Сергей БУРДЫГИН 
Сергей БУРДЫГИН
ГОЛОСА
Рассказ
1.
Это было на изломе веков – между двадцатым и двадцать первым.
Я шел по улице и думал о том, как бы купить сигарет. Профессия провинциального журналиста материально поддерживает не очень. Особенно, если это касается излишеств.
И вдруг меня окликнул Боря Зубарев.
Поначалу я этому не очень обрадовался. Дело в том, что Боря был человеком внушительного сложения и обладал таким же значительным по громкости голосом. Именно этим голосом он и заорал на всю улицу:
– Андрюха, скотина, ты куда же делся, гад такой?!
Прохожие стали оглядываться. Идущий впереди пожилой мужчина сдержал шаг, развернулся и пристально начал меня рассматривать.
Вообще-то я не девался никуда, работал в той же редакции. И жил там же, где и раньше. А вот Боря постоянно исчезал. Однажды он уехал на пять месяцев в Сибирь на вахтовую работу. Писал жене редкие, но оптимистические письма. Мол, зарплата ожидается запредельная. Можно будет после его возвращения даже купить хорошую иномарку. Домой доставят самолетом.
Самолетом доставили. Зарплату Боря отсуживает до сих пор.
Об иномарке, естественно, тоже пришлось забыть.
Как-то ему досталось наследство. Он взял кредит, добавил денег и открыл продуктовый магазин. Я туда заходил – вообще-то было уютно и прилично. Продавщицы в синих фартучках в крупный белый горошек выглядели приветливо. Даже подарили моей дочери воздушный шарик с маленьким нарисованным дракончиком.
Дракончик почему-то удивительно напоминал Борю.
Зубарев не учел одного – буквально за углом располагался крупный сетевой супермаркет, тоже, разумеется, продуктовый. Цены там были значительно ниже. Хотя качество колбасы намного хуже.
Через полгода Боря магазин закрыл. Качественной колбасой забил два домашних холодильника. Пиво и прочее оттащил в гараж.
В то время к нему особенно зачастили родственники и знакомые.
В общем, встреча с Зубаревым могла обещать многое. И неприятности, между прочим, тоже. Однако деваться было уже некуда.
– Как хорошо, что я тебя встретил! – продолжал орать Боря. – Мы будем работать в штабе, представляешь?
– Я белобилетник, – стыдливо напомнил я, – меня военные не возьмут.
– Причем тут белый билет? – возмутился Зубарев. – Мы будем работать в предвыборном штабе! За очень приличные деньги! Пойдем, я тебе все объясню…
Тут надо сделать необходимое отступление. Одни из зависимых людей в нынешней России – губернаторы. В начале девяностых их назначал президент. Потом их позволили избирать народу. Теперь опять назначают сверху, но и утверждают в местных органах власти. И, похоже, опять собираются выбирать.
Короче, с планами на будущее у губернаторов уже традиционно – определенные сложности.
Так вот – в то время у нас губернаторов выбирали. И как раз настал момент этого самого исторического события.
Выбирать нам в области предстояло из трех человек: нынешнего губернатора Малыгина, коммуниста Полякова и директора крупного комбината Каргалова.
А у Бори был двоюродный дядя.
Дядя этот трудился на том самом комбинате, который успешно возглавлял один из кандидатов. И отвечал там за, так сказать, идеологическую на производстве работу. Теперь вот его судьба стала развиваться вполне логично – ему поручили так же идеологически обеспечить выборы.
Трудность же состояла в том, что комбинат располагался далеко от областного центра. Тоже в городе, но чуть поменьше. Разумеется, там на комбинате и находился основной предвыборный штаб кандидата Каргалова.
Но в областном-то центре тоже надо было что-нибудь создать! Избирателей много…
Боря привел меня к дяде в гостиницу и уверенно представил:
– Вот. Журналист. Все умеет.
Дядя выглядел худым, уставшим и не очень хорошо выбритым.
– Вы тоже выпиваете? – спросил он меня серьезно.
– Что значит – тоже? – возмутился Зубарев.
– Значения не имеет, – деловито заметил дядя, – оргвопросы я вам, разумеется. не поручу. Но, зная своего двоюродного племянника (полагаю, и вы немногим от него отличаетесь), предлагаю вам работу просто для пронырливых и умеющих общаться людей. А то, что вы журналист, – вдвойне прекрасно. Согласны?
– А редакция? – робко напомнил я.
– Согласуем. По крайней мере, в командировки эти два месяца вас посылать не будут. А в штабе будете трудиться в свободное время. Насколько я знаю, у журналистов рабочий день… ненормированный, так?
2.
В школьные годы меня очень интересовало, как жилось России в конце девятнадцатого века. Вот он уже впереди, через мгновение истории, – двадцатый. Кровавый, техногенный, от начала и до конца революционный в разные стороны.
А здесь еще – своя тихая культура, вишневые сады…
Однажды мы сидели со знакомым директором магазина в кафе. Директор угощал меня пивом, литр которого стоил чуть поменьше моих полуботинок. Мы пили это прохладное пиво из немецких, кажется, кружек и говорили о жизни. Директор сделал большой глоток и неожиданно сказал:
– Вот двадцать первый век уже начался, а что толку? Разве что очередной футбольный чемпионат мира посмотрели. И деньги вроде есть, и дело, а вот остального – нужного – нет. Страны нет, политиков нормальных – тоже. Фильмов нормальных нет! Одни стрелялки, как в компьютере. Или бабские романы бесконечные. А нормальное искусство где?
– Где-то есть, – туманно ответил я, потому что не хотелось прекращать застолье.
– И вообще, – совсем загрустил мой собеседник, – самые лучшие мои годы были, знаешь, когда? Хочешь, расскажу?
Я не возражал.
Мой собеседник благодарно кивнул.
Раньше студентов, особенно первокурсников, было принято осенью посылать на уборку картошки в отдаленные сельские хозяйства. Почему сами колхозники с этим делом не справлялись – не знаю. Урожаи картошки тогда были, мягко говоря, не рекордными.
Сейчас в магазинах и на рынках ее даже явно больше. А в деревнях работой на полях занята от силы треть сельчан.
Но это сейчас. А тогда студентов сажали в автобусы, развозили по колхозам, селили в домах культуры на матрацах и раскладушках и еще кормили даже.
Правда, в основном, макаронами.
Мне тогда казалось, что эти макароны варились так: их просто высыпали в кипящую воду (где не было даже грамма соли!) и тут же вынимали обратно.
Так вот, именно в такой неромантической обстановке будущий коммерсант ухитрился влюбиться в местную девушку по имени Акслу.
Позже я ее видел на фотографии – поверьте, чувство возникло не зря.
Дважды его били на дискотеке местные парни.
Девушки-сокурсницы объявили ему бойкот за национальную неразборчивость.
А он со своей Акслу все равно встречался.
И даже пару раз был в гостях у нее дома, где познакомился не только с родителями своей возлюбленной, но и с ее бабушкой. Которая, кстати, ни слова не понимала по-русски.
Его даже напоили цейлонским, редчайшим тогда, чаем.
– Самое интересное, – заверил меня директор, – у нас с ней ничего не было… Ничего!
Я почему-то поверил.
Потом он вернулся в город, она осталась. Они писали друг другу письма, но не часто – у всех были дела, заботы…
Будущий коммерсант тогда жил с родителями в трехкомнатной квартире. В июне в этой квартире раздался звонок.
Открыли.
На лестничной площадке стояла Акслу с большой дорожной сумкой.
– Вот, – почти прошептала она, тихо улыбаясь, – поступать приехала… В медучилище…
Он вышел на лестничную площадку, прикрыл за собой дверь и сказал:
– Тебе показать, на каком автобусе туда ехать? Хочешь, я провожу до остановки…
Теперь он зарабатывает большие деньги и иногда угощает небогатых творческих людей водкой или пивом. Денег не дает.
Они, говорит, развращают.
3.
Штаб обустроили в бывшем Борином магазине, наверное, поэтому нас в кампанию и взяли. Окна с улицы плотно занавесили. Заходить в здание полагалось только со двора. Автомобили, у кого имелись, надлежало оставлять за квартал до конспиративного места.
Начальник наш – суховатый, очень деловой человек по фамилии Чижик – на первом заседании обозначил препятствия:
– Все кандидаты – русские. Это создает дополнительные трудности…
– А был бы норвежец, – спросил Боря, – нам бы полегчало? Хотя – да, он же нашего языка не знал бы…
– Норвежцы у нас уже были, – хмуро оборвал его Чижик, – варяги то есть, если Нестору верить. И к чему это привело? Что же касается предстоящих трудностей, то игра на национальном вопросе на выборах – всегда козырь. А теперь – что толку? Все под одну гребенку.
– Можно заявить, что наш – украинец, – предложил институтский преподаватель Болтышев, – их в области много.
– Четырнадцать процентов официально. – отозвался Чижик. – Да и запись в паспорте есть… Отставить.
Раньше он, оказывается, был силовиком районного масштаба. Чувствовалось.
– И потом, – продолжил руководитель, – мы штаб городской. Нам не предлагать, а исполнять надо. А областной штаб на комбинате. И еще мозги есть там…
Он показал пальцем на потолок.
– Да вы что? – искренне удивился Боря. – Вот уж не думал…
– А ты, Кубарев, – неожиданно обратился ко мне начальник штаба, – у нас вроде болельщик.
– По возможности, – признался я.
– По возможности может быть только секс. Особенно, мне кажется, у вас. А болельщиком сегодня вы быть обязаны. Хоккей с мячом любите? Знаете, хотя бы? Лично я – плохо. Смысла нет. С шайбой – там хоть весь мир смотрит. Известные люди. А тут… Но у нас в городе хоккей с шайбой – в состоянии эмбриона. Так что приходится идти на стадион. Тебе и вот… Зубареву.
– Холодно, – сказал Боря.
– Выпьете наркомовские для разогрева. Чекушкой обеспечим, не больше. Там сегодня матч. Кажется, с «Уральским клубником». Придумают же…
– «Трубником», – поправил его я.
– Еще краше. Так вот. Будет матч. Вот вам на билеты. И пятьсот рублей еще.
– Охренеть, – сказал Боря.
– Не раскатывайте ничего, – рассердился Чижик, – в магазине приобретете наручные часы. Получше. Копия чека – обязательно. Часы в перерыве вручите кому-нибудь… Игроку, тренеру, болельщику. Пусть потом распишется в получении. И номер паспорта.
– Какой дурак на стадион с паспортом ходит? – возразил Зубарев.
– Законопослушный. Ладно, без паспорта, если что… Вручаете, значит, в перерыве. Перед всем стадионом, с микрофоном. Там же у диктора есть… Чтобы и видно. И слышно. Ты, Кубарев, и вручаешь, и говоришь… Мол, от имени кандидата в губернаторы, директора комбината… Каргалова Игоря Петровича… Мол, с надеждой на победу…
– А почему я, а не сам Каргалов?
– Потому что ему на твой хоккей… Главное, Зубарев, ты все это снимешь на камеру. Тебе доверю… пока еще… Камеру сейчас выдадут.
– Охренеть, – опять сказал Боря.
– Пропьешь – в штаб не возвращайся. Уразумел?
– Чего ж я дебил – в таком случае возвращаться?
– То-то и оно, – вздохнул Чижик, – и вся Россия так…
4.
Вся Россия вообще не разбери как. Недавно слушал по радио выступление начальника уголовно-исправительной (тюремной, то есть) системы области. Он сказал буквально следующее:
– Сегодня мы отмечаем знаменательную дату – юбилей со дня основания исправительной системы в России. За эти годы мы прошли большой и славный путь. Представьте себе – до революции в нашей области был всего один тюремный дом на сто человек. Теперь у нас – целая система учреждений, где содержится до двадцати тысяч осужденных…
Копию чека на пятьсот двадцать пять рублей мы с Борей взяли у знакомого коммерсанта, который по такому случаю угостил нас пивом.
Часы за пятьдесят рублей купили на рынке у вьетнамцев.
Оставалось их вручить…
Директором стадиона в ту пору работал Коля Скобликов – добрый и оптимистичный человек. Он пропустил нас на стадион через служебный вход, выпил предложенной водки и сказал весело:
– Меня завтра на хрен выгонят, если я вас с вашими часами к микрофону подпущу. Губернатор-то пока Малыгин. А ваш Каргалов еще неизвестно кем будет.
– Зато он спорт любит, – развил тему Зубарев, – вон у него какая футбольная команда на комбинате.
– Так то футбольная. А тут хоккей с мячом… Он, может, и не знает, что это такое.
– Знает! – разгорячился Боря. – Очень даже знает! Так и говорит: стану губернатором, команду до мировых высот подниму!
– Поднимет он, как же…
Зубарев продолжал убеждать:
– Крытый стадион, говорит, построю… Легионеров в команду куплю… из Швеции…
– Сдалась мне эта команда, – скривился Коля, – только жрут и баб водят. Но стадион… Концерты можно будет организовывать…
Боря умел убеждать, используя не совсем правдивые аргументы.
Наверное, это было семейное. Его мама была учительницей. Между прочим, очень хорошей. Но сейчас речь о другом.
В пору нашей глубокой школьной юности по телевизору впервые показали телесериал «Семнадцать мгновений весны». Вся страна смотрела, и Зубаревы тоже. В одной из серий сотрудник немецкой разведки в Швейцарии предлагает кофе нашему положительному герою, который еще не знает, что тот вражеский сотрудник, и мягко советует:
– А вы попробуйте запивать кофе холодной водой. Греческий рецепт. Улучшает вкус…
Нашему герою понравилось.
Боря налил на кухне кружку растворимого напитка, поставил рядом стакан с водой. Зашла его мама.
– Сын, – сказала она, – такое сочетание холодного с горячим разрушает зубную эмаль!
– Но в кино… греческий рецепт… – робко возразил Боря, – там же рекомендовали…
Мама нашлась сразу:
– А кто рекомендовал – ты не обратил внимания? Вражеский разведчик…
Часы мы все-таки вручили. В перерыве и перед трибунами. Боря все заснял на камеру.
И Скобликов остался очень доволен. Потому что, как мы и договаривались, во время моей пламенной речи на стадионе отключили звук.
Но на камеру-то все было слышно!
Я вручил часы старейшему болельщику. Он растрогался до слез. Спросил:
– Каргалов – это певец, муж Пугачевой?
– Кубарев, – сказал на следующее утро Чижик, – говорят, ты стихи пишешь?
– Немного, – скромно ответил я.
– Я так и знал… Поедете сегодня в пригородный район. Ты, Болтышев и Зубарев, куда ж без него… Компания еще та…
– Прошу меня к этим личностям в моральном плане не примешивать, – обиделся институтский преподаватель.
– Разумно, – согласился начальник штаба, – вам поэтому и достанется самое сложное.
Суть задания была такова. Нам предстояло приехать в сельский клуб. Мне там полагалось читать стихи. Желательно попатриотичнее. Аудитория будет обеспечена.
– Живых поэтов там отродясь не видели, – объяснил Чижик, – придут…
– Так что не умри по дороге, – хохотнул Зубарев.
Преподавателю Болтышеву надлежало выступить в конце представления. Разумеется, в защиту кандидата Каргалова.
– А ты, Борис, – Чижик шумно вздохнул, – опять все это снимешь на камеру. Может, на каком канале и покажут. Забота о культуре и все такое…
Зал был, действительно, заполнен – почти на треть. Директриса местной школы объявила мой выход, старательно зачитав сведения обо мне по бумажке.
Я осторожно показался на сцене.
Люди вежливо похлопали.
Слушали, вообще-то, хорошо. Только я все время сбивался – книжку свою не взял, а тут от волнения стал путаться. Но аплодисменты – хоть и сдержанные – были, почти после каждого стихотворения.
Выход Болтышева, похоже, всех удивил.
– Еще один? – уныло спросил кто-то из зала.
Преподаватель неловко поправил галстук и начал вяло агитировать.
Минут через пять сельчане стали расходиться.
Борис перестал снимать.
Потом нас проводили в кабинет директора клуба, где уже был накрыт небольшой столик. Накрыт он был, надо сказать неплохо. Даже какой-то заморский напиток типа виски наличествовал. Колбаска, сыр, оливки в банках…
– Живут же сельчане! – удивился Борис.
Окружающие промолчали.
Дело в том, что снедь мы, оказывается, привезли с собой в багажнике. Для установления окончательного контакта. Знал об этом, разумеется, только Болтышев. Он нас сразу и предостерег:
– Особенно не увлекайтесь. Не для вас доставлено вообще-то.
– Как же? – радушно возразил директор клуба. – Это мы вас угощать должны. Такие гости…
Директор носил дальнозоркие очки-линзы и вязаный, наверняка женою, клетчатый жакет. Человеком он казался умиротворенным. Звали его Константином Петровичем, и мне он сразу понравился. Надеюсь, я ему тоже.
Еще присутствовала школьная директриса, председатель сельсовета и две женщины – вероятно, клубные работницы.
Мы поговорили о политике и поэзии, я почитал еще стихи.
– Эх, – сказал Константин Петрович, – завидую я творческим людям…
– А чего им завидовать, – возразил Борис, – печень только больше…
Клубные работницы засмеялись.
Где-то к середине банкета председатель сельсовета начал что-то говорить о наказах избирателей. Обращался он почему-то исключительно к Зубареву. Тот слушал неожиданно серьезно.
И тут поднялся Болтышев.
Держа в руке подозрительно полный пластиковый стаканчик с виски, он для начала покровительственно нас всех оглядел. Потом сказал:
– Друзья! – улыбка у него при этих словах была прямо-таки гамлетовской. – Политические процессы необычайно сложны… угроза империализма…
– Вот тебе и ладушки! – весело сказал Борис.
Болтышев его не услышал и продолжил:
– Я тоже пишу стихи… с детства… Хотите прочту? Жалко, без записей не помню… сложно… А Каргалов наш – кровопийца… на теле трудового и прочего народа… Теперь вот во власть лезет… А нас во власть никто не пустит… никогда… Это – жизнь.
Потом он опустился на стул и заснул.
Продолжили мы гораздо раскованнее.
5.
Шли дни, штаб наш разрастался. Порой нам с Борисом казалось, что мы там уже и не нужны. В одно такое безрадостное утро в моей квартире раздался телефонный звонок.
– Кубарев! – прогрохотал в трубке Чижик. – Я что-то дружка твоего не найду…
– Да он на рынке, листовки раздает.
– Так мы же их неделю назад еще вам всучили… И велели в тот же день… по почтовым ящикам…
– А он решил, что на рынке – массам доступнее…
Тут я бесстыдно врал. На самом деле свою кипу листовок Зубарев отволок на дачу. Сказал – будет, чем мангал разжигать.
– Доступнее, – продолжил председатель штаба, – знаем мы вашу доступность… Срочно его найди, и сюда. Дело есть.
Где-то через полгода после выборов довелось мне проезжать мимо чижикова частного дома. Забор показался удивительно знакомым. Подошел, пригляделся. Потрогал.
Ага – так и есть: громадные каргаловские рекламные щиты, только оборотной стороной на улицу.
А во дворе наверняка до сих пор проглядывается: «ВЫБЕРЕМ ДОСТОЙНУЮ ЖИЗНЬ!». Полешь, скажем, грядки с помидорами и о достоинстве думаешь. Приедается, наверное.
Зубарева я, как это ни странно звучит, нашел в музее изобразительных искусств, он туда иногда захаживал. Борис даже был знаком со многими местными художниками и хорошо знал их творчество.
Наверное, в душе он тоже был живописцем. А может быть, даже украдкой писал иногда пейзажи.
Чижик встретил нас традиционно по-деловому:
– Чаю не предлагаю, некогда. Да он вам и ни к чему, собственно говоря. Вот вам письмо. От жильцов дома на улице Кустанайской.
– Нам? – удивился Зубарев.
– Ага, как же… Кандидату Каргалову, разумеется. У них там с отоплением что-то. Замерзают, одним словом. Дом старый, двухэтажный, лестницы еще деревянные. Берете камеру, и – вперед. Зубарев снимает, Кубарев вещает. Беседует, то есть. И чтобы обязательно кто-нибудь из этих пингвинов сказал какую-нибудь гадость про нынешнюю областную власть.
– Скажут, – обнадежил Борис, – они про любую власть так скажут, что по телевизору не покажешь. Как насчет гонорара?
– А бескорыстно людям помочь – руки отвалятся… Ладно, получите там… И чтобы серьезнее!
Улицу Кустанайскую мы искали долго. Пролегала она в бедном районе, где частные дома перемежались со стихийными свалками, бараками и подозрительного вида мелкими мастерскими, откуда слышались металлические звуки.
– Интересно, знают ли кустанайцы, что их город у нас так опозорили? – заметил я. – Не улица, а мусоросборник какой-то.
Борис хмыкнул:
– Ну не Советской же ее называть…
В доме действительно было холодно и сыро. В первой квартире дверь открыл хмурого вида дядька с подозрительно опухшим лицом.
– Меня снимать не надо, – попросил он. – Я не Ален Делон, хотя насчет одеколона… А вы вот к Розе Трофимовне обратитесь, в пятой квартире проживает, она у нас активистка…
Поднялись в пятую. Долго никто не открывал. Потом перед нами предстала сухонькая старушка с живым не по возрасту взглядом. Визит наш ее обрадовал несказанно.
– Сейчас по квартирам пройдем, – деловито сообщила она. – Все там и увидите.
Мы прошли. Увидели. Протекающие потолки, трещины в стенах. Поразила встреча с одиноким дедушкой-ветераном, у которого в угловой квартире было особенно холодно.
– Открою воду в кране, а она – со льдом, – пожаловался он, – горячей-то вообще нет…
Дедушка сидел на диване в валенках и теплой фланелевой рубашке в крупную клетку. На камеру он говорить отказался: чего жаловаться-то, не война ведь. Потом предложил чаю (не Чижик, не поскупился!), только посетовал:
– Сахар вот, правда, кончился… Но есть сухарики…
От чая мы отказались. Прощаясь, Борис протянул старику наш гонорар – все те же пятьсот рублей одной бумажкой:
– Это тебе, отец, на сахар.
– От собеса? – робко спросил ветеран.
– Почти, – согласился Зубарев, – одно точно – не от кандидатов в губернаторы…
– А ведь ты соврал, – подначил я его на улице.
– Как это?
– Но ведь деньги-то вообще-то от Каргалова…
– От нас они, – уверенно заявил Борис, – если такую цепочку проводить, вообще до минфина дойти можно. А минфину этот дедушка нужен, как в такси второй водитель.
Иногда речь Зубарева была удивительно образна.
А голоса народ отдал за коммуниста Полякова.
Он меньше других поливал соперников грязью и обещал снизить тарифы ЖКХ и вообще цены.
Через год он вступил в партию президента.
Цены и тарифы существенно подросли.
2012 г.