Елена РОДЧЕНКОВА. ЕВЛЕНИЯ. Рассказ

 

Елена РОДЧЕНКОВА

ЕВЛЕНИЯ

Рассказ

 

У Иисуса не было слуг, а Его звали Господом.
У Него не было образования, а Его звали Учителем.
У Него не было лекарств, а Его звали Целителем.
У Него не было войска, а Его боялись цари.
Он не побеждал в битвах, но покорил весь мир.
Он не совершал преступлений, но был распят.
Он был погребен, но жив и по сей день –
Так и Любовь...

 

Гул проник в сон исподтишка, медленно впился в него, как острие натянутой струны, задрожал, заныл и вдруг взвился, зазвенел истерично, будто кто-то ударил по струне ногтем. Сон вздрогнул от ужаса, картинки перемешались, спутались, растаяли и остался только этот торжествующий визг, от которого заледенело и остановилось сердце. Тело Евы содрогнулось, толкнуло само себя и заставило её проснуться. Сердце хрипло и медленно било в грудь, руки и ноги не двигались, лицо похолодело, губы занемели, визг остался во сне, а в явь пробрался медленный гул, стихающий до угрюмого баса.

Ева слышала его через двойные стекла, она его узнала, так гудела иногда земля, а иногда небо. Ева судорожно вздохнула, потерла ледяной рукой холодный лоб, встала с постели и вышла на балкон.

Далеко впереди раскинулся морем огней город. Всё равно, какой город, Ева забыла, какой это город, она вся превратилась в слух, впитывая в себя этот гул и пытаясь определить, откуда он исходит. Он был везде. Мозг терялся в догадках и определениях, не находил ни слов, ни образов, ни смыслов. Это невозможно было объяснить и назвать какими-то словами, измерить мерами и облечь в форму. Гул выходил из земли, но был неземным, лился с неба, но не был небесным.

– Ну что ты, что ты?.. – обращаясь к небу или к земле, как к маленькому невидимому ребенку, утешающе зашептала Ева, – Что случилось, скажи, что? Я не понимаю… я не понимаю, – повторяла она с отчаянием, будто чем-то могла помочь этому тяжелому, густому, живому гулу, дрожащему в горле и в груди. И вдруг она услышала ответ – вернее, не услышала, а поняла прорисованные в сознании слова, уловила буквы, почувствовала звук, сложила все, как разноцветные морские камушки, как рассыпанную по траве мозаику и вспыхнуло: «самолет разобьётся».

– Нет! – резко сказала Ева, но мозаика снова выстроилась в образ двух слов «самолет разобьется».

– Мам! – донеслось из кухни. – А чего ты не спишь?

Ева отшатнулась от перил и проскочила в кухню. Дочь в ночной пижаме была похожа на гномика с копной белых волос, на клоуна и принцессу одновременно.

– Мам, не лети, самолеты опасные.

– Надо лететь. Иди спать.

– Езжай на машине. Ты же хорошо водишь машину, посмотришь мир.

– Самолеты абсолютно безопасные. Туда нельзя на машине – там море.

– А что это гудит? Я думаю, поезд...

– Я тоже так думаю.

– Откуда тут поезд?

– Далеко где-то, может, на Московском вокзале…

Дочь наклонила голову, прищурила глаза, прислушалась.

– Мама, как-то он все гудит и гудит. Очень нехорошо… А самолет русский?

– Русский.

Ева поставила на плиту чайник и стала собирать сумку.

– Ты бабушке не говори, что я лечу, если позвонит. Я ей потом сама позвоню, из Греции. Как обычно. Всё как обычно.

– Может, это воздушная тревога? Может, война? Что это гудит? – снова насторожилась дочка.

– Мне кажется, это просто земля гудит. Бывает такой земной гул. Стонет, больно ей. Она ведь – живая.

– Мне тоже так кажется, – кивнула дочка и, успокоившись, пошла досыпать.

Ева стала собирать дорожную сумку, мыть посуду, полы, холодильник – все как всегда, все как обычно перед отъездом.

 

* * *

 В аэропорту и познакомились, узнали друг друга, хотя ни разу раньше не встречались. Высокий Олег четким взглядом шнырял по фигурам зала ожидания – типичный считывающий взгляд-рентген-сканер профессионального охранника – сразу острым крючком зацепил и потянул, потянул к себе Еву. Ева поддалась, не сопротивлялась, подошла.

– Семицветова? Евления? – спросил Олег. – Громкое имя, редкая фамилия. А я вас узнал интуитивно. Почувствовал, – он попытался мило улыбнуться, но улыбаться он не умел.

– Немудрено, у вас все мои документы с фотографиями, – сказала Ева.

Олег мгновенно перестроился с игривой волны на деловую:

– О кей, возьмите свой билет.

– Спасибо. А вот, наверное, отец Артемий идет. Я прямо чувствую, что это он, – сказала Ева, кивнув на огненно-рыжего круглолицего батюшку.

– Немудрено, он один в рясе, – поддержал игру Олег. – И такой колоритный…

– А вот и отец Борис, без рясы, но с чемоданами. – Ева вошла во вкус, снимая возникшее между ней и Олегом напряжение. Она указала на суетящегося возле двух огромных чемоданов мужчину в конце длинной очереди на контроле.

– Интересно, что в чемоданах? Мы, кажется, не пройдем грузовой контроль. У нас будут проблемы.

– Не угадали, у нас не будет проблем, – сухо поправил её Олег. – Это не отец Борис. Отец Борис мне сейчас звонил, он ещё в пути.

– Но я думаю, что чемоданы пустые, – успокоилась вдруг Ева. – А где же отец Стефан?

– Вы с ним знакомы?

– Нет, конечно. Мы же приглашали в поездку отца Александра и отца Сергия. Но вместо них явились вы.

Олег ничего не ответил и пошел навстречу рыжему священнику.

– Отец Артемий?

– Я! Так и есть, я! – радостно заулыбался румяный, кудрявый молодой отец Артемий.

Потом с двумя громыхающими на кривых колесиках чемоданами подкатил круглый, вспотевший и недовольный отец Борис.

– Нет, ну разве так можно! Ну разве так можно! – издалека возмущался он. – За полчаса до вылета я должен найти неизвестных мне людей. Спаси Христос, спаси Христос, здравствуйте, мои дорогие, еле успел, я едва не опоздал!

– Всё по воле Божьей, отец, – сказал Олег. – Ваш билет у меня, дайте паспорт, я проверю.

– Что уж проверять-то теперь, вчера команду дали лететь, а ведь у меня дети, – укоризненно сказал отец Борис, доставая паспорт. – У меня семеро детей, – обернувшись к Еве, кивнул он на чемоданы. – И всех надо к школе собрать.

Тут как из-под земли возник худой, скуластый, с жидкой бородкой и в огромных очках с черной оправой отец Стефан.

– Здравствуйте! Вы отец Стефан? – спросил Олег и, не дождавшись ответа, вдруг подхватился с места и помчался к стойке контроля, махая всем рукой и призывая следовать за ним. Делегация внезапно превратилась в управляемую им толпу.

Бесцветный, хотя и брюнет, безликий, хотя и с правильными чертами лица, включая крупный породистый нос, бесполый, хотя басовитый и бородатый, – Олег был типичной агентурой не самого высокого класса.

– Я Ева, – сказал Ева на ходу отцу Стефану.

– Я понял, будем знакомы. Вы едете как менеджер от комитета по туризму, мне так сказали.

– Да, а вы по вопросу закупки у греков икон.

– Приблизительно так. Греческие монахи пишут прекрасные иконы.

– Ну а мы попытаемся наладить контакты с частным турбизнесом.

– Вам бы лучше просто поплавать, позагорать, – сказал вдруг отец Стефан, окинув взглядом Еву с головы до ног. – Устали?

– Нет, я с рождения такая белая, это мой обычный вид, я здорова.

– Но все равно, главное – солнце и море. Остальное – фарс, я думаю, ничего мы не наладим, это просто возможность отдохнуть за счет греков. Они рассчитывают на серьезное сотрудничество, а нам нечего им предложить – установки нет, имейте на всякий случай в виду, – серьезно и честно сказал отец Стефан. – Мне команду дали – я поехал. Я человек подчиненный.

– Я аналогично. И даже хуже. Спасибо, я буду иметь в виду. Но почему отец Сергий не поехал? – спросила Ева. – Мы очень хотели, чтобы отец Сергий увидел Грецию. Он такой скромный батюшка, он никогда нигде не был.

– Ну, я-то везде побывал, – кивнул отец Стефан.

– Очень жаль. Мы оформляли билеты и договаривались с Грецией по одному списку, утром приходят другие люди. Я вообще не уверена, что этот Олег сумел всё переоформить. Откуда он вообще взялся и – зачем?

– Этого я не знаю, на всякий случай, – сказал отец Стефан.

– Я всё сделал. Ноу проблем! – крикнул, обернувшись издалека Олег.

– Мерси, – кивнула Ева, не удивившись, будто они были на радиосвязи.

Быстро и действительно без проблем прошли контроль, сели пить кофе в зале ожидания.

– Царские дни пропущу, – сокрушался, причмокивая кофе, отец Борис, – У меня доклад, я его опубликовал, сейчас покажу. – Он полез в дерматиновую сумку на ремне, выпущенную сразу после войны где-то на эвакуированном в Сибирь заводе.

– Да не надо, не надо! Ну потом, потом, – замахал руками отец Стефан, видимо неоднократно читавший этот доклад и ему подобные тексты.

– Нет, не здесь, в чемодане оставил, – сокрушенно помотал головой отец Борис.

Отец Стефан обрадовался так, что рассмеялся:

– Боже, как мало мне надо, чтобы быть счастливым, – хохотал он.

– Это у вас нервное, отец, это перед полетом, – поджав губы, сдержанно сказал отец Борис, стало понятно, что над докладом на Царские дни они работали вместе долго и плотно.

Отец Стефан продолжал изредка заходиться смехом, а у отца Бориса резко испортилось настроение, он помрачнел.

– Доклад серьезный, – доверительно пояснил отец Борис отцу Артемию, будто они были только вдвоем, – О Распутине. Тут смех последний. Пусть смеется тот, кто смеется, а смеяться нечему.

– А что Распутин. Распутин, Распутин, – раскинувшись вальяжно в кресле, почувствовав себя неожиданно хозяином мира, пробасил отец Артемий, заалев маковыми щеками. – Что о нем и говорить? Не буди лиха, пока тихо. Не зови беса к полету, отец Борис, брось. Видишь, хохочет. Брат, что ты смеешься? Ты в себе ли?

Отец Стефан действительно не мог остановить смех. Он снял запотевшие очки и вытирал слезы с глаз тонким шелковым платочком, белоснежным до синевы. Потом опять вдруг всхлипнул и начал давиться и хрюкать, дергая плечами и мотая головой.

– Вот, видите, нехорошо как, – кивнул на него отец Борис. – И действительно, зачем это я вспомнил, не надо было мне вспоминать. Спаси Господь, спаси Господь. Помолимся, братья! Помолимся!

Он поднялся из-за стола.

– Потом, потом… – отмахнулся отец Стефан. – Потом, дай я успокоюсь.

– Ты никогда не успокоишься. Шутки нашел! Твой смех и погубит тебя! – пафосно воскликнул отец Борис.

Отец Стефан взял себя в руки, глубоко вздохнул и трясущимися руками взялся за чашку с кофе.

– Не ссорьтесь, – сказал Ева, – Распутин нам поможет, Распутин святой старец, он нас не оставит, всё будет хорошо.

Отец Артемий и отец Борис одинаково медленно расправили плечи и одинаково медленно вытянули лица.

– Правда, отец Стефан? – спросила Ева.

Отец Стефан шмыгнул носом и опять странно захрюкал, косясь то на отца Бориса, то на отца Артемия.

Олег пошел купить себе булочку, принес и стал молча есть её.

– Уважаемая,  как вас – Евления! – скал вдруг отец Артемий, разглаживая медленно завитки рыжих волос над своими ушами и аккуратно, с любовью заправляя их за уши толстыми короткими пальцами. – Запомните и передайте другим. Свят тот, кто канонизирован Церковью Христа. Распутин – колдун, развратник, бражник, богоотступник. Святым он быть не может. Он язычник и точка. Он использовал для лечения некия языческие знания, и от кого он их приобрел, вы должны догадываться.

– Многие святые  сначала были язычниками. Апостолы не родились христианами, а стали ими, уверовав в Христа. Княгиня Ольга, помните, города жгла, живьем в землю послов зарывала, в бане палила, вином поила войска на тризне, потом пьяных всех перерезала – так за мужа мстила. Святыми не рождаются, отец Артемий.

– Уважаемая Евления! – повысил голос отец Артемий.

– А, например, колдун Киприан – он ведь даже христиан убивал! Много кто сначала боролся с Христом до последних сил, а потом уже, без сил, – принимал Его. Святость – цель, а не путь. Путь может быть разный. Бог принимает и тех, кто утром пришел, и тех, кто в одиннадцатом часу, – одинаково. Смотря что принес. Правда, отец Стефан?

Отец Стефан перестал смеяться и, поправив тяжелые очки, кашлянул.

– Во как! – восхитился отец Артемий. – Ну-ну, дальше…

– Святость – только цель, она задана, как нам, например, – Афины. Вот мы и летим в Афины. А путь к цели – любовь. Распутин лечил. Не убивал, не грабил, не боролся ни с кем, кроме себя. Но он не умел ненавидеть. Для меня этого достаточно. Царь и царица звали его Другом, благословения у него просили. То, что он ведуном был, – это так, не спорю. Но где вы видели хотя бы одного русского – не ведуна? Русские все ведуны. Распутин – прообраз русского народа, верный до смерти царю и умерший за царя.

– Уважаемая Евления, – тихо и ласково, понизив голос до вкрадчивого бархатного шепота, сказал отец Артемий. – Я всё же настоятельно не рекомендую вам упоминать это имя во время нашей поездки, если вы желаете себе добра. Вы наверняка неверующая, невоцерковленная женщина, вы не попросили даже благословения, хотя перед вами три священника.

– Я не хочу просить благословения в суете. Я подойду, когда захочу, – сказала Ева.

– Видали? – удивился отец Борис. – И даже не стесняется так говорить! Когда она захочет, тогда подойдет!

– Душа управляет, – попыталась оправдаться Ева.

– Уж не знаю, кто вами управляет, милая, но только лучше бы вам было молчать в присутствии трех священников, а уж спорить – и вовсе не следует, – сказал строго отец Борис.

– Это так, – согласился отец Стефан. – Гордынька. Ну ничего, ничего, помучает да и отпустит.

– А под чемоданы и в чемоданы за благословением я не полезу, – уперлась Ева.

Все три священника печально отвели глаза в разные стороны. Случай был сложный. Им предстояло провести поездку с явным врагом, и враг этот был бледный, слабый, писклявый и – один. А их было трое, они были сильные, состоявшиеся, благополучные, верующие в Бога и служащие Богу мужчины. Бить её словом – жалко, побеждать её жалко. А молчать она не будет, и эта легкая детская придурковатость делала её практически неуязвимой.

 

* * *

Полет в Афины был с пересадкой в Вене. Перерыв между полетами более 5 часов. Решили посмотреть за это время центр Вены. Оказалось, что ехать до центра Вены от аэропорта очень далеко. Попали в пробку. Приехали, бегом пробежались по площади, заскочили в кафе, чтобы выпить традиционный венский кофе, выпили и помчались назад в аэропорт. Опять попали в пробку и чуть не опоздали. Перессорились. Батюшки ругались и спорили, как дети, Ева не могла сдержать смеха, она привыкла слушать взрослые жесткие и тяжелые ссоры на работе, а батюшки ссорились беззлобно, и злились друг на друга, когда она смеялась.

 Олег цаплей вышагивал впереди, оглядывая со своей высоты, не потерялся ли кто. Ева, как брошенный ребенок, вприпрыжку бежала позади. Заблудились в аэропорту, спутали выходы, бегали за журавлиными ногами Олега, пока не услышали по радио свои фамилии и номер прохода:

– Семицветова… Родинов… Это нас зовут, Олег, нас зовут, вы же – Родинов? Рейс задержан, вы по-немецки понимаете? – завопила Ева.

– Я вас услышал, – поджал губы Олег и ускорил шаг.

– Дилетант. Кто тебя выучил, ты даже в аэропорту блудишь, – прошипела Ева себе под нос.

– Сама бы вела! – рассердился издалека Олег.

– Цапля тупая, – буркнула Ева.

– Перестаньте, перестаньте, рейс задержали, без нас не улетят, Господи, помоги! – причитал отец Борис, семеня короткими ножками к указанному по радио проходу.

– Вена прекрасна! – блаженно улыбался отец Артемий. – Я хотел бы остаться здесь! Вернее, вернуться сюда когда-нибудь. Хочется посмотреть и почувствовать её целиком…

– А-а! У тебя есть шанс. Оставайся. Самолет сейчас улетит, – бросил через плечо отец Борис.

– Да, хорошо бы – вернуться! – сказала Ева. – Давайте все вместе попросим у Вены, пусть она нас позовет, чтобы мы могли однажды к ней вернуться.

Они подбежали к месту посадки, предъявили билеты и по рукаву побежали в самолет.

Ева вытащила на ходу из сумки маленький литой валдайский колокольчик и позвонила в него.

– Звоню, чтобы мы вернулись в Вену. Вена! Жди нас!

– Не надо, прошу вас, всех этих разных обрядов, зачем звонить? – недовольно оглянулся отец Артемий.

– Но это правда, если хочешь вернуться, нужно просто позвонить в колокольчик! – радостно сказала Ева и снова зазвонила в голосистый, золотистый, маленький, с ноготочек, валдайский колокольчик. Звонкая радостная трель разлетелась, как брызги и роса, как капли-дождинки золотого небесного волшебного дождя, по всему аэропорту Вены и сказочно изменила его, он вдруг ожил, заулыбался, вздохнул удивленно и свободно, и все вдруг поверили в этот звон-трезвон-да-перезвон-да-переливы, поверили, что когда-нибудь вернутся, обязательно вернутся в эту сложную, призрачную, великую Вену, великую, как тихая сказка, и многосложную, как каждая буква в ней.

 

* * *

Места в самолете были вразброс. Олег сел впереди, батюшки – вместе – посередине, Ева – в хвосте самолета. Высокий красивый индеец вежливо согласился поменяться с ней местами и уступил ей свое место у иллюминатора. Ева любила смотреть с небес на землю. Она никогда не спала в самолетах, не отрываясь, смотрела вниз и чувствовала то, что чувствует Бог. Она всегда во время полетов плакала от счастья и жалости к малюсеньким, невидимым сверху людям.

 Индеец оказался турком, он говорил по телефону на турецком, и Ева уловила несколько знакомых слов. Его бизнес был связан со сладостями. Сладкий бизнес – у такого красавца – логично. Ева покосилась на мужчину. Она никогда не встречал таких великолепных индейцев, разговаривающих на турецком о тортах для детского дома и поставках восточных сладостей в Швейцарию.

Индеец-турок, смуглый, холеный, лощеный, ухоженный, с высоким царским лбом, одетый просто в свитер и джинсы, положил телефон в нагрудный карман и медленно сверху вниз глянул на нее, прищурив умные вишневые глаза. Как из пулемета прошил очередью лицо-волосы-плечи-руки-колени-сумку-грудь-снова волосы – и впился в глаза. Ева вдруг похолодела и откинулась на спинку кресла, будто увидела и узнала своего убийцу. Она мельком глянула на свои бледные сухие руки с синеватыми ногтями и спрятала ногти в кулачки. Турок-индеец тоже выпрямился, взгляд его тоже похолодел и он перевел его на иллюминатор.

Самолет начал движение, быстро разогнался, задрожал и на секунду замер, готовый вот-вот рухнуть всей своей многотонной тяжестью на брюхо, как вздумавшая лететь жаба. Ева напряглась, перестала дышать, вцепилась в ручки кресла, закряхтела едва слышно, как бы помогая самолету подняться, оторваться от земли, зашевелила ногами, ища педаль газа, уперлась в ножку кресла и нажала на нее изо всей силы, зажмурив глаза, как на газ.

Турок-индеец покосился на нее, лицо его оставалось невозмутимым и холодным.

Высоту набирали тяжело и долго, попали в зону турбулентности. Самолет болтало в разные стороны, едва поднявшись, он проваливался в воздушную яму и снова набирал и никак не мог набрать высоту. Стюардессы как ни в чем не бывало начали раздавать напитки, запахло жареной курицей, и Ева отпустила все педали, вспомнив, что голодна.

– Сорри, – она попросила турка пропустить её и зачем-то направилась к батюшкам. Подошла, приветливо улыбнулась, но они посмотрели на неё, как на чужую, незнакомую женщину.

– Тяжело летим, – пожаловалась она отцу Стефану.

– Да-да, ложись спать. Покушай и ложись спать, – невпопад ответил отец Стефан. – Все очень устали.

Ева прошла между кресел к Олегу. Тот тоже, увидев её, равнодушно отвернулся к иллюминатору, и Ева послушно пошла на своё место.

Турок-индеец пропустил её к иллюминатору, вежливо наклонив в приветствии голову.

«Ну бывают же такие красивые мужчины в мире! – подумала Ева. – Ну почему я должна провести жизнь в каких-то непонятных делегациях?».

– Привет, – вдруг сказал турок-индеец.

– Привет, – кивнула Ева.

– Ти рус? Ти как зовут?

– Евления. Ну… Ева. Я – Ева.

Щеки её внезапно загорелись огнем, она прямо почувствовала, как огонь полыхнул по ним и  опалил губы, потом хлестнул по лбу.

Ева схватила щеки ладонями, испугавшись, что это с ними случилось?

– Я Адам.

– Как?

– Я Адам.

– Очень приятно, Адам. Я Ева. Вот это да!!! Адам и Ева…

Ева озадаченно потерла ледяными ладонями пылающий лоб.

– Ти как дела? – спросил Адам.

– Я хорошо. Только лицо горит. Щеки… Горит лицо у меня, понимаешь? – ляпнула Ева, поражаясь, какими глупыми могут быть слова, и надеясь, что он их не понял.

– Понимаешь, – серьезно кивнул Адам. – Ти где живешь?

– В Санкт-Петербурге. Мы летим в Афины. С делегацией. Батюшки там, священники. Россия.

– Кирасива Русия. Я к тебе приеду.

– Понятно, – кивнула Ева. – А кто тебя приглашал?

– Не понимаешь…

– Я говорю, куда ты приедешь? В Россию?

– Ти… – Адам указал на нее, почти прикоснувшись рукой к плечу.

– Ко мне приедешь? – изумилась Ева. – А, ну приезжай, хорошо, приезжай, – согласилась вдруг она.

– Я жениться на тебе. Ти мне приедешь, мы свадьба, потом я приеду ти в Русия.

– Да, я поняла, поняла, это шутка такая. Молодец, ладно, договорились, – кивнула она.

– Хорошо? – переспросил Адам.

– Хорошо, – кивнула Ева.

Адам взял её за руку и мягко сжал ладонь, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Начинается приключение, – прошептала Ева и попыталась высвободить руку, но он не отпустил. Ева покосилась на четкий, будто вырубленный из скалы профиль и спрятала растерянный взгляд в иллюминаторе.

Земля была уже далеко. Она, как короткие воспоминания о прошлом, проглядывала тусклыми обрывками между груд облаков и едва светилась прозрачными огнями. Солнце садилось. Наступала ночь.

Где-то она видела эту руку… Где? Это была очень знакомая рука… Ева снова попыталась высвободить ладонь, но Адам вдруг медленно развернулся к ней, наклонился и спокойно поцеловал – как ребенок, легко и мягко, едва коснувшись губ. Ева издала какой-то сверхвосхищенный звук и отшатнулась.

– Здравствуй, – сказал Адам и впервые улыбнулся.

– Здравствуй, – завороженно прошептала Ева.

– Я тебя нашел. Ти понимаешь?

– Понимаешь…

– Я тебя искал. Ти понимаешь?

– Понимаешь.

– Хорошо, – кивнул он. – Спи, – и снова откинулся в кресле, закрыв глаза и крепко держа её за руку.

Да, она видела эту руку, в том сне, много лет назад. Она всегда помнила тот сон. Он подошел, взял за руку и повел, говоря что-то непонятное. Она спросила:

– Кто ты?

Он сказал с акцентом:

– Твой муж.

– Ты иностранец?

– Твой муж.

– Как тебя зовут?

– Ма-…

В имени было два слога и второй она не расслышала, снова спросила:

– Как тебя зовут?

– Ма-…

Она опять не расслышала, опять переспросила, он снова повторил, и она снова не расслышала.

«А этот – Адам, это другой человек, не из того сна, – успокоила себя Ева. – У того были тоже длинные волосы, высокий лоб, но – он был абсолютно седой! Абсолютно! Только вот рука…».

Ева хорошо помнила руку – именно эту руку, которая сейчас крепко сжимала её ладонь.

– Я с ума сошла, – прошептала Ева в иллюминатор. – Хорошо, что батюшки не знают.

Так рука в руке они и заснули. Проснулась Ева от какого-то внешнего толчка. Будто кто-то невидимый пихнул её в грудь. Адам спал. Его горячая рука уже стала привычной, она разливала тепло по всему телу и сердце дремало, свившись в клубок, как кошка в сладком уюте.

Самолет вдруг дернулся, вздрогнул, на долю секунды остановился, как вкопанный посередине неба, будто что-то забыл или вспомнил, но потом всё же полетел дальше, махнув на всё крылом. Ева очень хорошо чувствовала самолеты. Она посмотрела в иллюминатор. За бортом было темно, только два ярких неожиданных всполоха молнии ослепили её. Она снова прислушалась к гулу двигателя. Ничего не произошло, ничего не случилось, ничего не изменилось, но внезапно изменилось всё.

Адам приоткрыл глаза и посмотрел на нее:

– Что?

– Молния, – сказал Ева. – В нас попала молния. В самолет ударила молния, гром, гроза, понимаешь?

– Не понимаешь…

– Зевс, дождь! Понимаешь, Зевс!

– Понимаешь… – кивнул Адам.

– Это плохо.

– Да, – кивнул Адам и стал оглядывать салон. Стюардессы быстро, будто по вызову, удалились за штору.

 – Я так и знала, – прошептала Ева. – Мне сказали утром, мне утром сегодня об этом сказали, понимаешь?

– Нет…

– Был гул. Земля гудела, понимаешь? Мы можем разбиться… Понимаешь?

– Понимаешь, – кивнул Адам.

Самолет медленно наклонился на левое крыло, лег на него, и Еву прижало к Адаму.

– Не бойся, – сказал он, обнимая ее за плечи. – Это назад. Летим Вена.

– Разворачиваемся?

– Ми назад домой.

Адам изобразил ладонью в воздухе, как самолет ложится на крыло и делает большой разворот на левом крыле, чтобы взять курс на Вену.

– Зачем? До Афин осталось полчаса.

– Молния да, Зевс.

 Где-то в глубине души Ева оставила право на ошибку, но он удалил это право, убил словом «Зевс».

– Сорри, Адам, мои друзья, я должна их разбудить, френд, аркадаш, сорри, беним аркадаш…

Ева выскочила в проход и почти побежала к батюшкам.

– Отец Стефан, проснитесь, отец Стефан!

– Что случилось, Евления?

– В самолет ударила молния, мы летим в Вену, отец Стефан. Отец Артемий, проснитесь!

– Кто тебе сказал, – потянулся отец Артемий и сладко зевнул. – Ева, ты нас утомила.

– Не то слово! За один день она измучила нас, будто за сто веков, болтушка, – недовольно потер глаза отец Борис.

– Мы летим в Вену! Я боюсь, что мы упадем.

– Ева, через полчаса мы будем в Афинах, какая Вена? Успокойся и иди спать. Ну ты же взрослая женщина, ты не ребенок. Что это за поведение?

– Нет! Мы летим в Вену! У нас авария! Я думаю, что мы упадем!

– Кто тебе это сказал? Командир корабля?

– Адам. И я сама знаю.

– Кто такой Адам?

– Мой жених.

– Так, ну все. Идите спать, Евления, – строго сказал отец Стефан. – Хватит. Это бывает на высоте – нервы, и прочие там женские проблемы, но не до такой же степени? Дать вам валерьянки?

– Молитесь, отцы, молитесь! Наши молитвы, может быть, спасут самолет, но навряд ли. Мне утром сказали. Я всё знаю.

Отец Борис что-то почуял, открыл иллюминатор и стал изучать темноту.

– Да, действительно, полыхает, грозовой фронт проходим, это верно, – сказал он раздумчиво.

– А что там на горизонте – Вена или Афины, брат? – пошутил отец Стефан.

Отец Артемий медленно и неотвратимо багровел от злости:

– Ева, честное слово, вы сложная женщина. Как будет – так будет. Все мы в руце Божьей. Суждено утонуть – не сгорим. Идите.

– Черт! – вскрикнул вдруг отец Борис и отшатнулся от иллюминатора, затем снова прилип лицом к нему.

– Что это ты, брат? – недовольно поморщился и перекрестился отец Артемий.

– Черт! Что это я сейчас опять увидел?! – воскликнул отец Борис, вытаращившись на всех.

– Что это ты опять, брат?! – возмущенно переспросил отец Артемий, – Чертыхаешься!

– А я видел его, видел, – прошептал отец Борис, – Смотри, смотри, Артемий, на облаке видишь? Вон, стоит, сейчас молния как вспыхнет, ты сразу и увидишь его. Вот тут он, глянь-ка.

– Что там? – недовольно протянул отец Артемий и, уставившись в иллюминатор, долго смотрел, ждал, впившись глазами во тьму и вдруг взвизгнул, будто его ужалила пчела:

– Черт!

– Господи, помилуй, – испугался отец Стефан. – Отцы! Кто это там?

– Ты видел его, видел? – весь белый от ужаса спрашивал отец Борис отца Артемия.

– Ты видел его, видел? – багровый от напряжения спрашивал отец Артемий отца Бориса. – Видел или я сошел с ума?

– Видел! – крестился и божился отец Борис. – Видел!

– Да уймитесь вы! Дайте-ка я тоже гляну!

Но отцу Стефану трудно было добраться до иллюминатора.

– Что вы увидели там, отцы? Зачем вы кричите, разбудили людей!

– Человек стоял на облаке, брат. Настоящий живой человек! И махал нам рукой, – прошептал отец Борис в страхе.

– И в глаза смотрел, – ледяным шепотом, брызжа слюной, сообщил отец Артемий.

– Да какой же, помилуйте, человек может быть в небе на облаке? – озадачился отец Стефан, внимательно разглядывая ошалевшие глаза отца Бориса и отца Артемия. – Вы точно видели его, отцы? Оба видели?

– Стоял. И смотрел. Стоял?! Я спрашиваю, стоял? – взвизгнул отец Артемий, обращаясь к отцу Борису.

– Стоял! – таким же фальцетом, как эхо, взвизгнул отец Борис.

Ева испуганно спросила:

– А что сказал?

– Ничего не сказал, гул был, не слышно. В глаза смотрел, губами шевелил и гул был.

– Гул… – обреченно обронила Ева.

Отец Артемий снова полез к иллюминатору:

– Это что-то не то, это что-то не то…

– Всё то, – решительно сказал отец Борис и направился к выходу.

– Куда вы, отец Борис? – растерялась Ева.

– В туалет.

– Спроси, Боря, у кого-нибудь, куда мы летим? – попросил отец Стефан.

– Спрошу, – сурово кивнул отец Борис.

Ева потопталась в нерешительности и пошла на свое место.

 Прошел час, потом другой. Гул и полет, никаких стюардесс, никаких напитков, никаких объявлений по радио, только гул и полет, как в космосе.

 Батюшки наконец-то поняли, что по времени давно должны были приземлиться в Афинах, стали по очереди оглядываться на Еву. Ева, не выпуская левую руку из руки Адама, правой крестилась и кивала им, мол, молитесь, отцы, что же вы не молитесь?

 Неизвестно, молились ли батюшки, но самолет шел ровно, спокойно, как здоровый, но что-то задумавший, потом плавно пошел на снижение. Прошло ещё минут пятнадцать и командир корабля объявил на немецком языке, что по техническим причинам самолет пребывает в аэропорт Вены и он просит всех пристегнуть ремни и не покидать свои места, слушать дальнейшие распоряжения стюардесс, потому что на самолете аварийная ситуация.

 Ева знала поверхностно несколько языков, и знания немецкого ей хватило, чтобы понять, что жизнь её заканчивается. Утреннее предупреждение, дочка ведь тоже его почувствовала, проснулась, огород не посажен, помидоры переросли на подоконниках, мама ничего не знает, она старая, ей не дорастить детей, они попадут в детский дом, книжка не вышла, счет в типографии не оплачен. Много что не оплачено, зачем она полетела? Кто её будет хоронить? Где? Она даже не задумывалась – где? Надо позвонить и сказать маме, что – к отцу.

Ева потянулась к сумке, чтобы достать телефон.

– Мы не умрем, – сказал вдруг Адам.

– Не умрем? Почему?

– Потому что я тебя нашел.

– Я должна позвонить дочке…

– Ноу паник, Ева.

– Маме позвонить…

– Тиха, Ева, тиха! Не звонить плохо, не пиши плохо, не думать плохо. О кей?

– О кей.

– Думать хорошо.

– Я думаю хорошо.

– Да, думай сейчас только хорошо. Я к тебе приеду Русия. Твоя дочка будет рада?

– Да. Она хорошая. Она добрая.

– Она – моя дочка.

Самолет круг за кругом закружил над сияющим аэропортом, выжигая топливо. Ева увидела в иллюминатор скопления мигающих пожарных машин и снова стала думать плохо.

– Ева, думай хорошо! – велел Адам.

– Я должна пойти к ним, к моим друзьям, я сейчас вернусь.

– Быстро. Сейчас ми будем земля.

– Ах! Что ты говоришь – мы будем земля! Ты сказал плохо! Не говори плохо!

– Самолет – на земля – хорошо, – поправился Адам.

Батюшки облачались в рясы, доставали из сумок Евангелие. Пассажиры завороженно наблюдали за ними. Все всё поняли. Только Олег спал.

– Олег, проснитесь! – тормошила его Ева.

– Что случилось?

– В самолет ударила молния, мы так думаем, поэтому мы прилетели назад в Вену, сейчас кружим, выжигаем топливо, сейчас будем приземляться. Позвоните, куда следует, сообщите о ситуации, на всякий случай. У меня дети, Олег… Надо позвонить в ваши органы, понимаете, документы там, разное, у меня дети…

– А у меня будто – коты! – вскочил Олег – Что происходит?!

– Мы падаем.

– Мы летим!

– Мы падаем…

– Идиотка! Зачем звонила в свой колокольчик?! А ну, где он, отдай его мне!

Ева отшатнулась от него, как от безумного, и побежала к Адаму.

Она протиснулась между вышедшими в проход салона батюшками, они уже начали службу. Мягким, неожиданно очень низким басом запел отец Стефан. Отец Борис и отец Артемий подхватили, и молитва, как медленный свет, полилась по салону самолета. Еву заколотило крупной, тяжелой дрожью. Она шла по салону и крестилась и видела, что справа и слева, вторя ей, крестятся все пассажиры: и белые, и черные, и с узкими глазами, и с круглыми, – все, как могли, неловко и неумело, внимательно следя за батюшками и за Евой, осеняли себя крестом…

Она подошла к Адаму, села на свое место. Стюардессы столпились позади батюшек и не решались просить их занять свои места и пристегнуть ремни. Они тоже, повторяя за батюшками, крестились, и пассажиры вторили им. Ева глянула мельком в иллюминатор. Земля приближалась, самолет шел на посадку.

– Верую! Во единого Бога, Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым, – запели священники неожиданно мощно, как будто огромная волна поднялась с таинственного дна спящего океана. Ева замерла и забыла о страхе. Настолько прекрасны стали вдруг эти три поющих человека! Их лица были необыкновенно величественны, всесовершенны, чисты и светлы, абсолютно великолепны в счастливом спокойствии и бесстрастности. В них не было ничего лишнего – ни огненных кудрей, ни алых щек, ни толстой черной оправы очков, они преобразились до безграничной красоты, до неузнаваемости. Ева не видела ни отца Стефана, ни отца Бориса, ни отца Артемия. Посередине салона падающего самолета счастливо, свободно, спокойно, мирно говорили с Богом три Христа.

– И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденного прежде всех век, – пели они и она тоже стала тихо подпевать. И тут она услышала этот утренний гул, это был он, звенящий натянутой до предела струной, только в миллионы раз сильнее «У-у-ааа, и-е-аааю-ю-ю-у…» – гудел весь самолет. Пассажиры, не зная слов, не понимая смысла, с верой вторили батюшкой чуть отстающим гулким, глубоким эхо – на разных языках, каждый – своё, но гул был единый, общий, тяжелый, мощный, властный. Он сжался в пружину и задрожал, накаляясь до предела, рос, оглушая сердце и душу, готовый вот-вот разбиться, рассыпаться на миллиарды гулких огней по всей Вселенной…

– И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки…

Адам крепко, до боли сжал её руку, она уткнулась лбом в его грудь и запела прямо в его сердце. Сердце тут же отозвалось: «О-о-о-у-юююю е-и-аааа». Адам пел тоже. Он не знал слов, но всё тело его пело и гул из ужаса превратился в счастье…

– И во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь… – гремел салон, ликовал, торжествовал, радовался. Ева плакала и смеялась, она никогда не была так высоко, так беспредельно счастлива…

И тут они рухнули.

Грубо, тяжело, со всего маху, как огромная скала, подкошенная долго звеневшими каплями, как планета с неба, со всего маха, всей силой, всей жизнью, – рухнули окончательно, и – легко и весело покатились по взлетной полосе. Свет в салоне погас и последнее, что услышала Ева, был жесткий, властный приказ Адама:

– Не думай плохо!!!

Самолет всё же загорелся. Но только потом. Они смотрели издалека, как слабое пламя лениво ползало по его животу, обреченно дожидаясь очередной струи воды из пожарного шланга.

Экипаж наравне с пассажирами вошел в здание аэропорта. Командир экипажа жал руку каждому подходящему к нему пассажиру. Олег на плохом немецком полез с расспросами.

– Вы русский? – неожиданно перебил его летчик.

– Да…

– Я тоже. Я из Пскова. Сейчас здесь работаю. Батюшки с вами летели?

– Да они из моей делегации.

Отцы тихо сидели в стороне на подоконнике. Отец Стефан был без очков, он жмурился от яркого неонового света и зевал. У отца Артемия  было разбито лицо.

– Молились и упали. Разбились, видите, – пояснил Олег.

– Я знаю. Мы слышали салон. Вместе сажали самолет.

Летчик подошел к священникам, взял у них благословение и внезапно исчез, будто его не было.

 Ева рыдала. Она рыдала и на паспортном контроле, и в гостинице, где их разместили до утра, до следующего рейса, и в ночном кафе, куда они с Адамом забрели попить кофе, и возле каких-то фонтанов недалеко от аэропорта, рыдала, понимая, что становится очень некрасивой от слез и оттого рыдала ещё больше. Наверное, за всю жизнь она не выплакала столько счастливых слёз, сколько за эту ночь.  Наверное, выплакала все.

– Хватит, етер, финиш, дур, стоп, – просил её на всех языках Адам, и тогда она стала выплакивать прошлые, несчастливые слёзы и тоже выплакала все.

 

* * *

Утром на посадке отец Артемий улыбнулся и попросил:

– Ты мне колокольчик свой на всякий случай – подари.

– Не могу. Я его Адаму подарила. Он не летит в Афины. Вечером возвращается в Турцию, в Стамбул.

– Ну, неплохо, неплохо. Однако ты ему скажи, пусть тут, в Вене, не звонит. Вдруг ты услышишь, да назад помчишься. Пусть спрячет в чемодан от греха подальше. А в Стамбуле пусть звонит хоть каждый день.

Отец Артемий подмигнул ей залихватски:

– Сложная ты женщина, язычница потому что. Но ничего, ничего, мы справились, отмолили вас с этим Адамом, тоже, небось, язычник.

– А кого вы на облаке увидели, отец Артемий?

Отец Артемий изменился в лице, но отец Борис тут же вмешался:

– Этот вопрос не обсуждается! Не обсуждается! Так же как мы не обсуждаем вопрос о заключении вашего брака на небесах! Отец Стефан пошел заказывать новые очки и пропал. Мы опять опоздаем на самолет…

– А давайте не полетим, – робко предложила Ева.

– Ничего подобного! – закричал издалека Олег и призывно помахал им рукой, будто бы все были на радиосвязи…