Валерий ДАНИЛЕНКО. ИВАНУШКА-ДУРАК В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

ИВАНУШКА-ДУРАК В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

 

Возрождение наше не может быть достигнуто

                        иначе, как посредством Иванушки-дурака.

М.Е. Салтыков-Щедрин

 

Среди многочисленных героев русских народных сказок особое место принадлежит Ивану-дураку. Это неслучайно, поскольку его часто воспринимают как олицетворение если не типичного русского человека вообще, то, по крайней мере, русского простолюдина.

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826-1889) переселил сказочного Ивана-дурака в свои произведения. Он оказался у него на перекрестке, по крайней мере, трёх жанров – сказочного, сатирического и летописного. Но при этом он стремился найти в нём черты реальных Иванушек. Это позволило ему в своих произведениях приблизиться не к декларативной сложности и многосторонности образа Иванушки-дурака, а к его действительной противоречивости и многогранности.

Образ Иванушки впервые появился у М.Е. Салтыкова-Щедрина в коротенькой сказке «Сон», которую он поместил в конце очерка «Скрежет зубовный» (1860). Этот образ обрисован в традиционно сказочном духе. Иванушка в ней выглядит как прекрасный русский богатырь:

«Пошёл Иванушка по той нетореной дороге, где младая жизнь кишит, где цветут цветочки алые, где растёт трава шёлковая, где поют птицы райские, где бегут ручьи молочные... Любо Иванушке! Глаза у него разгорелися, кудри русые по широким плечам разметалися, ходенем пошла грудь могучая, встрепенулось в ней сердце богатырское, пьёт не напьётся он воздуха вольного...» [4, 3: 380].

В 1862 г. были написаны щедринские очерки глуповского цикла – «Наши глуповские дела», «Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство» и др. В число их героев начинает вписываться Иванушка-дурак.

В очерке «Наши глуповские дела» город Глупов уподобляется горшку, в верхней части которого живут глуповцы отборные, а в нижней – Иванушки:

«Хотя мы сами и урождённые глуповцы, но глуповцы, так сказать, отборные, всплывшие на поверхность нашего родного горшка. О том, что происходило там, в глубине горшка, мы не тужили; мы знали, что там живут Иванушки (Иванушки, да ещё глуповские – поди, раскуси такую штуку!)… Жизнь наша была постоянным праздником: мы пили, ели, спали, играли в карты, подписывали бумаги и, подобно сказочной Бабе-яге, припевали: “Покатаюся, поваляюся на Иванушкиных косточках, Иванушкина мясца поевши!”» [4, 3: 492-493].

Обитателей Глупова в фантастической сатире «Глупов и глуповцы» М.Е. Салтыков-Щедрин поделил на две группы – Сидорычей и Иванушек: «Обитатели эти разделяются на два сорта людей: на Сидорычей, которые происходят от коллежских асессоров, и на Иванушек, которые ниоткуда и ни от кого не происходят. Это последнее обстоятельство самим глуповцам кажется столь странно замысловатым, что глуповская академия не на шутку потревожилась им. Устроен был конкурс на задачу: “Откуда произошли Иванушки?”, и молодые глуповские учёные отовсюду спешили откликнуться на зов просвещённой alma mater. Увенчано было премией сочинение, доказывавшее, что Иванушки происходят от сырости» [4, 4: 203].

Развёрнутую характеристику Иванушек М.Е. Салтыков-Щедрин даёт в сатире «Глуповское распутство». В этой характеристике две части – положительная и отрицательная.

С одной стороны, летописец в этой сатире повествует: «Славная наша история служит мне в сем случае не только достаточною порукою, но и не меньшею утехою. Везде и всегда показывает она нам Иванушку надёжною опорой глуповской славы и глуповского величия! везде и всегда она представляет его: в мирное время кротко возделывающим землю, во время брани – беспрекословно сеющим смерть в рядах неприятельских! (“Браво! браво!”, “добрый Иванушка! храбрый Иванушка!”). Ужели же теперь он захочет изменить столь славным преданиям? Ужели теперь, когда наш старый, славный Глупов трещит, он не потщится, вместе с нами, восстановить его посрамленную физиономию? Нет! моя мысль не в состоянии обнять предположения, столь мало патриотического!» [4, 4: 228].

А что же теперь? Увы, описание теперешнего Иванушки выглядит не самым радужным образом: «В том-то и ошибка старых глуповцев, что когда они рассуждают о различных Иванушкиных качествах, то всегда забывают главное из них – Иванушкину неосновательность. Это последнее качество, соединенное с Иванушкиным неразумием, до такой степени известно целому миру, что ни для кого не может составлять тайны. Разъяснить его с рациональной точки зрения едва ли возможно, но история положительно доказывает, что Иванушки везде и во все времена были одинаковы и что, как ни выбивались из сил благодетельные начальники, чтоб вывести их из колеи невежества и заблуждений, они всё-таки упорно оставались при своей неосновательности» [4, 4: 231].

Далее М.Е. Салтыков-Щедрин вкладывает в уста своего летописца слова, которые отражают барский взгляд на Иванушек: «Им бы только лопать да пить, подлецам, да с бабами на печи валяться, а о том, в какой мере в отечестве их процветают науки и искусства, им и горя мало. Быть может, они и об этом со временем подумают, но время это, я полагаю, наступит тогда, когда брюхо будет достаточно обеспечено продовольствием. Ибо относительно еды Иванушка немилосерд. Всякий кусок, идущий в чужой рот, кажется ему куском, собственно ему принадлежащим и не попадающим ему в рот лишь по несправедливым интригам людей, занимающихся науками и искусствами» [4, 4: 231-232].

Но дальше мы слышим слова, где летописец подмешивает к своему сословному отношению к Иванушкам и самокритику: «Что ж? по-моему, он будет прав. Мы, глуповцы высокого полёта, имеем слишком много наслаждений высшего разряда, чтоб нас могла интересовать утеха столь обыкновенная, как еда. В наших руках цивилизация, в наших руках сокровища наук и искусств –  пускай же каждый и остаётся в своей сфере: мы – в нагорной, Иванушки – в низменной. Из-за чего же мы хлопочем так об еде? А ведь хлопочем! Скажу по секрету, что не только хлопочем, но даже готовы были бы уступить Иванушкам зараз все науки и искусства, лишь бы они наших сладких кусков не трогали!» [4, 4: 232].

Каков же был взгляд на Иванушек самого М.Е. Салтыкова-Щедрина? Эти Иванушки и Ваньки намного умнее, чем о них думают Сидорычи. Мы можем сделать такой вывод по нескольким суждениям автора:

* «Иванушки смотрят на нас и дивуются: тошнёхонько им! Или мы думаем, что Иванушка и впрямь дурачок, что он и впрямь не догадается, что не кухарка Акулина в том виновата, что за обедом протухлую солонину вчера подавали?» [4, 4: 241].

* «Несмотря на свою неумытость и непричёсанность, Ваньки препрозорливый народ» [4, 4: 243].

* «Он (Иванушка. – В.Д.) положительно не признает никаких официальных истин, из какого бы источника они ни выходили; он хочет до всего дойти своим собственным умом» [4, 4: 203].

Вопрос об Иванушках был для М.Е. Салтыкова-Щедрина больным вопросом, поскольку он был вопросом о судьбе русского народа. Несмотря на своё дворянское происхождение, по духу он чувствовал себя мужиком. М.А. Унковский вспоминал: «Речь самого Салтыкова была пропитана народными оборотами, что объясняется тем, что он детство провёл в деревне, среди крестьян, и впоследствии, по роду своей службы, имел дело с простым народом. Михаил Евграфович всегда волновался, когда готовился иметь дело со светскими людьми, и часто говорил о себе: “Я – мужик”» [2: 661].

Чувство родства с простым русским народом, вместе с тем, не могло примирить писателя с его раболепием перед произволом власть имущих. Он писал: «И как бы я ни был предан массам, как бы ни болело моё сердце всеми болями толпы, но я не могу следовать за нею в её близоруком служении неразумию и произволу» [6: 362].

Наш выдающийся щедриновед Алексей Сергеевич Бушмин писал: «Источником постоянных и мучительных раздумий писателя служил поразительный контраст между сильными и слабыми сторонами русского крестьянства. С одной стороны, крестьянство представляло собою огромную силу, проявляло беспримерный героизм в труде и способность превозмочь любые трудности жизни; с другой – безропотно, покорно терпело своих притеснителей, слишком пассивно переносило гнёт, фаталистически надеясь на какую-то внешнюю помощь, питая наивную веру в пришествие добрых начальников. Зрелище пассивности крестьянских масс диктовало Щедрину страницы, исполненные то лирической грусти, то щемящей тоски, то скорбного юмора, то горького негодования» [1: 111].

Противоречие между огромной силой, дремлющей в русском Иванушке, и его покорность перед угнетателями составляло предмет мучительных раздумий для нашего великого сатирика до конца его жизни. В 1885 г. он написал сказку «Дурак». Её можно рассматривать как итог, к которому пришёл её автор в размышлениях об Иванушке-дураке.

Следуя за сказочной традицией, М.Е. Салтыков-Щедрин изобразил Иванушку дураком. В чём выразилось его дурачество? В его поведении. Он совершает поступки, которые воспринимаются окружающими как дурацкие. Он ворует калач для голодного Лёвки, отнимает петуха у повара, отдаёт трёхрублёвку нищему и т.д. Он не понимает, что такое собственность. На то он и дурак.

У Иванушки, вместе с тем, имеются неоспоримые нравственные достоинства: он добр, бескорыстен, самоотвержен, бесстрашен и т.д.: «Никого и ничего он не боялся, ни к чему не питал отвращения и совсем не имел понятия об опасности. Завидев исправника, он не перебегал на другую сторону улицы, но шёл прямо навстречу, точно ни в чём не был виноват. Случится в городе пожар – он первый идёт в огонь; услышит ли, что где-нибудь есть трудный больной – он бежит туда, садится к изголовью больного и прислуживает. И умные слова у него в таких случаях оказывались, словно он и не дурак. Одно только тяжёлым камнем лежало на его сердце: мамочка бессонные ночи проводила, пока он дурачество своё ублажал. Но было в его судьбе нечто непреодолимое, что фаталистически влекло его к самоуничижению и самопожертвованию, и он инстинктивно повиновался этому указанию, не справляясь об ожидаемых последствиях и не допуская сделок даже в пользу кровных уз» [5, 8: 474].

Проезжий говорит об Иванушке: «Совсем он не дурак, а только подлых мыслей у него нет – от этого он и к жизни приспособиться не может» [5, 8: 476].

Без подлых мыслей в этом мире жить не сладко. Несколько лет Иванушка-дурак где-то скитался. Воротился домой. «Но от прежнего цветущего здоровьем дурака не осталось и следов. Он был бледен, худ и измучен. Где он скитался? что видел? понял или не понял? – никто ничего дознаться от него не мог. Пришёл он домой и замолчал. Во всяком случае, проезжий был прав: так до смерти и осталась при нём кличка: дурак» [5, 8: 477].

 

ЛИТЕРАТУРА

 

* Бушмин А.С. Сказки Салтыкова-Щедрина. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. – 231 с.

* М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. 878 с.

* Померанцева Э.В. Русская народная сказка. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1963. – 128 с. 

* Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в двадцати томах. – М.: Художественная литература, 1965-1977. 

* Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Правда, 1988.

* Тюнькин К.И. Салтыков-Щедрин. – М.: Молодая гвардия, 1989. – 624 с.