Вадим АНДРЕЕВ. ХРУЩЁВ. Минипоэма

 

Вадим АНДРЕЕВ

ХРУЩЁВ

 

Еще терзала боль потери,

был тёпел прах вождя вождей,

ну, а в Кремле, от двери к двери,

часы со Спасской Башней сверив,

судьба меняла лошадей.

 

Настали времена Никиты.

И всесоюзный мажордом

признал шута из царской свиты

своим генсеком и царём.

 

Хрущев рычал с трибуны догом.

И как культяпку инвалид,

Москва трепала «культ» – так много

было накоплено обид.

 

Поэты пели «Аве, Озу».

Взошли иные имена.

И солженицынскую прозу

читала бедная страна.

 

Настало времечко Никиты –

час осмелевших егерей.

И новомодные пииты

проклятья слали в Мавзолей.

 

И целя в мир упругим пузом,

от тронной славы охмелев,

по всей стране на кукурузу

он обменял пшеничный хлеб.

 

И под камланья Аджубея,

все к «культу личности» сведя,

он вынес гроб из Мавзолея

с мощами грозного вождя.

 

Он мог пойти в любые дали,

партийный лидер, злой вещун,

чтоб двуединство «Ленин-Сталин»

свести к единому Хрущу.

 

А время шло вперёд. В Союзе

настали «оттепели» дни.

Стал шире стан врагов, и узок

был круг друзей, куда не гни.

 

И не спасли ни знанье мовы,

ни герб союзный на Луне.

И череда предательств новых

вновь прокатилась по стране.

 

После отставки ночью длинной

ему приснился странный сон.

Застолье. Молотов. Калинин.

И во главе застолья – Он!

 

Иосиф Сталин! Джугашвили,

тиран, хозяин и генсек,

при той же власти, той же силе,

глядел из-под усталых век.

 

Он набивал всё ту же трубку

всё тем же горьким табаком

и говорил про «мясорубку»:

– Так мы политику зовем. –

 

И, глядя на Хруща в постели,

он продолжал: – Да, это так.

Ступив на путь к великой цели,

не отступают ни на шаг.

 

Отступишься – читай молитвы,

порвем на жалкие куски.

Так мы выигрывали битвы,

мы – старые большевики.

 

Теперь ты сам узнал, Никита,

как эта ноша не легка.

Я знаю, твоя карта бита.

Спляши-ка лучше гопака».

 

Как не нашептывала память,                                             

что Сталин мёртв, что это – сон,

босые ноги сами, сами

шли, подвернув шелка кальсон.

 

И вот вдоль скатерти вдоль чистой,

раскачивая бока,

под улюлюканье с присвистом

плясал Никита гопака.

 

Плясал он, как осой ужален,

как от горилки в стельку пьян.

И хохотал товарищ Сталин

и с ним товарищ Микоян.

 

И всё смешалось в пьяном раже:

свет, мрак, чистилище и ад.

Часы на старой Спасской Башне

качнувшись, шли назад, назад.

 

И исчезали расстоянья

к канве событий, вех и дат.

И это было покаяньем

за всё, в чём был он виноват.