Владислав ЧЕРЕМНЫХ. РАШИТКА. Глава из повести «Комплекс Иуды»

 

Владислав ЧЕРЕМНЫХ

РАШИТКА

Глава из повести «Комплекс Иуды»

 

На перроне перед входом в вагон курили три офицера внутренних войск: два майора и полковник. Форма на офицерах была полевая. У ступенек молоденький проводник проверял билеты у матери с сыном. Вокруг была обычная вокзальная суета.

– У вас третье купе. Проходите, – проверив билеты, проводник пропустил мать с сыном.

Офицеры в это время смеялись над какой-то шуткой товарища, а проводник стоял серьёзный, в форменном костюмчике, в фуражке и ему казалось, что смеялись над ним. От этого он становился ещё серьёзнее и часто смотрел на огромные часы на правой руке. Наконец, проводник дождался секундной стрелки и, строго оглядев военных, объявил посадку:

– Граждане пассажиры, прошу в вагон.

Пассажиры начали заходить в вагон. Офицеры заходить не торопились – кого-то ждали.

По перрону разносился лязг поднимаемых ступеней. Проводник нетерпеливо топтался, весь извёлся и снова обратился к военным:

– Товарищи, заходите, пожалуйста, сейчас отправляемся.

Те словно не слышали – стояли и покуривали. Майор – светловолосый великан по имени Виталий, успокоил проводника:

– Ты, погоди ступеньки поднимать. Щас командировка вернётся, и тронемся.

Проводник возмущённо поднял брови и, хлопнув себя руками по бокам, безвольно возмутился – дык...

Офицеры продолжали стоять, высматривая кого-то в конце перрона. Проводники уже хлопали дверями, перед вагонами стояли последние провожающие и махали отъезжающим в окна. Наконец, на перроне показались два бегущих военных с громадными пакетами. Офицеры замахали им, заорали: давай, давай!

Один из бегущих запнулся и... немая сцена... – нет, не упал, пакет удержал. Дыша, как на марш-броске, опаздывающие подбежали к вагону.

– Вот теперь комплект... Пять стаканов нам организуй, скомандовал Виталий проводнику.

Под звон из пакетов военные поднялись в вагон.

– Есть чай, кофе, печенье, вафли, – вслед им вежливо предлагал проводник.

– Сделай мне чайку, – попросил заходящий последним полковник.

– Вам чёрный, зелёный?

– Чёрный. И сахар двойной.

 

***

Виталий, капитан и лейтенант зашли в четвёртое купе. Полковник Баранов с майором Федосеевым подошли к третьему. Дверь была раскрыта, там располагались мать с сыном.

Сын пытался поднять нижнюю полку, мать запихивала чемодан в нишу под полкой у окна,

– Тут рычажок должен быть... – пыхтел сын.

Баранов вошёл в купе.

– Позвольте... – нажал на нужный рычажок и поднял полку.

– Спасибо, – оставив чемодан, поблагодарила мать.

– Спасибо, – повторил за ней сын.

Мать снова нагнулась к своему чемодану, чтобы переложить под полку, но Баранов перехватил у неё из рук тяжеленный, набитый заботливой рукой на всю жизнь чемодан и, как игрушечный, поставил его под полку – вот и всё.

– Как легко... – удивилась мать и покраснела. – Позвольте, я переоденусь. Толик, ты тоже выйди.

– Ага... Чур, я на верхней...

– Ну конечно.

Полковник с майором и юноша встали в проходе. В соседнем купе их товарищи звенели посудой, хлопали полками – располагались.

– Так мы с тобой тёзки, получается, – обратился к Толику Баранов.

– Вы тоже Толик?

– Анатолий Дмитриевич...

– Меня по деду назвали. Васильевич я.

– И меня по деду.

К соседнему купе со стаканами на подносе подошёл проводник, поезд бесшумно тронулся, перрон поплыл, и из динамиков рвануло ”Прощание славянки”. Проводник закачался с подносом у шумного купе, но тут дверь раздвинулась и с порога у него забрали стаканы. Отодвинув проводника, в проём выглянул Виталий, – ну, мы вас ждём.

– Щас, ребята, придём. Начинайте без нас, – ответил Федосеев.

Прижав пустой поднос к груди, проводник спросил у Баранова:

– Вы ведь чаю просили?

– Да, покрепче.

– Мне тоже, – попросил Федосеев.

– И мне два, – заказал Толик.

– Неси четыре стакана, – подытожил Баранов.

Под звуки марша проводник ушёл, а мимо всё быстрее и быстрее летел перрон и старый вокзал.

– Пойду к мужикам. Что-то расшумелись, – сказал Федосеев и пошёл в соседнее купе.

Тут раздвинулась дверь третьего купе и в проёме появилась мать – уже в халатике, прихорошившаяся, – заходите.

С порога Баранов почувствовал знакомый с детства аромат пирогов – даже запах духов потерялся. На столе лежали на тарелке самодельные пирожки, картофельные шанежки.

– Да... запах! Слюнки текут.

– Ехать долго. Угощайтесь. Толь, ты чай заказал?

– Да.

– Ну что ж, почаёвничаем, – сказал Баранов, доставая из портфеля пакетик, в котором было то, что мог бы наспех собрать в дорогу холостяк.

Баранов сел у окна слева, Толик с матерью расположились напротив.

– Куда едете? – поинтересовался Баранов.

– В Петербург... Толик поступил в университет. Вот, едем учиться, устраиваться в общежитие надо.

– Здорово, новая жизнь начинается.

– И не говорите, – сказала мать и поджала губы. Баранову даже показалось, что у неё заблестели глаза. – Первый раз уезжает.

Сын, слегка толкнул мать в плечо – ты опять?

– Петербург... прекрасный город. Всё у вас нормально будет. Ты куда поступил?

– В университет поступили, – с радостью сказала за сына мать.

– На экономику, – уточнил Толик.

– Престижная профессия, – определил Баранов.

Тут дверь раскрылась, и в купе зашёл проводник с подносом, заставленным стаканами с чаем в подстаканниках.

– Прямо к пирогам, командир!

Мать освободила место на столе. Проводник, чуть покачиваясь, поставил стаканы, положил сахар. Чайные ложечки весело зазвенели о стекло.

– Может что-то ещё? Есть вафли...

– Ты шутишь?.. Повтори попозже, – попросил Баранов.

– Хорошо. Приятного аппетита, – серьёзно сказал проводник и задом вышел из купе.

– Так волновались. Всё лето, всё лето!.. Подали документы в университет и в Перми, и в Питере... и в Вышку... Везде прошли! Молодец, – радовалась мать, колотя кулачком по плечу сына. – Если бы не поступил Толик, его бы в армию забрали осенью, а он у меня один, – закончила она и отхлебнула чай.

– Не хочешь в армию? – спросил полковник у Толика.

– Что я, лох?

– Толь... – укорила мать.

– Ну, правда. Год коллективно заниматься совершенно мне ненужным делом... Я смогу реализовать себя на гражданке.

– Нет, нам никак нельзя в армию. Там... там... да и в мире посмотрите, что делается. – Мать  опустила ладошку на стол в знак категорического неприятия армии: – Поступили и всё... Слава Богу.

Баранов с удовольствием кусал картофельную шаньгу с поджаристой нижней коркой и не знал, что сказать, а сказать ему хотелось. Мать с сыном ему были симпатичны, и дело не в стряпне – просто их лица ему понравились, а от их слов было немного обидно.

– Во рту тает... Толь, вот мама у тебя готовит хорошо. А ты как мужчина что можешь?

– Всё... и для этого в армии не обязательно быть.

Баранов отхлёбывал чай и думал, и слов не было.

– А вы своему сыну в армию посоветовали бы идти?.. Только честно, – спросила полковника мать.

– Что тут советовать. Если готов, то и без совета бы пошёл. А я бы пожелал хорошей службы... Не будет служить он, значит, будет служить кто-то за него. Мой Пашка уж отслужил.

– Набирайте контрактников. Пусть работают.

– Жизнью, бывает, рискуют... За зарплату.

– Войну, как и любое дело должны делать профессионалы, – прожёвывая пирожок, заметил Толик.

– Это так... Только как красоту, ширь-то эту, если надо будет, защитить? – говоря это, Баранов смотрел на проплывающие в окне просторы. – Один знакомец сказал как-то: зачем мне эта земля, если меня не будет, не хочу я за неё жизнь отдавать... не дай Бог.

Все замолчали.

– Страшно подумать... Толик. У тебя мирная профессия. Учись... учись! – сказала мать и прижалась щекой к сыну.

– Вы сказали: был бы готов... что значит быть готовым? К чему?

– В двух словах и не скажешь...

Баранов задумался, жмурясь от солнца. Мимо в окне летел лес, солнце мигало сквозь деревья, тук-тук, тук-тук – наговаривали колёса.

– Могу историю рассказать, к сожалению, горькую.

– Рассказывайте.

– Ой, да зачем. Столько уж порассказали... не понимаю.

– Нет хотим! Ма!

– Ну, расскажите, – согласилась мать.

В купе заглянул лейтенант – видно, что слегка под хмельком:

– Товарищ полковник, пойдёмте к нам. Все просим.

– Сейчас, Сергей... приду.

– Я присяду? Мне сказали без вас не возвращаться.

– Садись.

Лейтенант присел на край полки у двери. Мать пододвинула тарелку со стряпнёй на край стола:

– Вы угощайтесь, пока свежие. Завтра уж не те будут.

– Спасибо. Я так посижу...

Баранов расстегнул ворот зелёной рубашки, и начал свой рассказ:

– Друг мне случай рассказал... из второй Чеченской войны.

– ... опять Чечня, – расстроилась мать.

– Вот про таких же мальчишек история, как Толик.

Баранов снова отвернулся к окну, и было не понятно – будет рассказывать или передумал. Сам далеко...

 

РАШИТКА

 

Осеннее утро плакало мелким дождиком. Через еловые холмы в октябрьском пожаре тёмной лентой вилась небольшая и немаленькая тихая река. Ветер рябил её мелкими барашками, хлестал по ней дождём. В тёмной воде плыли листья, пожухлая трава умирала по её берегам.

Сквозь водную рябь виднелись очертания мечети – контуры то расплывались, то становились чёткими, то снова плыли. Остроконечный купол вонзился серпиком полумесяца в осеннее небо. Старые берёзы, что окружили мечеть, под ветром теряли последние листья. Жёлтый ковёр горел под серым небом и, казалось, что это от солнца. А солнца не было.

Русские и татарские деревни прилепились к берегам этой доброй реки Западного Урала. Давно мы тут живём, очень давно.

 

***

За столом перед Муфтием сидела Апа. На стульях, стоящих вдоль стены, дожидаясь своей очереди, сидели две женщины. В коридоре, ведущем вглубь здания, Зифа мыла пол шваброй. В будничной тишине приёмной звенела татарская речь.

– Уважаемый, почитай для внука моего... Чтобы здоров был, чтобы удача ему была, чтобы дорога была не в тягость, – заказывала Муфтию Апа.

– Я почитаю...

Муфтий открыл книгу, аккуратно перелистал старые страницы с арабской вязью, нашёл нужное место, положил руку на раскрытой странице... облизал губы, поднял полузакрытые глаза с дрожащими веками к потолку и начал протяжно петь. Голос муфтия дрожал, как натянутая струна, – песня, тоска и надежда...

Апа сидела на табурете, выгнув спину, положив, жилистые, натруженные руки на стол: на голове по-татарски повязан ситцевый платок, морщинистое лицо опалено ещё летним солнцем, сжатые строгой складкой губы.

Звуки молитвы улетели куда-то кверху и затихли. Муфтий закончил петь и начал читать – долго читал... его голос эхом разносился по мечети... постепенно стих.

Все присутствующие подняли руки, как будто держали раскрытые книги, опустили глаза и воздали славу Аллаху.

Зифа, которая всё это время мыла пол, встала, прислонясь к стене и грустно смотрела на Апу.

Апа протянула Муфтию приготовленные деньги.

– Оставь себе... – остановил её Муфтий.

Она встала и пошла к выходу. Когда за ней закрылась дверь, Зифа громко поделилась с прихожанками:

– Она каждый день приходит... Внука у неё в армию забрали в мае...

– Аллах милостив... – прозвенел в приёмной голос муфтия.

 

***

Вдоль реки, по крутому берегу вилась натоптанная тропинка. С тропинки той вся округа как на ладони.

По тропинке шла Апа – седые волосы выбились на лоб, дождик мочил её лицо. Старой женщине было трудно идти – калоши по тропинке топ-топ, разъезжаются по размокшей глине. По этой тропинке Апа бегала ещё девчонкой, а сейчас она могла лишь тяжело идти.

Над рекой Апа увидела беркута. Птица свободно парила в потоках воздуха, сильные крылья слегка колыхались. На беркута напали несколько мелких птиц – пытались клевать с разных сторон, били крыльями. Беркут сделал несколько мощных взмахов и гордо поднялся выше, куда уже не могли залететь мелкие птахи.

Апа на ходу смотрела в небо, машинально вытирала лицо углом головного платка, и ей становилось спокойнее – может быть, ей почудился в сильной птице заступник.

 

***

По раскисшей от дождя дороге ехали на трёх бронетранспортёрах мотострелки. Солдаты сидели на броне: обветренные лица, каски, подшлемники, зелёные бушлаты... Ухабистая дорога раскачивала зелёное воинство и те намертво вцепились в БТРы – только чтоб не выпасть.

Справа вдоль дороги проплывала деревня. На улице ни одного жителя, в окнах ни одного лица. Деревня как вымерла – дувалы, пустые дворы, облетевшие деревья.

Солдаты крутили головами и никого не видели вокруг, даже скотину. Пашка надрывно кашлял, прижимая автомат к животу. Рядом раскачивался Вовчик – тоже больной, с соплями. Он, рукавом утирая нос, вытянул шею, вглядывался в проплывающие мимо пустые дворы. Нос у Вовчика был уже чёрный, с коростой. На том же БТРе ехали старший сержант – хмурый и внимательный, Витька-философ и Рашитка – весёлый татарин.

– Куда это все подевались? – протяжно спросил Вовчик.

– Твоя сопля напугались, – улыбаясь, ответил Рашитка.

Все невесело рассмеялись. Вовчик машинально вытер нос. Старший сержант не смеялся – он напряжённо смотрел в придорожные заросли слева.

– Рашитка, ты вот татарин, а свинину ешь, – решил приколоться Витька-философ.

– Осень кусать хосется, – засмеялся Рашитка.

– И Коран ты не читал?

– Не-е... Читать некогда. У меня бабушка читает.

– Вот здря не читал... А то бы знал, что мусульмане наших пророков должны признавать.

– А я всех признаю... А чо мне пророки-то? – Рашитка плюнул на летящую внизу дорогу, посмотрел навстречу ветру. Вдали спускались на землю тучи – там дождь. – Мне Пушкин нравится.

– А Пушкин-то читал Коран... наверно... Зачем попрятались? – сетовал Витька-философ, разглядывая дворы. – А живут тут неважно.

– А ты поучи, – буркнул старший сержант.

– Что я. Аллах их учит... Посмотрел Аллах на землю – плохо люди живут. Надо наставлять их. Сначала Аллах послал на землю Мусу – Моисея значит по-нашему.

– Зачем послал-то? – спросил Вовчик.

– Людей чтоб жизни учил... А те поучились, поучились, да и забросили.

– Во как ты…

– Ну, примерно... Посылает тогда Аллах следующего пророка – Ису – по-нашему Исус. Тот учил, учил, учил… а люди его предали и убили.

– Это про нас... – отозвался старший сержант, продолжая смотреть в заросли.

– Всё, п...ц, сказал Аллах. Посылаю вам ещё одного пророка – Магомеда.

БТР подбросило на ухабе, и сразу Пашка зашёлся кашлем. Рашитка не выдержал за товарища, и у него вырвалось с языка:

– Товарищ старший сержант, Пашку в госпиталь надо.

– Доберёмся, направим.

– Таблетки дадут и под жопу пнут, – добавил Вовчик, швыркая чёрным носом.

БТРы проезжали мимо стоящего на отшибе, в конце деревни, здания из серых панелей – то ли клуб, то ли школа, то ли магазин. Людей нет. За зданием, через двор, виднелись подсобные помещения.

– И что дальше? – сквозь кашель спросил Пашка.

– Ты живой?

– Живой, живой.

– Что дальше?.. Если не образумитесь, сказал Аллах, сам приду и всем секир башка сделаю.

В это самое время со стороны серого здания раздался выстрел из гранатомёта – солдатики сначала и не поняли, только старший сержант сразу прыгнул с БТРа на землю.

Ударил пулемёт, автоматы... и уже ничего не разобрать – стреляли отовсюду. Передний БТР съехал на правую обочину, и чёрный дым заклубился над ним.

Мотострелки посыпались на землю, куда-то стреляли, метались по раскисшей дороге – ноги разъезжались в грязи, шматки глины на сапогах были как гири. Кто-то упал в грязь и уже не двигался. Старший сержант пристроился к БТРу и стрелял короткими очередями, явно понимая куда. Рядом длинными очередями палил боец из ручного пулемёта.

Рашитка остался со старшим сержантом и стрелял в ту же сторону. Витька-философ упал на землю и стрелял лёжа, сам не понимая куда. Пацаны куда-то стреляли и толклись у БТРа.

– К дому!!! Выбить их надо! – орал старший сержант между треском своих выстрелов. Увидев Витьку-философа у колеса, он рванул его за шиворот и швырнул за БТР: – К дому!!! Бего-о-ом! Т-твою мать!.. – а сам продолжал стрелять с колена, прикрывая молодым тыл.

Пашка бежал к дому, задыхаясь от кашля, рядом бежали Вовчик и Витька-философ. Они почувствовали, что спину прикрывают, и им стало не так страшно.

Пулемёт, что стрелял рядом с Рашиткой, замолк, боец лежал лицом в землю. Рашитка чуял это, но боялся повернуть голову и жал, жал, жал на спуск.

– Пулемёт! К дому! К дому! – крик старшего сержанта вывел парня из ступора.

Рашитка бросился к пулемётчику, дёрнул на себя пулемёт, а парень не даёт – вцепился мёртвой хваткой. Рашитка схватил его за ледяные руки и от приклада отрывает, а сам на коленях, в грязи – и страшно.

– Цинки!!! – услышал он сверху. Рашитка закинул пулемёт на плечо рядом с ремнём автомата, свободной рукой схватил зелёный цинк с патронами и пополз на четвереньках за колесо БТРа. Горячая волна ударила его в спину. Не успев опереться на руки, Рашитка ухнул вперёд на дорогу, головой в жидкую глину... Остаться бы тут и лежать тихо, – подумал Рашитка, вытер рукавом грязь с лица и упёрся глазами в гранату, которая выкатилась из разбитого ящика прямо к его носу. Уж брать-то нечем и некогда, но он взял гранату и сунул в карман.

C первого БТРа спрыгнули солдаты, с ними был командир взвода – спортивный, бравый. Он спокойно, без паники организовывал атаку на дом:

– Бляха муха! Друг друга не положите! – проорал комвзвода бойцам и сходу пальнул из подствольника по пулемётчику у кирпичного столбика забора – удачно, пулемёт замолчал. Комвзвода рванул бойцов в обход серого дома слева.

Но не судьба – напоролись сходу на мины. И под ногами мины, и стреляют со всех сторон – просто ад. Срезала командира взвода пулемётная очередь в спину. Бойцы его ворвались всё же во двор, а патронов-то нет – все расстреляли, пока бежали. Кто-то пытался поменять магазин, но их уже прижали к земле пулемётные очереди.

Вовчик, Пашка и Витька-философ ввалились в дом через обгорелый проём фасадного окна.

Это была школа. Класс. Пол частично обгорел и провалился. Столы сдвинуты к камчатке, в торце висела классная доска, с правой стены на них смотрели классики русской литературы.

Следом за товарищами в класс залез обвешанный оружием Рашитка.

Ребята стояли – словно вернулись домой...

Старший сержант появился в проёме окна через минуту – прыгнул с подоконника на середину класса и сходу Рашитке – к окну! – Парням проорал – чо встали?! Вперёд! И сразу бросился к двери, выскочил в коридор. Коридор был пуст. За старшим сержантом выскочили и молодые, за спиной раздалась пулемётная очередь – это стрелял Рашитка.

Старший сержант с бойцами пробежали по школьному коридору к входной двери мимо классов и окон, что выходили во двор. Двор тоже был пуст. Старший сержант распахнул дверь на улицу, а там боевики уже разоружали наших солдат, что шли с командиром взвода. Стрелять нельзя – попадёшь в своих. Его заметили и открыли по нему огонь – дверь в щепки, стены в хлам. Бойцы повалились на пол, прижались к стене. С улицы слышались крики боевиков: «Лежать!!!».

– Назад!.. Через двор к деревне прорываться будем, – скомандовал старший сержант молодым, а сам смотрел на них и думал: – Куда с ними?

Бойцы, прижимаясь к стенам, побежали назад по коридору. Вовчик, Пашка и Витька-философ выпрыгнули в крайнее окно. Старший сержант заглянул в дверь класса, где остался держать позицию Рашитка. Тот колотил берцем по затвору пулемёта, оглянулся на старшего сержанта, – она заклинила.

Со двора послышались автоматные очереди. Старший сержант бросился из класса к окну в коридоре. За окном трое молодых метались под выстрелами – куда стрелять?! Старший сержант стрелял наугад, вдоль школьной стены – короткая очередь и автомат захлебнулся тишиной. Магазин пуст.

Мальчишки повалились на землю, автоматы бросили рядом, руки за голову.

Старший сержант видел их зелёные спины и стрелка, который прижал ребят к земле... Тихо... только сердце рвало грудь... Огонь! и стеклянные искры секут старшему сержанту лицо. Он упал на пол и ползком вернулся в класс. Рашитка продолжал колотить по затвору.

– Патроны есть?

Рашитка сунул руку в подсумок и подал последний рожок.

Старший сержант, на ходу снаряжая автомат, выскочил в коридор.

Рашитка через мгновение услышал его автомат, ещё раз ударил сапогом по затвору, бросил пулемёт и сел на стул у классной доски.

Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Чехов, Горький, Маяковский смотрели на Рашитку – тот на них.

Автомат замолчал, старший сержант встал в проёме двери, и тут же автоматная очередь со стороны окон разнесла оставшиеся стёкла, пули впились в стену, класс наполнился кирпичной пылью.

Рашитка и старший сержант упали на пол и лежали головами друг к другу.

– Вот и заработал квартирку... – старший сержант подполз к подоконнику, сел и стряхнул песок с волос.

Класс снова разорвала автоматные очереди через окна.

– Ты давай... под пол лезь... сиди тихо, – скомандовал старший сержант Рашитке. Сам снял с пояса штык-нож и установил его на свой АКМ... посидел, достал сигарету из старого металлического портсигара, открыл спичечный коробок, чиркнул спичкой, закурил. Всё это прозвучало в тишине класса громко и окончательно. Старший сержант выпустил изо рта синеватое колечко. Рашитка заметил, как у него дрожали пальцы, сжимающие сигарету. И сержант заметил это, затушил окурок и встал в простенке между окнами, – всё…

– Постой!.. Минутка ещё.

– Времени нет...

Старший сержант шагнул к двери (словно и не боялся выстрелов в окна), на пороге оглянулся:

– Живи, Рашитка.

Он вышел в коридор, прошёл мимо классов к уличной двери, остатки которой скрипели на одном шарнире, ногой распахнул её и вышел на крыльцо... Дневной свет заставил старшего сержанта зажмуриться – солнце блестело сквозь тучи и грело лицо.

На школьном дворе боевики разбирались с пленными – ребята стояли на коленях. Увидев на крыльце своего старшего сержанта, они подняли головы и смотрели на него снизу как на Бога.

Старший сержант, не дав боевикам опомниться, сбежал в гущу врагов. Те растерялись, стрелять нельзя – перебили бы друг друга.

Сжимая автомат одной рукой за приклад, другой за цевьё, старший сержант сходу ударил ближайшего боевика в зубы крышкой ствольной коробки, развернулся вокруг себя, и в этом повороте рассёк кому-то горло штыком. Два шага вперёд, суворовский выпад и удар штыком врагу в живот... Мальчишки, что стояли на коленях, стали расправлять плечи. Старший сержант ударил ногой боевика в грудь и вытащил штык из его тела. Ещё шаг, ещё... удар прикладом кому-то в голову, развернулся и дал короткую очередь последними патронами. Кто-то из боевиков упал. Старший сержант рванул к спасительным столбикам забора – вот они белеют уже рядышком... Раздалась очередь... и он упал перед школьным забором – мешком, сразу, лицом в землю.

Боевики остервенело колотили прикладами по поднявшимся пленным мальчишкам, стреляли в воздух – только гильзы разлетались веером на школьный двор.

Несколько боевиков подошли к старшему сержанту. Их главный распорядился по-чеченски:

– Переверните.

Тело начали переворачивать ногами.

– Руками переворачивай! Наклонись!!! – проорал он.

Боевики склонились над убитым солдатом, перевернули на спину, лицом к небу.

В небе, очень высоко, парил беркут. Мощные крылья несли птицу вольно и свободно. Беркут завис над школьным двором – прощался…

 

***

Апа ходила по двору с алюминиевой тарелкой, в которой лежала крупа. Она брала горстями крупу и разбрасывала курицам. Эту привычную работу она делала механически, словно домучивала. Ей вдруг стало так одиноко, так тревожно, что горло перехватило, как будто воздуха на дворе не хватало. Она кинулась со двора, по дороге уронила тарелку с крупой, подбежала к изгороди, схватила обеими руками серые жерди и встала, глядя в небо.

В небе парил беркут. Апа смотрела на птицу и шептала что-то беззвучно и слёзы текли по смуглому морщинистому лицу, по татарским скулам.

Беркут, раскинув крылья, снижался кругами и завис над деревенским двором.

Апа всё шептала, и уже были слышны её причитания:

– Расскажи мне о Рашите. Что ты мне принёс? Расскажи! Не береги меня. Я должна знать!.. Дай Рашиту силы свои. Волю дай. Не жалей, отдай всю силу... Я прошу тебя...

 

***

Старший из боевиков долго смотрел на убитого сержанта, наконец, повернулся к товарищам, и приказал:

– Проверьте там... – и показал глазами на школу, – может ещё кто есть.

Трое боевиков пошли к школе.

Рашитка тихо сидел под полом, в полумраке блестели его глаза, он даже сглотнуть не решался – слушал.

Боевики шли по коридору, заглядывали в классы – под ботинками скрипели половицы, хрустело битое стекло. Они заглянули в тот класс, где висели портреты русских классиков – беззащитных и гордых. Чужое дыхание, скрип половиц, тишина... Вдруг автоматная очередь ударила в уши Рашитке – страшно, превратиться бы в тетрадный лист. Рашитка зажал уши и ткнулся лицом в землю.

Пули оставили глубокие оспины на белой стене класса. Расстрелянные портреты висели в пыли штукатурки: Пушкину разворотило грудь, Достоевскому голову.

Двое боевиков, оглядев класс, повернулись и пошли к выход. Один остался стоять в проёме двери.

Рашитка дрожал всем телом и с каждым шагом уходящих бандитов дрожь становилась всё сильнее, холодный пот струйкой стекал по спине. Рашитка облизал шершавым языком пересохшие губы и смотрел, смотрел в светлеющий пролом в полу. Мучительно тянулось время... Наконец, Рашитка пополз к этой светлой дыре, встал сначала на корточки и... поднялся.

Третий боевик, склонясь над проломом, улыбался Рашитке – русское лицо – Тёркин (прости Господи), такого можно встретить и в казарме, и на улице любого Российского города, только многодневная щетина затянула щёки. Рашитка даже улыбнулся ему в ответ.

– Ку-ку, Гриня. Ха, ха, ха. Пойдём, татарчонок, со мной.

Боевик взял Рашитку за шиворот, вытянул на пол, потащил за собой к двери и вдруг резко ударил коленом по рёбрам ещё и ещё раз.

Потемнело в глазах, Рашитка задохнулся – боль разрывала…

Его схватили за ворот и выбросили в коридор. Он с грохотом упал у подоконника и, не дожидаясь новых ударов, поднялся:

– Ты русский ведь!

– Шагай... – бандит толкнул Рашитку автоматом к выходу. – Тебя может и пожалеют... единоверцы. Ха, ха, ха... – рассмеялся он злобно, – если доходяг своих кончишь.

Рашитка медленно шёл по коридору к повисшей на одной петле входной двери. Бандит остановился, пытаясь закурить.

Мимо Рашитки проплывал в проёме окон двор, а там на коленях стояли его товарищи.

Вовчик стоял на четвереньках между ног бородатого верзилы. Тот одной рукой за волосы запрокинул мальчишке голову, а другой водил кинжалом по его горлу – позировал. Один из боевиков снимал всё это на видеокамеру. Другой – уже дорезал горло хрипящему пареньку в тельняшке – кровь пузырилась на шее…

Рашитка встал у окна.

– Татарчонок, прикурить есть?

Рашитка пошарил по карманам и наткнулся на ребристую, тёплую, согретую его телом, такую самую-самую сейчас любимую эфку... Он сжал гранату рукой крепко-накрепко, посмотрел в окно на Вовчика, потом на гниду, что просила прикурить.

– Давай!.. – крикнул бандит.

Рашитка сжал лимонку, посмотрел в глаза врага и на срыве проорал:

– Пидарас!..

– Чего?!

– Ты пидарас!

Рашитка вырвал из кармана руку с гранатой и дёрнул кольцо – так и стоял, глядя в глаза гниды...

– Получи! – Швырнул лимонку, а сам вывалился в оконный проём, на школьный двор и, уже не чуя ног, не чувствуя сломанных рёбер, рванул к забору. За спиной раздался взрыв.

Рашитка бежал, бежал, бежал… Мелькала земля, небо, школьный двор, лица товарищей, лица боевиков, забор, улица. Рашитка упал в разбитый дувал, полз, лихорадочно дёргая руками и ногами – только вперёд и дальше от смерти, в жирную землю сада, в осенние листья. Лежал, зажав дыхание, пряча пар, вырывающийся изо рта. Сердце разрывало грудь. Сзади были слышны крики боевиков, короткие автоматные очереди.

Он снова вскочил и рванулся бежать, и тут запнулся и упал. Чьи-то сильные руки прижали его к земле, заткнули рот. Рашитка барахтался, а в глазах был ужас. Его прижали к земле намертво. Где-то, совсем близко, раздались голоса боевиков. Рашитка скосил глаза в сторону голосов.

На поляну вышли двое, озираясь. Вдруг от голых кустов поднялись тени... Бросок ножа, мгновенная схватка... и – тишина.

Сильные руки продолжали сжимать Рашитку... но освободили рот. Рашитка увидел перед собой замазанное грязью лицо.

– Ты кто? – спросил, блестя глазами, силач.

– Рашитка. Там наших режут!!!

– Не понял, боец!?

– Рядовой Фаткутдинов. Наших там!..

Железные руки разжались. Рашитку всего трясло.

– Сиди тут.

С земли поднялись несколько грязных теней и бесшумно, словно подхваченные ветром, унеслись в сторону школы.

Рашитка, обхватив ноги руками, прижал колени к подбородку – так сидел, содрогаясь всем телом. Послышались короткие и длинные автоматные очереди. Рашитка поднял глаза к небу – там кружил беркут.

Рашитка, еле сдерживая дрожь, встал на четвереньки, трясущейся рукой сдёрнул с ремня штык-нож, взял его обеими руками и на! на! на!.. в землю. Встал и, сжимая рукоятку штыка обеими руками, пошёл к школе.

Когда он вбежал на школьный двор, из-за стены подсобного помещения выходил боевик с поднятыми руками, один из разведчиков держал его на прицеле. Живых врагов положили на землю, обыскали, заломили руки за спину и увели к двум уже сидящим у крыльца.

Перед школьными окнами рядышком друг к другу лежали в лужах чёрной крови несколько наших солдатиков с перерезанными шеями.

Вовчик, уронив голову на грудь, сидел у забора – прозрачные сопли блестели на верхней губе.

Рядом с лежащими ребятами заходился кашлем Пашка.

Витька-философ стоял на четвереньках и орал. Разведчики пытались его поднять, а он вырывался и орал с плачем и визгом.

У тела старшего сержанта Рашитка увидел того, кто несколько минут назад прижимал его к земле. Тот стоял без шапки, сгорбившись, ветер колыхал его седые волосы – невысокий, худой. Рашитка встал рядом... опустился на колени.

Разведчики собирали оружие, смотрели бумаги, взятые у пленных и убитых – делали свою работу. Двор наполнял крик чудом оставшегося в живых мальчишки.

– Николай Иванович, посмотри!.. – крикнул через двор один из разведчиков.

Тот, кто стоял около старшего сержанта, обернулся на крик. К нему шёл боец с видеокамерой в руках…

Рашитка поднял голову и посмотрел в небо. В небе парил беркут. Птица сделала взмах крылами и взвилась в высоту...

 

***

Толик сидел вытянувшись, с широко раскрытыми глазами. Мать руками закрыла лицо.

На той же полке сидели майор Федосеев и Виталий. В проёме двери, прислонясь к косяку, стоял проводник. Положив руку на плечо капитана, прятал слёзы лейтенант.

– А Никола мне не рассказывал, – нарушил тишину Виталий.

– Да... там ещё та история вышла. Николай Иванович чуть под трибунал не загремел, – ответил Федосеев.

Мать опустила руки на столик:

– Почему!?

Все молчали.

Мать провела ладонью по волосам Толика – сын не отстранился. Она начала продвигаться к выходу. Мужчины дали ей проход. Она вышла из купе.

– Да... Вот так, Толик, пацаны-то как ты были… – сказал Баранов

– Если б сержант тот не один был... то может быть живы остались.

– В корень смотришь, – сказал кто-то из офицеров.

– Есть у нас такие счетоводы – им, что солдатика угробить, что галочку в отчёте поставить… – сказал Виталий и откинулся на стену купе.

– К сожалению... Принеси-ка нам чаю, любезный. Всем, – попросил Баранов проводника.

– М...м, – проводник торопливо ушёл за чаем.

– Чо там дальше-то было? – спросил Виталий.

– Да, товарищ полковник, расскажите о Николае Ивановиче. О нём столько слухов по городу, а я ничего не знаю, – попросил лейтенант.

– Сейчас, чайку только дождёмся... Пойди, Толя, успокой мать... – Баранов потёр ладонью по левому карману офицерской рубашки. – Я вот тоже... Винтом сердце.

Толя начал пробираться к выходу, офицеры пропустили его.