокольчик с ромашкой качая в руке.

А пришёл Твой черёд и назначенный час –

Ты на муку пошёл и распялся за нас.

 

И храним мы у сердца за нищей душой

Это чудо Любви, словно Небо, большой.

И идём мы к Тебе – потому что Любовь.

И мы верим Тебе – потому что Любовь.

И мы любим Тебя – потому что Любовь.

 

Ради кроткой Своей неземной доброты

Вместо слов Ты прими полевые цветы!

Что земля родила – и в разрухе цвела –

Да что мама на счастье в дорогу дала.

_____________________________________________________________________

­­­­­­­­­­­­­*В мировой символике лилия, исходящая из уст Христа во время Страшного суда,

является символом милосердия.

 

* * *

Закаты и зори алеют.

Летит одуванчиков пух.

Ещё мою маму жалеют

Крапива, сирень и лопух.

 

Стоит она с палочкой в арке,

Оставив долги и дела,

Где прыгала я на скакалке,

Где зрелось её протекла.

 

А старенький двор под ногами

Рисует земные пути,

И старенькой-старенькой маме

Уже далеко не уйти.

 

И жизнь её тихая сжалась

До листьев шагреневых лип,

До взгляда, где прячется жалость,

До сердца, что вечно болит.

 

До сердца, до тихого взгляда,

До белых-пребелых седин,

До вырубки старого сада

С прошедшим – один на один.

 

* * *

Время будто сгустилось в бездонном колодце двора

И не шло, а стояло в густых лопухах и крапиве,

И огромные жизни к закату, проснувшись с утра,

Проживала душа в переполненном медленном мире.

 

Было времени столько – о, сколько угодно тебе! –

Можно в прятки играть, нацепив одуванчика платье,

Можно слушать стрижат сквозь дыру в водосточной трубе –

Всё равно-всё равно никогда-никогда не растратить!

 

Я помчалась тогда за весёлой удачей своей,

Заигравшись с детьми – и упала с Небес почему-то.

А чем дальше от Неба, тем время грохочет быстрей,

И мелькают века, превращаясь в скупые минуты.

 

И оно понеслось – закрутилось в погоне шальной,

В суете, в маете, в жажде знания неутомимой.

Я любила вас всех – только что это стало со мной?

Словно в чёрной дыре – всё не в лад, и напрасно, и мимо!

 

И душа не поймёт, как ей выбраться из чепухи,

Из доставших забот, из досадливой муторной дряни,

В старый двор, где – счастливые! – крыльями бьют лопухи,

И доверчивый мир застарелою болью не ранит.

 

Там, где медленно время течёт в золотистой пыли,

О – почти что стоит – рядом с ящиками у сарая!

И седой одуванчик поёт лопухам о любви 

И глазами глядит, в бесконечной любви не сгорая.

 

СМЯДЫНЬ

Месяца августа в 11-й день… прибыли глубокочтимые гробы…

И в тот же… день были доставлены раки

для установки останков страстномучеников Бориса и Глеба,

доставленные из Вышгорода в Смоленск.

 «Повесть о перенесении Ветхих гробниц святых братьев

Бориса и Глеба из Вышгорода на Смядынь, в Смоленск». XII век

1.

В протоках времён застоялась водица,  

Как свет за века в не разрушенном храме.

И прошлое здесь не проходит, а длится,

Как те облака, что стоят над холмами.

 

И помнит доныне здесь кроткое небо –

В тот полдень ладья повстречалась с ладьёю.

Лихие убили невинного Глеба,

А тело, глумясь, не прикрыли землёю.

 

Колодец здесь был с цельбоносной водою,

Стоял монастырь здесь в двенадцатом веке –

Коттеджей крутых возвели над горою,

Загадили всё и снесли человеки.

 

Бульдозер зарыл ключевые истоки.

У грязной Смядыни поставили камень.

Но бьют из земли непонятные токи

И тихо уходят в зенит с облаками.

 

И сходятся в месте заброшенном этом

На облаке – все, кто безвинно убиты.

И как электричеством – огненным светом

Сияют ночами бетонные плиты.

 

И если сидеть у бетонного круга

За церковкой у святого колодца,

Глубинами Днепр заиграет упруго,

И братья в ладье пронесутся сквозь солнце.

 

И станешь ты проводом между мирами,

Гудящим упрямо под током небесным,

Светящимся высоковольтными снами

В проулках безбожного времени тесных.

 

И в мире загаженном вспомнишь ты снова,

О чём позабыть тебя с детства просили –

Что сладко святое страданье за Слово

Христом завороженной кроткой России.

 

Два красных куста – окровавленных, кровных.

А в сердце поёт благодатное Небо,

Что всё не случайно – и вырос шиповник

Над ракой Бориса и ракою Глеба.

 

2.

Над поймами – ивы, над ивами – холмы,

Над холмами – облачный город. И снова –

Над облаком – просинь долиною ровной,

А дальше – великие Царства Христовы.

 

И чудится: братьев, безвинно убитых,

Распахнуто кровью священною Небо,

И руслом днепровским в шумящих ракитах

Вся Русь пролегла – от Бориса до Глеба.

 

И кровь та святая течёт и поныне

По венам и рекам великой наградой

Из Киева в Вышгород – к тихой Смядыни,

И вновь от Смядыни – до Вышнего града.

 

И в ивах звенит, и в болотцах с осокой,

И в утках, утят выводящих на стрежень,

И в песне старинной, бездонно высокой,

Над вольным разливом днепровских безбрежий.

 

И вновь из России к далёкому устью

Днепр ищет пути сквозь пороги и броды

К садам Украины и льнам Беларуси,

В Священную Русь собирая народы.

 

Себя потерявший за буйною новью,

Ты спросишь растерянно – что это значит?

Искуплен и ты драгоценною кровью –

Той братскою кровью – о чём же ты плачешь?

 

Что братские распри? Что братские слёзы?

Что войны народов? Что боль ножевая?

Здесь всё сроднено – и днепровские лозы

Омыла ты кровью, вода ключевая!

 

Здесь всё искупили – давно и навеки –

Святые и пахари, земли и воды,

И помнят, струясь, полноводные реки

О том, что давно позабыли народы.

 

А утки летят растревоженным клином

Над древнею Русью, над вечною Русью,

Над буйной седой головою повинной –

И Днепр звенит – от истока до устья.

 

* * *

Ни зги не видно в глубях ночи тёмной.

Лишь гул шоссе и дальний лай собак.

И снова беспредельную огромность

Земного мира – выявляет мрак.

 

А в кронах сосен, в черноту воздетых,

Ещё громадней всей земли обочь,

Летят планеты, движутся кометы,

Мерцая, звёзды шествуют сквозь ночь.

 

Равнины спят. Материи унылой

Уже не встать над смертным в полный рост:

Ты, Космос – Царь. Но беспредельной силой

Связал тебя спасающий Христос.

 

И потому над речкою и полем

В разумной, шевелящей звёзды мгле

Огромною безбрежной Божьей волей

Всё движется на небе и земле.

 

А я – песчинка – говорю с Тобою

Сквозь шелест крон над далью вековой,

И благодать прощенья надо мною

Сильнее смертных звёзд над головой.

 

Ты дал нам дар дерзанья и свободы,

Чтобы смогли мы, жизнь пройдя и смерть,

Преодолеть земную власть природы

И вечным словом – звёздам повелеть.

 

* * *

Кроны сосен поднимутся выше,

Шишка шлёпнется в зыби болот,

Почва прелью весенней задышит,

Отправляя вершины в полёт.

 

И родит перегнившая хвоя,

Воплощаясь в картинах времён,

Перелеска лицо дождевое,

Переливчатый ландыша звон.

 

Но цветы перепреют. И снова,

Искрой духа суглинки живя,

Те же атомы в образе новом

Телом жабы воздвигнет земля.

 

В превращеньях вполне откровенных,

Плоть времён замешав на крови,

Слишком призрачны, слишком мгновенны

Миражи многоликой Земли.

 

Крот ли мудрости в глинах нароет,

Дрозд ли в кронах любви напоёт,

А не знаю я, грешная, кто я

Средь завещанных Богом высот –

 

Зверь с вместившим планеты сознаньем,

Червь, взлетевший весной мотыльком,

Или умный огонь мирозданья,

Над лесным полыхнувший цветком.

 

* * *

Над могилою папы – молчание льдин.

Без тебя одиноко в вечернем дому.

Но родился один и ушёл ты один,

И не знает душа, то ли в свет, то ли в тьму.

 

И не знает душа, как ты будешь один

В этих жутких просторах нездешних миров

С тихим сердцем и пеплом солдатских седин,

С добротой, не просившей себе ничего.

 

С этой кроткой любовью без мелочных фраз,

С молчаливой мужскою надёжностью дел.

Отдавая солдату последний приказ,

Сотвори ему, Боже, счастливый удел.

 

Просыпаясь, шепчу: «Не стряслось бы беды!

Что за бездны неведомым мраком гудут!

Что за адские муки торят борозды!

Что за древние слёзы текут и текут!

 

А в его простоте так доверчив и тих

Голос совести, что беззащитней всего.

Не стряслось бы войны во глубинах Твоих,

Бесконечный мой Боже, хранящий его!».

 

РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ

В доверии детском похоже на лиру,

Сердечко цветка розовело в ладонях,

Легко открывая печаль свою миру,

Наивно не зная сердец посторонних.

 

И в душу входили с настырностью долга

Любовь и беда, если в память вглядеться –

И эти цветы вспоминала я долго

За меткость названья: «Разбитое сердце».

 

А дальше… Из мраков и пеплов восстала

Миры сокрушившая дикая сила.

Страну размололо. Друзей разбросало.

Судьбу поломало. Цветы опалило.

 

Не стало державы – жила на руинах.

Всё в землю ушли – и любимый, и ворог.

Разбитое сердце мечтаний старинных,

Как сладко тебе от наивных укоров!

 

Ты счастливо за полчаса до страданья

Не знать, что придётся жестокой порою

Держаться за горестный хлеб выживанья –

И выжить. И сердце поднять над землёю.

 

Я лишь хохочу над наивной мечтою,

Когда от несчастий мне некуда деться:

Разбитое сердце – безумье какое!

Бездумье какое – разбитое сердце!

 

Его не разбить ни измене, ни страсти,

Ни смерти, ни горю, ни зною, ни вьюге,

И если весь мир разлетится на части –

Оно уцелеет и в Дантовом круге.

 

Что было – то было. Что было – то сплыло.

Как можно разбить, что от Бога не бьётся?

Летит моё сердце над далью унылой

И светит живым. И над болью смеется.

 

ВОРОХ ЧЕРЁМУХ

1.

Мир продрог и увяз в молодой тишине,

Мокрых дебрях, бормочущих чащах.

И плывёт над водой в летаргическом сне

Зябкий шорох черемух парящих.

 

В гущу чащи войдёшь – а она там стоит –

Влажных гроздьев запутанный ворох.

И ветвями дрожит, и цветами дрожит –

Белый сон, восхитительный морок.

 

Бросит в ноги гремящий обвал тишины

У коряжин – разлегшихся чудищ –

Сгинет спящей царевной в дикаркины сны –

Но её ни за что не разбудишь!

 

Разбудите черёмуху в чаще лесной,

Наломайте звенящих охапок,

Этих влажных цветов над стоячей водой

Оглушительный выпейте запах!

 

А не то распахнёт над водой невода –

Поперёк вашей памяти встанет –

И заманит в продрогшую глушь навсегда –

Навсегда в свои грёзы утянет!

 

Брызнет влагой в лицо в молодой тишине –

Заморочит сквозящей листвою –

Вечно будете плыть в летаргическом сне

И цветами дрожать над водою.

 

2.

Разбудили черёмуху в чаще лесной,

Наломали цветущих охапок.

Словно пьяную брагу звенящей весной,

Оглушительный выпили запах.

 

Заломили прозрачные гроздья ветвей,

Накричали, намяли, нарвали.

И всё время себя подгоняли – скорей!

И – ломали-ломали-ломали!

 

Как она выплывала с трудом изо сна

И во сне бормотала невнятно.

Как плыла потрясённо в ветвях тишина,

Раздроблённая в тени и пятна.

 

Как обрушила гневно цветов снегопад,

Пряча взгляд перепуганный навий,

А потом поняла – и рванула назад –

В сон за гранью настигнувшей яви.

 

Как кричала она над лесной тишиной,

Над разбуженной чащею сонной,

Над текучей бедой, над стоячей водой,

И ветвями трясла потрясённо.

 

И замкнула, дикарка, круги бытия,

И сбежала в дрожанье и шорох,

И ушла без возврата и вести в себя –

В белый сон – ослепительный морок.

 

ЦЕРКОВЬ ПЕТРА И ПАВЛА. XXII ВЕК

Других времён осколок в настоящем,

Она стоит на городском торгу

Среди заводов, трубами коптящих,

Как маков цвет на пойменном лугу.

 

А внутрь войдёшь – и ангел бликом солнца

В цветном стекле лампады задрожит,

И бор навстречу хвоей распахнётся,

И лось на мшистом взгорке вострубит.

 

И внешний мир ребёнком дерзновенным

Сплетёт цветы и запоёт у ног,

И все пути распахнутой вселенной

Сосновой прелью лягут под сапог.

 

И бытию распахнутый до устья,

Поймёшь: деля с живым свой хлеб и кров,

Твой мудрый предок жил не в захолустье,

А в центре Богом созданных миров.

 

И в этой церкви, поднятой из тлена,

Проплывшей сквозь забвение и тьму,

Остался и святой, и дерзновенный

Высокий Дух причастности всему.

 

А мы живём в глухом углу творенья,

Где выше правды мира боль своя,

Замкнувшись в искажённом измеренье,

Отторгнувшем законы бытия.

 

Но луч скользнёт – и душу боль отпустит.

Пройдут миры в распахнутой дали.

И вновь предстанут диким захолустьем

Все дали завоёванной земли.

 

А дух скорбит, и жжёт, и ждёт чего-то,

И вновь сквозь смог и смрад глядит туда,

Куда не долетают самолеты,

Куда не доезжают поезда.

 

КСЕНИЯ ПЕТЕРБУРЖСКАЯ

– Кофта в драных лохмотьях…

                                    – Да что ж из того?

– Гной слезою ползёт из-под век…

– У юродивых нет ничего своего –

Только Бог и мерцающий снег!

 

И бредём мы в сухом петербуржском снежке

Сквозь безумного времени вой

Вслед за Ксенией, льдинку зажавшей в руке

На несущейся вскачь мостовой.

 

Над Невою кресты и разводят мосты.

В мгле Исакия не рассмотреть.

Гаркнет пьяный извозчик в провал темноты.

Кинет бабка копейку – на смерть.

 

Поражаешь Ты, Бог, до глубин бытия,

Потрясаешь – до горних высот.

И любой, кто однажды узнает Тебя,

Всё оставит, а душу спасёт.

 

Ибо сам Ты всё отдал, спасая Собой

В догорающей мерзости дней.

И гнусны мы перед кротким и чистым Тобой,

И пусты пред Любовью Твоей.

 

– Кайся!

                – Каюсь! В гноилище, в грязном снегу!

– Всех прощай!

                         – И в пурге моровой!

– Вот тогда целый мир, как снежок на ладонь,  

Ляжет с миром – ведь Бог твой с тобой!