Виктор ПЕТРОВ. Я НА ЮГ И НА СЕВЕР ПОЙДУ. Стихи

 

Виктор ПЕТРОВ

Я НА ЮГ И НА СЕВЕР ПОЙДУ

 

ГУЛЯЙ-ПОЛЕ

Гулеванит Гуляй-Поле –

Шашек дикий пересверк!

Батька думает о воле

И подковывает век.

 

Вишни кровенеют рясно,

Белый снег убит во рву.

Кто за белых? Кто за красных?

Я за зелену-траву!

 

Эй, куда рванули кони,

Отвергая удила,

Если слёзы – на иконе

И пластается ветла?!

 

Пулемёт сдержать не смейте –

Водит строчку до конца:

Упаси, Господь, от смерти,

От летучего свинца!

 

Так идём на круг, товарищ,

Приходи, вашбродь, и ты,

Чтобы млечный дым пожарищ

Не густел до черноты.

 

Мы втроём гуляем в поле –

Никого на целый свет...

Батька думает о воле,

Батьке скоро тыщу лет.

 

КРЕСТИЛЬНАЯ ЩЕПОТЬ

Знать ли вятских лесов глухомань

И вещуньи певучую речь,

Если вновь атаманит Тамань,

Снаряжая паромы на Керчь?

 

Окрылённая чайками высь,

Угловатого паруса бег...

Вдалеке же глазастая рысь

Испятнает порошистый снег.

 

Я на юг и на север пойду,

Потому как не ведом предел.

Август крымскую сжёг лебеду –

Жар идёт от касания тел.

 

Море с морем сошлись... Так и мы...

Жизнь слиянная, жизнь заодно.

Это жизнь по Ремарку взаймы,

Двуединое общее дно.

 

Шторм выносит к тебе, а не к ней;

И – солёная накипь на мне,

И разбиться бы мог у камней,

Только жизнь и взаймы, и вдвойне.

 

Здесь подкову свою оброню,

Да не кинусь потерю искать,

Лишь скалистую трону броню –

Самому бы скалою и стать.

 

Мне уже не сойти с этих мест

До мгновенья последнего вплоть,

И не прост воспаряемый жест,

А крестильную явит щепоть.

 

БЕЛАЯ НОЧЬ

Аргамак побудил Воркуту,

Просыпайся, подруга, не спи:

Он скакал, доскакал из степи –

Белу ночь подхватил на лету.

 

Пава белая, белая ночь,

Руки белые, белая грудь...

Ночи чёрные ты позабудь.

Очи чёрные видеть невмочь,

 

Я другие знавал города,

Я не верю уже никому,

Но безрадостных дней кутерьму

Сменит радостных слов череда.

 

Кипень белых ночей за окном –

Ты подходишь к нему босиком...

Я знаком ли тебе, не знаком,

Только мы говорим на одном

 

Соловьином наречии трав,

И стихает во мне колоброд

От объятий русалочьих вод...

Ты права, потому и не прав,

 

Что искал не такую, не там...

Так встречай золотого коня!..

Белой ночью не жечь мне огня,

А припасть к неустанным устам.

 

Сон уйдёт – белой ночи молва

Аргамаку рванётся вдогон

Мимо вятских лесов да на Дон:

Слева – Нижний, а справа – Москва.

 

НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ

Ночные разговоры через полстраны –

Простим друг другу их, потворствуя, чудачась;

Как странно то, что мы внезапно сведены,

А вроде разведённые, и пусть о том судачат.

 

Твоё дыхание и сбивчивая речь

Имеют смысл... Да пусть и не имеют смысла!

Почти без разницы, кому твой сон беречь,

И дней твоих урочных неизвестны числа.

 

Мы говорим – о чём, не важно, боже мой! –

Пока не кончатся несчётные минуты.

И длится пусть моя весна твоей зимой

И осознаньем скорой неизбежной смуты.

 

А холодок сквозит, испепеляя грудь.

Что значит жизнь? Она уже немного значит:

Была бы ты, а прочее забыл, забудь...

Хохочет ночь, да только не переиначит

 

Уже затеянный смещенья колоброд,

Когда сжигаем корабли и поднимаем знамя,

И аки посуху парим над бездной вод,

И знаем то, что больше ничего не знаем.

 

КАМА

              Хотел быть, навестить...

                                  А.В. Кольцов

Ах, вдова – не вдова:

Развесёлая!..

Пусть знакомы едва,

Сыпешь перцем да солью.

 

А за Камой в лесах

Свищут зяблики.

Мы на двух полюсах,

Но мерещатся яблоки...

 

То колени твои

Бесподобные!

Красоту не таи:

Я не съем, я по-доброму.

 

Знать, узнать ли сполна

Полночь нежную?

Верстовая стена

Между нами по-прежнему.

 

Что я мог и не смог –

Нерачительный;

Пьян круженьем дорог,

И грехи не сосчитаны!

 

Удалю словеса,

Письма бранные...

Разошлись полюса –

Так чего же тут странного?

 

Заплетёт городьбу

Цвет петунии.

Карты скажут судьбу

И мою, и певунии.

 

Только зря нам гадать –

Жизнь известная:

К избам стелется гать,

Где вдова как невеста.

 

Руки в боки она,

Доля-вдовушка!..

Похмелит без вина,

А не выпить до донышка.

 

ЛЯГУШАЧИЙ ПРИНЦ

Куда ты, лягушачий принц?

Она тебе стрелу пустила –

И пала пред тобою ниц...

Её любви живая сила

От колдовства бы исцелила

Одним лишь только поцелуем –

И брак с такою неминуем.

 

Но ты постыдно ускакал

Туда, где чавкает болото.

Тебе не нужен тронный зал

Да и влюбляться неохота.

Дурак ты, принц босой... Босота!

Венчала бы тебя корона,

Сойдись навеки с ней законно,

 

Зелёные твои глаза

Не видят ничего неужто?!

Из-за подружек лишь, из-за...

Весной заходишься натужно:

Тебе отныне мало нужно –

Витать бы в эмпиреях только

И рвать привычно там, где тонко...

 

Ах, как же лучница мудра

И этой мудростью прекрасна,

И мановением пера

Вершит дела – тебе ль не ясно?!

С такой на свете не опасно,

Когда доверишь управлять ей

Потешной королевской ратью.

 

Ты сам не станешь королём,

Бездумно прозябая принцем.

Сидеть другому за рулём,

Хотя бы мог пойти на принцип

И не в болоте жить, а в Ницце.

Всего лишь поцелуй, объятье –

Да есть ли у тебя понятье?!

 

Лягухи прочие теперь

Живут при славе и почёте,

Не знают горестей, потерь –

Тебе же квакать на болоте.

Ошибка вышла при расчёте:

Стрелу она в сердцах сломала –

Такой потребно много, а не мало.

 

И если целит наугад,

То счастья более не ищет.

Мерещатся ей невпопад

Меж тем зелёные глазищи,

И думает о принце нищем

В своём далёком стольном граде,

Не ведая, чего бы ради...

 

ЗВЕРЮГА

Разбитая лапа кровила,

И ты волочила капкан,

И с неба сорочьи правила

Ему указали на стан

 

Звериной кончины в сугробе...

Всё ближе породистый лай –

Уйти от него и не пробуй,

А скорый конец пожелай.

 

И вот он прицелился точно,

Да только отставил ружьё...

Глаза – две поставленных точки,

Вовек непрощенье твоё.

 

Звериную славу исхода

Понять ли кому и когда?

Остаться на месте – свобода,

Презренье твоё навсегда!

 

Хватить бы ружьё о берёзу,

Чтоб вышло спасенье ему,

И дальше рвануть по морозу,

Не зная, зачем? почему?

 

БАБОЧКА СЕРДЦА

Витала бабочка над нами,

А мы с тобою – взор во взор,

Но твоего глазного дна мне

Достать нельзя наперекор

 

Сиреням вкруг – до помраченья,

До отторжения любви...

Объята страхом – страх леченья.

Зовёшь меня... Всегда зови!

 

Томимся в клинике с тобою,

И рву мольбой на части грудь:

«Господь, спаси от боли болью,

Храни её – меня забудь!».

 

И вслед тебе по коридору

Другая бабочка мелькнёт –

Сама невидимая взору,

Верша спасительный полёт.

 

Она проследует в палату,

Куда заказаны пути.

Лети к рассвету, не к закату,

Лети же, бабочка, лети!

 

И скорой помощи сирены

Кричат взахлёб и без конца,

Но под наркозом пусть сирени

Коснутся милого лица;

 

Тебя спасут и мановенье

Прозрачных двуединых крыл,

И бликов по челу скольженье,

Как будто близкий близко был...

 

Когда же выйдешь – никакая,

То бабочка прервёт витьё

И сядет, крыл не размыкая.

Не сердце это ли моё?

 

ГАМАЮН

Расхристан, как тёмный язычник, и юн,

Я в идола верил, и бог был не Бог,

Но смолк и задумался мой Гамаюн,

И вздыбилась к небу дорога дорог.

 

Тяжёлые слёзы – глоток за глотком…

Грехи отмолить бы – не спьяну – сполна!

О чём я, столетний, рыдаю тайком,

То ведает птица… Не скажет она.

 

Ступаю на край и по краю иду:

Безумную тягу не угомоню –

Сокрыться в узилище не по суду

И слышать, как страшно хрипит Гамаюн.

 

Прощай, мое певчее горло… Чья месть

Молчаньем тебя искорёжит вконец?

Я был – значит, буду, а тот, кто я есть,

Отринется, точно терновый венец.

 

Колена ломаю пред ликом, изгой,

Прости меня, Господи, я виноват!

Дождусь ли спасительной вести благой,

Лампада горит не у млечных ли врат?

 

СТАРОВЕР

Железо на крыше гремит,

И стонут разбитые ставни,

Перечит антихристу скит,

Укрытием в непогодь став мне.

Я мечен тюрьмой да сумой,

Анафеме предан, оболган.

Неистовый праотец мой,

Явись, укрепи, ради Бога!

Угодник святой Николай

Глядит сквозь иконные сумерки,

И воем сменяется лай –

Неужто на хуторе умер кто?

А может быть, это я сам

Дошёл до последнего края:

С обрыва шагну к небесам,

Где свечи горят не сгорая.

Я проклят за то, что я есть

И не открестился от Слова;

Пытается нечисть известь

Мой род Аввакума Петрова.

Рогатое стадо, скоты,

Беснуясь, ломают ограду,

И мертвенный зрак темноты

Влечёт к бездыханному смраду.

О, Господи… Господа нет,

Христом обернулся Иуда…

Погас электрический свет,

Но свет просиял ниоткуда.

Презрели порога черту –

Суть дьявола – мерзкие гады…

Я Книгу читаю и чту

При свете внезапной лампады.

Живу тем, что с краю живу,

Изгой для теперешней знати:

Склонить ли постыдно главу,

Ведь знаю такое… Не знать бы!

Зайдётся в подполье вода –

Мою ли планиду оплачет?

Я изгнан, я загнан сюда,

Но знаменье что-то да значит;

И крестная сила моя

Сильней, чем нечистая сила;

Виясь, отползает змея –

Ужалить впустую грозила.

Пройду по воде, по огню –

Единого Бога не выдам:

Я старую веру храню,

И правым кто будет – увидим.

Пускай телом гол как сокол,

Но дух воспаряет всё выше,

И лютый раскол – не раскол,

И гром затихает на крыше.

 

СРОК

Подпояшется ломом тюремная воля –

Оттого что мне, русскому, не по себе:

Ничего за душой, кроме ветра и поля,

Да убогой избы, да иконы в избе;

 

Вот и маюсь, неясную думаю думу,

Как же быть возле красных рябин одному,

Если вечер прислушался к звёздному шуму

И в петле тишины обрываюсь во тьму.

 

Я любить не хочу, не могу… Это страшно!..

Исступлённую пустошь ношу под крестом

И уже не живу, от разлуки уставший,

А пожизненный срок отбываю в пустом

 

И затравленном клювом свинцовым пределе,

Где родные мои – не родные теперь…

Ухожу от себя, и в оставленном теле

Неизвестно откуда появится зверь,

 

И тогда, может, вздрогнет убитая родина,

Встать не встанет, а тихо откроет глаза:

Что же с ней? Только сын у болезной уродина –

И какие молить за него образа?!

 

Я бросаю, что было – орёл или решка? –

А гадать не гадаю, впустую гадать:

Не смиряюсь, и губы ломает усмешка,

И закажет по мне панихидную мать.

 

Разве можно у стенки убить, на лету ли

Распылённую силу пропащей судьбы?

Я на память беру и не числю все пули:

Их считать – как считать верстовые столбы.

 

Догадаюсь отправиться к роще берёзовой

Да и там самому стать одним из дерев,

Чтобы жить под нахлёстами ливневых розог

И однажды услышать крамольный напев

 

Арестантского ветра во поле широком,

Где рубаху рвануть – нате душу всерьёз,

А затем под калёным слезящимся оком

Благородием слыть, белой костью берёз.

 

ОПОЛЗЕНЬ

Чёртов час прокричал петух,

И уходит земля из-под ног:

Плоть умрёт, но воспрянет дух –

Обрывается в бездну порог,

Простирая тесовый мах…

Этот образ не есть ли мой брат?

Крик запёкся на злых губах,

Немота же слышней во сто крат.

Так и тянет подземный зев,

Наклоняюсь – гадючьи тела

Извиваются нараспев,

И у края удержит ветла.

Запад крест исправлял как мог,

Иезуита усмешку тая,

Но востоком остался Бог –

В этом, Господи, воля твоя!

Смотрит запад на мой восток

И, клеймёного, снова клеймит;

Потому я и сам жесток,

Что меня караулит наймит,

А когда замахнётся он,

То удар перехватит ветла –

Преисподняя с трёх сторон,

Чтоб четвёртая уберегла.

 

* * *

…Спешились белые конники

И седлают в Париже авто.

Зря молебствие перед иконами –

Обратилась Россия в ничто!

 

Разрывает виски это слово

И печалит, и жить не даёт,

А ночные такси, точно совы,

Совершают усталый полёт.

 

Бередят воспалённые фары

Жизнь чужую, что нам суждена:

Слишком сильными были удары –

Оборвалась цыганка-струна.

 

Мы без родины, русские, жалки!

Старый крест, молодая звезда…

И уже не такси – катафалки

Заскользят по-над Сеной… Куда?

 

Тень протянется из-за кордона –

Это он, прокажённый казак,

И скитаться ему возле Дона,

Вроде места не сыщет никак.

 

* * *

Загородка плетёная ветром обглодана,

Мать-и-мачехой родина видится мне.

Свист разбойный гуляет вовсю по стране.

И уйти бы хотел, да уйдёшь ли от родины?

Я соломенной шляпой себя озаглавлю,

Истопчу невезучую пару штиблет…

Кто я есть?.. А я есть сумасбродный поэт –

Вот прозванье, призванье мое наиглавное;

Совпадая со шпалами, как с несвободою,

Не вчера ли шагал по железным путям,

Но сошёл, замаячил средь рытвин, упрям,

Чтобы стать самому и землёю и водами –

Ополчиться на тех, кому Русь непонятна,

А до слов из-под стрех так и дела-то нет.

Сроду ходит в юродивых русский поэт,

Указуя царю на кровавые пятна.

Убиенных всё больше и больше… Я тоже

Скоро буду убит ни за что, как они,

Только грешную душу полям возверни

И прости за любовь мою к родине, Боже,

Где недаром поэтом слыву стародавним,

Хоть и волчий мерцает вдоль насыпи зрак.

Есть иные слова – не меняюсь никак,

А любовь, как была, так и будет страданьем.

 

БРЮТ

Т.

Я пить не пью – пускай другие пьют,

Но рядом та, что обожает брют.

 

А голова моя в огне, в дыму...

Куда бокалы делись, не пойму?

 

И разливаем по стаканам брют

Под ветра плач о тех, кого убьют,

 

И даже, может быть, сейчас как раз –

И горек ветра мёрзлого рассказ.

 

Пронизывает стены вьюги вой:

И кто живой – уже как неживой.

 

То адский смерч забил из-под земли,

Обрушивая мир вблизи, вдали...

 

Зияют хладом шахтные стволы,

И уголь не сгорает до золы.

 

И злу назло – мы с гостьей визави:

Искрится брют, шампанское любви...

 

Она проездом в городе моём:

И крымский брют за нашу встречу пьём,

 

И ветры на дорогах петли вьют,

И вот уже в глазах искрится брют.

 

И есть на всё про всё лишь два часа...

А там прифронтовая полоса –

 

И мама эсэмэску сбросит ей:

«Разрывы, дочка, всё слышней...».

 

Стихийный вой – потусторонний крик,

Не он ли в душу остриём проник?

 

Решаюсь – клином вышибаю клин:

Она – одним-одна, и я – один.

 

И снежная клубится в окнах взвесь –

И вдруг волчица подвывает здесь.

 

Я знаю ту волчицу. Как не знать!

Везде мелькает мстительная стать.

 

Зовут зверюгу северной пургой,

Но здесь другая – быть хочу с другой.

 

И что мне волчья бешеная пасть,

Когда бы с нежностью к другой припасть!

 

Мои же руки отведёт она –

Тревожных глаз лазурь затенена.

 

В такую ночь друг другу мы никто...

И тронется попутное авто.

 

Не знаю горше слова, чем «пора»;

А ехать ей до самого утра.

 

И снег слепит – не видно ни черта!

Таможенная застрожит черта.

 

И выстужен метелью мой уют,

Но розовым отсвечивает брют.

 

СНЕГОПАД

Шубку носишь, как мантию,

Свет златится оплечь

Так, что взоры туманит

И срывается речь.

 

Ты морозом целована –

Тает снег на губах...

И затрону ли словом,

Сам ничтожный, как прах?

 

Лучше сразу на лобное

Место мне укажи,

Чтоб не мёрзнуть в сугробах

У таможни-межи.

 

Я захлёстнут дорогами –

Заказала мой путь.

Губы, может быть, дрогнут,

А снежинок не сдуть.

 

Королевской ли милостью

Дан пророческий сон:

Если что и примстилось,

То сбывается он.

 

УЗЕЛ

Господу пошлю моление:

«Злое сердце умягчи»,

Если та, что всех милее,

Точно тать, молчит в ночи.

 

Опускаюсь пред иконами –

Пред любовью не любой,

Что не клятвой, не законом,

А узлом свела с тобой.

 

Этот узел стянут намертво,

Не развяжется уже...

И никто о том не знает,

Как держусь на вираже;

 

Я лечу, лечу без удержу

По прямой, по кольцевой,

Судишь ли меня, не судишь –

Я живой, как неживой.

 

Жизнь моя да под колёсами:

Колесуй меня, дави!..

Чтобы я витал над плёсом

Искажением любви.

 

Чтобы чёрный стриж печаловал

Небо траурным крылом,

Бились волны у причала

С туго стянутым узлом

 

Корабельного пленения,

Где канат и не канат,

А стоянье на коленях

И смертельный перехват.

 

* * *

Осыплю поцелуев лепестками,

И отпущу наутро из объятий,

И нож по рукоять воткнёт тоска мне,

И в древней книге ряд певучих ятей

 

До всхлипа огорошит вдруг повтором

Тебя... Тебя, какой случалась только,

И тень твоя метнётся коридором,

И более не стоит рвать, где тонко.

 

Мне опереться бы на балюстраду –

О, это призрачное огражденье,

И пусть с надрывом, но поведать граду,

Что для тебя любовь – не снисхожденье,

 

А прочее... Да разве может прочим

Считаться миг размолвки и разлада,

Когда разлуку мы себе пророчим,

Но слиты вновь у городского сада?..

 

Твоё дыхание во мне, как прежде,

И трепетные руки занемели,

И беспорядок у тебя в одежде,

И ножевого нет следа на теле.

 

* * *

Страшил тот год пришествием кометы:

Добра не жди… И вот явилась вдруг

С душою обмороженной ко мне ты –

Моление в глазах, печаль, испуг.

 

Тебя возвёл я в степень абсолюта

И согревал собой, сгорая сам…

Теперь меня ты ненавидишь люто

За пепел дней, пристывший к волосам.

 

ПОРУГАННОЕ ЗНАМЯ

Стремись туда – живой ли, мёртвый – пеше, лётом, вплавь...

Поруганное знамя подними,

И поцелуями от поругания избавь,

И с ним опять стремись. Туда, к семи...

 

Урочный час влечёт квадратом чёрного окна.

Так будет свет?! Гадаешь – нечет? чёт?

Но выше знамя! Кто она? Она и есть она.

И мечется дворами чёрный чёрт

 

Кружения ночного вместо верного пути,

А тут ещё патрульный воронок

Невесть откуда взялся... Будь неладен! Как уйти?!

На всякий случай стань за водосток.

 

Сольются ваши тени – знамени и тень твоя,

И вы уже единое одно,

И возноситься не вдвоём ли, тайну затая,

И древком доставать её окно?

 

Услышит стук. Подумает, что дождь иль птичий клюв...

Но ты стучи, как вызывай – никто.

И небо разрывает крик немой: «Тебя люблю!».

И знаменем покроют, если что...

 

* * *

Сал – песок, вода же – тана:

Уходила ночь водой в песок.

Царский род – моя Салтанова,

Шамаханский шейный завиток.

 

Намотать его на палец

И носить кольцом чернёным мог,

Но пьянее тысяч пьяниц

С ног валился возле царских ног.

 

Было правдой или мнилось,

Что меня пропащим нарекла

Ваша царственная милость,

Заглядевшись ночью в зеркала?

 

Тех зеркал глубокий омут

Никого не возвратит со дна…

Сколько мыкались без комнат –

Зря ль знакомит комната одна?

 

Будь наложницей, Салтанова,

Если властвовать желаешь здесь

И устами неустанно

Истерзаешь – истерзаюсь весь.

 

Ах, наложница на ложе,

Тело пленное, бровей разлёт!..

Я сочту иное ложью:

Кто теперь осудит – всяк поймёт.

 

Из варяг мой путь да в греки

Сменишь мановением руки.

В честь твою зовутся реки,

Золотятся воды и пески.

 

ПОСЛЕДНИЙ МОСТ

Горим огнём и я и ты,

И гасит вспышку мгла:

Любительница жечь мосты –

Последний мост сожгла.

 

И раскалённый наш состав

Уходит под откос...

Тебя, по запаху узнав

Сгорающих волос,

 

Я захочу сберечь, спасти,

Но вряд ли что смогу:

Железом дыбятся пути

На прежнем берегу,

 

Горит вполнеба наш состав,

Вагон – пылающая клеть...

А мы же, руки распластав,

Сумеем ли взлететь?

 

И ты, безвольная уже,

Готова быть в дыму, в огне...

Но удержу на вираже,

Прижмись, любимая, ко мне!

 

Куда теперь? Не знаю сам!

Лечу, наитием влеком,

И припадаю к волосам,

И запах пепельный знаком.

 

ПРОВАЛ

Исцелить уязвлённую душу

Поцелуем и словом хотел:

Умирала, терзая подушку,

И жила содроганием тел.

 

Все твои непонятные страхи

Я пытался понять... Понимал.

И в моей просыпалась рубахе,

И манил пятигорский Провал...

 

Там «бесстыжие» пенятся ванны –

Для таких ли отвязных, как ты?

Оказалась проектом провальным,

Чистым гением злой красоты.

 

Погубила семейную Трою,

Нервы треплешь – измучился весь.

Если хочешь, то даже устрою

Эти ванны, Валерия, здесь?

 

Ты богинею выйдешь из пены

И, прекрасная в гневе своём,

Заступаешь на место Елены,

Опалив иступлённым огнём.

 

Я отчаянно думал, что дальше,

Прогоняла и кликала: «Вик...»:

И ничто не спасало от фальши,

И срывалась на плачущий крик.

 

Умолял: «Успокойся, не надо...».

Но кричала: «Касаться не смей!..».

Под холодным оружием взгляда

Жизнь моя не казалась моей.

 

Уходила стена всё отвесней,

Мне верёвочный мнился конец...

Заходилась неспетою песней

И сбивалась от сбоя сердец.

 

ПРИСТАВКА

Обучен грамоте – пресвят! –

Сорвал змеиную удавку

И брёл, куда глаза глядят,

Тебя отбросив, как приставку.

 

А ты, Салтанова моя,

Ищи себе другое слово

И приставай – змеёй змея,

И лихом поминай Петрова.

 

Луна сливает молоко,

И в молоке ни грана фальши.

И я собрался далеко,

Как только можно дальше.

 

Тебе уже не стать иной –

Закон грамматики в законе:

Приставкой быть – удел срамной,

А мнилось, будешь на иконе.

 

И я почти что подписал

Тобой икону ту, подруга,

Но захлебнулся тиной Сал,

И лопнула моя подпруга!

 

Эх, далеко не ускакал!

В руках – змеиная оплётка.

Твоя улыбка ли, оскал

Преследуют: «Ах вот как!».

 

Оставлю верного коня,

Пускай себе гуляет степью:

Там столько слов – как часть меня –

Да не пристать к великолепью!

 

И отползаешь в буерак,

Где мы ещё вчера бывали,

А твой на мне змеиный знак

Заметен вряд ли и едва ли...

 

НИКАКАЯ ЛЮБОВЬ

Так ли сходят с ума?

Обострились черты.

И сама не сама,

И как будто не ты.

Если пьёшь, так не пей!

Изломается бровь:

Прицепилась – репей! –

Никакая любовь.

Вижу ль заново сон –

Сто бессонниц моих

И незнаемый стон

Поцелуев сухих?!

Влажность близкая губ

Да коленей угар...

Я и груб и не груб:

Тиглей – сладостный жар.

Во дворе темнота,

Змеи сплетен ползут.

И со мною не та,

И не ты, и не тут...

Я бросаюсь к рулю

И смеюсь невпопад:

Отлюбил, но люблю

Этот рай, этот ад.

 

* * *

Даль проходил от угла до угла –

Сердце насквозь пронизала игла.

 

Это полярный игольчатый свет.

Знать не узнать – то ли «да», то ли «нет».

 

Вьюга бросалась отчаянно вслед:

Чья это сущность – и морок и бред?

 

Зябнешь с мобильником ты на углу,

Взором своим извлекая иглу.

 

Ты на виду и для вида звонишь:

Тишь отвечает, приблизилась тишь –

 

Мною зовётся... Идём же, пройдём

Арки подкову – на счастье! – вдвоём.

 

Птаху руки приручаю в руке,

Чтобы не мёрзнула на сквозняке

 

Ветер под аркой гудит без конца,

Сбивкой аукнутся наши сердца.

 

Только однажды случается так:

Светом кончается – кончится мрак.

 

Ты наречённая – снег ли, фата?

Я отвергаю другие цвета.

 

Ставлю на белый, объят белизной:

Выигрыш, вот он, фортуна со мной –

 

Жесты и взоры твои, и слова...

Крылья простёрла над нами сова;

 

Этот нездешний совиный размах

Кажется явью в пророческих снах –

 

Нас умыкает от ночи и дня:

Спишь, не уснёшь, обнимая меня.

 

Ветер осядет на мёрзлом окне,

Если прижалась комочком ко мне.

 

Что ни случится, без разницы нам –

Верить не верим пророческим снам.

 

ВМЕСТЕ ВРОЗЬ

Взмывают к небу вести,

Сгрызаю гнева гроздь…

Нельзя с тобою вместе,

Нельзя с тобою врозь!

 

Так будь, какая будешь,

Иди себе путём:

Зачем судами судишь,

Зачем себя гнетём?

 

Смени свою причёску,

Очнись – не будь в бреду.

Клонюсь к свечному воску

И крест на грудь кладу.

 

Иной когда же станешь?

Молю о том Христа…

Ужель свечою стаешь,

Как слёзонька, чиста?

 

Глаза твои дай вытру:

Ну что ты, перестань…

Иди себе к пюпитру

И трогай клавиш грань.

 

А я откроюсь взглядом,

Какой ни есть, но есть,

И чёрно-белым рядом

Возьми аккорда весть

 

О том, что мы на пару

Продолжили мотив,

Не подчинясь угару,

Себя не извратив.

 

ДАНА ДАНАЯ

Твоя любовь теперь не к той,

Твоя любовь теперь иная,

И ослепляет наготой

Неоспоримая Даная.

 

Она влечёт не худобой –

Зовёт и к славе и во имя!..

И свет её в тебе, с тобой,

Твоя судьба теперь двоима.

 

А та?.. Уже теперь не та –

Зачем выматывала душу?

Очей холодных пустота

Подведена бессонной тушью.

 

И ненависть ко всем и вся,

Но более к тебе – в итоге.

За что?! Кидалась, голося:

«Не стой, проклятый, на пороге!».

 

Теперь нисходит свыше свет,

И смысл тому, что свыше, найден.

А той, как не было и нет,

Дана Даная – той не надо.

 

* * *

Склоняются кусты над водами –

Простоволосые на ваш манер…

Приманчивых красавиц и Венер

С таких, как вы, писал Кустодиев.

 

Я вспоминаю вас, далёкая,

Когда от именитых волжских вод

Идёт по Дону белый теплоход,

Иллюминаторами окая.

 

Ростов-на-Дону