Юрий СЛАЩИНИН. РАССКАЗЫ: "Осокори", "Свиток"

 

Юрий СЛАЩИНИН

РАССКАЗЫ

 

ОСОКОРИ

 

Осокори, или черные тополя, как называют их лесники, сажают мужчины. Деревья эти мужского пола, семян, роняемых и поднимающих вокруг себя рощицы, не имеют. А зачинает свой рост осокорь всякий раз от веточки, которую в честь рождения сына молодой крестьянин отламывал от большого дерева и сажал вблизи воды, чтобы росло деревце споро, а за ним тянулся бы сынок, становясь таким же красивым и сильным. Когда вырастет сын, войдет в силу, то свой черед каждому сынку придёт сажать по осокорю. Так было заведено дедами, прадедами, прапрадедами...

Так объяснила мне бабушка Марфа, когда я первый раз спросил, почему наши осокори называются Данилин, Осипа, Володин, Сашин, Ванин — именами моих дядьев и отца, воевавших на фронте.

В тот день, помню, мы пололи картошку: бабушка работала мотыгой, а я собирал за ней траву для коровы — топтался возле, чтобы быть на глазах. Полуденное солнце жгло плечи. И когда же бабушка, сжалившись, скажет: «Ладно уж, сбегай, скупнись разок! Да чтоб не как вчерась: пропал, и нет тебя дотемна». Я тоскливо прислушивался к ребячьим голосам, доносившимся с озерца, относил из рядков охапки травы и складывал на тропинке в копёшку. Разговор про осокори завел просто так, а бабушка вдруг разогнулась, стала перевязывать платок, поглядывая на наши осокори. А когда начала рассказывать про них, разрумянилась и вроде помолодела. Сказала, что черенки для посадки дедушка Василий брал от своего осокоря, выращенного его батюшкой в соседней Витальевке, где жили они до революции, и что мне тоже посажен осокорь папой Ваней.

Я забрался на папин осокорь и с его высоты оглядывал степь, всматривался в дальнюю даль, дрожащую в мареве. За огородами и полями, за веселой речкой Асель, поросшей ивами, виднелись соломенные крыши Витальевки, купы светло-зеленых ветел и серебристых осокорей. «Самый большой — дедушкин», — решил я. Кричал сверху бабушке:

— На нем гнезда, да?

— Ага, гнезда... — кивнула бабушка и положила руки на стоящий торчмя черенок мотыги. Она отдыхала, смотрела на осокори, а видела что-то другое, потому что на лице ее появилась и поплыла тихая улыбка, весело и живо подергивая морщинки вокруг глаз. Но когда посмотрела на папин осокорь — улыбка пропала. От папки давно не было писем.

Однажды во двор к нам пришли с топорами и пилой, с двумя связками вожжей сразу все три тети — Мотя, Тая, Леночка — жены дяди Осипа, дяди Володи и дяди Саши. Четвертая, тетя Васёна, жена самого старшего дяди Данилы, жила с сыном Колькой в бабушкином доме. Она вышла из избы и сказала:

— Молится... Выйдет сейчас.

— А... Ну, пусть, — сказала Леночка, которую звали так ласково за то, что была она самая маленькая ростом и очень красивая. Потрепала меня за вихры. — По мамке-то соскучился? Пишет письма? Что она там делает?

— Патроны.

— Пат-ро-ны... — протянула она уважительно и опять обратила на меня улыбчивый взгляд. — Скушно, поди, в деревне?

— Где им скучать, — вступила в разговор Васёна и кивнула на озерцо за огородом, откуда мчались табунком мои двоюродные братья, увидев во дворе у нас собравшихся матерей. — Целый день не просыхают. — И крикнула им навстречу: — Огурцы не потопчите! По тропке, по тропке...

Ребята прибежали, покрутились меж старших, повыспрашивали: «А что? А зачем?» — и полезли на отцовские осокори. Я тоже забрался на папкин осокорь, предчувствуя, что в последний раз осматриваю с его высоты степную даль. Минувшую зиму мы провели в холоде: дядья ушли на войну, не успев запасти топлива. На эту зиму тетки решили спилить на дрова осокори.

Из избы вышла бабушка Марфа в обычной своей длинной юбке и серой кофте. На нас цыкнули, чтоб не галдели, как грачата, и немедля спускались бы с деревьев.

— Пришли вот, мама, — заговорила Тая. — Может, свалим один-другой. Трудно без дров-то. Для распалки кизяка хоть помаленьку дровишек. А то как зимовать? Пропадем ведь без дров, мама... Сами бы ладно — детишек жалко...

Бабушка вздохнула тяжко и согласилась.

— Ладно, девчата. Сама вижу, не обойтись никак... Рубите.

И женщины принялись выбирать осокорь для порубки. Оказалось, совсем не просто свалить большое дерево. Данилин осокорь свои южные ветви распростер над домом, словно оберегая его от всего, падающего с небес. Рубить его нельзя — раздавит избенку. И Осипов осокорь мог задеть избу, а Володин — подмять пристройки.

Тетя Мотя, ходившая с топором, говорила, что хороший лесоруб может как захочет повалить дерево, а они, бабы, только беды наделают. И досадливо удивлялась:

— Ишь ведь, вымахали какие — под облака!

— А мне папанька яблоньку посадил, — сказала Леночка. Она все время улыбалась. Сейчас — вроде бы стеснительно, оттого что ей сделан был такой особенный подарок.

Женщины прошли вдоль строя осокорей на огород, остановились под папкиным деревом. Посаженный последним, этот осокорь отставал от всех в росте, не дотянулся еще до братьев, чтобы стоять с ними, словно взявшись за руки. Его больше всего трепало осенью ветрами, секло, одинокого, дождями и снегом.

— Картошку помнет, — сказала тетя Васена.

— Помнет маленько... На межу его кинем, — предложила Мотя и топором, зажатым в руке, показала, за какую ветку надо привязать вожжи, чтобы тянуть всем, помочь ей свалить осокорь в подходящее место. Обрубила нижние веточки, мешавшие ей.

Бабушка Марфа молчала. Она стояла, уставив взгляд в землю, и руки ее с широкими крестьянскими ладонями, вечно занятые чем-то, сейчас уныло висели вдоль тела. Я подошел к ней, прижался к ее боку.

Обрубив ветки, тетя Мотя отступила на шаг и... эх! — всадила топор в ствол. Осокорь вздрогнул, затряс листвой, будто вскрикнул. И тут вдруг бабушка оттолкнула меня, бросилась, закрыла собой осокорь...

— Нет, девки, нет, — зашептала она, махая руками и тряся головой. Глаза ее расширились, брови и рот искривились. — Нет!

— Да что ж ты!.. Под топор! — вскрикнула тетя Мотя, с трудом удерживая топор. Отбросила его и заплакала, держа перед лицом дрожащие руки.

Тетки бросились к бабушке, окружили ее, спрашивали: «Ты что ж это, мам?.. Под топор-то?.. Что ты?.. Да что случилось-то, мама?».

Бабушка крестилась, устремив взгляд на проплывающие облака, и шептала:

— Спасибо тебе, царица небесная, образумила в последний час. Век бы себе не простила. — И пояснила теткам: — Ванюшин осокорь. На жизнь ему был посажен, чтобы рос-тянулся за ним вдогон. А мы его под корень? Вдруг убьют Ваню после этого? Нет, девчата, — покачала она головой и махнула рукой. — Ступайте.

— Если б от этого зависело... — сказала Тая и грустно усмехнулась.

— Ладно! Больно хороший он парень, Ванюшка-то... — задорно тряхнула своей красивой головкой Леночка и притянула меня к себе. — Не убьют твоего папку, не плачь.

— Я не плачу.

— Вот и молодец, — взъерошила она мои волосы рукой. — Оброс-то как... Завтра деньги вам с Бориской дам, сходите в Петровское, пострижётесь.

Пойти с Бориской стричься нам не довелось. Утром следующего дня почтальонша, кривая Груня, принесла Леночке похоронку, сунула и скорее побежала прочь. Леночка вскрыла конверт и закричала, заголосила, повалилась па пол. Бориска и его маленькая сестренка Наденька бросились к матери. Она то обнимала их, прижимая к себе, то забывала про них и вновь валилась на пол и билась головой, выкрикивая: «Уби-и-ли... Сашеньку... Папку... уби-лн, де-точ-ки... За что же нас... У-уби-ли...».

Я побежал позвать бабушку, а она уже бежала через хутор, выставив вперед, как слепая, руки. Платок сорвался с ее головы и остался валяться на траве; узел волос распался, и седые космы струились за ней дымом. Не видя ничего вокруг, она проскочила мимо меня и бросилась в дом.

Прибежали Васёна и Тая, собрались соседи.

Я вернулся в дом. Посреди горницы, у стола, обступив Леночку и детей, стояли все тетки и бабушка. Плача, они смотрели па большую фотокарточку, висевшую на стене, в рамке, под стеклом, где были сняты смеющийся дядя Саша и прижавшаяся к его плечу очень молодая и счастливая Леночка. Не верилось, что дяди Саши теперь нет. И нет прежней, очень красивой и всегда веселой Леночки: покрасневшее, вспухшее от слез лицо ее кривилось, сама она обессилено валилась на пол.

Бабушка Марфа, не сводя взгляда с портрета, плача, клала руки на головы и на плечи родни. Каждого ближе прижимала к себе. Приклонила и меня. Так, под ее горячими и шершавыми ладонями, как под крылом большой птицы, мы оплакивали дядю Сашу.

А потом пришли похоронка на Данилу и сообщение, что пропал без вести мой отец Иван. А зимой еще две похоронки: на Володю и Осипа...

Жизнь становилась все труднее. Ближе к весне ощутимее стала сказываться нехватка дров, и опять кто-то из теток предложил срубить осокори, потому что теперь уже некого ждать...

Бабушка Марфа, только что тихо вязавшая шерстяной носок возле печки, неожиданно быстро поднялась, выронила вязанье и заходила по комнате. Потом пересилила себя, остановилась и сказала, не глядя ни на кого:

— Нельзя их рубить... Они мне как дети. Память о сынах моих они. Было пять сыновей, а осталось... пять осокорей.

Больше о рубке осокорей не говорили.

 

Прошли годы. Давно умерла бабушка Марфа. И хутора больше нет. На месте домов и огородов сейчас колышется трава. Но стоят стеной наши осокори, словно взявшись за руки, и с высоты своей озирают бескрайнюю степь и машут листьями, сигналят о чем-то другим, дальним осокорям — своим братьям — по памяти тех, кто оставил их после себя на земле.

 

 

«СВИТОК»

 

Сон был прекрасен!.. Из каких-то давних времён: офицеры и дамы, шампанское и стихи, азартный флирт с ликованием... И вдруг — приказ срочно позвонить по телефону, во сне-то... Номер был длинный, чётко проявившийся в подлобье. Пробудившись, повторил его, удивляясь нелепой категоричности приказа звонить.

Конечно, можно было усмехнуться и забыть. Как делал раньше: мало ли что привидится. Сон ведь: непознанная тайна ума, фантазий подсознания и прочих непонятностей природы. Но он почему-то взял мобильник и набрал номер телефона.

— Вас слушаю, — ответили ему. — Хотя ещё... о-очень рано.

— Вы мне снились и дали телефон для встречи. Просили сразу же позвонить, проснувшись...

— ... — в ответ было затягивающее молчание.

— Извините, тогда это бред. Шутки воображения. Тайны мозга. Простите.

— Подождите... А где мы... снились? Вместе...

— Тогда это вам вопрос. Для проверки.

— Логично. Но я не спала. Дайте штрих.

— Тысяча девятьсот семнадцатый год... Весна. Ресторан в "Летнем саду". И ваш свиток стихов. Они были прелестны!

— Но... мобильных номеров не было в прошлом веке.

— А сон был – в этом... И потребовали запомнить ваш мобильный! Где вы сейчас?

— В Сергиевом Посаде. А вы?..

— Здесь же... Вчера приехал из Санкт-Петербурга.

— Хм... Такой прикол?!.

— Нет, нет... Не это... Со мной бывают разные странности. Решил проверить... Если у вас есть возможность, могли бы встретиться. Ведь мы — нашлись!

— Не знаю пока... Но если Свыше предназначено нам встретиться, то вы найдёте меня.

— Наверное... Согласен! Буду искать.

 

Он целый день бродил по древнему православному городку, спрятавшему свои храмы за крепостные стены. Любовался домами, хранившими лики былых времён, ставшими ему близкими до слёз. Только вот слёз этих уже не было, усохли с годами. Да и блуждал при полном отсутствии какого-либо логического мышления. Интуиция остановила его перед входом в библиотеку, а слабый голос разума подтвердил: здесь. Ведь поэтесса! И свиток стихов был... И каких!.. Если помнятся со времен прошлой жизни! Вошёл...

Дежурная спросила с приветственной улыбкой:

— Вы в "Свиток"?.. К поэтам?..

— Да, да!.. — закивал он обрадовано.

Небольшой зал был заполнен множеством людей всех возрастов от школьных и до почтенных. Кто-то ему приветливо кивнул и взглядом указал на свободный стул. Он сел и погрузился в восприятие звучащего стиха. Боясь поднять взгляд на автора, воспринимал не слова, а что-то за ними — вызывающее осознание — Она!

Твой образ стал голубоватой дымкой,

Парящей над уставшею землёй…

Расплывчатой, пространственной улыбкой…

Бурлящей, убегающей рекой…

 

Твой образ стал, как изумрудный иней,

Что тает при дыхании души…

И выцветшей от времени картиной…

Туманом утренним в лесной глуши…

 

Раздались короткие одобряющие хлопки и зазвучал другой голос. Как понял, для разминки тут каждый зачитывал по одному стиху. Но их уже не слышал он, разглядывая её: «...Молодая и красивая. И как же ей открыться?.. Своя-то жизнь прожита, и неплохо. Любимая жена, дети, внуки... Пойду-ка я, потихонечку... Зачем мне эти игры?» — «Затем, чтобы познать новую реальность потустороннего! — начался диалог с самим собой, как говорится в народе, а он-то давно и доподлинно знал — со своим Ангелом-хранителем. — Мир меняется, а вы даже не знаете о своей прошлой жизни». «Опять ты прав, Анге... Повинуюсь!».

После «разминки» начались семинарские разборы новых стихов. Спорили, острили, смеялись... И вдруг обратились к нему:

— Извините, вы у нас новенький. Представьтесь... Вы прозаик или поэт?

— Не знаю… — сказал, вызвав смех. И сам рассмеялся, осознав несуразное. — Любитель!.. А стихи сами собой появляются в голове. Не писал, а вот они...

— Ин-те-ресно… — возбудились все. — Научите? А то мы тут вдохновения ждём.

— Прочтите, — попросила Она.

— Да, да... Просим.

 

Он прочел несколько стихов, следя за выражением её лица. Оно было удивленное и возбуждённое, хотя и скрываемое строгостью. Другим нравились стихи. Удивлялись феномену: «тут мучаешься в поисках рифмы, образов, а можно, оказывается, снившиеся запоминать».

— А почему не публикуете?

— Не мои ведь!.. Стихи — Божий дар: искусство зашифрованных идей. С того света даются нам...

Вновь все возбудились, заспорили... Какой-то молодой стал рьяно клеймить материалистов, его поддержали православные, упрекали и направляли богодержавники. Она же молча убрала в сумочку свою тетрадь и, пользуясь общим гвалтом, тихо вышла.

И он последовал за ней. Уже на улице подошли друг к другу.

— Нашлись?!.

— Только не пойму, — сказала она, погружаясь взглядом в его глаза. — Вы читали мои девчоночьи стихи. Я их не публиковала... Откуда они у вас?..

— Их мне моя девушка посвятила...

— Но меня не было ещё в вашей молодости, как понимаю.

— В прошлой жизни... При расставании она мне их свитком листов подарила. И вскоре убили её монархисты, поиздевавшись... Понятно?.. В отчаянии спасался её стихами, в душу вошли каждой строчкой. Мстил за неё!.. А позже от красных погиб...

— Не поверила бы... Но ваш звонок, эта встреча... Стихи... Есть какой-то смысл в этом, который надо понять? Вы его знаете?..

— Вы должны понять.

— Смерти нет?!.

Он кивнул, подтверждая.

— А дальше — логика, — продолжила она. — Все мы — дети Божьи! Он — Един для всех народов, а нас отдалили от Него религиями. Даже здесь, в центре православия. Пишем всякие пустячки, умиляемся, изощряемся в любовных страданиях, не зная своего Божественного предназначения. Так?!.

Вновь он кивнул, задумываясь о своём...

— Спасибо за тот звонок. Вы помогли мне в непонятом раньше... До следующего свидания на нашем «Свитке», – подала она для пожатия руку.

Он приподнял эту руку и поцеловал.