Павел РЫКОВ. ПОКА ВДЫХАЕТ ГРУДЬ И ГЛАСНЫХ НЕ УБАВИТЬ… Стихи

 

Павел РЫКОВ

ПОКА ВДЫХАЕТ ГРУДЬ И ГЛАСНЫХ НЕ УБАВИТЬ…

 

ВСЕЛЕННАЯ

Посмотри на небо, душа моя, ночью…

Видишь: Вселенная!

Сколь она умопомрачительно необозрима.

 

А в ней маленькая пылинка – солнце.

А землю и вовсе не разглядеть.

А ты где на этой неразличимой земле?

 

И ведь, поди ж, ты!..

Вся эта невообразимость

Умещается в человеческой голове.

 

Значит, так промыслил Создатель,

Чтобы голова вмещала в себя

Всю безмерность

Времени и Пространства.

 

Видно, он так и задумал,

Что Вселенная и твоя голова

Равновелики

Пред Ним!

 

ГЕФСИМАНСКИЙ САД

Учись прощать. Учись просить прощенье,

Смиряя кровь, не умножая зла.

Как страшно знать – не будет возвращенья

Под сень олив… Ты помнишь: ночь была

 

И шли враги, ступая вслед Иуде.

Во тьме кроваво факел стражи плыл.

На помощь звать? Молить Отца о чуде,

Когда ты знаешь, что твой час пробил?

 

Когда невмочь, когда обступит лихо,

Когда отрезан даже путь назад,

Закрой глаза, прочти молитву тихо,

И вспомни ночь, и Гефсиманский сад.

 

* * *

Молитвословие не разучить,

Подобно песенке для буйного застолья…

Спеть, а потом заесть, запить

Каким-нибудь горохом иль фасолью,

Или, скоромную похлёбку упоров,

Мелодийку на сытое на брюхо

Мурлыкать, поминая поваров,

Недобрым словом за свиное ухо,

Что вместо мякоти пустили в суп:

– Разбой! Я углядел подмену! Я не глуп!

 

Ты в храм смиренно в ранний час войди,

Вглядись в глаза Святой Марии Девы,

Пред нею покаянно ниц пади,

И если веруешь, в душе напевы

Возникнут и слова. И на глаза.

Сойдёт молитвы чистая слеза:

– О, Господи! Не умолкай, пока я жив,

Пока Ты милостив, пока меня прощаешь,

Пока ручей спешит, журчлив,

Пока Ты вешним садом расцветаешь.

Пока Ты в небе, облаком клубясь,

Несёшь полям живительную влагу,

Пока в стихах слова находят связь

И просятся излиться на бумагу.

 

Мне ведомо: я жив, пока с Тобой!

Услышь, Господь, негромкий голос мой.

 

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

Ручей кедронский немолчно журчит.

Звёзды распускаются, небеса осияв.

Внимает ли кто-то молитве в ночи:

– Да минует меня чаша сия!

Но апостолы спят.

 

Да, кому же надо вслушиваться в эти слова,

Если кухарь баранью ляжку перчит,

Если хмельное переполняет края

Ритонов ? Пусть замолчит, замолчит,

Наконец, замолчит тот, кто уста сомкнувши, кричит:

– Да минует меня чаша сия!

Когда апостолы спят.

 

Эй, бормочущий! Лучше вслушайся: Ершалаим

Пиршествует! Над жаровнями дымная кисея.

Дух наслажденья неостановим!

Держись подле сильного! Мы уже с ним!

Или не веруешь, что Кесарь непобедим?

– Да минует меня чаша сия!

Потому, что апостолы спят.

 

Кимвалы бумцкают, подгоняя напев.

Шуткуют повапленные шуты, всё и вся осмеяв.

Духовые орудия взвыли, осатанев,

Бражники, подпевают, осоловев,

Потаскухи опять принимают, подмыться едва успев,

– Да минует меня чаша сия!

Даже если апостолы спят да спят.

 

А оболтусы на ишаках шугают Ершалаим,

Словно байкеры. Ушастые шпарят, вовсю голося.

Первосвященника сын, превосходством своим томим,

На самом длинноухом несётся. За ним

Свора подобных. За кавалькадою пыль, аки дым.

– Да минует меня чаша сия!

А апостолы всё ёщё спят.

 

Той порою через Кедронский поток

Воины перебираются, факелы смоляные неся.

Жизни – только один глоток,

Глоточек…И времени для пробуждения ни на ноготок.

И уже невозможно покинуть этот садок.

– Да минует меня чаша сия!

Но апостолы спят.

 

Спите, апостолы; сны в эту ночь да будут легки!

Только завтра кровавые раны Спасителя станут зиять.

Царства разрушатся по мановенья руки

Лукавого. От Бога отрекшиеся дураки

Реки будут поворачивать вспять, и сталкивать материки.

– Да минует меня чаша сия!

Апостолы, посапывая, под оливами спят.

 

НЫНЕ ОТПУЩАЮШЕ…

– Если некто рядом с вами вновь возгласит:

«Ныне отпущаюше раба Твоего, Владыко…».

Не слушайте, что бормочет этот дряхлый семит.

Надуть он вас норовит,

Ходит с поводырём, а сам во все гляделки глядит,

Болтун, старый плут и растыка.

Наше время для чудотворцев и провидцев

Не пригодно. Тем более, для людей, готовых идти на крест.

Мы живём в эпоху разглаживания морщин на лицах,

А также ботокса во множество иных соблазнительных мест,

Немедленно растиражированных экранно и на журнальных страницах.

Ныне сердце, пронзённое копиём, сразу же заменяют

На другое, взятое у ещё не остывшего трупа.

А если подходящего «донора» не подбирают,

Начинают малюсенькую войну и тупо

Убивают. Кто тому помешает? И добывают

Бессмертие для отдельно взятой касты людей.

Для этой особой генерации SAPIENS HOMO,

Где ни SAPIENSа, ни HOMO. Где даже тот иудей,

Что бесновался: «Распни Его!!!» у прокураторова дома,

По сравнению с этими – ангел, но с выщипанным крылом,

Он способен только на клекотанье, но не на взлёт и подъём.

А этот старик, а этот пархатый семит всё поёт:

«По глаголу Твоему», – на суету вокруг не обращая вниманья, –

«Яко видеста очи мои спасенье Твое».

Запретить ему петь! Вырвать язык и отправить в изгнанье!

 

– Но ведает всё Священномудрый Слепец;

 Сам Всевышний обозначил ему заветное время,

Когда тьме кромешной наступит конец

И Спаситель явится ко всем нам – не только евреям,

О, Симеон! Спасибо! Ты возвестил, что спасенье грядёт.

Ты поёшь и поёшь среди звона монет, гвалта и гула

В храме, где возле Святая Святых менялы ведут ежечасный подсчёт

Курса обмена валют, спины над компами изгибая сутуло.

 

Только бы услышать нам пенье твоё, Праведный Симеон,

Сквозь скрежет зубовный беспощадных времён.

 

ПОДОРОЖНИК 

В детстве, помню:

              босиком о камень стешешь кожу

И ревмя ревёшь,

                и к бабушке бежать.

А она обочь тропинки, помолясь,

                           срывает подорожник,

Чтоб листок пушистый

                        к ссадине прижать.

От листочка ли,

                     а может, от её моленья,

От любимых рук её,

                 от взгляда добрых глаз

Утихает боль.

               И наступает утоленье

Всех печалей,

           что, порой, одолевают нас.

Где ты, бабушка?

              Где твой Всесильный Боже?

Травы вытоптали.

          А молитву я, увы, твою не заучил.

Помолись с Высот Небесных!

              Ниспошли мне подорожник,

Чтобы душу он больную

                                     мне лечил.

Чтобы к ранам приложить

                  серебряный листочек

И почувствовать

                приливы сил земных.

Так из-под камней, негадан и неждан,

                          вдруг и заструит источник,

Чтоб утишить боль

                     засохших губ твоих.

Где ты, бабушка?

             В чертогах Божьих, может статься.

В беленьком платочке

                  ты Христа пришла молить

За меня, за грешного,

     что прочно овладел наукой сомневаться.

И смеялся над наукою любить.

  

Так уж научил нас

                 этот век – безбожник.

Век – насмешник, лжец и атеист…

Бабушка! В лугах небесных

                    отыщи мне подорожник!

Может, он ещё растёт там,

                     тот волшебный лист.

Где-то он у тропки,

         что в лугах струится неприметно,

Там пред клевером

                       поклоны бьёт пчела,

Отыщи, молю тебя!

             Найди листок заветный!

Матерь Божью попроси,

                              чтоб помогла.

А душа смятенная моя

               как птаха в клетке бьётся.

А замок для клятой клетки

                                изощрял я сам.

Бабушка! Хочу уверовать я,

                 да что-то вера не даётся.

Видно, по грехам моим.

                    Видно, по моим грехам.

 

* * *

Там, в далёких песках,

                           у подножья креста,

Где две тысячи лет распинаем Спаситель,

Неспроста, ох как, брат, неспроста,

Огнём аэродромный бетон исхлестав

Пронизает небесную синь истребитель.

 

Там, от крови пьяна,

Расщеперилась шлюха-война.

Разгулялась она, распалилась...

Там седая старуха,

           тоски неизбывной полна,

Молит, чтобы взрывная волна

Оказала ей высшую милость

И, швырнувши на камни седой головой,

Указала дорогу в тот высший покой,

Где на златоточёном престоле

Ждёт-пождёт старушонку навеки в обитель,

ОН. Там неугасимейший и золотой

Свет. И ни воздыханий, ни боли.

Там никто никого и словцом не обидит.

 

Вот зачем в небесах истребитель;

Он старухе истерзанной машет крылом:

– Возвращайся! Там ждут тебя дети, там дом,

Там лепёшку пекут в раскалённом тандыре.

И луна, как лепешка в ночных небесах над страной,

Истомлённой войной.

И мечтою о мире.

– А Всевышний?

– Всевышний пускай подождёт.

ОН на то и Всевышний.

ОН старуху простит и поймёт.

 

ТЕ, КТО КРИЧАЛ…

Мудрецы халдейские,

Иудейские,

Шумерские,

Кхмерские,

Знахари из города Ур

Измышляли составы микстур.

Запечатлевали их клинописью,

И на папирусе,

Или пергаменте из содранных козьих шкур.

Вот тайное знанье: мази из жабьей слизи,

Присыпки из толчёных летучих мышей,

Снадобья для мужских языков и женских ушей,

Чтобы внимали вкрадчивой речи…

Ах, доверчивый-доверчивый род человечий!

Веруют в исцеляющий мел

Потому, что он бел!

А если сумел

Лекарю толику серебра

Сыпануть – пожелает только добра

И уверит в скором выздоровленьи.

А если золото вдруг блеснёт,

Тогда, без сомненья,

Лекарь тебя всего облизнёт,

Уверяя, что и смерь излечима.

Тогда от индийских предгорий до Рима

Караваны верблюжьи с волшебным питьём

Будут двигаться неутомимо,

Дабы кесарь был здрав всегда и во всём.

 

А этот? Бродяга с ласковым взглядом! –

Ни заклинаний у него, ни змеиного яда –

Ничего! Он говорит: «Вставай и иди».

И калека, ладонь прижимая к груди,

Вдруг зашагает – немощи нет и в помине…

Или, на придорожную пыль поплевав,

Мазью этой глаза слепорождённому мажет!

И, в очи засиявшие глядючи, скажет:

– Не говори никому! А сам, зашагав,

Скроется средь толпы разночинного люда,

Апостолов научая: кто человеков возлюбит,

Тех любовь бесконечно сильнее заклятий и трав.

 

– Кто он? Не дьяволом ли он обуян?

Видите ли: лечит бесплатно! Да он окаян –

ный!.. Он разоряет сословье!

Расшатывает основы,

Смущая людишек снова и снова!

А нет, чтоб у изголовья

Покойника сослаться на божию волю и бессилье наук…

 

Вот почему среди рук

Тех, кто злобствовал в эти дни,

И знахарей руки были подъяты:

– Распни его, прокуратор, распни

С его бескорыстьем, вовеки проклятым!

 

* * *

Уменье уходить – наука не из главных.

Но кто-то нить прядет и отмеряет нить.

А ты всё нижешь речь, набравши бусы гласных,

И норовишь вдохнуть, чтоб гласные продлить.

 

Но что твой долгий глас, будь он хоть трижды медный,

Пред этой высотой темнеющих небес,

Пред светом дальних звёзд, пред этою заветной

Молитвой, что гласит: «Христос Воскрес!».

 

Но если высота небес непостижима,

Зачем тогда Творец влагает разум мне?

Ужели для того, чтоб эту струйку дыма

На миг в зеркальном блещущем окне

 

Запечатлеть и в памяти оставить

На тот недолгий, но прекрасный миг,

Пока вдыхает грудь и гласных не убавить,

И зов души другой души достиг.