Игорь ГРАЧ (1964 - 1 мая 2017). МЫ ЖДАЛИ МИРА? МЫ ЕГО ДОЖДАЛИСЬ! Стихи

 

Игорь ГРАЧ (1964 - 1 мая 2017)

МЫ ЖДАЛИ МИРА? МЫ ЕГО ДОЖДАЛИСЬ!

 

УТРО НА ВОЛГЕ

Смутная чайка легла на крыло

над потемневшей рекой.

За островами спугнуло весло

тысячелетний покой.

 

Возле Макарья густа пелена,

ежатся зябко костры.

На островах, позабыв времена,

варит похлёбку сарынь.

 

Белые капли туманной росы

зелень срывают с травы,

в Волгу глядит – до и после Руси –

белая пенная высь.

 

Клятых шиханов распахнутый зев,

золото спит на костях

ханов татарских,

булгарских князей

и босоногих ватаг.

 

Тени, плывущие из пустоты,

 призраки давних имён,

 Стенькины струги, ушкуи, плоты

 вовсе незнамых племён...

 

С палубы катера в тающей мгле

слушает весельный плеск

в чёрном берете юный стрелец

с орденом за Гудермес...

 

* * *

В станице Ищерской – чеченский блокпост,

десяток угрюмых тревожных стволов.

Напротив станицы Ищерской – погост,

полтыщи склонившихся долу крестов.

 

...Наш поезд крадется в тумане густом,

к России – лицом,

и спиною – к войне.

Полтыщи поникших казачьих крестов

остались в чужой и враждебной стране.

 

Уходим. И лязгает сзади затвор:

"Не ваша земля! И не ваши кресты!"

Конечно, не наши, о чём разговор,

здесь небо высоко, здесь звезды густы,

 

Здесь всё не по-нашему, коль не считать,

что в этих краях родилась моя мать...

1998 г.

 

* * *

                                                 Юлии Бариновой

Мы рождались в високосные года

под аккорд тридцатой вьюги февраля,

и прохладная Полярная звезда

осеняла землю, тучи пепеля.

Проливала к колыбелям яд полей

чужеземная, российская звезда.

Поколение испанских королей,

мы рождались в високосные года.

Опасались мы смирительных рубах,

обучались мы инкогнито блюсти,

с перепуганной улыбкой на губах

шли да шли – по проторенному пути,

где в конце дороги возвышался трон.

Как синицы, поджигали мы моря.

Друг на друге мы не видели корон,

друг на друга как на подданных смотря.

Слепы, как в разрушенной норе кроты,

мы в шестнадцать лет влюблялись без тоски,

в восемнадцать – уходили в ре-круты

в двадцать – белой краской мазали виски...

Не пугайтесь, скоро мы опишем круг,

возведём глаза предавшей нас звезде,

и падучая – фамильный наш недуг –

нас швырнет на сковородки площадей...

Мы исчезнем в день тридцатый, в феврале.

Незамеченными. Молча. Без следа.

...Поколение испанских королей,

мы рождались в високосные года...

 

ЦЫГАНСКАЯ СКАЗКА

На березе в гаю засвистал соловей,

одуревший от зноя и похоти.

Проклял старый цыган двух своих сыновей –

не в сердцах, не за дело. А походя.

 

И забыл. И ушёл, кнут сломав пополам,

внешней степью, зелёной и яркой,

 по дурным да весёлым цыганским делам

 в мир, казавшийся шумною ярмаркой.

 

Через гай проскакали на полдень ветра,

и берёза захныкала золотом.

Осадил вороного цыган у шатра

перед дубом, грозою расколотым.

 

Прохудился шатёр, в дырах – небо черно,

между звёзд – все дорожки промолены.

У безмолвной жены всё в морщинках чело,

 вместо глаз – ледяные промоины.

 

Повинуясь проклятью, ушли сыновья,

в их следах и крапива не выросла,

и икона Пречистой – средь груды старья,

в наказание из дому вынесена...

 

Не заплакал цыган, и искать не пошёл,

сел на лавку в шатре заброшенном

без словечка склонился на низенький стол

головою, свинцом припорошенной.

 

Дым табачный сквозь кольца густой бороды...

Для кого? Что он делал не ради них?

Для кого табуны вороных да гнедых,

нацыганенных, купленых, краденых?

 

Для кого воровал, да цыганил, да лгал?

Горек сон, как настой волчьей ягоды...

Для кого он протяжные песни слагал

у трескучего алого ягори?

 

Что гроза, расщепившая дуб у шатра,

что весной соловьиные рокоты,

когда длинные годы слились во вчера,

когда в шутку сказал: "Будьте прокляты!".

 

Чем залить, чем завить грозовую тоску?

Штоф пустеющий... Трубка заснувшая...

Разве рыло свернуть лесовому дедку,

закружившему и не вернувшему,

 

где искать босоногих чернявых мальцов,

где тот шлях, где тот путь в преисподнюю,

коли мутно в глазах, коли блекнет лицо,

коли сгнило на теле исподнее?

 

В нетерпении смерти цыган ожидал

под соловьи весенние посвисты,

а дождавшись, из тела сбежав,

зашагал над землею на вечные поиски.

 

Слёзы мигом просохли, исчезла тоска,

в небе гром раскатился грузно...

 

...От постели два ражих седых мужика

встали разом, и вышли, неузнанные...

 

ХАРЦЫЗСК. МЕЖДУ ОБСТРЕЛАМИ

Скоро ночь. Остатки бледной просини

с неба смёл осенний жёлтый ветер.

Листопад свистит над Новороссией,

над страной, которой нет на свете...

 

Над притихшей площадью базарною

сполох молчаливого заката.

Детский сад, назначенный казармою,

лязгает затвором автомата.

 

Остов бывшей хаты у окраины

в степь глядит спокойным мертвым взглядом,

притаилась средь полей потравленных

стая невзорвавшихся снарядов.

 

Дух перегоревшего отчаянья.

Палою листвой забито горло.

Хриплый лязг затвора средь молчания –

призрачной страны чуть слышный голос...

 

КАЗАЧЬЯ РОТА. СНОВИДЕНИЯ

Подходит ночь, пугливая, сторожкая.

На небе – злато лунной булавы.

Храпит в казарме братство запорожское,

пришедшее намедни с боевых.

 

Во снах – блокпост, и обороны линия,

и сквозь зеленку верткая тропа

...и хриплый рэп времён новейших лирника

 несётся из забытого компа.

 

Во снах – над Иловайском небо скалится,

грохочет чужеземная арта,

и танк прямой наводкой бьет по каплице,

взяв на прицел скорбящий лик Христа...

 

В ответ гранатометы тяжко рыкают

в антипатриотичном стиле рэп,

а поле... Поле всё такое ж Дикое,

и степь кругом – все та ж казачья степь,

 

и та же песнь – ковыльная, унылая,

и тот же ветер, полный пуль и лжи...

...и тот же пугач над Саур-Могилою,

 где Морозенко голову сложил...

 

Смешались времена. В степи контуженной

взрыв "точки-у", ленивый скрип мажар,

рычащий рэп... А в небе взор притушенный

всё видевших, всевидящих Стожар...

 

ОТПУСК. РОССИЯ

В мир, исполненный света,

я гляжу сквозь стекло.

Здесь, наверное, лето,

и, наверно, тепло.

Солнце светит, не грея

в тихий ласковый день.

Я иду сквозь деревья,

я иду сквозь людей,

улыбаюсь знакомым –

не всегда невпопад.

Я, наверное, дома.

Я, наверное, рад...

Дымка, марево... Студень

среднерусского дня.

Улыбаются люди,

проходя сквозь меня.

Воздух сладкий и волглый,

как кондитерский крем.

Обмелевшая Волга...

Облупившийся кремль...

И, как тень, прохожу я

словно сквозь миражи,

сквозь простую, чужую

позабытую жизнь.

Не свистит.

Не грохочет

над моей головой.

В ожидании ночи –

хоть живи,

хоть чего,

чтоб, уснув, окунуться

в огнепальные сны,

не умея вернуться

с очертевшей войны...

 

ВНЕ ЗАКОНА

Подходит весна беззаконного года.

Мы прожили за год – года и года,

мы видели, как вне закона природы

 с февральского неба упала звезда.

 

Мы видели чрева дебальцевских УРов,

набитые формою – с натовских плеч,

мы слышали как огрызаются укры,

мешая с грузинскою – польскую речь.

 

Здесь всё вне закона – и школы, и штабы,

неслышно с небес соскользнувший закат...

...и плачут во тьме беззаконные бабы –

в руинах законно разрушенных хат,

и мартовские беззаконные травы

стараются скрыться от мин и от глаз...

И белую ризу сменило на траур

российское знамя, придя на Донбасс...

 

ДВУХСОТЫЙ

Нет в смерти ни красивого, ни мерзкого,

а есть земля, пропахшая угаром.

До взрыва было человечье месиво

 двадцатилетним симпатичным парнем.

 

Не дожито, не люблено, не пройдено...

От страха солнце сделалось белее

луны...

        Как ни почётна смерть за Родину,

в земле не суше, и не веселее...

 

Мы все там будем – раньше ли, позднее ли...

Без ненависти, гнева и истерик

мы нивы жнём, которые не сеяли,

недолго сокрушаясь о потерях.

 

Привычно вражья гаубица гукает,

и полыхает небо темно-красным...

Оторванную человечью руку я

несу в руке.

             И страшно, что не страшно...

 

НИЧЕЙНАЯ ЗЕМЛЯ

Откровение Пересвета

 

1.

В поле ничейном раскидистый ветр

сеет с небес то ли дождь, то ли страх.

Аз говорю, Александр Пересвет,

ратник убогий, смиренный монах.

 

Мутная прожелть осеннего дня,

прожелть пока, но рябина – красна.

Витязь татарский, сразивший меня,

мною сражённый, повис в стременах.

 

Двинулись конные сотни – на бой,

на всколыхнувшийся княжеский стяг,

двинулись фряги с латинской божбой

на закипевших от страха устах.

 

Воев московских стеснились ряды,

стукнула первая сабля о щит...

Аз говорю! Пред началом страды

панцирь под куколем кровью залит...

 

2.

Заплутавший, стою

в горнем надзвездном краю.

Ступни целует мне

пепельно-чёрный снег.

Мимо летит к земле

всадник, и конь его блед,

длани в чёрной крови,

и не остановить...

Глад, разоренье и мор

глядят на меня в упор,

в их очах – ковыли

чёрной ничейной земли.

Витязь, сражённый мной,

горней грядет стерней.

Голос у райских врат:

– Камо грядеши, брат?..

 

3.

Перед битвой принявший последний обет,

обреченный до битвы стальному копью,

не сумел я сберечь от греха и от бед

ни родимую землю, ни душу свою.

Погребальную службу служил протопоп

в неказистой церквушке – по мне

                                                и при мне,

а я видел просторный повапленный гроб

на ничейной земле, на чужой стороне.

Те, кто выл, умирая, кто звал матерей,

кто выблевывал чёрную липкую кровь,

кто пытался укрыться в мышиной норе –

были сброшены в мелкий оскаленный ров.

Неотпетые души в крови и в слезах

на меня огрызались в пустых небесах:

– Что же ты не сберег нас от копий и стрел,

своей смертию нашу попрать не сумел?

 

4.

Упаси меня, Господь, уцелеть,

победителем вернуться с войны.

Мне страшны многопудовая лесть,

плеть тугая, и вина – без вины,

и похмелье от победных медов,

и в душе на много лет – пустота,

боль от ран, густая ненависть вдов,

и с разбойным кистенем – сирота,

и за старые победы – ответ

на пожарищах грядущих времян...

Упаси меня, Господь, от побед,

уложи в честной могильный курган.

Чтобы имя сохранили века

до того, как летописца рука

нацарапает бесстрастно-легко

на пергаменте: "А был ли такой?".

 

5.

Бегут в половодье, смеясь, ручейки

по руслу когда-то богатой реки,

и в рост челововечий встают клевера,

когда половодье сменяет жара.

 

И пахарь землёй благодатною горд,

утучненной кровью неведомых орд,

удобренной кровью московских полков,

рассыпавшей в прах легионы подков.

 

Где рухнул подрубленный княжеский стяг –

трава зеленеет на сгнивших костях.

Где рухнул растоптанный ханский шатер –

полёвки за ястребом смотрят из нор.

 

Языци пришли – и языци ушли

по тяжкому лону ничейной земли.

Покоится в мире пустая земля,

когда-то – ничейная, нынче – ничья...

 

6.

...и увидел я новую землю под небом знакомым,

и прошёл по-над ней, не узнав ни долин, ни дубрав,

ни протоптанной стежки к родительским ветхим хоромам,

ни крестов на погостах, ни нашего зла, ни добра.

 

Средь былых городов воют волки и ухают совы,

средь лесов и полынных степей поднялись города.

Просияла над миром угрюмая новая совесть

и идёт по земле неизвестная в горних страда,

 

и неведомый витязь в обнимку с былым супостатом

по ничейной земле горячат легконогих коней.

То, за что умирали, за что убивали когда-то

с каждым годом и веком нелепей, страшней, и смешней...

 

Непонятные песни слагает безвестное племя,

и летят к небесам запах мёда и вкус лебеды.

И единственной милости просим на новой земле мы:

позабудьте о нас, не вкушайте от нашей беды...

 

7.

Мутная прожелть сгустилась в очах,

мутная прожелть осеннего дня.

Аз говорю! По-кошачьи урча,

кровь заливает меня и коня...

 

Тишь перед битвою, лютая тишь.

Вещие ветры доносят слова:

немцы, Литва, Тамерлан, Тохтамыш,

Новгород, ляхи и снова Литва...

 

Сполох зарницы, и огненный след...

Дева Обида... Густая роса...

Тем, кто полег на ничейной земле

горькая Русь распахнет небеса...

Те, кто остался, упали без сил

на бесприютной ничейной Руси...

 

Аз говорю! ...И слова унеслись

в мутную прожелть, в ничейную высь...

 

ДОНБАССКОЕ ИНФЕРНО

Волки идут по донбасской земле.

Тёмные тени скользят средь полей,

три силуэта – в туманной золе

вдоль облетевшей зеленки.

Над задремавшим в ночи блокпостом

ступу яга погоняет пестом,

ведьма крадется в тумане густом,

ветер – бесшумный и ломкий...

 

Волки проходят среди тишины,

средь настороженной полувойны –

полем полупобедившей страны,

черною ведьминской ночью.

Сквозь суету, сквозь раздрай и разброд

сводная тройка из трёх разведрот

линией разграничения идёт,

зеленью светятся очи...

 

Месяц на небе да ветер а ушах.

Волки проходят бесшумно, шаг в шаг,

мимо оживших, встряхнувшихся шахт

и задымивших заводов.

Тройка проходит,

держа интервал.

В мёртвых глазах –

Иловайск и Дебал,

в сгнивших клыках –

омертвевший оскал

чёрного дымного года...

 

Души двухсотых недавних времён,

души, лишённые тел и имён,

тех, кто под сенью крестов и знамён

сгинул "безвестным героем",

тех, кто лишь в сводках

и в снах матерей,

снах, что осколка гранаты острей,

жив, и не знает покоя...

 

Средь прошлогодней пожухлой травы,

свежей, когда они были в живых,

тройка бессонных ночных часовых

с остановившимся взором

молча проходит притихшей страной,

сытой по горло бедой и войной

под помутневшей от страха луной

непримиримым дозором...

 

СТАНСЫ

Наконец я узнал, что такое Донбасс.

Это – пара восточных заплаканных глаз,

это – пальцы на мягкой округлой руке

и ладонь на моей непутевой башке.

Это – город, пугающийся тишины,

это – шанс воротиться с обрыдшей войны.

 

Слышен грохот в сухой пропеченной степи.

Это змей огнедышащий рвётся с цепи,

изрыгая из глотки вонючий огонь.

...И усталое сердце ложится в ладонь,

и плотней прикипает к плечу автомат.

Ухожу – чтоб скорее вернуться назад.

 

Чтоб в созвездиях степных не чернела тоска

сёл спаленных, навеки исчезнувших с карт,

чтобы в чёрной степи зеленела трава

нужно вырастить змея о трёх головах.

Только горьким рыданием заглушится плач,

а казнить палача может только палач.

 

Это русская сказка, страшна и черна.

Нам загадила души навеки война.

Позаглохли пути под родительский кров,

заструилась по жилам змеиная кровь –

ради пары восточных заплаканных глаз...

 

...Наконец я узнал, что такое Донбасс...

 

 ГОДОВЩИНА

 Очень предварительный итог

Заснежила война, запуржила,

как в чудовищно-сказочном сне,

города и людей закружила,

ко второй приближаясь весне.

 

Мир заполнен свихнувшимся горем.

Блокпостов ветровая нудьга...

В сотне вёрст от Азовского моря

в середине апреля – пурга.

 

Жизнь кружится не валко, но шатко,

жизнь – война, и война – закон,

и над мёртвой, покинутой шахтой

артиллерией взрыт террикон.

 

Свитерок под бушлатом – трофейный,

и добро, хоть не с мёртвого снят,

и, пригревшись в сырой траншее,

прикорнул на груди автомат.

 

Мы отплатим – не мы начинали.

Мы отплатим за всё сполна:

за разбитый вокзал в Дебале,

и за то... что просто – война.

 

Всё простим – а сейчас перемога!

Всё отстроим, а нынче – на слом!

Мы поправим и Господа Бога,

сотворившего лишнее зло,

всё поправим, и всех рассудим!

Здесь, за снежною пеленой,

сами – боги мы! ...Но не люди.

Нам уже не вернуться домой,

и вода студеного става

не отмоет кровь на руках

и оставят следок кровавый

поцелуи на детских щеках

и в испуге попятятся дети,

не узнав в героях – отцов...

 

...и луна бледно-желтая светит

в костяных глазах мертвецов...

 

...Автомат на груди чуть дышит.

Поздним снегом пуржит весна...

Нам казалось –  война всё спишет.

Ни черта не списала война...

 

9 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА

Перед миром, грозным и кровавым,

осененный тучей грозовой,

я себе вышёптываю право –

право быть собой,

а не героем.

 

Тёплый запах жареной картошки.

Тихая, дождливая прохлада.

Родина. Любовь. Ребёнок. Кошка.

Кроме жизни – ничего не надо...

 

И чтоб жизнь – жила в юдоли праха,

в прах рассыпав времена и строфы,

мы, зубами лязгая от страха,

первыми вступаем на Голгофы...

 

ДЕТИ ДОНБАССА. МЁРТВЫЕ И ЖИВЫЕ

За русское имя, за русскую речь! –

детей накачали строительной пеной.

Швырнули останки в горящую печь,

их жизнь на земле объявивши изменой.

 

…Живые

                 не ставят ни в грош тишину,

не слышат ночами снарядного воя,

простой и привычной считая войну,

и жуткой трагедией – школьную двойку.

 

…Живые

                 азартно играют в снежки

веселой толпою, уютной и шумной,

и, стоя под елкой, читают стишки

(у Деда Мороза – «афганка» под шубой).

 

…А те,

             что навеки остались детьми,

в небесных селениях ищут подвалы

и, спрятавшись, смотрят на землю из тьмы.

…И не понимают, что их убивали,

швыряя останки в горящую печь –

 

за русское имя, за русскую речь…

 

 

ЯМБИКИ

Из цикла

 

 * * *

 Другим с годами тяжелее лгать,

 а самому себе – куда как просто.

 Болотные огни покрыли гать

 через трясину мировых вопросов,

 

и на рысцу сбивается аллюр,

 и словно заклинанье, шепчут губы:

 "Успею, довоюю, долюблю!..".

 ...Морщинистый, седой, почти беззубый...

 

 * * *

 Всегда бутылка спирта при себе,

 не пропускаю ни одной шалавы,

 позоря честь майора ФСБ,

 к тому ж – еврей. Наверно, это слава.

 

 Наверно, я – герой! Горжусь собой,

 как готтентот – в носу колечком медным.

 Намедни я отправился в запой,

 о чем узнал, как водится, последним...

 

 * * *

 Всю жизнь изображал борца с судьбой,

 шёл напролом, не подавая вида,

 что вовсе не люблю кровавый бой –

 не то что партизан Денис Давыдов.

 

 Шёл напролом, одолевая страх,

 за правду – без корысти и обмана!

 ...Повисли на усталых кулаках

 сырые хлопья серого тумана...

 

 

 НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ

 На темы псалма 136

 

 1.

 Осенью в спячку впадает душа.

 Жухлые листья, мишурные блестки

 смутных дождей, и туманы спешат

 в край благодатный от рек вавилонских

 

 Мы позабыли суровый псалом,

 странные песни хрипим еле слышно,

 и за полон не отплачено злом,

 и отвернулся с презрением Всевышний.

 

 Годы проходят. Несут облака

 небом осенним реченья пророков.

 Годы проходят. Родная река

 стала страшней вавилонских потоков.

 

 Корни вплетаются в серый подход,

 наши младенцы резвятся с чужими.

 

 Лишь перед тем, как ложиться на стол,

 шепчем с акцентом забытое имя...

 

 2.

 Выжженным оком зияет изба,

 выбиты стёкла, и вырван наличник,

 стала золой огневая резьба

 в дымных кострах, по-осеннему зычных.

 

 Мастер не ведал, когда вырезал

 белое древо – от пепла до вырья,

 что дождевая скупая слеза

 капнет в кострище с березовой выи.

 

 Мастер не ведал, что будет распят

 на полусгнивших березовых досках,

 и что творение его ослепят

 здесь, у слияния рек вавилонских...

 

 Чёрная корка на шатком столе,

 корка, пропахшая нефтью и тленом...

 Многоэтажный, с удобствами, плен –

 общая доля на черной земле нам.

 

 Общего плена черствеющий кус

 в кровь раздирает осипшее горло.

 

 Кличет нас в гости рябиновый куст,

 да угощение вязко и горько...

 

 3.

 Годы проходят, и арфы звучат,

 время иное, и песни иные,

 рек вавилонских асфальтовый чад

 носит забытое имя – Россия...

 

 Словно в неволе родившийся зверь,

 не проживу я без клетки и корма,

 прутья разгрызть не стараюсь теперь,

 зубы не скалю, смиренный, покорный...

 

 Правнук заблудший кубанских станиц,

 пасынок Волги, бетона и смога,

 слезы беззвучно точу из глазниц

 на неродные, тяжелые стогна...

 

 4.

 Господи! Дай позабыть, и избыть

 память о плене, слезах и обиде!

 Господи! Дай сыновьям полюбить

 то, что их батько всю жизнь ненавидел...

 

 ОДНОПОЛЧАНЕ

 – Будем!

 Значит, будем,

 мать их ети...

 Ты богат – я беден,

 тебе платить.

 В погребке пластинка

 воет про любовь,

 водка под сурдинку

 уврачует боль...

 

 Мальчики под сорок,

 волосы в снегу.

 Разговоры, споры

 через "не могу".

 Пахнет свежей кровью

 из недальних стран:

 Леха – в Приднестровье,

 а в Чечне – Шаран...

 Мы ль их убили,

 они ли нас...

 – Помнишь, как были?..

 – Помянем сейчас!

 – Помнишь, как с ними,

 плечом к плечу,

 с врагами своими...

 – Помянем!

 – Молчу...

 

 Кто мы?

 Непонятно...

 Кто враги?

 Не ве...

 Винные пятна

 на рукаве,

 мы ли поминаем,

 нас ли... того...

 уже и не знаем

 ни-че-го...

 

 Старший братишка

 садится в джип,

 младший братишка

 следом бежит,

 

 а мы – вечно средние –

 а стороне,

 до смерти

 на вечной

 гражданской войне...

 1998г.

 

 * * *

 Серый город растаял во мгле и в дыму,

 бесконечные тени уходят во тьму.

 Это мы – пережившие возраст Христа,

 кто ни в Савлы не вышел, ни Павлом не стал...

 

 Это мы – поколение братоубийц.

 Мы не помним ни рода, ни званий, ни лиц.

 Мы взлелеяны были погибшей страной,

 той, которую нам долюбить не дано...

 

 Злой судьбы не бывает,

 есть – просто судьба.

 Мы уходим – на "мерсах", пешком и в гробах

 под журчащие трели небесной воды,

 окропляющей наши пустые следы...

 

 ПЕРЕМИРИЕ

 Подморозило. Кто-то братается с кем-то.

 Мы – в двенадцатый раз – взяли аэропорт.

 Кто-то побаловался сигнальной ракетой,

 прошерстили дворы, не нашли до сих пор...

 

 Нас простили – за сбой довоенного лада,

 за родных, что ушли – кто в Россию, кто в гроб,

 маму Мишки – за то, что ударом приклада

 с ног свалил её шалый от страха укроп.

 

 Нас простили – но в ночь уезжают ребята

 под кассетные бомбы, под кваканье мин,

 осененные темно-багровым закатом

 (можно с кровью сравнить, да не сглазить бы, блин!).

 

 Слышен ропот в измученном нищем народе:

 надоела война, нужен хлеб и закон,

 нас простили! Куда же мы, к чёрту, уходим?

 Ненавистных взгляды несутся вдогон.

 

 Изможденные лица, угрюмые лица,

 по церквам – "Спаси, Господи, люди Твоя",

 и над узкою лентой российской границы

 слышен грохот моторов и грай воронья.

 

 Мы с оружием встали спиною к восходу,

 тает в воздухе пороховой перегар.

 На исходе чумного, кровавого года

 нас простили! Мы сдюжим и этот удар...

 декабрь 2014 г.

 

 ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

 Когда-нибудь проснусь от тишины –

 под мерный гул раскатистого грома

 в заштатном городке шальной страны,

 который стал родней родного дома.

 

 Не артобстрел, но вешняя гроза...

 И блики молний полны влажной грусти...

 И глянут с неба женские глаза,

 что не дают мне ни солгать, ни струсить...

 

 И ЕЩЁ О БУДУЩЕМ

 В тот день, когда закончится война

 мы в самый крайний раз сойдемся ротой

 и осушим по чарочке вина

 за нужную и грязную работу,

 за Славянск, Иловайск, за блокпосты,

 за жен, детей и за казачье братство.

 Обычный тост – чтобы сбылись мечты.

 Дежурный тост – чтоб чаще собираться.

 

 Нас ближе братьев сделала война,

 и мы в кругу братину выпьем стоя.

 Мы знаем всё – про каждого из нас,

 мы знаем, кто, чего и сколько стоит.

 

 Мы знаем все –  про каждого из нас!

 ...И после чаши, пущенной по кругу,

 мы расточимся – молча, в тот же час,

 стараясь не глядеть в глаза друг другу...

 

 * * *

 Змей Горыныч поднялся в вышину

 и отправился на Русь по княжну,

 по огонь да православный полон –

 злое зло давно забытых времён.

 

То не облако над рыжим кремлём

 осенило землю чёрным крылом,

 то не витязи сомкнули щиты –

 в небо темное взметнулись зонты,

 и, не ведая старинного зла,

 не проснулись на Руси купола.

 У закованной Почайны-реки

 бахтерцами не сверкают полки.

 А сподручно ли княжон воровать,

 коли некому за них воевать?

 

 Изрыгал Горыныч ругань и дым –

 люди даже не смеялись над ним,

 даже к небу не подняли глаза:

 эка невидаль – гроза и гроза,

 даже смерти пожалели ему:

 никому он на Руси ни к чему...

 

 И бежал по небу алому он,

 отбиваясь от настырных княжон,

 что пытались увязаться за ним,

 чешую приняв за ангельский нимб...

 

 На старинной, неоткрытой земле

 о Добрыне плачет Змей, об Илье,

 тяжко сетует на долю свою,

 не погибший в стародавнем бою...

 

 И не слышит стенаний страна,

 пережившая его времена...

 

 РОЖДЕСТВО

 Спит земля. Отплакали метели

 и отхохотали провода.

 В небо из норы, вдвоем чёрной тени

 юркнула хвостатая звезда.

 

 Спит земля.

 Взмывают сновидения ввысь,

 в благословляющую высь.

 Спят младенцы.

 Спит Один Младенец,

 призванный спасти

 и не спастись.

 

 И который век, спасенья чая,

 мир не слышит, праздничен и нем,

 как солдаты, лязгая мечами,

 справа по три входят в Вифлеем...

 

 * * *

 Ни слова и ни мысли о любви.

 Вдвоём неплохо, порознь – чуть похуже.

 Толпятся мысли, будто не свои,

 а солнце – это отражение в луже.

 Две не совпавших с планами судьбы.

 Пусты глаза, привычные к разлукам,

 и в тонких, негустых морщинках лбы,

 и дети разошлись, и возраст – к внукам,

 и хочется не страсти, а тепла.

 Ползут недели, пролетают годы.

 Немного перезрелые тела

 ещё чего-то просят у природы...

 Тепло. Разумно. Страшно не сберечь,

 не веря снам, и не ища удачи...

 ...И ждать нечастых и нередких встреч,

 как ждут любимой телепередачи...

 

 ХАРЦЫЗСКИЙ РОМАН-2015

 Немного отдохнули –

 и вот опять стрельба.

 Я нынче – в карауле,

 а в небе нынче – Бах.

 Снаряды, чьи-то судьбы,

 несутся через двор,

 насвистывая "Прелюдию

 и фугу ре-минор"...

 да Бог с ней, с окаянной,

 полно других забот!

 ...С девицей полупьяной

 болтаем у ворот.

 

 (С начальством дело тонко,

 не схлопотать бы в лоб:

 "А вдруг она – шпионка?

 А вдруг она – укроп?")

 

 Дрожащую от страха,

 её, взбивая чуб,

 кубанку сдвинув на ухо,

 стратегии учу.

 А ей – всего и дела,

 что слухать чью-то чушь:

 война ей надоела,

 и мирный пьяный муж,

 и Бах гремит над городом

 и вечером, и днём...

 Когда ж мы их прогоним?

 Когда ж мы их побьём?

 

 ...Нечастая отдушина,

 простецкий разговор.

 Снаряды, нас не слушая,

 несутся через двор.

 Орган, ветра и тучи,

 слова и перегар...

 – Пожалте, дама, ручку! –

 я нешто не гусар?

 На небе – злые зори.

 Мне руку жмет слегка

 подбитая мозолями

 рабочая рука.

 И небо светло-красное,

 цвет горя и войны,

 и голос скорбно-ясный:

 "Живите, пацаны!".

 

 В глаза взглянуло вечное –

 сквозь мутное стекло.

 

 Измученная Женщина

 меня целует в лоб...

 

 * * *

 Война отступила. В пятнадцати верстах

 нечастые взрывы, глухая стрельба,

 а здесь – тишина. Из убежищ на воздух

 повыползли сауны, банк и кабак,

 на шаг отступили тревоги и страх...

 

 ...и люди не слышат, как стонут во сне

 два хлопца из взятой хохлами Констахи,

 не знающие ничего о родне,

 не видят, как спит "на подрыве", вполглаза

 и не покидает казарменных стен

 казачья элитная рота спецназа –

 шахтёры, таксисты, один бизнесмен...

 

 Тумана предзимнего тёплая вата.

 Меж нами и городом встала стена.

 Война отступила...

                             А мы виноваты,

 что недалеко отступила война,

 что хлеб дорожает, что нужен порядок,

 а мёртвых детей из земли не поднять...

 ...За Нижнею Кринкой ложатся снаряды,

 и некогда нам ничего объяснять...

 

 * * *

 Ехал в поезде солдат с чёртом.

 Дым в глазах его стоял серый.

 Снег клубился за окном чёрным,

 снег, пропахший пеплом и серой.

 

 От бессонницы глаза вспухли.

 Черно-красным, мерцающим светом

 дотлевали в глубине угли

 хат Никишина, которого нету...

 

 Над разгромленным, пустым краем

 занималось мутное утро.

 Чёрт солдата соблазнял раем,

 а солдат в ответ молчал хмуро.

 

 Пламя в Горловке, руины в Донецке,

 Белокаменки спаленные хаты...

 Ехал в поезде солдат – в нефти,

 в преисподнюю тянуло солдата.

 

...Непочата на столе водка.

 Снег клубится за окном чёрным.

 

...Ехал в поезде солдат в отпуск

 с перепуганным вовзят чёртом...

 

 ПОПЫТКА ВОЗРОЖДЕНИЯ

 Как вспышка последнего гнева,

 комета вильнула хвостом.

 Глубокое чёрное небо

 подернулось Млечным Путём.

 

 Уродлив, как статуя нэцкэ,

 на блоке застыл БТР,

 и рвутся снаряды в Донецке,

 и полнятся сводки потерь...

 

 Но – полнятся также прилавки,

 и учениками – лицей.

 На тракте – асфальта заплатки,

 улыбка – на женском лице.

 

 Плоды осторожной победы –

 ремонтные грузовики.

 И улицы – чисты и белы,

 и речи – смелы и легки.

 

 Концерты, гуляния в даты,

 и голубь вспорхнул в вышину,

 девчонка целует солдата,

 идущего не на войну.

 

 Разрывы над Горловской трассой,

 и пальцы на спуске свело.

 

 ...Но Феникс простер над Донбассом

 пробитое пулей крыло...

 

 НОВОРОССИЙСКИЕ ЯМБИКИ

 

 1. Российский доброволец

 Бронежилет, разгрузка, автомат,

 шлагбаум, рация, тоска по дому...

 Опять солдат, как тридцать лет назад.

 Должно быть, не умею по-другому.

 

 Мальчишка, не сумевший повзрослеть,

 укрытый сединой, как маскхалатом

 я назовусь, коль выйдет уцелеть,

 "героем" и "империи солдатом"...

 

 2. Между войн

 Сомлело в ожидании беды

 белесых хат испуганное стадо,

 и полнятся военные склады

 снарядами для гаубиц и "градов".

 

 Над ухом – свист кровавой тишины,

 ворчанье смерти, пролетевшей мимо.

 

 И горько ожидание войны,

 и втрое горше ожиданье мира...

 

 3. Годовщина Дебальцева

 Мы год назад отбили треть страны.

 Две трети мы оставили укропам.

 Усталость в ожидании войны

 мы глушим водкой и хвастливым трепом.

 

 Ослабла безоружная рука.

 Мы ждали мира? Мы его дождались!

 В забытых пропыленных вещмешках

 тускнеют прошлогодние медали...