Александр КИСЕЛЁВ - Геннадий ПИСКАРЁВ. «НЕ ВЕРЬ, ЧТОБ ВОВСЕ ПАЛИ ЛЮДИ…». К 195-летию великого русского поэта Николая Алексеевича Некрасова

 

Александр КИСЕЛЁВ – Геннадий ПИСКАРЁВ, беседа

«НЕ ВЕРЬ, ЧТОБ ВОВСЕ  ПАЛИ ЛЮДИ…»

К 195-летию великого русского поэта Николая Алексеевича Некрасова

 

Александр Киселёв: – Дмитрий Мережковский как-то сказал, что мы очень любим справлять юбилеи и ждём для них годовщин. Но бывают годины вещие не в памяти чисел, а в памяти сердца. Кажется, именно такая годовщина наступает для Николая Алексеевича Некрасова, совсем недавно всеми «либерально-демократическими силами» отодвигаемого всё дальше и дальше на периферию из культурного поля зрения соотечественников. Оно, конечно, понятно, почему это делается. Художник слова, беспримерно связанный со своим народом, с величайшей страстью выразивший думы и чаянья его, в советское время чуть ли не единственный из писателей и поэтов находившийся вне критики, великий Гражданин и Патриот Николай Алексеевич Некрасов никак не мог стать сподручным для разрушителей, нынешних гонителей и грабителей собственной страны. В раже своём припомнили они самому любимому общественному заступнику даже то, что народ-то, дескать, далеко не всегда одобрял заступничество это, не всегда соглашался относительно того, например, что крестьянин наш «до смерти работает», «до полусмерти пьёт».

И ведь верно, было такое. Отец Иаков Нифонтов из Костромского села Мисково убедительно и авторитетно полемизировал с Некрасовым на этот счёт, открыто в печати говоря: «Думаем, мужик наш не от того «до полусмерти, пьёт», что «до смерти работает». Кто работает и не пьёт, у того и хозяйство исправно, и деньги ведутся». А далее представитель села начинает вообще упрекать поэта в том, что тот, толкуя о печальной участи крестьянства, чрезмерных трудах, постоянных недостатках хлеба и прочего; частные случаи обобщает на всю Россию. Интересно, не правда ли?

Стало быть, «дорогие народнички» расшатали устои, спровоцировали Русь за топор взяться. И – наломали дров». Так?

Геннадий Пискарёв: – Не совсем так. В начале перестроечных лет написал я вот эти стихи:

В старинном граде Ярославле

На волжском берегу крутом

Стоит поэт на пьедестале

С усталым, скорбно сжатым ртом.

Давно ль пред ним неслись крылато,

Как чайки, белые суда.

…И вот опять, как и когда-то,

Над Волгой кружится беда.

И стала вновь душа России

Рекою рабства и тоски.

Тускнеют зори, неба сини,

Ржавеют лодки, маяки.

А было ж: стихла бури качка

И чаша бед вверх дном легла.

И ведь твоя, поэт, землячка

Сквозь толщу космоса прошла.

Казалось нам: на той дороге,

Что в звёздной пролегла ночи,

Нашла она потерю Бога –

От счастья женского ключи.

Как сон то время.

Только муки, печали, беды – наяву.

О Русь моя! Скрестивши руки,

Склонивши горестно главу,

Как и поэт, на постаменте

Застыла вдруг ты. Странен взор.

Ужель здесь финишная лента? –

А рядом даль. Тебе в укор.

Ужель побед не будет наших?

И не напишет славный стих

Поэт о нас, о нашей Саше,

Гнев затаив в глазах своих?

Молчит печальник. Липы, клены

Хранят величье его дум…

А по весне всё ж так влюблённо

Идет-гудёт Зеленый шум.

 

А.К.: – М-да, не одномерное произведение. Заставляет задуматься. Но одномерен ли, и последователен сам Некрасов? До конца ли понят нами? В советскую эпоху с ним всё было ясно: верил в живую душу родного народа, который «широкую, ясную грудью дорогу проложит себе». Призывал идти и гибнуть безупречно за убежденье: «Дело прочно, когда под ним струится кровь» («Поэт и гражданин»). Но тогда каким образом вяжется с народным негодованием вот это его скорбно-ироническое заявление:

В столицах шум, гремят витии.

Кипит словесная война.

А там, во глубине России –

Там вековая тишина.
                                               («В столицах шум, гремят витии»)

Кстати вышеупомянутый священник Иаков тоже уверяет: безбедно и благоверно живут крестьяне в Костромской глубинке.

Геннадий Александрович, а может, и впрямь правы нынешние либералы-«демократы», помалкивая о Некрасове и ставя на пьедесталы иных кумиров, способствоваших, скажем, не революциям разным, а напротив. Ведь вот и народ говорит: «Не буди лихо, пока оно тихо». А Некрасов будил его.

Г.П.: – За что, кстати, и поплатился. Вернее, его племянник, владелец усадьбы Некрасовых в Ярославской Карабихе. После революции он был изгнан из неё. Но есть народ и есть толпа. А Некрасов-то взывал к народу, а не к толпе. И любил, жалел не её, а «сеятеля и хранителя», за что таковым и был почитаем. Конечно же, прекрасно знал он тёмные стороны русской души, знал, сколь велика власть тьмы в мужицкой среде. Поэтому и призывал всеми своими силами очистить болото, рассеять тьму, стараясь не «лихо» будить, а изгонять его. Изгонять добром, просвещением, сея «разумное, доброе, вечное», «свой гений подчиняя чувству всеобнимающей любви» («Поэт и гражданин»). Он мечтал о том времени, когда тот же мужик не книжную макулатуру (как ныне) – «Белинского и Гоголя с базара понесет». И знал он вот это: «Средь мира дольного, для сердца вольного» есть две дороги:

Одна просторная,

Дорога – торная

Страстей раба.

По ней громадная,

К соблазну жадная

Идёт толпа.

За блага бренные

Там души пленные

Полны греха.

 

Вторая дорога:

Дорога тесная,

Дорога честная.

 

Вот по ней, если любвеобилен и силён душой, и иди.

Иди к униженным,

Иди к обиженным –

Там нужен ты.

                        («Кому на Руси жить хорошо»)

А.К.: – Геннадий Александрович, но если хорошенько поразмыслить, то эти некрасовские проповеди – не что иное, как проповеди Христовы. Как-то даже странно: сподвижник Белинского, Добролюбова, Чернышевского и…

Г.П.: – Странно? Да нет, если вспомнить, что Некрасов говорил о том же Чернышевском:

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.
                                                                     («Пророк»)

Разумеется, когда эти строки писались, о Николае Гавриловиче Чернышевском говорилось нечто другое. «Его ещё покамест не распяли, но час придёт, он будет на Кресте» («Пророк»). Как и Некрасов.

А.К.: – Удивительный поворот в некрасовской теме.

Г.П.: – Не удивительный, а, к сожалению, мало кого из исследователей привлекающий. Беда многих, вышедших из «шинели» кондового материализма, заключается в том, что для них «только то и действительно, что для тела чувствительно». Вот мы немного выше затрагивали понятия «народ» и «толпа». По-моему глубокому убеждению «толпа» есть нечто для «тела чувствительное». «Народ» – что-то сакрально-духовное. К теме «Некрасов и народ» – имеет это прямое отношение. Я родился в местах, где Николай Алексеевич бывал и отражал жизнь обитателей их в своих стихах и поэмах. «Кабак, тюрьма в Буй-городе», «Корежина»». А недалеко и упомянутое выше старообрядческое село Мисково, деревня Шоды, жителю которой Гавриле Яковлевичу Захарову поэт посвятил поэму «Коробейники». В детстве меня поражало то, что, принявшись петь «Коробочку» (в распространённом песенном варианте в неё входят 7-8 четверостиший), наши полуграмотные мужики исполняли её, не прерываясь, не повторяясь, более полутора часов. Да и сам я, не будучи вундеркиндом, знал, например, назубок ещё до школы «Генерала Топтыгина».

А.К.: – Я не жил и не родился в местах, исхоженных Некрасовым, в местечковой любви жителей моего хутора Лопатино, что в Мордовии, к Николаю Алексеевичу не заподозришь. Но, право, они его знали и любили не меньше, чем костромские крестьяне. Причём, уверяю, это вовсе не было плодом советской пропаганды Некрасова.

Г.П.: – То-то и оно!

А.К.: – А все же, Геннадий Александрович, почему священник-то Иаков так обрушился на поэта?

Г.П.: – Да не обрушился. Поспорил. По-свойски, по простоте душевной. Работая в былое время в газете «Сельская жизнь», самые недоброжелательные отклики я, например, думаете, от кого получал? От земляков, из села Контеево, где десятилетку заканчивал. Вот вам «народ» и «толпа». В своих краях впитал я великорусский говор, яркий, мудрый, своеобразный, богатый великими смыслами, необыкновенными оттенками чувств и человеческой красоты. Это от народа. Остальное от толпы. Однако будь бы жива моя деревня (она заросла ныне лесом – это вам уже не «несжатая полоса» Некрасова), я положил бы к её ногам всё, что скопил-приобрёл и что делал, уверен теперь, лишь бы только добиться признания её и одобрения. Её – и никого больше.

А.К.: – Но по-вашему выходит: то, что мы называем народом – это душа, она внутри, а толпа – тело, оно извне?

Г.П.: – И по Некрасову так. Более того, он знает, что злое, негативное чаще всего кроется тоже внутри человека, хотя внешне многие стараются скрыть это. Для них «слыть», то есть казаться, важнее, чем «быть» на самом деле. Умением «и в подлости иметь оттенок благородства» во все времена, а в наши дни особенно, отличались и отличаются «благородные люди». В первую очередь либералы, наличие двойного гражданства совести у которых – родовая черта. Вот на них-то, «порядочных людей», что хуже воров и разбойников (наша постсоветская действительность ярко это демонстрирует), и направил своё огненное оружие совести – гневный стих – Николай Алексеевич Некрасов. На них, а не на грубого мужика, в грехе погрязшего, на перепутье стоящего: «в монастырь пойти, или в разбойники?». И какие характеры, какие герои проявляются здесь в творчестве Некрасова: это и Влас с покаянным надрывом, чья великая сила души «в дело божье ушла», и подвижник-бунтарь, одновременно молитвенник Савелий, и Матрена, молящаяся в заснеженном поле, и разбойник Кудеяр (по народному преданию он основал Оптину Пустынь).

А.К.: – Геннадий Александрович, простите, но тут я хотел бы обратить внимание на одну пикантную сторону личной жизни самого Некрасова, его почти чичиковскую способность обходиться с людьми. «Наживет себе капиталец»! – это Белинский говорил – не кто-то. Умолчу о резких характеристиках, данных Николаю Алексеевичу Тургеневым, Грановским, что был прямо-таки поражён непонятными противоречиями между мелким торгашом и глубоко чувствующим поэтом. Лев Толстой… Тоже…

Г.П.: – Ну, Лев Николаевич, возможно, обиделся на эпиграмму, написанную Некрасовым на «Анну Каренину»:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,

Что женщине не следует гулять –

Не с камер-юнкером, не с флигель-адъютантом,

Если она жена и мать.
                                                    («Автору «Анны Карениной»»)

Шучу, конечно. Вспомним другие слова Толстого: «В нём (Некрасове, – авт.) не было лицемерия». Сам Лев Николаевич, как известно, совершил в конце своей жизни «уход» от сытости, графства и лицемерия. Некрасов «уходил» всю жизнь через безжалостные муки совести, покаянье:

Не придумать им казни мучительней

Той, которую в сердце ношу.
                                                           («Рыцарь на час»)

Эти духовные муки переросли в физические. Есть известный портрет Ивана Крамского, изображающий умирающего поэта. Удивительно: глаза страдальческие, но добрые. «Умирающий Некрасов и со многими другими заводил свои затруднённые, оправдательно-покаянные разговоры, – вспоминает Николай Михайловский. – …было… последнее желание раскрыть тайну… жизни. Но умирающий… не мог ни другим рассказать, ни себе уяснить… смесь добра и зла… Я не видел более тяжкой работы совести…».

Не есть ли это наилучший портрет всего нашего народа – святого и грешного? Народа, с которым так крепко был слит своим золотым сердцем Николай Алексеевич. С которым в божьем храме шептал невольно: «Милуй народ и друзей его, Боже!» («Молебен»). И замечал при этом то, что видели далеко не все. Быть может, с моей стороны это слишком смело, но скажу: для Некрасова божий храм – это вовсе не прибежище «раздавленных жизнью», а что-то такое, где особо проявляется гражданское чувство человека.

«Редко я в нём (народе, – авт.) настроение строже и сокрушённей видал!» – восклицает поэт, глядя на жарко молящихся в церкви людей, собранных вместе «суровым», «строгим», «властным» гулом колокола («Молебен»).

А.К.: – …«Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»…

Г.П.: – О-о-о! Какой же созидательной активностью должен обладать гражданин. Как нужно действовать ему, чтобы «свободной, гордой и счастливой увидеть родину свою», говорить не станем. Об этом писано-переписано. Да и наделано немало.

А.К: – «Наделано» столько, что вновь, как говорится в ваших же стихах: «над Волгой кружится беда». И «кони все скачут и скачут». И «избы горят и горят» (Н.Коржавин).

Г.П.: – Горят избы. Зарастают бурьяном и дуролесьем пажити. Сиротеет земля. Земля божья – говорит русский народ. А это значит – общая, свободная. Вот бы нам сейчас вернуть Некрасова-то, прекрасно понимавшего толк во всех реформах и преобразованиях, идущих, спущенных сверху. «Сверху» – не от Бога, а от власти: «Ум человеческий гибок и тонок», – писал поэт и горько вздыхал, зная, что, – вместо цепей крепостных, люди придумали много иных («Свобода»).

А.К.: – Придумали! И ещё какие. Повторяется, увы, история. И наблюдаем ныне:

Грош у новейших господ

Выше стыда и закона;

Нынче тоскует лишь тот,

Кто не украл миллиона.

-------------------------------------

Горе! Горе! Хищник смелый

Ворвался в толпу!

Где же Руси неумелой

Выдержать борьбу.

--------------------------------

Плутократ, как караульный,

Станет на часах.

И пойдёт грабёж огульный.

И случится крррах!
                                                  («Современники»)

Г.П.: – Но, коль история повторяется, то и Некрасов вернётся, средь «жестоких страстей разнузданных» оживут голоса «честных», «доблестно павших». И заступится наконец-то за них, чего так жаждал Николай Алексеевич, страна родная. Защитит от тех, кто «камень в сердце русское бросает».

А.К.: – Да, хотел, очень хотел этого страдалец Некрасов, взывая: «Заступись, страна моя родная! Дай отпор!…» («Приговор»). И тут же сокрушённо констатировал: «Но Родина молчит…».

«Чему бы жизнь нас не учила, но сердце верит в чудеса» – это уже Тютчев сказал. Но поэт, открытый именно Некрасовым. Понятно, что верить в чудеса лишь – наивно. Тогда уж точно: рай земной так и останется на фарфоровых чашках. Но есть, есть подвижки. Кое-кто из «караульных» уже сидит в остроге. И вообще «не верь, чтоб вовсе пали люди; не умер Бог в сердцах людей» («Поэт и гражданин»). Это Некрасов заявляет. В соработничестве со Всевышним, при консолидации здоровых сил общества непременно одолеем мы века злого норов. Соединив мечту с действием.

Взгляни: в осколки твердый камень

Убогий труженик дробит.

А из-под молота летит

И брызжет сам собою пламень!
                                                               («Поэт и гражданин»)

Потрясающе сказано! Целенаправляюще… Этим некрасовским мощным аккордом в честь великого труженика – истинного, а не витийствующего гражданина Отечества, пожалуй, можно и завершить нашу беседу в память о великом русском поэте, патриоте, гражданине.