Юрий КЛЮЧНИКОВ. АЛЬФРЕД ХЕЙДОК. Из «Воспоминаний»

 

Юрий КЛЮЧНИКОВ

АЛЬФРЕД  ХЕЙДОК

Из «Воспоминаний»

 

Ещё одно событие того времени, которое произвело на меня очень большое впечатление, – это встреча с Альфредом Хейдоком. Я горжусь тем, что одним из первых опубликовал его повести в «Сибирских огнях», хотя должен признать, что первооткрывателем Хейдока в России, а тогда ещё в СССР, был известный русский критик Владимир Бондаренко, с которым я и мой сын сотрудничают уже много лет. Он опубликовал ряд повестей замечательного русского писателя-эмигранта в центральных издательствах страны.

Мой сын позвонил мне из Москвы и сообщил, что только что узнал: в городе Змеиногорске Алтайского края живёт А.П. Хейдок, имя которого не однажды упоминается в письмах Е.И. Рерих. Кроме этих упоминаний, мне были знакомы некоторые сочинения Хейдока из сборника «Звезды Манчжурии», изданного в 30-х годах прошлого века в Харбине с предисловием Н.К. Рериха. Также я читал рукопись «Калачакра собираемая», ходившую по рукам всех, кто интересовался в ту пору Учением Живой Этики. Рукопись состояла из афоризмов-«ментаграмм» Н.А. Зубчинского (Уранова), а составлена его другом и единомышленником А.П. Хейдоком. Наконец, мне было известно, что Хейдок вместе с Б.Н. Абрамовым входил в группу последователей Учения Агни Йоги, существовавшую в Харбине в 30-е годы, и что оба они получили посвятительные кольца от самого Н.К. Рериха. Всего этого было более чем достаточно, чтобы звонок сына возбудил живейшее желание непременно встретиться с Альфредом Петровичем. И что вы думаете, при этом телефонном разговоре присутствовал один мой знакомый, который заявил, что у него на следующий день предстоит служебная командировка в Змеиногорск.

…Через неделю мой знакомый вернулся из Алтайского края и сообщил, что Хейдока нашел, что Альфред Петрович готов встретиться со мною. Я договорился с редактором журнала «Сибирские огни» Геннадием Карпуниным о поездке в Змеиногорск в качестве командированного этим журналом. А нужно сказать, что в конце 80-х многие российские журналы широко публиковали произведения русских писателей-эмигрантов и даже соревновались между собой в поисках новых «белых пятен» в данном смысле.

Хейдок жил в небольшом домике на уютной улице, сплошь застроенной «частным сектором». Такое же уютное впечатление производил и весь Змеиногорск, сохранивший в центральной части дореволюционные кирпично-деревянные двухэтажные здания, где некогда размещалась администрация основанного ещё в екатерининские времена Змеиногорского рудника. Много зелени, патриархальная тишина, горный воздух…

Но впечатление уюта исчезло сразу, когда я вошёл внутрь дома Хейдока. На меня пахнуло запахом очень большой бедности. В двух комнатах жили Альфред Петрович, его секретарь-попечитель Людмила Ивановна Вертоградская и её мать. Впрочем, попечительство Людмилы Ивановны ограничивалось домашними заботами и секретарскими обязанностями. Семью содержал 95-летний Альфред Петрович, который к этому времени был совершенно слеп. Семейный бюджет держался на его пенсии, а также на скудных пожертвованиях, которые время от времени присылали друзья и знакомые. Что касается зрения, то смолоду слабое, оно окончательно исчезло лет десять назад. Все попытки восстановить ни к чему не привели, в том числе пребывание в клинике известного хирурга офтальмолога С.Н. Федорова, куда Хейдок попал по рекомендации С.Н. Рериха, дружившего с Федоровым. Вердикт врачей был категорическим: происшедшие изменения в глазном дне и сетчатке необратимы.

Я провел у Хейдока два или три дня, понятное дело, в долгих разговорах. Человеку, захватившему рождением 19 век и прожившему почти весь двадцатый, было что вспомнить. Уроженец Латвии, он в самом начале прошлого века переехал в Россию, начал свой трудовой путь разнорабочим на лесопильном заводе, которым владел один из его родственников. В 1914 был призван в армию, прошел через всю первую мировую войну, дослужился до офицерского чина. Октябрь 1917 года встретил в немецком плену, в 1918 был освобожден из него, а по возвращении в революционную Россию встал на сторону белых. Прошел всю Гражданскую войну, окончил её в Благовещенске, в армии барона Унгерна. Из Благовещенска под ударами Красной армии бежал в Китай, Жил в Шанхае, в Харбине, переменил множество профессий, пока не стал журналистом и писателем. В Харбине в 1934 году произошла встреча Хейдока с Рерихом.

Эта встреча переменила всю его жизнь. Он и раньше увлекался различными мистическими учениями, однако мощные идеи Агни Йоги заставили его пересмотреть прежнее мировоззрение, в том числе отношение к Советской власти. Под влиянием Николая Константиновича у Хейдока созрело желание вернуться на родину. По его словам, они планировали возвращение вместе на одном корабле и мечтали поселиться на Алтае. Но смерть помешала Рериху осуществить свое желание. А Хейдок в 1947 году вернулся в СССР. Ему какое-то время позволили пожить на свободе, правда, конфисковав предварительно всю его огромную библиотеку, состоявшую главным образом из философских и теософских сочинений. О потере любимых книг он горевал больше всего. В1949 он был заключен органами НКВД в тюрьму, а потом отправлен в лагерь в поселок Инту на севере Урала, откуда был освобожден в 1956 году.

Дальнейшая его жизнь, как и предыдущий её период, довольно подробно описаны им самим в опубликованных ныне воспоминаниях, так что нет смысла повторять сказанное. Я остановлюсь на отдельных запомнившихся мне эпизодах, не освещенных в печати. Например, Хейдок сообщил, что некоторые участники кружка Живой Этики в Харбине до знакомства с Рерихом состояли в масонских ложах. Приняв новое Учение, они попросили совета, как поступить с членством в этих ложах. В ответ Николай Константинович показал книгу «Община» и сказал: «Вот Учение, которое по высоте и глубине превосходит все масонские теории».

Я задал ещё один вопрос, что он думает по поводу существования масонского заговора. Хейдок улыбнулся: «Возможно такой заговор и существует, но к настоящим масонам он никакого отношения не имеет. Речь идет, видимо, о тех политических и националистических группах, которые, прикрываясь масонской символикой, преследуют своекорыстные цели, направленные на установление в мире господства денежного мешка. К подлинному высокому масонству (а оно тоже есть!), проповедующему идею всемирного братства народов, они не имеют никакого отношения».

И обратил моё внимание на две книги: «Правда о масонах» последователя рериховских идей русского офицера из Прибалтики Клизовского, впоследствии расстрелянного за свои взгляды органами НКВД, и «Великие арканы Таро» русского философа Владимира Шмакова, который во время гражданской войны переехал в Аргентину. Позднее я познакомился с обеими работами.

Рассказал Хейдок о своих взаимоотношениях с Рерихом. Поскольку на эту тему материалы также опубликованы, я коснусь опять лишь некоторых частностей.

Рерих приехал в Харбин вместе с сыном Юрием в 1934 году. Желающих встретиться с известным во всем мире художником и культурным деятелем среди харбинской эмиграции оказалось очень много. Рерихи поселились в лучшей гостинице города, а Юрий Николаевич взял на себя роль секретаря и организатора встреч с Николаем Константиновичем. Таких встреч, обедов, приемов прошло тоже немало. Живейший интерес проявила к Рерихам и японская разведка, так как Харбин в ту пору контролировался ставленником японцев марионеточным императором Манчжурии Пу-И. Через свою русскую агентуру (а японцев открыто поддерживала фашистская партия, созданная в Харбине бывшими белогвардейцами) японские разведывательные органы хотели прощупать настроения популярного среди русской эмиграции художника, чтобы использовать его авторитет в своих интересах.

 Кстати, японцы в ту пору не слишком скрывали планов нападения на Советский Союз. Результаты для японской разведки были неутешительными – Николай Константинович открыто выражал симпатии к Советскому Союзу, не желая идти ни на какие контакты с его недругами. Эта закулисная борьба объясняет факты резко изменившегося отношения части русской диаспоры в Харбине к Рерихам после их отъезда в Индию. Всеобщий пиетет вскоре сменился оголтелым очернительством в марионеточных эмигрантских газетах. Художника обвиняли в отступлении от православия, от «русского пути», в связи с масонами и т.д. Особенно усердствовал некий Василий Иванов, лидер русских фашистов. К сожалению, подобный вздор тёмных личностей, которые не просто покинули Россию, но вступили в альянс с её врагами, повторяется и поныне в некоторых антирериховских публикациях.

Интересный, чисто житейский штрих. «На одном из званых обедов, – рассказал Хейдок, – хозяин дома предложил Николаю Константиновичу отведать какое-то блюдо.

– Что это? – спросил Рерих.

– Растительный паштет, – не моргнув глазом, ответил хозяин.

Рерих поднёс вилку с паштетом ко рту, но вдруг резко отбросил её, побледнел и выскочил из-за стола.

– Паштет оказался мясным, – заключил свой рассказ Хейдок. – А Николай Константинович не выносил даже запаха мяса.

Зашёл у нас разговор также и о лагерной жизни в Инте. На мой вопрос, что больше всего ему запомнилось из этого периода жизни, Альфред Петрович ответил коротко:

– Северные сияния. Такой красоты я никогда в жизни не видел.

– А принудительный труд, обыски?..

– Это всё я оставил в прошлом, чтобы забыть навсегда. Впрочем, хорошо запомнил такой факт. Кольцо, которое подарил мне Рерих, и с которым я не расстаюсь никогда, в лагере пришлось снять с пальца и носить на шнурке на груди. И во время обысков-«шмонов» руки охранников, ощупывающих мою одежду, всегда почему-то останавливались возле места, где висело кольцо. Также вели себя и руки уголовников, которые иногда шарили по моим карманам ночью в поисках денег.

Отметить командировочные удостоверение я зашел в Змеиногорский горисполком. Председатель весьма удивился, узнав, зачем и к кому я приезжал. Но удостоверение известного в Сибири журнала возымело своё действие, тем более, что я постарался дать Альфреду Петровичу самую лестную аттестацию как популярному писателю русской эмиграции, к которому проявляют интерес не только в Новосибирске, но и в Москве. Уже при мне в доме Хейдока появились работники местного краеведческого музея, попросили передать материалы о его жизненном пути. До сих пор такой чести удостоился лишь Достоевский, который также бывал в Змеиногорске.

Уехал я из этого города с пачкой рукописей, аккуратно подготовленных Вертоградской. Она не только перепечатала на машинке труды Альфреда Петровича, но и переплела их, а также снабдила по своему вкусу разными цветными картинками. Это были главным образом вырезки из журнала «Огонёк», которые подходили, по её мнению, для иллюстрации повестей и рассказов Хейдока. Из всего вороха рукописей мне удалось опубликовать лишь одну. Но об этом позже.

Я пригласил Альфреда Петровича приехать в Новосибирск в феврале следующего 1989 года на запланированную нами конференцию, посвященную 110-летию со дня рождения Елены Ивановны Рерих. «Нами», то есть Новосибирским отделением Общества советско-индийской дружбы, образованным поклонниками Учения Живой Этики, которые уловили новые ветры времени. Возглавить общество дал согласие академик и директор Института математики СОАН СССР М.М. Лаврентьев, сын легендарного основателя Новосибирского Академгородка академика М.А. Лаврентьева. Я был избран заместителем председателя общества. А провели мы эту конференцию в актовом зале Новосибирского обкома КПСС с разрешения его тогдашнего первого секретаря В.А. Миндолина. Десять лет назад Миндолин, секретарь Советского райкома партии Новосибирска, исключал меня из рядов КПСС за «отступления от Программы и Устава партии, выразившемся в увлечении идеалистической философией Рериха». И вот такой решительный поворот в настроении партийного босса…

Конференция прошла хорошо, при большом стечении народа, на ней выступил Хейдок, а также среди прочих докладчиков харбинцы рериховцы Н.Д. Спирина и Б.А. Данилов. Но меня удивило их прохладное, особенно у Спириной, отношение к своему земляку по эмиграции. Кстати сказать, Хейдок по приезде в Новосибирск остановился у меня дома, и я, конечно, сразу же известил об этом по телефону Спирину и Данилова, а также пригласил обоих от имени Альфреда Петровича на встречу с ним. Борис Андреевич ненадолго зашел, Наталья Дмитриевна же в ответ на приглашение сухо промолчала. На конференции она даже не подошла к Альфреду Петровичу. Позже я узнал причины такого афронта – оказывается, Хейдок находился в дружеских отношениях с Н.А. Зубчинским (Урановым). А этот последний, по словам Данилова и Спириной, допустил предательство Учения. Я ничего об этом не знал, поверил на слово такой аттестации, но потом, когда против покойного Уранова Сибирское рериховское общество начало в печати целую обличительную кампанию, решил разобраться, что же такое он совершил.

Здесь не место подробно сообщать обстоятельства дела, скажу коротко: все рассуждения о предательстве Уранова оказались надуманными. Зубчинский как всякий человек, наверное, имел свои недостатки, в частности, по словам некоего Кучмы, написавшего мне письмо из Караганды, не захотел помочь ему в сталинском лагере, где оба отбывали срок заключения. И это всё. В главном же Зубчинский-Уранов до самых последних дней (а он ушел из жизни, кажется, в 1982) не изменил Учению, оставил после себя замечательное литературно-философское наследие, которое пытались ошельмовать, но которое, к счастью, сегодня опубликовано.

Этими своими сообщениями вовсе не хочу бросить тень на весьма достойные имена Спириной и Данилова. Оба внесли большой вклад в развитие рериховского движения. Наталья Дмитриевна привезла из харбинской эмиграции книги Учения и «Тайную Доктрину» Блаватской, что позволило новосибирцам раньше других познакомиться с идеями Махатм. Борис Андреевич очень много сделал как издатель книг Учения и «Граней Агни Йоги».

 Но зачем приходится вспоминать нелицеприятные эпизоды прошлого? Потому что уже тогда, в самом начале зарождения рериховского движения, в него были заложены ядовитые семена розни и конфликтов, которые пышным цветом расцвели позже и цветут по сию пору… А прикрыта эта недостойная рознь громкими словами о «борьбе за чистоту Учения». Начисто забыты примеры Рерихов, которые проявляли дружелюбие и терпимость к куда более заблудшим Шибаеву, Кордашевскому, Каменской…

В данной связи вспоминаю разговор с одним правительственным чиновником, который на мою просьбу поддержать одну рериховскую инициативу сказал: «Зачем? Чтобы вы потом утопили эту инициативу в дрязгах и разборках!».

«В последний раз напоминаю о дружелюбии», – говорит Махатма.

Но вернёмся к Хейдоку. В феврале 1989 года он прожил у нас на квартире вместе с Вертоградской сначала семь, а потом по возвращении из Челябинска ещё три дня. В Челябинске была сделана любительская видеозапись беседы с ним, которая широко разошлась потом по стране. Интервью хорошо передаёт чёткий ум, великолепную память, а главное, замечательное дружелюбие этого человека, который ни одним дурным словом не помянул своих лагерных притеснителей.

Незначительная, но характерная деталь. Отвела Людмила Ивановна Альфреда Петровича в ванную комнату руки помыть перед обедом, а увести забыла. Дверь в ванную комнату открыта, я наблюдаю за Альфредом Петровичем из другой комнаты. Помыл руки Хейдок и стоит, молчит. Минуту, другую… Никого не окликает, не хочет беспокоить своей незрячей беспомощностью.

Коль вновь зашла речь о Вертоградской, не могу не отметить чёрное, постоянно движущееся пятно за спиной Альфреда Петровича в челябинском видеоинтервью – это след заретушированного присутствия Людмилы Ивановны во время записи. Ей непременно хотелось увековечить себя в кадре вместе с Альфредом Петровичем.

Мне потом приходилось выслушивать жалобы на трудный и амбициозный её характер. Однако не могу не оценить её истинно ангельской роли в судьбе Хейдока. Они познакомились в городе Балхаше Казахской ССР, расположенного на берегу одноимённого озера, куда в 60-е годы закинула судьба отбывшего ссылку Альфреда Петровича. Он поступил работать на Балхашский рыбокомбинат переводчиком с английского. Что переводил по службе, я так и не успел спросить, но узнал, что в этот период жизни перевел третий том «Тайной доктрины» Блаватской. Среди тех, кто бывал в Балхаше на квартире Альфреда Петровича, оказалась семнадцатилетняя Людмила Ветроградская. Альфреду Петровичу в ту пору было за семьдесят. Он уже терял зрение, она взялась помогать ему в работе. И осталось при нём до последних дней, несмотря на ярость матери (связалась девчонка со стариком!). А Людмила Ивановна печатала под диктовку рассказы и очерки Альфреда Петровича (их собрался целый том), вела переписку, сопровождала Хейдока в поездках по стране. Он завещал ей право на издание и на гонорары за публикацию литературного наследия. Но какие нынче гонорары за литературу, не относящуюся к области детектива и порнографии!..

Здравствующая до сих пор в Змеиногорске Вертоградская бедствует.

Своеобразные следы оставил Альфред Петрович в памяти моей жены Лилии Ивановны. Она в ту пору интенсивно занималась живописью, и накануне приезда Альфреда Петровича с ней приключилась какая-то странная болезнь рук. Ладони по «хиромантическим» линиям покрылись очень болезненными трещинами. Руки так болели, что невозможно было взяться за кисть. Она обратилась за помощью к Хейдоку. Альфред Петрович ответил: «Если это не кармическая болезнь, попробую помочь».

Он взял руки жены в свои и поднял вверх незрячие глаза. Так они простояли несколько минут.

Спустя несколько дней трещины стали исчезать.

О втором «вмешательстве» Хейдока в её судьбу жена рассказала мне несколько месяцев спустя.

У неё случился приступ депрессии, голову заполонили тяжелые мысли, скрыться от которых не было никакой возможности.

«И тут, – рассказывает жена, – мне стала попадаться на глаза рукопись рассказа Хейдока «Вера», которую он оставил у нас. Куда ни пойду, глаза натыкаются на эту рукопись. Сначала я не придавала значения факту, но потом взяла рукопись в руки. Это был рассказ о случае с геологами, когда они, пробираясь через тайгу, встретили на тропе клубок змей в их брачный период… Лошади остановились, захрапели и не пошли дальше. И тогда один из геологов принялся вслух читать псалом 90 из Псалтири. Змеи одна за другой покинули тропу. И я, – закончила свой рассказ моя жена, – открыла Библию, принялась читать псалом 90. Тоска покинула меня».

Воспоминания Хейдока об его встречах с Рерихом я предложил командировавшему меня в Змеиногорск журналу «Сибирские огни». Воспоминания набрали в один из номеров 1989 года и послали корректуру Альфреду Петровичу. Велико же было моё удивление, когда редактор журнала позвонил мне и сказал, что Хейдок прислал письмо, в котором не даёт согласия на публикацию, мотивируя свой отказ тем, что в текст без ведома автора вставлены некоторые, не принадлежащие ему отрывки. Вставки сделал я сам из книг Живой Этики, мне казалось, что я совершаю благой поступок, делая не печатавшееся до сих пор в России Учение достоянием широкой публики. Хотя бы таким опосредованным способом. А следует сказать, что у нас с Геннадием Ивановичем Карпуниным, редактором «Сибирских огней», уже существовала договорённость о публикации «Общины» из серии книг Живой Этики. Но Хейдок был твёрд: то, что написано мной, оставьте в журнале, то, что принадлежит не мне, печатайте отдельно. Пока шли переговоры, «поезд ушёл», то есть журнал вышел в свет, а вскоре в 1990 году ушёл из жизни Альфред Петрович.

Каюсь, Альфред Петрович, перед Вашей светлой памятью за мои, хотя и продиктованные лучшими чувствами, но самовольные вторжения в Вашу прозу. Благие намерения могут известно куда привести. Так что винюсь и кланяюсь Вашей рыцарской щепетильности.

Но мне удалось напечатать вскоре в тех же «Сибирских огнях» прекрасную повесть Хейдока «Грешница» из жизни первых христиан и самого Иисуса Христа. А затем, будучи в Москве в издательстве «Современник», я рассказал об Альфреде Петровиче главному редактору издательства. Результатом стала командировка этого человека в Змеиногорск, откуда он привез в Москву стопку рукописей. В издательстве «Современник» вышел том прозы. Хейдока. После, уже без моего участия, появились другие издания произведений Хейдока.

И, наконец, не могу умолчать о том, что повесть моего сына Сергея Ключникова «Провозвестница эпохи Огня» – первое в России, да и в мире подробное жизнеописание Е.И. Рерих, была благословлена в 1991 году накануне издания Хейдоком. В тот его приезд в Новосибирск они встретились у нас на квартире с моим сыном, который специально прилетел из Москвы на встречу. И несколько вечеров читал вслух всю книгу последнему живому ученику Рериха. Хейдок высоко оценил повесть и рекомендовал напечатать.