Алексей ГУБАРЕВ 
Алексей ГУБАРЕВ
В ТОМ АНГЕЛА И ЧЕСТВУЮ ПОКЛОНОМ…
Там, где две дорожки разбежались врозь,
Будто обреченный, дуб навеки врос,
И, облокотившись лапой на сарай,
Надломил бедняге невезучий край.
Вот под этим дубом и переплелось.
И, как те дорожки, вскоре растеклось.
Ты забрала влево, я наискосок.
В памяти остался тонкий поясок…
Здесь, порой без дела, грустный шалопай
Долгими часами подпирал сарай.
От обидной скуки и назло чертям
Взором неспокойным шаря по щелям.
Истомило душу, вновь сюда забрёл;
Вспомнилась утеря. Как сгорал, как цвёл.
И вовсю продрогший, приминая снег,
Колочусь у дуба будто в полусне.
Не прошло и года… Надо ж, привелось
Матеря погоду, выдрать ржавый гвоздь,
А потом, сжигая ночь на январе,
Под луной безмолвной думать о тебе…
И морозя руки, и занозя в кровь
Пальцы и ладони, выскоблить «ЛЮБОВЬ»,
Чтобы самой лучшей передал сарай,
Как однажды сердце ранил шалопай.
ИЗ ПРОСТЫХ
Жизнь любое побьёт, несомненно.
Так сжигает спиртное иных.
Мира заповедь – тело бренно,
и пропажу менять на живых.
Срок отмеренный только Богу
во Вселенной назначено знать,
и любому свою дорогу
Он один выбирает дать.
Охнет доля – снесёт святое
в край неведомый и пустой.
Оттого и болтаюсь порой я
в тихих улицах сам не свой.
Потому и пишу с надрывом
истекающих болью слов;
из чего и строка слезлива,
и характер её суров.
Невозможно писать не плача.
Ведь рябинам не может в дождь
грозди высушить лай собачий
или эхом забраться в рожь.
Русью петь и не прослезиться
бессердечия редкий дар,
потому и несёт напиться,
чтобы выплакаться в угар.
А пристанет хлебнуть покоя
да отведать прощальный пирог;
знаю, будут скорбеть стоя…
И найдётся из многих кто,
над сгоревшим клонясь головою,
тихо скажет: «Ведь был из простых,
а оставить сумел за собою
вынимающий душу стих».
ОСЕННИЕ СНЫ
Всякий раз, когда осины скинут золото
и река замрёт в оковах серебра,
на голгофу сны насильно тащат волоком
и плетьми секут до раннего утра.
Так устроено – года стирают многое;
очень многих утеряются следы…
Затерять и сам себя не раз я пробовал,
И мечталось, затеряешься и ты.
Только вера неприметною церквушкою
Всё же вера, хоть забыта к ней тропа.
Вот и сердце непутёвое не слушает
И колотит, в бездне гибельной пропав.
Потому бреду тоскливой непогодою
В почерневшую церквушку у реки
И как будто неизведанное трогаю,
Снам несбыточным и сердцу вопреки.
Пусть моей твоя рука так и не тронута.
Для другого пусть ресницы и глаза;
Я давно пустой надеждою спелёнатый
Непокой свой уместил под образа.
СКАМЕЙКА
Грустная тропинка.
В стороне скамья;
Раной чьё-то имя...
Вырежу и я.
Стану имя резать,
Что от всех таил.
Сердце чем нагрезил,
Душу натомил.
Так же как и прежний,
Не жалея сил,
Делая порезы
Той, что так любил.
С кем, деля тропинку,
Ставил ногу в след
И скамейкам спинки
Отирал нет-нет.
А теперь в обиде
Оставляю шрам.
Наплевать! Пусть видят
Девичий обман.
Кто-то пожалеет,
Или осмеют –
Горя не наклеит
Тот негласный суд.
Вот добавит света
На куриный скок
В зиму день одетый,
Погуляю впрок…
А пока, тропинка,
Вот тебе скамья,
Где со злобы финкой
Резал имя я…
Я ТАМ ЗАВЯЗ
Я там завяз, совсем в другой стране,
Которую бессовестно просрали
Так в недалёком, но далёком прошлом.
Семидесятые опять приснились мне
В замызганном чепке ЖД вокзала,
Где я, качаясь пьян, ругаюсь пошло.
Тягучим сном забрёл в Бахчисарай:
Наложницы, их яркие халаты.
Кальян. Вино и лущеный миндаль.
Чалма, павлиний азиатский рай.
Лик евнуха, смотрящего палаты,
И взор Марии в северную даль.
Я всё узрел, что Пушкин написал.
И, в общем-то, признателен Гирею,
Что в чаши заключён любви фонтан,
Где всё ещё творит печальный бал
Большое горе, мрамор смертью грея,
Которою дохнул жестокий хан.
Но мнилось, не приметил что-то гений:
Сосуд с инжиром, вычурную вязь –
Знак упоения и обречённой страсти;
Неясную тоску арабских пений;
И то, что луч слезой случайной льясь,
Обмана горечь освещает власти.
И будто в этом беспокойном сне
Пишу, что на бумаге не посмею:
Не убиенной пленом, а себе
Оплачен в мраморе возвышенный хвалебен...
Так я живу теперь не в той стране,
Которой нет, в которой вроде не был.
Но там завяз – в есенинском вине,
В мертвецком мраке лермонтовской сакли.
Похоже беглый в каторжном краю,
В болото провалившись при луне,
Смерть холит лёгкую нежданную свою.
Есть в этом правое, не так ли?
И хоть живу совсем не в той стране,
Которая была недолгим домом,
Я русский, сердце русское во мне
В том ангела и чествую поклоном.
* * *
Ах, какое вчера приснилось!
Как в горячечном был бреду.
Сердце тихое колотилось,
Что казалось, вот-вот умру.
Не помада, не мокрый локон
Ночь безумную запрягли,
А берёзы весенним соком
В душу спящую натекли.
Оборачивал грубый саван
В изъедающий росный плен
И, казалось, зудит от ссадин
Кожа сбитых в борьбе колен.
Так простите, кого обидел.
Чьих обманом отведал ласк.
Я помногу во снах вас видел,
Но в другой с головой увяз;
Топь болотная, пень замшелый,
И задумчивая луна
На макушках погибших елей –
Нареченная мне жена.
Болен я не вином, а Русью:
Синью рек, теплотой долин,
И озёр непонятной грустью,
И немым колдовством осин.
Потому, умереть любовью
В беспокойном губительном сне,
Усадив Русь у изголовья,
Я согласен теперь вполне.
И не плакать по мне, не охать...
Впрочем, жизнь всё одно пустяк;
Коль минул от болезни сдохнуть,
Так загубит вином кабак.
Потому, кто на слёзы падок,
Грех не выплакаться и по мне,
Что горел женским кудрям радый,
А угасну без них во сне.
ПО КОМСОМОЛЬСКУ-НА-АМУРЕ
Дождь моросит. Унылый перекрёсток.
Сон утонувших тротуарных плит.
Кресты купает Православья остов,
Полиелейный колокол звонит.
В тон отвечает постным Благовестом
На стыках громыхающий трамвай.
Все улицы пусты, а в нём нет места,
Как у помойных голубиных стай.
Сутуля плечи, шлепаю промокший
С надеждой, что точёный каблучок
Дождливою дальневосточной ночью
От слёз небесных стуком отвлечёт.
Впустую всё – опять одна дорога;
По Комшоссе до Дзёмог пешкаря…
На Базовой, хлебнув пивка немого,
Мелькнуло, что промок досадно зря.
Замёрз и торкнуло в башку не в тему.
И тайный шепчет: – К Ирке заверни.
– Какого хрена, – чертыхаюсь, – мне бы
Не просохатить бархатные дни.
А тут суют зачуханную Ирку.
– Эй, наверху, кончайте дуру гнать.
Как будто каждую предложенную дырку
По вашей прихоти ей дуре затыкать.
Дождь перестал. В огнях дрожит Московский.
Через пустырь, Победы на квартал.
И мнится сердцу, что там Паустовский,
Такого и Толстой не описал.
Во тьме другой, кресты нахохлив, остов
На фоне сопок православно спит.
Вот и подъезд и остаётся просто
Сойти устало с утонувших плит.
МЕСЯЦ УТОНУЛ
Детский смех по речке льётся.
Звон щекочет берега.
У воды недолгий оттиск
Отпечатала нога.
Солнце за гору. Утихло.
Гомон глуше зазвучал.
Засияв над зыбью рыхлой
Месяц церковь увенчал.
Сбросил тонкую дорожку
От надглавного креста
По стремнине и немножко
В тень просевшего моста.
Послонялся в огородах,
Облизал душистый стог.
Оступившись, ткнулся в дроги,
На скамье оставив клок.
Пошатнулся и с разбегу,
Где дремавшие буйки,
Тихо шлепнулся об реку,
Расколовшись на куски.
Ребятня дрожит с испугу.
Потемнел на церкви лик.
И по дьяконово ухо
Резанул трусливый крик:
Дети, в бег водою брызжа,
Будто кто с реки их сдул.
Вылупя вовсю глазищи:
– Тятя, месяц утонул!
* * *
Не любите меня, не надо.
Не терзайте своей души...
Я всего лишь один из стада,
Да и вы далеко не ушли.
Просто вам отвели стойло,
Мне назначили скотный двор.
Вам – вода и раз в день пойло,
Ну а мне – чем богат загон.
Тяжек грех обронить святое.
Но, поверьте, бывает и так,
Что с размаху расшиб дорогое
И часами стоишь, как дурак.
Не мочите ресниц напрасно…
Хоть на это как посмотреть;
У зрачка нить молящая красным
Может сердце любое согреть.
Только, если и станет жарко
Или тесно ему в груди,
Не смогу повернуть обратно,
Не узнав, что там впереди.
Пусть не будет такой непорочной...
Но и чистое не всегда
Отличишь от изъяна ночью
Или в тёмном глазу пруда.
Шваркнет молния, ворон каркнет;
Позабудется мой уход.
Наша доля худым да харкнет,
Если в след хохотнул удод.
Свято место пустым не будет
Подберётся и вам судьба.
Обещаю вам помнить руки,
Что дрожали платок теребя.
Не любите меня, не любите.
Не вяжите слезой ресниц,
А забудьте и прокляните
Болью праведных мучениц.
С ЦЫГАНКОЙ
Путай, путай глазастая, путай!
К черту страхи, была не была.
Затяни в свой обман шалопута,
Чтобы сникла его голова.
Нагадай непутёвому сдохнуть,
Испугай покалеченным быть,
От болезни коварной усохнуть,
В нищете подаянием жить…
Долгий срок осторожничал глупо.
А теперь наплевать, забирай!
Забирай в сети лгущие руку
И по линиям сердце читай.
Не один я такой осторожный
Угодил в твой лиловый обман,
Что душой кочевой и безбожной
Над ладонью развеет туман.
Не коси глаз в пустые карманы,
Там; креста одинокая медь,
Скорбный лик православного храма
И Донского казачества плеть.
Угадаешь моё назначенье
Иль увидишь начертанный срок
Не таи, а наузным уменьем
Напои безрассудного впрок.
Так бывает, нелёгкая дёрнет
И запрёшься в неведомо что,
Будто сном был надёжно обёрнут
Или ядом приладился кто.
Так шепчи: "Ай, милёнок, – гадая. –
Ай, всё вижу…" – сжигай на устах.
Окунай с головой шалопая
В горьких нитей заманчивый страх.
НЕ ОПУСКАЙТЕ ТЁПЛЫХ ГЛАЗ
Доброго дня. Не опускайте теплых глаз.
Да, это вам. Прошу, не удивляйтесь.
Того не скрыть, что жизнью вы потрёпаны не раз.
Так я из тех же. На здоровье, знайте.
Что и трамвай? В аллеях же не всем.
А так знакомиться, случайною поездкой,
Возможно, и неправильно совсем.
Нахально как-то, даже скажем мерзко.
Я не к тому, что строить чистоту
И скромностью струить для женщин плохо.
Но этим вы покажете не ту,
А мне придётся сдерживать злой хохот.
Вы не понравились, и вам я, верно, гадок.
Но так случилось, нас пленил трамвай.
Мой грех – я на доступных слишком падок,
Ваш, что не раз уж кем-то собран урожай.
И потому, не опускайте глаз. Не надо.
Смутил, так это что. Переживём.
Вы просто плюньте, что зарделись красным маком,
И совесть девичью припрячьте на потом.
Не опускайте теплых глаз. Играть не стоит.
Не можете к себе? Я затащу…
Вот ключ от конуры, там стынет койка,
А вот рука, и не жеманничать… Прошу.
Не опускайте теплых глаз. Я не достоин
Пренебрежения, чем много раз давно пренебрегли.
Быть может не такое и пустое,
На что нелепости двух пленных обрекли.
Хоть и гореть подобному недолго,
Не нужно, верьте, отворачиваться вам;
Ведь будет помниться трамвай облезло-жёлтый,
И сны ненужные дарить случайный хам.
Не опускайте тёплых глаз, не опускайте...
* * *
Люблю я мир, его капризы,
Труд, что остался, что истлел.
Источник, бьющий исподнизу,
И то, чем в детстве отболел.
Зов минарета. Истуканов,
Венчающих буддийский храм.
Чалму с пером павлиньим хана
И крах империи осман.
На пиках кипарисов стройных
В закатах синюю звезду.
Костёлы, крепостные бойни,
Монгольской росписи узду.
Всё это так. Любимо мною…
Но в сердце русским я горю;
Ничто так мне не дорогое,
Ничто так сильно не ценю:
Как россыпь изб по косогору,
Лугов ромашковый покой.
С горшками жалкие заборы,
Подсолнуха лик золотой.
На глади сонного залива
Оранжевую зыбь луны,
Сон у ручья плакучей ивы,
Зов ядовитой белены.
В корнях задумчивого дуба
Игру бранчливого ручья,
Хватающего как-то глупо
Пятно случайного луча.
А в дождь – рябиновые гроздья
И их печальную слезу
Над серым мрамором надгробья…
В июлях – неба бирюзу.
В дороге бешеную замять,
Дерев цветущих пелену,
Да по ушедшим скорбь и память…
В рассвет туманов тишину.
По склону маковое пламя,
Степей серебряный ковыль.
Георгия Победоносца знамя.
Петра и Павла гордый шпиль.
Вот чем меня пленяет Русь!
Вот от чего не отвязаться!
Ей, не насытившись, ложусь,
И ею жажду просыпаться…
* * *
Я многое вам не сказал
В тени каштановой аллеи...
Хоть будущее представлял,
Обманывать был не намерен.
К чему дарить забытый край,
Ветра у берегов Анивы,
Печальный крик гусиных стай,
Туман Татарского пролива?
Зачем, что никогда теплом
Не обернёт души холодной.
Вы не «бестужевка», притом,
И Сахалин давно не модно.
Пусть лучше берега Кубани
Как прежде согревают лёд,
Лёд губ порок узнавших рано,
Их падевый никчемный мёд.
Пусть лучше ялтинские ночи
Скрывают порчу ваших глаз
И цвет магнолий где-то в Сочи
Грех, позволяемый не раз.
А устье Найчи пусть не знает
Красивый тонкий силуэт,
Где болью сердце надрывает
От одиночества поэт.
И, может, оборвётся быстро
Путь неприкаянных погон,
А редкий "офицерский выстрел"
Встревожит сонный мыс Крильон.
Я многое вам не сказал
В тени каштановой аллеи...
ВИЖУ ТОПОЛЬ
Всякий раз, на пустой минуте
Отпуская заботой взор,
Вижу: тополь, к земле нагнутый,
Свесил прядь на гнилой забор.
Хоть зарёй обожжёт несчастных,
Хоть луна серебром прильнёт,
Не приметить в калеках разных,
Что друг к другу их так зовёт.
Может то, что среди убогих
Состраданием каждый свят.
Кто с таким же поделит крохи,
И презренный не бросит взгляд.
От того и смотрю на тополь,
Что поник на гнилой забор,
И стараюсь услышать шепот,
И проникнуть в их разговор.
Обливается сердце болью,
Болью выстраданной тоски.
И в глазу, будто сор невольно,
И незримое жмёт виски.
Наменять бы тепла увечных,
Да струить им в сердцах пустых,
Как с икон проливают свечи
На бездушие скорбь святых...
Только нет, утерял я что-то;
Потому, затаясь, как вор,
Лишь смотрю, как подгнивший тополь
Утешает больной забор.
НЕ УДИВЛЯЙСЯ
Ты удивишься этому письму
И крику слов немых и где-то скучных,
Как ветви, осыпающей листву,
Вдруг о забор в безветрие хлестнувшей.
Ты не узнаешь; автор этих строк
С разбега влип в красивую улыбку
И с той минуты жить уже не смог,
Увязнув сердцем в паутине липкой.
Густая тень распахнутых ресниц
Сны обрамила непорочным пленом.
Казалось бы, как следует рванись,
И рухнут взора бархатные стены.
Но не решился, хоть довольно смел.
Терзает душу тягостная мука;
Так чувствуют себя, когда в расстрел
Услышишь перед смертью выстрел ухом.
Где знать тебе, что в пакостную хмарь,
До нитки промочив себе штанины,
Смеша всю ночь заржавленный фонарь,
Разинув рот, слезу ловил с рябины.
Пусть слов немых обшарпанная рать
Достойна только горестной улыбки.
Не грех, когда поднимется порвать
Рука бумажный отклик пережитка.
Не удивляйся этому письму
И крику слов немых и где-то скучных.
Нет-нет и ветвь стряхнёт свою листву,
Вдруг о забор в безветрие хлестнувши.
МОЯ ОКОННАЯ РОССИЯ
И я смотрю тебя, Россия,
По большей части из окна;
Пустынный двор, собаки злые
Бомжа прижали у угла.
Ты много больше, понимаю.
Но взор не выпустят дома,
Собачьему подобясь лаю,
Что насмерть пригвоздил бомжа.
Хоть рыщет глаз, ища лазейку,
Он обречен? спасенья нет:
Дизентерия – сэру Дреку,
Дитю – обрядовый навет.
Моя оконная Россия:
Пустынный двор, собачий лай,
Бомжа ругательства густые…
Души смятенье, сердца рай.
Рай одинакового мира,
Край баков мусорных и вонь.
В забытых северных пальмирах
Давно гуляет призрак войн.
Качели детской скрип унылый
И кособокая скамья…
Но отчего так стынут жилы,
Когда смотрю на это я?
Гляжу, гляжу тебя, Россия, –
Безликих лоджий скучный храм…
И сладко неизвестной силой
В груди сжимает что-то там.
В одном проёме вся Россия,
В проём оконная судьба.
Вот только жаль невыносимо
Что шире не обрёл тебя.
СЕРДЦЕ
Или я устроен по-иному;
Сердце бьется само по себе.
Будто я для него незнакомый,
Или кто присягнул сатане.
По-хорошему и по-плохому
Затевал с ним поладить не раз.
Не перечил, как к брату родному,
Не сквернил злобой любящих глаз.
Льются думы и взор отчуждённый
Тихо бродит по далям тайги.
Был единым с болезным рождён я,
А теперь – не друзья, не враги.
Грустью вьется Амур между сопок,
Звон кандальный восходу неся…
А ему лишь бы весело хлопать,
И притиснуть ладонью нельзя.
Вот душа; в ней унылая осень,
Дождь тоскливый да мутный ручей.
С ней печалью мы связаны очень…
А вот сердцу я словно ничей.
Распирает его от улыбки,
Веселит его всякий пустяк.
Легкомысленным выдалось шибко,
И, беспутное, тянет в кабак.
Уродилось, видать, по-иному;
Звонко бьётся, само по себе.
Знаться, суд для него уготован,
Коли глянулось так сатане.
РЯБИНА У ОКНА
Не та пора и помыслы другие.
Давно исчезла безмятежность сна.
Свои совсем уже немолодые
Рябина ветви греет у окна.
Пустая гроздь слезою не намочит;
Опавшего с ветвей не перечесть,
Как будто перестала кровоточить
Девичества поруганная честь.
С любовью спор, но как всегда проспоришь:
Любовь назло сменяет имена.
И часом вдруг сквозь тюлевые шторы
Настырно ждешь: должна пройти она.
Пройти не та, с которою годами
Сжав зубы чинишь тягостную нить,
А та, что непорочными глазами
Сумела сладким ядом опоить.
И сердце бьёт упружистей, быстрее
Взволнованное свежестью лица.
Стирается, что много ты старее,
Вполне годясь на роль её отца.
Не удержать в груди толчки глухие,
Не занавесишь наглухо окна…
Не та пора. И помыслы другие.
И лишь рябина греет ветви та...
* * *
Подошло, подкралось, прикусило…
Стук в затылке, голова – туман.
Нашатался вволю. Поносило…
Вышел срок – притих во мне буян.
По недавнему хмелея крепко
Взора блеск не опускал к ногам.
Хоть качало, но хватаясь цепко,
До кровати приплетался сам.
А наутро головой свинцовой
Окунал обмякшего в дурман,
В тот дурман, что оживляет снова,
Наполняя до краёв стакан.
И кружила карусель, кружила.
Карусель отрывистого сна.
В это время надрывая жилы
Распадалась гордая страна.
Эка невидаль, читалось и по колче...
Потому и пеленал глаза
На что толпы идиотов молча
Поднимали дружно руки "За".
Но пришло, подкралось, придавило…
Беспокойный ангел занемог.
Всё, чем жил, беспечно отбурлило,
Неприметным село в уголок.
Только взор, сошед с ума, проснулся
И вовсю таращит мне глаза,
Словно я всего того коснулся,
А не мимо эта полоса.
Подошло, подкралось, прикусило…
В голове такое, что туман,
Будто сволокли в кабак насилу
И теперь валяюсь в стельку пьян.
* * *
Прекрасны площади известных городов,
Взор остановит памятник недолго,
И гербы канувших в историю родов
На стенах супермаркетов надолго.
Бахрушин, Строганов, Лопухины…
Закуришь сигарету состраданья.
И кружат мысли: – Где теперь они,
Кто налепил себя на эти зданья.
Порой нагрезится: не стоит ли того
Хоть как-нибудь свой титул обозначить…
Ведь если в общем думать, то того…
Ты жизнью также будешь одурачен.
Ну, площадь взять, оно ещё понятно.
А вот с окраиною – тут наоборот:
На тропах нагло луж застыли пятна,
Не исчезая даже круглый год.
Не это ль герб тебе поэт –
Дальневосточный у Амура дворик,
Где детству отдано чуть-чуть смешливых лет,
А много грустных в стих, который горек.
Прекрасны площади известных городов…
ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН
Сонные украсив косы
В сыпчатый гипюр,
На прощальный ужин Осень
Пригласил Амур.
Изо всех за дело взялся;
Навязал цветы,
Первольдом морозя пальцы
У немой воды.
Под утёсом выткал стаю
Златохвостых птиц,
На стремнине лунной гладью
Резвых кобылиц.
Нежно теребил коклюшки
С чернью серебра,
Плёл узлы и завитушки
С самого утра.
К вечеру в макушках сопок
Розовый помпон
Покатав, бока у лодок
Просмолил вином.
Только задремал, умаясь,
Веки пали ниц,
Будто, у иконы каясь,
Слёзы из глазниц.
А как вызналось на утро –
Осень просмотрел,
Воя на морозе жутком,
Разом поседел.
Любопытно, любопытно...