Николай БОРСКИЙ. ПУТЁМ ТВОРЦА И ОЧЕВИДЦА. Стихи

 

Николай БОРСКИЙ

ПУТЁМ ТВОРЦА И ОЧЕВИДЦА

 

ВОСПОМИНАНИЕ О СЛУЦКОМ

Военная кость. Не стрюцкий.

Твёрд, молчалив и сед,

Стоический, будто Луций,

Борис Абрамович Слуцкий

Взыскательный был поэт.

 

Он напролом, без спроса

В души, просто в мозги

Всаживал как философ

Сути ядро. Без лузги.

 

В нём укоризну чуяли

Рвавшие гроздья льгот.

Страждущих – уврачует ли?

Но перед злом не сморгнёт.

 

Пленные в кёльнской яме –

В горле рыданий ком.

Лошади в океане –

За сердце боль рывком.

 

Физики-лирики – хохма

С виду проста, легка,

А ведь гуляла ходко,

А ведь пошла в века.

 

Что же насчёт Живаго:

“Таки изрёк не то!” –

Квакала долго клака.

Против-то встал хоть кто?

 

Власть гнула всех дугою.

Жалок был потный зал

В споре славян меж собою,

Как “Наше всё” сказал.

 

Трудный, конечно, случай.

Премии – никакой.

Слуцкий на то и Слуцкий –

С каждой строкой, как в бой.

 

Поэт, говорящий прямо,

Стальной поэт, в основном.

Такую машину правды

Не сбагрить в металлолом.

 

GLORIA MUNDI

Слава не всех осеняет подряд:

Редким избранникам вдруг

Медные трубы по праву гремят

В честь величайших заслуг.

 

Прочим – будь беден он или богат –

В прахе ползти, в суете;

Прочим – лишь чёрточка промежду дат

На пресловутой плите.

 

Что же до гениев – сложен их путь,

Если о глории речь.

О справедливости, смертный, забудь

С тягой бессмертию встречь.

 

Жили безвестно Сервантес, Гомер,

Даже, по слухам, Шекспир,

Ровнею сев, королям не в пример,

Со всеблагими за пир.

 

Роду людскому их творческий дар –

Выше альпийских высот.

А что прошли по земле без фанфар,

Без оглушительных нот,

 

Без величания, без трескотни

И не на первых ролях,

Вряд ли жалеют сегодня они

На Елисейских полях.

 

РАЙОННАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

К начальству с дружбою не лезу

И с богачом не знаюсь я –

Мне господа без интересу,

Совсем не те мои друзья:

 

Не в форме, золотом расшитой,

Не за парадными дверьми,

Без иерархий и ранжиров,

Мной обожаемы вельми –

 

Партикулярные коллеги,

С нуждой ведущие бои,

Мои родные человеки,

Интеллигентные мои!

 

Ни громогласной родословной,

Ни синекур, ни лент, ни рент,

Но земских пращуров достойный

Наследный “третий элемент”.

 

Любовь к Чайковскому и Блоку…

Чуть что – к разносу впопыхах:

Бородка, галстучек чуть сбоку

И шапка, смятая в руках.

 

С едой в обрез, с трудом помногу,

В тисках бюджетных жалких квот –

Мой лучший друг. Он, слава богу,

В Кремле не жил и не живёт.

 

* * *

Лет с пятидесяти пяти

(У кого-то, по счастью, позже)

Убавляется скорость в пути,

Прибавляется тяжесть ноши.

 

Хоть ещё на вопрос простой:

“Как дела?” – говоришь: “Неплохо”.

Не позволишь себе простой,

Не допустишь аха и оха.

 

Можем, дескать, напружить жилы,

Переделать работы воз,

Если будем, конечно, живы.

Если нет, то какой с нас спрос.

 

Оговорочка роковая:

В конце дня под шумок в ушах

Выбираешься из трамвая,

Ощущая, что дело швах.

 

Тошно помнить об этих “если”,

Сам себе говоришь: “Не надо бы!”.

На миру не издав ни жалобы,

Едешь дальше, горланишь песни,

 

Для уженья готовишь снасти.

Только думаешь всё равно…

Исподволь созревает оно –

Незаметное мужество старости

На рыбалке и за домино.

 

ПОЭТ И ТОЛПА

День за днём упорство с детства проявляю,

Не самокопаюсь – прав или не прав:

Из слоновой кости башню покидаю,

На восходе солнца крылья расправляю,

Их подрезать раньше никому не дав.

 

В мире чувств, фантазий, снов и представлений

Воспаряю духом чуть ли не до звёзд.

Графоман я жалкий, виртуоз иль гений,

Для меня неважно. Лишь бы не прохвост.

 

А внизу похмельем маются спросонок,

Крох тузят в семействе и больших везде,

Лупят жён нещадно, братьев и сестрёнок –

Срок за это нынче не дают в суде.

 

Граждане в рабочем и житейском гаме

Слишком неизящно применяют речь:

Кроют матюгами, будто утюгами,

Ублаготворяя ближних бесперечь.

 

И у сохранивших облик и приличья,

Берегущих имя, должность и уют,

Поведенье тоже, в общем-то, не птичье:

Заседают, пишут, выводы куют,

Бьют рублём болезных и за счёт их пьют.

 

Свояки бандитам, штемпам и барыгам,

Депутаты в сытой думской тишине,

Напевая “Мурку” или “Гоп со смыком”,

Весь народ российский выдали шпане.

 

Конфессионалы принимают меры,

Рвусь и я помочь им. Но с безгрешных звёзд,

Где мои фантомы, грёзы и химеры,

Не могу построить надлежащий мост,

 

Чтобы эти страты, уровни бы эти

Породнить друг с другом, воссоединить,

Превозмочь совместно наше лихолетье…

Что там мост! Хотя бы трепетную нить.

 

Знаю, что не первый лезу в эту реку

С розовой затеей век златой почать,

Лань с конём желая впрячь в одну телегу

И мечтая жабу с розой повенчать.

 

Классовая рознь ли, свыше ли не велено –

Никаких гармоний, хоть душа в клочки.

Как мне жить с народом нечленораздельно,

Деть куда дипломы, крылья и очки?

 

* * *

Меня в Самаре выводили в люди.

И вывели. До бомжа довели,

Не чтоб хорош стал, словно торт на блюде,

А чтоб скулил на жизненной мели.

 

Я был тогда студент и комсомолец.

Не активист. Скорее, маргинал.

Но не поганил, как комсорги, школьниц,

Для оргий хат с парторгом не снимал.

 

К любым паскудствам не стоял и близко,

Лишь говорил сплеча да сгоряча.

И тут, к несчастью, подоспела чистка

В честь ста годков родного Ильича.

 

В те времена парторги и комсорги,

Тайком блудя, напарываясь в хлам,

С трибун разврат честили на все корки

И персоналки шили простакам.

 

Отняв постель, турнули из общаги,

Из института слили, а потом

Под роспись волчьи выдали бумаги –

Был беспощаден вузовский партком,

 

Пустив юнца скитаться в жалком виде…

Почти полвека с той поры прошло.

На Ильича я вовсе не в обиде,

Хоть вспоминать тот случай тяжело.

 

Взлелеянные сталинщиной гады

К жестокой травле проявили вкус.

Но виноват ли в зверствах Торквемады

Скитальческий философ Иисус?

 

АСКЕЗА ОТКАЗА

Легко не пускают в авторы. Дело тут не в таланте.

Где уж на шару рыпаться, действовать с кондачка!..

Добром и, тем паче, даром в литературной банде

Не выклянчишь ни страницы, не выпросишь ни клочка.

 

Наивняки, чтоб лиру граду явить и миру,

Лезут толпою к славе, хоть их стриги, хоть дой.

Можно лишь виртуально – проще всего в “Стихиру”,

В лузеры, в ничевоки, в лохи, в чушки, в отстой.

 

Торкайся, если можешь – годами, не месяцами.

В толстый журнал без связей не прошмыгнёт и вошь.

Там фейс-контроль серьёзный – с VIP- и со стоп-листами.

Сами же в титлах всяких, как в интернет зайдёшь.

 

И не поверх – под барьерами плотной ползут колонной.

Редкость – пример иного, не как у них, пути:

Высоцкий канатоходцем по ленте магнитофонной

(Выдержала, родная!) смог до людей дойти.

 

Те же, что в редколлегиях – никто никакой не гений.

Только легки на помине да на подъём легки

Снайперы перекрёстных – ты мне, я тебе – опылений,

Лидеры публикаций, премий передовики.

 

Тёрся я на их службе. Были дела не плохи.

Знаю все эти штуки. Преодолел искус.

Лучше уж в ничевоки, чмо, чушканы и лохи,

Чем волочить по жизни этот блудливый груз.

 

ЗА СЕЛОМ

До весны уже пара недель.

Сдюжу как-нибудь зимний остаток,

На лыжне возле лесопосадок

Кислородный вдыхаючи хмель.

 

Ослепительна белая гладь.

Попривык я походкой небыстрой

От тяжёлых предчувствий и мыслей

Хоть на час в перелесок сбегать.

 

На исходе и стужа мила,

Словно трудная жизнь напоследок,

Где под сенью заснеженных веток

Краток отдых вдали от села.

 

Трубным дымом курится оно.

Уж никто там не юн и не молод.

Телевизоры смотрят, кино.

Всё им ясно вполне и давно.

 Все живут-выживают, как могут.

 

И давно каждый выбрал вприклад

К скудной пайке насущного хлеба

Подслащённые ложью плацебо

Или истин мучительный яд.

 

ТРЕТЬЯ БЕДА

По заграницам ныне, что ни день,

Как блатари в процессе буйной пьянки,

Хамят России все, кому не лень.

Особенно неистовствуют янки.

 

И мы в отчизне, как в кольце огня.

Уж лимитрофы в пене от нахрапа,

Как в поговорке, где куют коня,

А жаба рядом подставляет лапы.

 

И что ж в Москве? Там лишь “удивлены”

Разноголосьем бешеного лая,

Попав в чины, как к тёще на блины,

Зело партнёрам нравиться желая.

 

Но слабаков “партнёры” эти бьют –

Таких, кто щедр к ним и дипломатичен

И лишь с подвластным населеньем крут,

Ни в грош не ставя – вплоть до зуботычин,

 

Кому народ наш – будто трын-трава…

Вот и имеем, то, что не имеем,

Где над страной куражится братва,

Как над легко захваченным трофеем.

 

* * *

В годы гражданской язвы

И социальных драк

Просто живётся, ясно.

Видно, где друг, где враг.

 

Правда, голодновато,

Холодновато всё ж.

Бьётся людское стадо –

Нож в него ввержен, нож:

Страх, разнуздёж, грабёж.

 

В пору сброшенных масок,

Разоблачённых лаж

И отменённых сказок

Хищникам дан карт-бланш.

 

С быдлом – без разговору,

Выпустив как на врага

Головорезов свору

С тысячами АК,

 

Ради кровавой смуты

Выданными Шойгу.

Танками – тоже круто.

Можно и “Точкой-У”.

 

После зауважают

Этот державный труд.

Бабы ещё нарожают,

Рекруты подрастут,

 

Чтобы оставить массу

Новых сирот и вдов…

После же, как по маслу –

Переформат голов.

 

РУСОФОБСКОЕ БЕСНОВАНИЕ

Когда “Мы – народ!” голосит ради “бабок”

Прикормленный Теффтом моральный урод,

Противно, конечно. Но более гадок

Примкнувший к нему малочисленный сброд.

 

Толпишкой, склубившейся из ниоткуда,

Ползут самгины, смердяковы ползут,

Валят передоновы, глумовы прут,

Мечтая, чтоб вспыхнула новая смута,

Портреты Расплюева с чувством несут.

 

“Кубло не тревожить – свой брат, либералы!” –

Сигнал держимордам идёт из Кремля.

Что Русь пропадает, там горюшка мало –

Красуются, лихо на Запад руля.

 

Картина – как будто в российский колодец,

Вовек никому не жалевший воды,

Со смаком плюёт этот самый народец

Под гогот прикормленной им гопоты.

 

И смотрит, утративший волю и силы,

Проев за три дня издевательский МРОТ,

На бешеный шабаш глазами терпилы

Понуро и молча великий народ.

 

* * *

Я руки скрестил на коленях,

Я их, словно крылья, сложил,

Мичуринец чувств сокровенных,

Их сеятель и старожил,

 

Присевший у самого края

Бытийного моря в отлив,

Лицо своё не подпирая

И долу глаза опустив –

 

Не в стиле, конечно, Родена,

Тем паче, Крамского и Ге,

Зане имитаций робею,

От них нахожусь вдалеке.

 

Весьма в незатейливом виде

Живу без фанфар и прикрас,

В мыслители рылом не выйдя –

В чувствители выйдя как раз.

 

И вновь, значит, должен пробраться

В ту местность, где в бисер игра,

Чтоб зла ледяное пространство

Наполнили звёзды добра.

 

Со смагою Жля тут и Карна,

Печалей до крыш намело,

А там, как всегда, лучезарно,

Как в Троицын полдень, тепло.

 

И кречеты ходят высоко…

Но всё же под звуки рожка

Душевная смута жестока

И вещая дума тяжка.

 

БЕЗРАБОТИЦА

Жатва совести, каторга долга.

Не суггестор, не зверь, не диффуз…

Без расчёта, без шума и толка

Волоку на себе этот груз.

 

И, хоть рад жить заботой обычной

(Хлеб насущный свой – в поте лица),

Всё едино стезёй горемычной

Мне придётся идти до конца.

 

И предсмертною мукой томиться,

Доживая короткий свой срок

В беспощадном охвостье столицы,

Среди ловких всегда одинок.

 

В пользу бедных терпеть разговоры,

Где болтун, на прожекты горазд,

Мельтешит: – Дайте точку опоры!

Только кто ж ему, чивому, даст?

 

Над грядущим я, будто над бездной –

Охмурён, обокраден, забит.

Нет мне места на трапезе тесной,

И в глазах от начальства рябит,

 

Под присмотром которого в лохи

Я попал, чтобы ждать у ворот,

Словно пёс, вожделенные крохи

От блажных новорусских щедрот,

 

Ощущая, что в судную книгу

С отвращением впишет Господь

Казнокрада, хлюста и барыгу,

Разлучив его душу и плоть.

 

А меня пожалеет, наверно,

Ради нынешних бедствий моих…

Что мне тартар и что мне инферно –

Я и тут насмотрелся на них.

 

* * *

Ни мук, ни драм кругом не замечая,

Чужих не чуя горестей и бед,

Косноязычил виршами сплеча я,

Не ожидал, что на вершине лет

 

Моя душа подвергнется молчанью…

Лишь напоследок снизошла ко мне

Великая способность к состраданью

Ко всем, кто страждет в рухнувшей стране,

 

Когда в слезах над гибельным разломом

Я обомлел – и в тексте под рукой

Пропал зазор меж истиной и словом,

Исчез разрыв меж чувством и строкой.

 

К высокому звучанию пристрастность

Вдруг разрешилась редкостным плодом,

Дарящим мне мучительную радость

И благородный помысел о Том,

 

Кто надоумил вглядываться в лица,

Кто, наконец, с годами научил

Идти путём творца и очевидца,

Как в наказанье, из последних сил,

 

Кто сделал дух мой слышащим и зрящим,

Заставив плоть дожитию во вред

Стать сгустком нервов на исходе лет –

Больным, бессонным и кровоточащим.

 

* * *

Отошла, потеплела погода,

И пространство лазурно вполне

Соответственно времени года.

Что ж так жутко и холодно мне?

 

Зло стозевно, огромно и лаяй.

Эта дикая ярость людей,

Эти пастыри с норовом ламий,

Эта власть, где в чести прохиндей.

 

С девяностых оскал её страшен.

До сих пор с ней один на один,

Схож планидою с массой сограждан,

Чудом я дотянул до седин.

 

Несговорчивы совесть и память

Из-за нашей всеобщей вины.

Ни к чему либерально лукавить,

Отделяя режим от страны.

 

Неотъемлемо, неразделимо

Это в сердце живёт и болит –

Белый дом в клубах чёрного дыма,

Атрофия стыда у элит.

 

Честных слов не слыхать ниоткуда,

И никто не ударит в набат.

До чего же мне горько и трудно!

Неужели и я виноват?

 

На загадочной родине нашей,

Не предвидя великих потерь,

Вдохновенно свой путь начинавший

И с лихвою скорбящий теперь,

 

Доживаю в нужде и в грязи я…

Эх ты, с верой в свою благодать,

Сумасшедшая баба Россия,

Лютой мачехой ставшая мать!

 

И ПРИШЛИ ПРОСТЫЕ ЛЮДИ

В оны дни, во время оно,

Раньше, чем жил Псамметих,

Племя было поделёно

На простых и непростых:

 

На посконных, битых, драных,

В княжьи гридницы незваных,

И на тех, кто любит взять,

Называющихся – знать.

 

Тем, которые босые, –

Щи вчерашние пустые,

А для тех, кто усложнён, –

Пармезан и периньон.

 

Прёт из грязи в князи мразь.

Надевает фрак и ферязь

Усложнившаяся грязь –

Наглость, силу, подлость через.

 

Жутко сложные персоны,

По которым плачут зоны,

Лезут в думу и в совет –

Сливки, власть, нобилитет.

 

Возглашён указ гаранта

(Исторический опять!) –

Не подумав исполнять,

Аплодирует команда,

Сложнецов ретивых рать.

А при поиске концов

Валит всё на простецов.

 

Аты-баты, едут в Штаты

Сложняки на ПМЖ –

Обустраивают хваты

Жизнь свою, как бланманже.

 

Вытворять такие штуки

Не суются простаки:

Им с отечеством в разлуке –

Западло и не с руки.

 

Сообщенье: некто в бозе

Опочил, зело мастит.

Он воспет в стихах и прозе,

К телу очередь стоит.

 

И ревут простые люди

Сзади выходцев элит

Там, где, словно хрен в посуде,

Жмур прославленный смердит.

 

До печёнок умилён

Телерадиодолдон –

В них народ увидел он.

Простеца зовут народом,

Если занят огородом.

 

Простецы нужны какие?

Чтоб склонялись робко ниц,

Как в проклятые лихие,

Голосуя за убийц –

 

При гайдаровщине мерзкой

Без поднятий головы

Типа унтер-офицерской

Самопоротой вдовы.

 

Но когда народ воспрянет,

Петь долдон иначе станет:

“Чернокостье, беспородье,

Охлос, хамово отродье,

Негодяев сброд, быдляк,

К стенке этих коммуняк!”.

 

Было так. И будет так.

Простецы отлично знают,

Как на Пресне убивают,

Кто товарищ, а кто враг.

 

Из простой народной гущи

Безошибочно видны

Оголтелость власть имущих,

Их наезды и понты.

 

Из рабочего жилья

Различимей пасть жулья.

С деревенского подворья

Очевидней морда ворья.

 

Простота всего мудрей –

Рёк бордосский корифей.

Выход прост и выбор прост:

Зверем – или во весь рост.

С кем идти – решаешь сам.

Остальное – быт и спам.

Лишь не стыд бы и не срам.

 

* * *

Облапошили на сторублёвку –

Не с жены же сняли колье!

Всё равно лохом быть неловко,

Как на публике в дезабилье.

 

А когда на судьбу обули,

Чтобы маялся, сир и наг,

Как с тропы своей сор смахнули,

Вбив в ничтожество – это как?

 

Как же это, ребята, братцы?..

Все, кого объегорил плут,

Тихо, громко ли – матерятся.

После плачут. И смертно пьют.

 

Так устроена жизнь в России.

Может, свойственно всем краям –

Нас не очень тогда возили

По буржуйским гнилым раям.

 

Нас, естественно, не спросили –

Каково, в самом деле, нам,

Но на Красной Пресне скостили,

Для острастки страны скосили

Тех, кто вздумал подняться там.

 

Каждый день, всякий миг есть выбор.

Ежесуточный есть искус:

Всласть сосать, из народа выбыв,

Под своей смоковницей кус.

 

Выбрав, я колочусь и мучусь,

Не боец в крысином бою.

Разделяю общую участь.

Лаюсь, плачу. Правда, не пью.

 

За пайком в списке вечно сзади.

Мат мой, вой мой – кому страшны?

Домочадцам лишь тошны. Кстати,

Нет колья у моей жены.

 

НАШИ СКРЕПЫ

Три кита, на которых держались

Дух народа, работа и быт,

Были мощны – они назывались

Агитпроп, ширпотреб, общепит.

 

Мировой океан рассекали

Волей строгих вождей и судеб,

Долговечные, будто из стали,

Общепит, агитпроп, ширпотреб.

 

Повидали мы небо с овчинку…

Но плывут без особых хвороб,

Поменяв экстерьер и начинку,

Ширпотреб, общепит, агитпроп.

 

И пока сквозь пространство и время

Пролагают родимые путь,

Чешет шкипер в прострации темя

И вдобавок ещё что-нибудь.

 

МЕДНЫЕ ТРУБЫ

Когда человек прославится,

С него словно снимут одежду.

Он с этим не сразу справится,

Ладони сжав ног промежду.

 

Потом со славой сроднится,

Как будто с ролью артист.

Освоится, оглядится,

Вживётся в этот стриптиз.

 

Расслабится, подобреет

Лицом, тем более телом.

Привыкнет эдаким фреем

Пушистым ходить и белым.

 

Впадёт со временем в свинство,

Своей известности раб:

Ведь слава навроде Свифта –

Меняет вещей масштаб.

 

Не забывать поспешно бы

Ему, впившись, въевшись в роль,

Что голенький он по-прежнему,

Как сказочный тот король.

 

Помнить ему бы прочно:

Многие так летали,

Падали больно очень,

Некоторые летально.

 

Такие они, эти трубы –

Снести трудней, чем чуму:

Люди не все же тупы,

Кумекают, что к чему.

 

РОЖОН

С малахольством спустярукавным,

В страхе жизни на волоске

Дом таловый одели камнем,

Позабыв, что он на песке.

 

Утверждали, что дело прочно –

В кураже с разворотом плеч.

Супостат же денно и нощно

Подрывал его бесперечь.

 

Улещали жильца-колосса:

Всё нормально, мол, ноги – сталь!

И отмахивались от вопроса:

Скоро ль близью предстанет даль?

 

Докладали, бровищи хмуря:

Процветём, буржуям назло… 

Повалила избу не буря –

Гнилью-плесенью развезло.

 

Сел болезный на хлеб и воду,

С нужд и проторей еле жив,

О судьбине своей заботу

На Всевышнего возложив.

 

Испоганил трёхпалый сказку.

С ней, похоже, вопрос решён.

Лишь над тыном врагам в острастку

Нуклеарный торчит рожон.

 

БЕЗ СРОКА ДАВНОСТИ

Убить их – мало. Мало – трупы скрыть.

Тем более – телесно искалечить.

Необходимо нравственно урыть,

Ошельмовать их и расчеловечить.

 

Враги низки. Любой из них неправ.

Лицом и платьем безобразен тоже.

Такой у всякой ненависти нрав:

Бесстрастным быть он попросту не может.

 

Окрасить их в коричневую масть

С клыками в пастях на звериных мордах.

Когда есть власть, дерьма на них накласть

В буквальном смысле – на живых и мёртвых.

 

Животными паскудными прозвать,

Отродьями, исчадиями ада,

Чтоб веселее лютовала рать,

Головорезов пьяная бригада.

 

По безоружным был огонь в упор,

Снаряды точно цели поразили

Под либерально-криминальный ор.

Признают после: били по России.

 

Кровь на полу, на стенах, потолке.

Бронемашины чернь сметали с ходу,

И снайперы шмаляли по толпе.

Потом напишут: били по народу.

 

Ещё молчок. Под спудом та беда

(Пока нахально буйствует болото).

А я на тризнах вглядываюсь в фото –

Прекрасней лиц не видел никогда.

 

АВАНТЮРИСТ

В популистских прожектах заврался

И в посулах благих перемен.

Всех провёл. В oval office забрался.

Он куражится. Он – шоумен,

 

Норовящий бить людям по нервам.

Эпигонство, повтор, дежавю –

Ибо рыжий пройдоха не первым,

Присягнув мировому жулью,

 

Топчет скользкую эту дорожку.

Кто не помнит, как киноактёр

Объявлял нам войну понарошку,

В микрофон нёс дурашливый вздор?

 

Словно кольтом, играется властью

И планету берёт на прицел…

Как же справиться с этой напастью,

Что нам делать, чтоб мир уцелел?

 

Рад хитрец, что мы как простофили

По горбато-трёхпалой вине

В гонке ядерной им уступили,

Проиграли в холодной войне.

 

Не дай бог, заколодит пролазу –

И, взрывая в грядущее мост:

– Вы уволены! – мерзкую фразу

Человечеству гаркнет прохвост.

 

СМЕРТЬ ПОЭТА

Баллада успения

І.

Что только в комп не вбросили

В День дурака! Но стоп:

Весть обухом – в Пиндосии

Русский поэт усоп.

 

Официоз старательно

Долбит его стихи.

Льстиво скорбят предатели,

Плачут всерьёз лохи.

 

Сдуру в столице вечером

Кто-то уже полез

С парой гвоздик и свечками

К embassy of US.

 

И, как чума конкретная, –

На приговоры скор,

Вылупился с комментами

Юзеров пёстрый хор:

 

“Шибко с идеей тужился,

Капиталистов крыл,

Пролов любил до ужаса,

Кобу в Кремле любил”.

 

“Смладу Евтух – ещё та лиса:

В Штатах издал свой труд

С отзывом сэра Даллеса:

”Beautiful, very good!”.

 

Бонзы не взъелись отчие,

С гуся была вода,

Хоть за такое прочие

Зону мели тогда”.

 

“Ловко строчил, талантливо,

К славе мчал со всех ног.

Власть с ним всю жизнь валандалась,

Пипл его чтил, будь спок!”.

 

“Родина, государственность,

Партия, комсомол!..

По-комиссарски нравственный,

С пафосом вирши плёл”.

 

“О паханах влиятельных

Впаривал массам ложь:

С Кеннеди аж в приятелях,

К Брежневу, дескать, вхож”.

 

“Сыром катался в маслице

В Раше, а после там.

Кто выслал в Штаты мастера?

Сам рассчитался, сам”.

 

“Нас в девяностых грабили,

Били огнём в упор.

Он же свалил с наградами

Быстренько за бугор”.

 

“А ведь учил сражаться нас

И не взирать на ранг –

Важен, мол, дух гражданственный!

Вот вам и бумеранг”.

 

II.

Грубый какой народец-то,

Чтобы ему пропасть!

Видно, и тут расходятся

Электорат и власть.

 

Злые комменты, дошлые.

Сердце враздробь стучит.

Надо ли трогать прошлое,

Если кровоточит?

 

Был в те года особенно

Кисел отцам виноград.

А у детей оскомина

Двадцать шесть лет подряд.

 

Помню, ползло улитою,

После пустилось вскачь

Наше людьё элитное

В западный рай, хоть плачь.

 

В этом раю рагулистом

Стал процветать поэт.

Начал дружить с Маргулисом,

Волковым был воспет:

 

“Это ж не скушать лобио –

В США прожить жизни треть.

Что он, супруга Лотова –

В догмах закаменеть?”.

 

Типа стал адвокатствовать

Шлёма с недавних пор.

Тут же ему препятствием –

Бушин как прокурор.

 

Волков – насчёт культурности:

Женя – её посол!

А прокурор – о шкурности.

То есть процесс пошёл.

 

Главный свидетель – глория.

Родина – зал суда.

Ну, а судьёй – история,

Это уж, как всегда.

 

III.

Эх, господа-товарищи,

Пассионарный слой!

Рвётесь вы, как с пожарища,

С русской земли долой,

 

Лохам оставив лохово:

Возле последних скирд

Кое-какое логово,

Нефтедобычу, спирт.

 

Но, пока всё не выжато,

Гонит бабло в оффшор,

В Штатах купив недвижимость,

Оборотень и вор.

 

Детки с женою там уже,

Свалит и он – дай срок.

Дочка за негром замужем,

Сел на иглу сынок.

 

Презики и премьерики

Тоже начнут online

Рашкой рулить в Америке,

Брезгуя russisch Schwein?

 

“Ну её к псам в болотину!..”.

А когда в ад сойдут,

Кости пришлют на родину,

Статуи возведут.

 

Переименуют улицы,

Колледжи, города,

Если РФ не сдуется,

Будет ещё тогда.

 

Встанут дворцы фамильные

В память о них, в их честь.

Всё будет скоро, милые,

Даже частично есть.

 

В чуждой стране успение,

Горестный прецедент…

Thank you, сеньор Эухенио,

За перспективный тренд!

 

ІV.

Thank you за строки звёздные,

Сплачивавшие нас!..

Умер поэт в девяностые,

Предан земле сейчас.

 

13.04.2017