Андрей КАНАВЩИКОВ. ЦВЕТЕНИЕ ОГУРЦА И БРЮСОВСКИЙ ХАОС. О поэтической Антологии Александра Ракова

Андрей КАНАВЩИКОВ

ЦВЕТЕНИЕ ОГУРЦА И БРЮСОВСКИЙ ХАОС

О поэтической Антологии Александра Ракова

 

Каждая антология и шире – любая попытка упорядочения литературного процесса на бумажном носителе в принципе потенциально опасны. Как для её составителя, так и для читателей.

Составитель всегда рискует захлебнуться в своих ощущениях, в попытке сказать слишком много ухитряясь не сказать ровным счётом ничего. А читателю зачастую трудно бывает даже физически переварить разнородные влияния, раздирающие сознание с нескольких сторон сразу этаким эффектом коллективной шизофрении. Не зря ведь за коллективными сборниками не вчера закрепилось определение «братской могилы».

Поэтому ключевая задача, встающая перед каждым, берущимся за объединение большого числа пишущих под одной обложкой, заключена, прежде всего, в идее, которая одухотворит данную конструкцию. Чтобы полученный в итоге гомункулус мог дышать, говорить и не рассыпался от первого же предвзятого прикосновения (взгляда).

Не всем даже талантливым авторам такая задача по силам. Однако питерский поэт и журналист, редактор всероссийской газеты «Православный Санкт-Петербург» Александр Раков выпуском в 2012-2013 годах своего двухтомника «Поэзию любят красивые люди» и «Поэзия делает землю красивой» (на основе стихов из своих книг прозаических миниатюр-«былинок» и тетрадей для «былинок» с посвящениями своему отцу-фронтовику Григорию Ивановичу Ракову и протоиерею Иоанну Миронову) сделал серьёзную заявку на успех.

И заслуживает внимание детище Александра Григорьевича далеко не потому, что можно искренне восхититься уже только количеством вложенного сюда физического труда. 1030 поэтов 1770 стихотворений и более 970 фотографий – первая книга. Ещё 700 авторов, опять-таки с многочисленными иллюстрациями – вторая. Более 1100 страниц подготовленных к печати одним-единственным человеком.

Гораздо важнее, что книги, составленные Раковым, можно читать. Да-да, вот так просто открывать и читать, как заправские книги поэзии, когда разнородные энергетики многих авторов не вступают в противоречие друг с другом, создавая эффект некоего единства.

Попробуем разобраться, что предлагает составитель. По возможности, вычленяя некоторые ключевые вехи его отбора.

Прежде всего, для Александра Григорьевича нет как таковых признанных величин и так называемых поэтических званий. Когда Александру Пушкину отдаётся всего 8 строк, а Глебу Горбовскому почти 3 страницы, больше 3 страниц Юрию Кузнецову. Когда у Алексея Апухтина (1840-1893) цитируется лишь одно стихотворение из 16 строк, а у ныне живущего Егения Артюхова (р. 1950) – сразу три и на целую страницу. С рассказом про 11 сентября, про войну в Чечне и, пожалуй, важное для понимания всей сверхзадачи антологии Ракова – стихотворение «Доля»:

Нет дома, где родился,

Нет школы, где учился,

Нет роты, где служил,

Страны, в которой жил.

Лишь холм от церкви с краю,

Где спят отец и мать,

Ещё мне помогает

Себя не потерять.

 

Другая чёткая закономерность заключается в том, что поэзия для Александра Григорьевича не замыкается рамками национальных культур, какими-либо границами или стилистическо-идеологическими предпочтениями. С равной любовью он публикует как классические произведения пушкинской традиции, так и верлибр Геннадия Алексеева (1932-1987) или белые стихи Ильи Резника «Злая собака», когда не умеющий читать мальчик, чтобы поиграть с соседской собакой-другом, «Пролезал через дырку в заборе Под словами «…злая собака!».

Очень много представлено стихов священнослужителей. И известных, таких как архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской, 1902-1989) или Патриарх Всея Руси Пимен (Извеков, 1910-1990), и совсем рядовых батюшек. А рядом с патриотически-почвенническими стихами может стоять какой-нибудь Алексей Цветков с совершенно иными приоритетами, как идейными, так и художественными:

К чему пророческие позы

Над измусоленным листом?

Мы только ласточки без пользы

В ничейном воздухе пустом.

 

Классический поэт имперской России Серей Бехтеев (1879-1954) с его не менее классическим «Патриотизмом»:

Любить народ – не значит льстить

Его злодействам и порокам

Не значит рабски лебезить

Перед его капризным роком. (…)

Любить – не значит всё прощать,

Нет, – это гибель для народа, –

Кто любит, должен исправлять

Родного, милого урода…

 

И тут же, практически без перехода и перебоя дыхания, – Евгений Бунимович. Зачастую одно перечисление имён, просто через запятую, способно поставить в тупик. Сергей Гандлевский, Игорь Губерман, Виктор Гюго… И тут же Стефания Данилова, которая родилась в 1995 году:

В России ли живу? Где наш язык?

Невольно сердце исторгает крик,

Тот, богоданный, чистый и могучий,

К которому ты сызмала привык?

 

Евгений Евтушенко почти на 2 страницы текста и рядом восьмилетний московский школьник Дима Ершов с весьма многозначительным философским «Не забуду!»:

Так что, если ты полюбишь,

А тебе откажут вдруг,

То её ты не забудешь.

Помни это, милый друг.

 

А вал катит дальше. В алфавитном порядке появляется Сергей Есенин. Потом Йован Змай (1833-1904) из Сербии:

Чести золото не купит:

Честный чести не уступит.

Честь нужна ему, как свет.

Рад продать её безчестный,

Но, как всякому известно,

У безчестных чести нет.

 

Предельно широко представлена провинция. Челябинская область, Киров, Ростов-на-Дону, Владимирская область, Тверь, Томь, Уссурийск, Башкирия и далее, до бесконечности. В наличии также информативная составляющая, как полагается любой нормальной антологии. Например, можно познакомиться с творчеством Бориса Ковынёва (1903-1970), уроженца Полтавы, автора песни «22 июня, ровно в 4 часа». Или из «Строф века» Евгения Евтушенко берутся стихи Марианны Колосовой (1903-1964) из Чили.

На равных с известными и всемирно известными именами – Любовь Максимова, мама умершей от ДЦП дочки:

Не грустите матери, не надо.

Ваши дети – Ангелы, не зло,

Богом нам даны они в награду,

Чтобы в мир нести любовь, тепло.

 

Или стихи совсем уже на грани анонимности от военнопленного Михаила, чей лагерь в 1942 году располагался рядом с Пюхтицким монастырём. Адам Мицкевич (1798-1855), Семён Надсон (1862-1887), Булат Окуджава (1924-1997), Аркадий Мокеев – пожизненно заключённый со своими стихами про св. Николая. И рядом Павел Морозов (1954-2003) из Астрахани уже не о святости и вере, а о драке с таджиком, которая переросла в его избиение толпой:

Уверенный в собственной силе,

Надменен российский мужик.

Прилюдно меня отлупили,

При чём здесь какой-то таджик?!

Не крестимся, если нет грома,

А после рыдаем навзрыд,

А надо бы жить по-другому,

Да, надо, кто говорит!

 

А дальше с книжного листа говорят Николай Новиков, убитый под Верденом в 1916 году, екатеринбуржец Борис Рыжий (1974-2001), Роберт Фрост (США, 1874-1963), Юрий Шевчук и Вильям Шекспир, Александр Яшин (1913-1968) со своим хрестоматийным «Увели собаку со двора, словно женщину переманили…».

Для антологии Александра Ракова нет запретных имён и принципиально закрытых тем. Пейзажная лирика соседствует с любовной, притчи с гражданским. Осуждение абортов и вот уже Герой Советского Союза Михаил Борисов обозначает позицию по военному подвигу:

Представь себе хотя бы на мгновенье –

Матросов жив!..

Он без пустых обид

Простит живым и робость и сомненья,

Но подлости и мёртвым не простит.

А тот, кому сейчас пришла охота –

Из доброты-де! –

Всё и вся простить,

Пусть сам себя поднимет к жерлу дота

И с той горы попробует судить.

 

Больше 3 страниц отдано Павлу Васильеву. Есть Атанас Далчев (1904-1978) из Болгарии. «Раздумье старого рыбака» ирландского лауреата Нобелевской премии Уильяма Батлера Йейтса (1865-1939) в переводе Григория Кружкова.

Целая поэма Николай Мельникова (1966-2000) из Козельска «Русский крест». И полуэпиграмма Элеоноры Акоповой из Кемерова:

Поэтов сегодня знают нездорово,

Да и откуда бы их узнать?

Того и гляди – назовут Киркорова,

Если попросишь поэта назвать.

 

Страстный и задиристый Владимир Бушин, «Неизвестному солдату» – стихи из газеты «Граница России» Олега Бучнева (р. 1959), три стихотворения Андрея Вознесенского, Владимир Высоцкий и тут же совсем рядом Пётр Вяземский (1792-1878):

Свобода в нас самих: небес святой залог,

Как собственность души, её нам вверил Бог!

И не её погнёт ярмо земныя власти…

 

Что интересно, к антологии Александра Ракова нельзя подступиться и с позиций некоего вероятного почвеннически-политического манифеста на злобу дня. По типу какой-то газеты с перечнем болевых точек.

За всем этим калейдоскопом имён, философий и авторских позиций, сколько ни проверяй свои ощущения, звучит лишь Поэзия, тот её высокий и неугасимый дух, который выше и имён, и наций, и государств, и идеологий в человеческом смысле слова. В этом смысле характерен текст из «Дня Поэзии» 1980 года, автор – Венедим Симонёнок, «Цветок огурца»:

В детстве цветок огурца

Никогда не забуду!

Как бежала по грядкам

К мохнатому, жёлтому, как цыплёнок,

Яркому-яркому, нежному

Хрупкому цветку,

Чуть трогала красиво изогнутые лепестки,

Прислонялась к нему щекой,

Вдыхала кружащий голову свежестью

Запах простого цветка огурца…

 

Что это как ни маленькое чудо, которое рождается вот сейчас, на наших глазах?! Чудо Поэзии. Просто-напросто.

Симпатию вызывает и авторская позиция уже не составителя, а поэта Ракова. Вместе со стихами он приводит сканированный машинописный ответ из журнала «Юность», датированный 1963 годом: «Уважаемый товарищ Раков! Ваши стихи редакцию не заинтересовали. Рукопись возвращаем. С уважением, Ю.Ряшенцев».

Конечно же, известный поэт и заведующий отделом поэзии «Юности» Юрий Ряшенцев тоже присутствует в антологии. С ним никто не сводит счёты, никто ничего не доказывает. Давний ответ из журнала выглядит как некая забавная иллюстрация на тему условности, иллюзорности любых материальных ценностей перед Божьим даром творчества.

Наглядно показывается, что от ненапечатания Божий дар не умалился, не исчез, не ослабел, а значит и жалеть о том – излишне. Был бы голос, да что сказать было бы.

Милая сердцу вотчина

С яблоней у окна,

Сказочная Вологодчина,

Вдумчивая Шексна.

Глаголят: «ходити», «быти» –

Сколько веков – Бог весть!

Прочно связуя нити

С прошлым, которое есть…

 

Кстати, об иллюстрациях. Это – отдельный плюс антологии Ракова. Так, подборку Игоря Талькова (1956-1991) сопровождает не только его фото, но ещё и почтовая марка 1999 года и фото могилы музыканта, реально насыщая визуальный ряд книги.

Одним словом, перед нами поистине огромный труд, который невероятно сложно проделать одному человеку. Тем более в столь сжатые сроки. Не говоря уже о том, что поэзию и читают сейчас мало, да и столь эклектичная по сути своей книга по определению не может быть воспринята однозначно.

Почвенники могут сказать: зачем тут либералы? Либералы могут сказать: зачем тут столько священников? Православная общественность возмутится: зачем тут столько большевистско-советского и мирского? Не говоря уже о том, что всегда можно возмутиться объёмами подборок иных авторов. Почему Пушкину – треть страницы, а Мельникову – целая поэма?

Тем не менее, несмотря на все возможные тактические разногласия и споры по отдельным текстам, антология Александра Ракова всё-таки, скорее, жива, чем мертва, и скорее, получилась, чем не получилась.

Начать даже с того, что названия для своих двух томов поэт взял из стихов фронтовика-рижанина Бориса Ильича Куняева (1922-1989), опубликованных в «Дне Поэзии» за 1963 год:

Стихи ни к чему недотёпам и нудным.

Сердец им не вылечит рифма сквозная.

Поэзию любят красивые люди,

Я это по личному опыту знаю.

Вздыхает над Блоком учёный ракетчик.

И Пушкина шепчет весёлый полярник.

И к звёздам дорога становится легче.

И строчки, как кони, летят над полями.

Багрицкий девчонку вихрастую будит.

Шаги Маяковского слышит Россия…

Поэзию любят красивые люди.

Поэзия делает землю красивой.

 

Уже позиция и манифест. Хлёсткая пощёчина вкусовщине и инерции читательских ожиданий, когда «свои» должны печатать «своих». Намеренно непубличный, намеренно малоизвестный автор, намеренно нестоличный. При этом с откровенной и не допускающей разночтений констатацией Божественности поэтического дара.

Показательно, что даже самому составителю свой выбор давался не слишком легко. Так, если в декабре 2012 года, в предисловии к первой книге, он ещё пытается обозначать категории печатания-непечатания, известности-неизвестности: «Но что делать творцам, которых Бог тоже не обделил талантом, однако возможности быть услышанным широкой публикой нет?», то уже во втором предисловии к сборнику «Поэзия делает землю красивой» тональность меняется.

Иллюзии земной славы через некое «печатное слово» окончательно отброшены. Исключительно служение Божественному Слову и никак иначе: «Любой настоящий поэт есть земной посланник Господа. Он получает от Бога то, что вскоре обязан донести в стихах до людей. Конечно, в силу разных причин, это не каждому удаётся. Но Премудрый Господь сначала помогает самому поэту познать собственную душу. А потом у него, поэта, – с невероятным трудом и при благочестивой жизни – всё больше открывается Божественный дар изменять словом души и судьбы других людей».

Фактически Александр Раков здесь идеально объясняет собственную сверхзадачу. И уже в предисловии к первой книге Валентина Ефимовская произнесла ключевое слово «хаос». То самое постмодернистское словечко, освящённое усилиями философа Жиля Делёза, который и трудами своими, и самим самоубийством моделировал разрушение во имя «творящего хаоса».

В. Ефимовская сказала: «Несмотря на то, что здесь мы не находим ни одного его авторского слова, иначе, как автором этой книги А.Ракова назвать нельзя. Потому что он управляет всей этой, на первый взгляд, неустойчивой хаотической системой, доказывая один из её законов, а именно – пластичность, то есть способность вне зависимости от внешних воздействий сохранять направление движения. (…) И то, что в прежние века мы бы назвали хаотическим набором имён и текстов, в ХХI веке обретает закономерные очертания, похожие на разрастающуюся крону вечного древа человеческого творчества».

Стилистика из Делёза, вплоть до древесных аналогий, прочитывается не сразу. Но она и не должна здесь однозначно прочитываться! Поскольку в постмодернистские меха, в максимально современный подход к творческому пространству Александр Григорьевич сумел вложить непреходящую суть.

Постмодернистской концепции разрушения во имя грядущего строительства здесь противопоставляется созидание на основе уже разрушенного (не нами!) бытия. Раков принципиально удалил из идеи хаоса её разрушительную основу, оставив созидательную, Библейскую, Божественную. Даже в нынешней внешней разрухе и деградации помогая отыскать понимание того, что если «земля безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою», то это – не конец, это – предвестие будущего акта творения.

Понятию хаоса Александр Раков возвращает его Божественное понимание, очищая от поздних интеллектуальных наслоений. И в хаосе имён антологии вдруг начинает звучать не постмодернистская интонация пользы хаоса, а уже более привычная и созидательная интонация. Хотя бы из Валерия Брюсова, когда сходит ночь и «яркость тонет в единой, безразличной мгле»:

Нет ничего, дела и вещи

Смешались, чтобы в бездну пасть,

И Хаос древний, Хаос вещий

Рукой оледеняет страсть.

 

Оставляя надежду на жизнь. На развитие. На будущее. А поэзия помогает расслышать эту надежду, вопрошая бездну жаждой жизни, призывая Божественные усилия. В этом, пожалуй, и кроется обаяние многоязыкой, эклектичной художественно и политически антологии Александра Григорьевича. И его «хаос» – это не плод воображения, не изощрённая модель конструктора, это – умело выведенный на бумажные страницы срез нашего бытия.

Такой вот – запутанный, разный, нелогичный иногда. Не поддающийся объяснению политиков или филологов. С шараханиями от гениальности до банальности в попытке простоты. И который чрезвычайно напоминает то, о чём говорила первая глава – «Бытие» – другой, более известной книги.