Анатолий САЛУЦКИЙ. СТАЛИН ПРОТИВ ЛЕНИНА. А ПУТИН? К 100-летию Октябрьской революции

 

Анатолий САЛУЦКИЙ

СТАЛИН ПРОТИВ ЛЕНИНА. А ПУТИН?

 

Вокруг российской истории неспроста кипят страсти: битва за прошлое – сражение за будущее страны. Ещё сложнее с пониманием исторического движения России, не раз менявшей форму государственного бытия – монархия, Советы, демократический этап. Не утихают споры о причинах этих перемен.

Между тем, политизированные оценки событий столетней давности, классовая борьба красных и белых не могут объяснить глубинных истоков Гражданской войны, потому что непримиримые враги – комиссары и офицеры – были выходцами из одной социальной среды, разночинной. Не дают такие оценки и ключа к пониманию второй гражданской войны, вошедшей в историю под названием сталинских чисток, а также третьей, внешне более мягкой, но психологически не менее свирепой, известной как перестройка.

Три гражданских войны в одном веке! Не может быть, чтоб не существовало на то каких-то особых причин, нераспознанных потому, что русскую историю рассматривают лишь через социальные окуляры да с оглядкой на западный опыт.

Одним из первых стал смутно догадываться об истоках русской драмы ХХ века Александр Блок, в 1908 году написавший: «Мне ясно одно: пропасть, недоступная черта между интеллигенцией и народом – есть. Две раскалённые мести дышат друг на друга». Расшифровка провидческой догадки Блока явилась вместе с пониманием вековых этнокультурных противостояний допетровской и петровской Руси, феномена красных и чёрных сотен. Разумеется, они никакого отношения не имеют к политическим цветам, поскольку возникли в стародавние времена. Но в изменённой форме сохранились поныне, продолжая двигать русскую историю не только поверх социальных теорий, но даже над западно-славянофильскими спорами и ставя во главу угла не переменчивый вопрос о собственности, но вечный вопрос о власти.

Вековая борьба красных и чёрных сотен между собой и с их общим врагом – незримый стержень русской истории, скрытый под покровом пришедших с Запада социальных и политических учений. Именно она лежит в основе гражданских конфликтов, сотрясавших Россию.

Чёрные сотни зародились в конце XV века в низовой среде московских ремесленников и мелочных торговцев, твёрдо державшихся святоотеческой веры и национальных традиций. Они стали опорой трона, сердцем восприняв идею старца Филофея «Москва – третий Рим». Появление чёрных сотен стало народным ответом на объединение русских земель, они ощутили себя носителями государственного начала.

Но в конце XVII века из посадской среды уездных городов выделился другой тип людей. Они сопротивлялись нажиму служилого дворянства и составили костяк движения Стеньки Разина, чьё войско по-казачьи делилось на сотни и пускало «красного петуха» в богатых усадьбах, – отсюда и название. Красные сотни подпитывались донским верховым казачеством, иначе говоря, голытьбой – в отличие от низового, домовитого, зажиточного.

Но Разин не покушался на основы строя. Речь шла одругом: срезать слой служилых людей, заняв их место. С исторической точки зрения чёрные и красные сотни были представителями допетровской Руси. И те и другие враждебно восприняли реформы Петра, когда Россия раздвоилась на дворянскую империю и религиозное мужицкое царство, на выбритый, в обтяжных лосинах высший свет и бородатое, в тулупах простонародье. Две России даже говорить стали на разных языках, дворянство увлеклось французским. При этом ещё до Петра, предвосхищая пугачёвский бунт, начало складываться межнациональное сплочение красных сотен, чьи интересы отвечали устремлениям башкир, татар, других народов Поволжья.

Вопреки спорам о «пятой империи», этнокультурная система координат предполагает иной отсчёт российского исторического времени. Допетровскую Русь, где доминировали чёрные и красные сотни, приверженные национальным корням, считают Первой Россией. Страна дворянской культуры стала Второй Россией – Петровской Русью, точнее, петербуржской, ибо раздвоение национального сознания пошло после переноса столицы на берега Невы.

На троне грозную опасность, говоря словами Блока, «распри между «чёрной» и «белой» костью», первым понял Александр III. Он предпринял смелую попытку умерить верховенство светской европеизированной России над красно-чёрными сотнями, избрав самый достойный путь – слияние просвещённого разума петербургского ядра с национальными ценностями допетровской Руси, дабы остановить сползание к слепому подражанию Западу. Цель была великая: построить «Русскую Европию» – могучую страну, в которой национальный дух обогащён лучшими опытами Европы.

Увы, радикалы, вышедшие из разночинных недр петербургской России, на словах радея о народе, но мечтая о власти, через покушение, подорвавшее здоровье монарха, свели его в могилу. При этом народовольческая ненависть к Александру III далеко выходила за рамки антицаристских настроений, выдавая более глубокий подтекст. Не случайно большевистские потомки бомбистов именовали его реакционером, «мужицким царём», а обращение царя к национальным традициям России называли «маскарадным стилем с поклонением щам, гречневой каше и смазным сапогам». Некий искусствовед писал в годы оттепели, когда нанесли удар по Церкви: «Этот стиль оставил на площадях русских городов множество аляповатых пятиглавых соборов, выдержанных в ложно-величавом характере, грубых по форме, уныло однообразных». И Хрущёв безжалостно сносил бесценные памятники русской архитектуры.

После смерти Александра III Россия покатилась к национальной катастрофе. Отчаянная попытка религиозных философов приспособить к отечественной духовной жизни напиравшие с Запада социальные веяния (мессианский марксизм отца Сергия Булгакова) провалилась под натиском леваков-разночинцев, которые ради переустройства мира намеревались принести в жертву национальную особость России.

Горький писал об умозрениях левых начала ХХ века: «Многие интеллигенты надеялись сменить сидевших на шее народа и сесть на это место. Картины голода солдат, развала армии, бездарности командования возбуждали у гуманистов сладкую надежду: скоро конец, Романовы уступят, у нас будет настоящая Конституция, мы будем губернаторами». А в конце ХХ века с такой же сладкой надеждой шли против КПСС прорабы перестройки, тоже гуманисты, на сей раз правые. И Немцов, символическая, но никчёмная фигура третьей гражданской войны, стал губернатором.

Перекличка эпох слышна и в словах Мережковского: «Радикальная интеллигенция расстреливала из своих толстых журналов все наиболее значительные ценности русской духовной культуры». Ему вторил Бердяев: «Интеллигенция напоминала монашеский орден или религиозную секту с особой моралью, очень нетерпимой, с особыми нравами и обычаями». Луначарский уточнял: «Этот «орден» протестующей интеллигенции был чрезвычайно могуч, он давал и отнимал славу».

Всё сказанное – словно о нашей эпохе. Эту схожесть фиксируют и слова Есенина: «Бог с ними, этими питерскими литераторами… Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индикополова с поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, все западники. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина. Сближение с ними невозможно».

Как после 1917 года, спустя сто лет на передний план вновь вышло раздвоение отечественной культуры, коренящееся в духовном первородстве, залегающее в русском сознании глубже, чем право-левые извороты политической истории.

В этой связи необходимо сказать о загадке российской истории: октябрьский переворот 1917 года стал победой радикальной интеллигенции, маниакально жаждавшей мировой революции, а Гражданскую войну выиграли красные сотни, духовно связанные с национальными корнями. Если от этой загадки отмахнуться, неясны причины второй гражданской войны, и нам останется твердить зады краткого курса истории ВКП(б), гласившего, что Сталин – продолжатель дела Ленина.

На самом деле Сталин – ниспровергатель Ленина.

Гражданская война, в которой насмерть сошлись два разночинных крыла петербуржской России – красные комиссары и белые офицеры, стала чисто русской трагедией. Ибо комиссары лишь руководили одной из враждующих сторон, а её основную массу составили простонародные слои, потомки красносотенцев. Пронеся ненависть к петербуржцам через столетия, в ХХ веке они взяли реванш, по очереди расправившись сначала с белыми офицерами – в ходе Гражданской войны, а затем с красными комиссарами – в период второй гражданской.

Красные сотни, дав миллион штыков, выступили за комиссаров осенью 1919 года, когда Добровольческая армия взяла Курск, а большевики, жившие в столичном «Метрополе», уже готовили загранпаспорта и жгли партбилеты. Вопреки суждениям о классовой смычке, решающую роль сыграл психологический фактор. Белые офицеры не принадлежали к высшим слоям общества, но их золотые погоны в народном сознании олицетворяли петербургское дворянство, низы в каждом офицере видели князя Юсупова. По той же причине не поддержали офицеров чёрные сотни. А комиссаров они не приняли из-за их безбожия.

В итоге в Гражданскую победили красные сотни, рекрутированные из провинциальной России. И когда страна вернулась к мирной жизни, сотни тысяч чапаев заняли кресла совдеповских чиновников, стали массовым слоем, которым руководила тонкая прослойка большевиков, засевших на высших постах. Красносотенцы не преклонялись перед западом, как леваки-разночинцы, их не интересовало ничто, кроме власти. В духовном первородстве они оставались выходцами из допетровской Руси, свято чтили национальные интересы и по природе своей были державостроителями.

Особенность красносотенцев, половодьем затопивших должности среднего уровня, понял Сталин. Он осознал, что им глубоко чужда идея мировой революции, – красные сотни хотели обустроить свою страну. Учёл и то, что отрыв образованных слоёв от национальных корней породил у красносотенцев стойкую неприязнь к интернациональной левацкой культуре. (Мережковский вспоминал, как в 1905 году епископ Волынский Антоний сказал в Исаакиевском соборе: «Русское образованное общество ненавидит Россию вообще и русский простой народ в частности».) Здоровое мироощущение красносотенцев не совпадало с извращёнными вкусами левацкого искусства.

Сталин не первым осмыслил грядущий конфликт красных сотен и ленинской гвардии. Ещё в «Закате Европы» Шпенглер пророчески писал: «Большевики не есть народ, ни даже часть его. Они низший слой «общества», чуждый, западный… То, что придало этой революции размах, был народ, тоскующий по своей жизненной форме». Схожие мысли высказывали Г.Федотов, Плеханов. Совокупность многих факторов указывала на то, что борьба за власть между красносотенцами и остатками петербуржской России в лице большевиков была неизбежна. Сталину лишь выпало возглавить красные сотни. И он сделал это после того, как в 10-ю годовщину Октября сторонники Троцкого вышли на марш несогласных.

Сталин кардинально изменил цели октябрьского переворота: вместо мировой революции речь пошла о построении социализма в России. Он как бы реализовал замысел Александра III, соединяя присущую петербуржцам (в этнокультурном смысле) европейскую образованность с приверженностью национальным корням в духовной жизни. В итоге западная парадигма сменилась державной идеей. А изыски о строительстве социализма на деле превратились в забальзамированные останки марксизма – как тело Ленина в Мавзолее. Им поклонялись, но в уме держали одно: создать мощное государство. Даже монархист Шульгин торжествовал: при Сталине «страна стала мировой империей… Коммунизм исчезнет, как бородавка, но империя – она останется».

О возврате к национальным корням возвестило Постановление «О преподавании истории в школах», принятое 15 мая 1934 года и расставившее все точки над «и».

Курс на возрождение модернизированной допетровской Руси, обогащённой современными знаниями, привёл старых большевиков в ярость. Они свершили революцию во имя совсем иных целей. Случайно ли в ноябре 1929-го Наркомпросс создал подкомиссию по латинизации русского алфавита, которая утверждала: «Интернационалист может отстаивать только латинский алфавит, т.к. он станет основным для всех народов при грядущей победе мировой революции». А через год выдала убойный вывод: «Русский гражданский алфавит является пережитком. Подкомиссия не сомневается, что вопрос о латинизации вызовет бешенное сопротивление реакционных элементов. Уверены, латинизация будет поддержана передовой советской общественностью. Председатель подкомиссии Яковлев Н.Ф.».

(Кстати, внучка того Яковлева писательница Петрушевская, будучи в рядах передовой общественности, буянившей на Болотной, диаметрально сменив политический знак, сохранила прозападную ориентацию деда, выходца из петровской эпохи.)

И ещё. В период борьбы за латинизацию в стране ходила листовка, вброшенная отчаянными леваками: «Товарищи! Великое дело Октябрьской революции предано! Сталинская клика совершила фашистский переворот».

Термидор был неминуем.

Но вторая гражданская началась не с партийных чисток. После убийства Кирова «реакционные элементы» во главе со Сталиным сразу разогнали общество политкаторжан, закрыли журнал «Каторга и ссылка». Уж Сталин-то хорошо знал: большевики, прошедшие через царские тюрьмы, поголовно были террористами. В мае 1935 года восстановили казачьи войска. В Большом театре на праздновании годовщины ОГПУ через ложу от Сталина сидели казаки с золотосеребряными аксельбантами. Ненавидевшие казаков соратники Ягоды, на подбор из ленинцев, были в шоке. А вскоре Сталин приехал в Большой театр на оперу «Тихий Дон»…

Противники Сталина выступали под девизом «Назад, к Ленину!». А спустя треть века шестидесятники выдвинули «очистительную доктрину» тоже под девизом «Назад, к Ленину!». Этот лозунг провозгласил в последнем слове диссидент Александр Гинзбург на процессе об антисоветской деятельности.

Итогом второй гражданской стало полное доминирование красных сотен. Завершилась столетняя история русской революционной интеллигенции, а вместе с ней эпоха петербургской России. Настало время мощного державного государства, модернизированной московской Руси – Третьей России. Кстати, понятие «Третьей России» возникло на западе, в белоэмигрантской среде. В ней, говоря словами Г.Федотова, «московские люди» стали «русскими европейцами». А «русские европейцы, – писал Федотов, – это люди, не потерявшие силы характера московского человека. Именно они строили империю, воевали, законодательствовали, насаждали просвещение. Родились они на свет ещё до Петра…».

В годы Великой Отечественной Сталин ввёл погоны, и красносотенцы с ликованием заняли место белых офицеров, срезав с гимнастёрок геометрические знаки различия, придуманные футуристами. Распустили Коминтерн, вместо «Интернационала» государственным гимном сделали «Союз нерушимый». Сергей Михалков был уверен, что его текст привлёк Сталина именно словом «Русь», которого не было в других вариантах гимна. Павел Корин украшал станции метро мозаикой с ликами Александра Невского и Дмитрия Донского, за что его хулили при Хрущёве. Послевоенные высотки выросли из архитектуры кремлёвских башен. Роскошно издавали «Слово о полку Игореве». Как было принято в национальной культуре Руси, ведущее место в Третьей России отвели литературе. Иван Солоневич писал в эмигрантском зарубежье: «Как ни парадоксально, именно советская историография, отчасти и литература, проделали ту работу, которую нам, монархистам, нужно было проделать давно: борьбу за самостояние русской государственности и культуры».

Такой вошла в историю Третья Россия, родившаяся в ходе второй гражданской войны и победившая в жестокой битве с фашизмом, в которой, сражаясь за Родину, воюя, по словам Давида Самойлова, не за уровень жизни, а за образ жизни, полегли красные сотни.

Советская периодизация началась с десятилетнего правления радикальной ленинской гвардии, готовой пустить страну на хворост для пожара мировой революции. Следующие семь лет стали переходными: собирание камней, разбросанных политическим погромом. Но возросшая мощь страны неизбежно должна была войти в конфликт с духовным нигилизмом, тормозившим дальнейший подъём. И власть подсказала вектор духовного развития: создали Академию архитектуры, Союз писателей.

Третья Россия существовала до середины 50-х годов, когда иссякла пассионарная энергия красных сотен, чью численность подорвала война. И верный ленинец Хрущёв начал разбазаривать народное достояние (Крым), сносить храмы и хулить русскую старину. В повестку дня встала идея о всемирном торжестве социализма, реанимируя фанатичный замысел большевиков-ленинцев.

Возникшая при Хрущёве система изначально была неустойчива. Но её оценка, как и осмысление гражданской войны 80-х годов, возможна лишь на основе этнокультурного анализа. КПСС была оболочкой, удерживая внутри то, что называли советским обществом. Его наиболее «громкой» стратой стала образованщина, всё сильнее клонившаяся к сытому Западу, и когда крен стал критическим, оболочка лопнула. В годы перестройки из неё вывалились разнородные элементы, вступившие в борьбу за власть. Вопрос о собственности использовали как казус белли – повод к войне. Если бы победили политические левые, страна тоже пошла бы к рынку. Но – по китайскому пути.

Дальнейшие события как под копирку воспроизвели происходившее после 1917-го. Первое десятилетие стало периодом безраздельной власти праворадикалов-необольшевиков, стремившихся растворить Россию в «общечеловечестве», задушить православную церковь разнузданной сектантской свободой. Следующие семь лет опять оказались переходными: собирание «хозяйственных» камней, раскиданных необольшевиками, сочеталось с пренебрежением к ценностям национальной культуры, пропагандой бездуховности, дурных вкусов. Поразительно: снова зазвучали призывы о переходе на латиницу.

К этому времени выяснилось, что в национальной, деполитизированной системе координат историческое движение России идёт по двум линиям. Одна из них обозначилась чётко: Ленин-Хрущёв-Ельцин. Все три периода имеют схожие черты, характерны умалением национальных традиций, попытками «интернационализации» России. Другая линия – периоды, когда во главу угла ставили российские интересы, опирались на систему национальных моральных и культурных ценностей, уважали русскую старину, не отказываясь от лучших европейских веяний. В такие времена возрастала державная мощь. Эта линия ведёт от Александра III к Сталину.

На какой линии окажется Путин?

Третья гражданская, принявшая форму перестройки, встряхнула общество. Отмена прописки и других ограничений привела к тому, что в недрах простонародной России начали формироваться аналоги чёрных и красных сотен. Соцопросы с нарастающим перевесом показывают недовольство забвением моральных ценностей, в связи с чем особые претензии предъявляют к телевидению. Об этом же непрестанно напоминает РПЦ. Но моральные ценности напрямую связаны с национальными корнями. Вдобавок, особый эффект на умозрение народа произвёл интернет. Он повлиял на рост самосознания глубинной толщи, позволив миллионам рядовых, но амбициозных людей мысленно вырваться из униженности повседневного быта.

В начале нулевых объективный ход жизни, видимо, подсказал Путину, что сражаться на двух фронтах – с правыми радикалами от экономики и левыми радикалами от искусства, замкнутыми на западный бездуховный ширпотреб, – опасно. И президент, подобно Сталину, избрал переходный путь, начав с экономики. Волею судеб Путину на это было отпущено тоже семь лет, год «свержения» олигархической семибанкирщины не в счёт.

Схожесть фаз российского исторического движения – не случайное хронологическое совпадение. В стране с богатым прошлым и глубокими культурными корнями решающее влияние на ход развития оказывают не право-левые драки, а противоборство двух этнокультурных типов людей. Эта особенность, неведомая Европе, придаёт диалогу с Западом характер цивилизационного спора, а нашим духовным ценностям – необычайную живучесть, даже в условиях тотального телевизионного прессинга.

Эту особенность в очередной раз проявил политический механизм, известный под названием «Тандем».

Нет нужды говорить, как восприняли его в обществе. Но следует заметить, что стрелы, направленные в него, были отравлены политическим ядом. Поэтому прошло незамеченным главное различие между членами тандема: Медведев отлично вписывается в петербуржский этнокультурный тип, что, разумеется, не связано с его ленинградским происхождением, а Путин явно принадлежит к этнокультурному типу красных или чёрных сотен. Эти различия с пугающей схожестью привели к повторению противоборства 30-х годов. И хотя на сей раз речь не шла о репрессиях, взаимное неприятие петровцев и допетровцев начало зашкаливать.

Протест «рассерженных горожан», которых Медведев и Сурков сгоряча назвали передовой частью общества, вывел на Болотную потомков репрессированной ленинской гвардии, с особой страстью бичующих Сталина, сторонников общечеловеческого пути России. В этом сплелись антикоммунисты и сторонники Удальцова, что снова доказывает верховенство этнокультурных тенденций, определяющих исторический путь России. Полная аналогия с маршем несогласных 1927 года против Сталина проявилась даже в грубых антипутинских лозунгах.

Как в этой же связи не вспомнить парады на Красной площади – полевые пятнистые комбинезоны на офицерах при сидящем в кресле Медведеве и парадная, с аксельбантами форма при стоящем навытяжку Путине. Как не сопоставить эту перемену с заменой футуристических ромбов золотыми погонами.

Типологические расхождения между Медведевым и Путиным выявились очень рельефно. Поклонник западных поп-групп, завзятый интернетчик Медведев увидел в новых средствах коммуникации лишь полезное техническое устройство, облегчающее вхождение России в семью цивилизованных народов. (Забыл Пушкина, который завещал: «Войти в Европу, но остаться Россией!».) А Путин, встретивший Обаму русским самоваром, сапогом и мужиком в красной косоворотке, разглядел в интернете мощное средство пробуждения провинциальной России.

Эти различия отразились и в жизни. Путин назначил начальника цеха Тагильского вагонзавода И.Холманских полпредом в Уральском округе, а на «Эхе Москвы» недопустимо назвали его «обезьяной». Противостояние московских протестантов с «быдлом», как окрестила провинциальных сторонников Путина «передовая часть общества», показало, что в России снова «две раскалённые мести дышат друг на друга».

Возвращение Крыма, возрождение армии и флота, твёрдая поступь России на мировой арене полностью отвечает настроениям нарождающихся преемников красных и чёрных сотен, в чьих этнокультурных генах живёт дух державостроительства и которые численно всегда преобладали в России. «Крымнаш» и Бессмертный полк дали такой всплеск народного ликования, что на него не могли не откликнуться на Западе. Парижский журнал «Бульвар Вольтер» дал статью Клода Роше под примечательным заголовком «Тяжелейшее преступление Путина», в которой президенту России инкриминировали «возвращение к русским ценностям как средству решения проблем».

Западные тревоги отражают растущую роль нашей страны в мире. Однако зарубежный взгляд не учитывал, что во внутренней жизни России тенденции – с этнокультурной точки зрения – иные. Президентство Медведева позволило довершить формирование среды, которую по исторической аналогии можно уподобить былой петербургской элите. Россия вновь опасно раздвоилась на пассивных приверженцев национальных приоритетов, угрюмо молчащих в низах жизни, и активных сторонников общечеловеческих ценностей, навязывающих свои взгляды через СМИ и щедро финансируемую поп-культуру. Этот раскол и отразили события на Болотной, внешне политизированные, но глубинно связанные с попыткой окончательного захвата власти «петербургской» стратой общества, ведомой Медведевым.

Не вдаваясь в анализ хорошо известных дальнейших событий, следует зафиксировать теперешнюю данность: по разным причинам, не имеющим связи с этнокультурными проблемами, Путин сохранил ситуацию, при которой в сфере макроэкономики, культуры и общественных отношений тон задаёт прозападная элита, что, судя по соцопросам, противоречит настроениям большинства населения, особенно в провинции.

В этом смысле любопытно сравнение некоторых сегодняшних знаковых «жестов» Кремля с аналогиями прошлого. Сталин пришёл на оперу «Тихий Дон», Путин по-дружески обнимал комика Хазанова. Сталин дистанцировался от погромных 20-х годов, Путин через Ельцин-центр и громкий юбилей Наины Ельциной реанимирует «успех» провальных 90-х.

В годы Первой мировой уже возникало резкое расхождение между содержанием внешней и внутренней политики, и известно, чем оно кончилось. Впрочем, сейчас суть расхождения иная: внешняя политика ориентирована на державное мировосприятие народа, внутренняя – на запросы прозападной элиты. На практике «ножницы» проявили себя при сирийском «ракетном» обострении: элита была готова к капитуляции перед Западом, тревожась об уровне жизни, народ – к конфронтации, защищая образ жизни.

Можно по-разному интерпретировать происходящее. Но истинную оценку нынешней этнокультурной ситуации в России дал Достоевский. Позиция Кремля чётко, почти буквально выражается формулой «Две карамазовские бездны». Вновь возродилась вековая вражда двух типов людей, диаметрально различных в отношении к национальным духовным приоритетам.

Нет сомнений, президент Путин, сочетая векторы внешней и внутренней политики, считает, что находится «над схваткой». Но учитывая вековой опыт российских этнокультурных противостояний, «над схваткой» может очень быстро превратиться в «над бездной». К тому же ход русской истории продолжает неумолимо дублировать логику былых потрясений. Стремительная индустриализация 30-х годов, как и репрессии тех лет, диктовались неизбежной вскоре войной с фашизмом. Сегодня время для самоопределения у Путина тоже ограничено: предстоящие в 2021 выборы в Думу, которой предстоит «думать» при следующем президенте, окажутся гораздо более сложными, чем президентские выборы 2018 года.

Какую линию исторического движения России в итоге выберет Путин? Каким окажется его историческое наследство?

(Сокращённый вариант)