Андрей РУМЯНЦЕВ. «САТИРЫ СМЕЛОЙ ВЛАСТЕЛИН...». Фонвизин и русская литература

 

Андрей РУМЯНЦЕВ 

«САТИРЫ СМЕЛОЙ ВЛАСТЕЛИН...»

Фонвизин и русская литература

 

 До комедии «Недоросль» её автор Денис Иванович Фонвизин уже был известным в России литератором. Он переводил стихи и прозу, написал сатирическую пьесу «Бригадир». Но «Недоросль», говоря по-теперешнему, стала его звездным произведением. В нем сошлись самые привлекательные и характерные черты таланта Фонвизина: его редкое для того времени знание «грубой» провинциальной жизни, чистый нравственный идеал, едкое сатирическое слово, общественный темперамент.

 Написанная в 1781 году и сыгранная в театре на следующую осень, пьеса стала любимой комедией нескольких русских поколений, дошла до времен зрелого Пушкина и была названа им «народной». А это в устах поэта высокая и редкая оценка: народными из произведений предыдущей эпохи он назвал лишь басни Ивана Крылова.

 Свое высокое уважение к автору «Недоросля» Александр Сергеевич передал в чеканных строках «Евгения Онегина»:

Волшебный край! там в стары годы,

Сатиры смелой властелин,

Блистал Фонвизин, друг свободы...

 

 И ещё несколько пушкинских слов – о былой популярности комедии Фонвизина:

 «Бабушка моя сказывала мне, что в представление «Недоросля» в театре бывала давка – сыновья Простаковых и Скотининых, приехавшие на службу из степных деревень, присутствовали тут и следственно видели перед собою своих близких, знакомых и свою семью».

 В.Белинский среди многих своих замечаний о пьесах Фонвизина, замечаниях, рассыпанных в разных критических статьях, обзорах и рецензиях, обронил однажды характерные слова: комедии этого классика впервые «знакомили русских с их собственным бытом». «Впервые» – это всегда ключевое понятие; произведение, открывшее читателю что-то внове, несет печать литературного первородства. Таким сочинением стала комедия «Недоросль».

 Еще в годы правления Петра I вышел указ, по которому дворянские юноши не могли без образования поступить на службу и даже жениться. По привычке к точности, царь определил и объем знаний, который каждый «недоросль» должен был иметь к определенному возрасту: к семи годам читать «по толкам», то есть бегло, и чисто писать, к пятнадцати – знать математику, один иностранный язык и закон Божий, к двадцати – приобрести навыки в военном деле, изучить историю и географию.

 Помещики Простаковы царский указ выполняют: они наняли для своего единственного сынка Митрофана трех учителей. Закон Божий, например, преподает исключенный из семинарии Кутейкин. Сам он «убоялся бездны премудрости» и постарался освободиться от умственного труда. Семинария рассталась с ним без сожаления, духовное начальство вспомнило библейскую заповедь: «Не мечите бисер перед свиньями».

 Кутейкин учит Митрофана, кроме того, чтению и чистописанию. Об успехах Простакова-младшего он рассказывает так: «Четвертый год мучу свой живот. Посесть час, кроме задов, новой строки не разберет; да и зады мямлит, прости господи, без складу по складам, без толку по толкам». И учитель, и ученик стоят друг друга: оба большие бездельники.

 «Арихметику» молодому олуху взялся втолковывать отставной сержант Цыфиркин. Этот кормится своими скудными познаниями в ближнем городе, а у Простаковых служит как учитель приходящий. О своих мытарствах там и тут он говорит: «...кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь... На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся... В иного пня в десять лет не вдолбишь того, что другой ловит на полете».

 Главная же гордость супругов Простаковых – третий учитель, Адам Адамыч Вральман. Его нашли аж в самой Москве: «...приняли иноземца на пять лет, – хвастает Простакова Правдину, – и, чтоб не сманили, контракт в полиции заявили. Подрядился учить, чему мы хотим, а по нас учи, чему сам умеешь. Мы весь родительский долг исполнили, немца приняли и деньги по третям наперед ему платим».

 По ходу комедии выясняется, что Вральман служил в Москве у Стародума, богатого родственника Простаковых, кучером. А не за свое дело он взялся с голоду. «Та што телать, мой патюшка? – печально оправдывается перед Стародумом на чуждом русском языке этот заморский искатель счастья, каких сотни и тысячи проживало в поместьях невежественных русских бар. – Не я перфый, не я последний. Три месеса ф Москфе шатался пез мест, кутчер нихте не ната. Пришло мне липо с голот мереть, липо ушитель...»

 «Да ты, Вральман, я чаю, отстал и от лошадей?» – спрашивает его Стародум.

 «Эй, нет, мой патюшка! – отвечает «ученый» немец. – Шиучи с стешними хосподами, касалось мне, што я фсе с лошатками».

 

 * * *

 В комедии Фонвизина юмор породнился с «домашней», бытовой жизнью России. Впервые сатира обрела народный голос, как чуть позже русская басня Крылова слилась с крестьянской хитрецой, едкой народной шуткой, просторечным языком. Кажется, что автор «Недоросля», придворный сановник (Фонвизин был сотрудником кабинет-министра И. Елагина, затем секретарем канцлера Н. Панина), каким-то чудесным образом вошел в среду провинциального поместного дворянства и изнутри увидел его дремучий, до безобразия оглупившийся быт. При этом кисть комедиографа привлекает не только точностью, правдивостью изображения, но и запоминающейся сочностью картин, хлесткой издевкой над своими малопочтенными героями.

 Выпишем один кусочек из пьесы. «Математик» Цыфиркин дает очередной урок Митрофану в присутствии его матери. Чтобы тупой ученик лучше понял суть задачи, наставник изобретает примеры жизненные:

 «Цыфиркин. Изволил ты, на приклад, идти по дороге со мною. Ну, хоть возьмем с собою Сидорыча. Нашли мы трое...

 Митрофан (пишет). Трое.

 Цыфиркин. На дороге, на приклад же, триста рублев.

 Митрофан (пишет). Триста.

 Цыфиркин. Дошло дело до дележа. Смекни-тко, по чему на брата?

 Митрофан (вычисляя, шепчет). Единожды три – три. Единожды ноль – ноль. Единожды ноль – ноль.

 Г-жа Простакова. Что, что до дележа?

 Митрофан. Вишь, триста рублев, что нашли, троим разделить.

 Г-жа Простакова. Врет он, друг мой сердечный! Нашел деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке.

 Митрофан. Слышь, Пафнутьич, задавай другую.

 Цыфиркин. Пиши, ваше благородие. За ученье жалуете мне в год десять рублев.

 Митрофан. Десять.

 Цыфиркин. Теперь, правда, не за что, а кабы ты, барин, что-нибудь у меня перенял, не грех бы тогда было и еще прибавить десять.

 Митрофан (пишет). Ну, ну, десять.

 Цыфиркин. Сколько ж бы на год?

 Митрофан (вычисляя, шепчет). Нуль да нуль – нуль. Один да один... (Задумался.)

 Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! гроша не прибавлю; да и не за что. Наука не такая. Лишь тебе мученье, а все, вижу, пустота. Денег нет – что считать? Деньги есть – сочтем и без Пафнутьича хорошохонько».

 Поневоле вспомнишь, что Пушкин и через полвека свидетельствовал (запись сделана в его конспектах на французском языке): «Невежество русских бар... У нас баре не умеют писать». О них же, о Простаковых уже девятнадцатого века, поэт саркастически заметил, что они «не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества, его историю знают только со времени кн. Потемкина, имеют некоторое понятие о статистике только той губернии, в которой находятся их поместия, со всем тем почитают себя патриотами, потому что любят ботвинью и что дети их бегают в красной рубашке».

 Подлинность фонвизинских наблюдений была неоспорима для современников. Россыпь юмористически окрашенных деталей складывалась в картину жизни, которая оказалась привычной соотечественникам, и только разящий смех заставлял заново увидеть такой быт и возмутиться его нелепостью, пошлостью, грубостью.

 Заласканный сынок говорит в лицо матери:

 «Митрофан. Ночь всю така дрянь в лицо лезла.

 Г-жа Простакова. Какая же дрянь, Митрофанушка?

 Митрофан. Да то ты, матушка, то батюшка.

 Г-жа Простакова. Как же это?

 Митрофан. Лишь стану засыпать, то и вижу, будто ты, матушка, изволишь бить батюшку.

 Простаков (в сторону). Ну, беда моя! Сон в руку!

 Митрофан (разнежась). Так мне и жаль стало.

 Г-жа Простакова (с досадою). Кого, Митрофанушка?

 Митрофан. Тебя, матушка: ты так устала, колотя батюшку.

 Г-жа Простакова. Обойми меня, друг мой сердечный! Вот сынок, одно мое утешение».

 Муж Простаковой, подкаблучник, даже и не похож на человека: бессловесный и тупой, он, кажется, и создан только для жениных тумаков. «На него, мой батюшка, – жалуется Простакова Правдину, – находит такой... столбняк. Иногда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего-то я с ним не делала; чего только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у бога просишь опять столбняка... Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!».

 Братец Простаковой важно заявляет: «Я Тарас Скотинин, в роде своем не последний. Род Скотининых великий и старинный. Пращура нашего ни в какой герольдии не отыщешь». На это Правдин, смеясь, говорит: «Этак вы нас уверите, что он старее Адама». Но Скотинин не воспринимает юмора. Он любит свиней, разводит их, и для него лучше иметь дело со свиньями, чем с людьми. Он признается Стародуму: «Дома, когда зайду в клева (т.е. в хлева – А.Р.) да найду их не в порядке, досада и возьмет. И ты, не в пронос слово, заехав сюда, нашел сестрин дом не лучше клевов, тебе и досадно». «Ты меня счастливее, – говорит Стародум. – Меня трогают люди». И слышит в ответ: «А меня так свиньи». И в самом деле: все разговоры Скотинина – вокруг свиней; он, решив жениться на Софье, обещает ей домок не хуже, чем для хрюшек: «Коли у меня теперь... для каждой свинки клевок особый, то жене найду светелку; для нее одной отдам угольную, с лежанкой». Он уже и наследством будущей супруги распорядился в своих мечтах: «Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям».

 Под стать Скотинину и его сестра. Эта тоже груба, невежественна и всеми силами блюдет свой мелкий, жалкий интерес. «Нас ничему не учили, – с удовольствием рассказывает она о жизни в родительском доме. – Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу... Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у бусурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет». Простакова и сыну советует: «Митрофанушка, друг мой, коли ученье так опасно для твоей головушки, так по мне перестань».

 

 * * *

 Комедия не случайно имеет название «Недоросль». С главным героем её связаны все события пьесы; он воплотил в себе все характерные черты родственников. Митрофан и служить отечеству приготовился точно так же, как его окружение. Все науки для этого уже пройдены.

 «Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?» — спрашивают у него.

 «Митрофан. Дверь, котора дверь?

 Правдин. Котора дверь! Вот эта.

 Митрофан. Эта? Прилагательна.

 Правдин. Почему же?

 Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна».

 Точно так же силен недоросль и в других науках.

 «Правдин (Митрофану). А далеко ли вы в истории?

 Митрофан. Далеко ль? Какова история. В иной залетишь за тридевять земель, за тридесято царство.

 Правдин. А! так этой-то истории учит вас Вральман?

 Митрофан. Нет, наш Адам Адамыч истории не рассказывает; он, что я же, сам охотник слушать.

 Г-жа Простакова. Они оба заставляют себе рассказывать истории скотницу Хавронью».

 Про науку географию Митрофан вообще не слышал.

 «Господи боже мой! Пристали с ножом к горлу», – сердится он на старших. И когда Правдин открывает Простаковым, что география – это «описание земли» и ее полезно изучить хотя бы для того, чтобы знать, куда едешь, мамаша безмерно удивлена: «Ах мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, – свезут, куда изволишь. Мне, поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не знает Митрофанушка».

 Простаковых не прошибешь. Ученье для них обуза, польза отечества — пустой звук, есть только собственная выгода; чтобы приобрести богатство и чины, хороши все средства; с умными не кумись, «свой брат завсегда лучше». Эти правила жизни хозяева дома переняли по наследству. «Без наук люди живут и жили, – рассуждает Простакова. – Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-то положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! Каково это?».

 И при всем невежестве, скаредности, душевной пустоте – какие фамильные заносчивость, надменность, самодовольство живут в Простаковых и Скотининых!

 «Из нашей фамилии Простаковых, – с гордостью говорит владелица поместья, – смотри-тка, на боку лежа, летят себе в чины. Чем же плоше их Митрофанушка?»

 Доволен жизнью и Скотинин. Стародуму, дяде Софьи, он нахально советует:

 «Скотинин. Обняв меня покрепче, скажи: Софьюшка твоя.

 Стародум. Не пустое ль затевать изволишь? Подумай-ко хорошенько.

 Скотинин. Я никогда не думаю и наперед уверен, что коли и ты думать не станешь, то Софьюшка моя».

 Жаждет освободиться от учебы, даже если это и пародия на нее, Митрофан. Сбросить эту обузу, а вместе с нею и опеку родительницы, жить в свое удовольствие: спать, есть и бездельничать – его сладкая мечта. «Час моей воли пришел, – объявляет он мамаше. – Не хочу учиться, хочу жениться».

 Вся семейка, конечно, хорошо усвоила дворянские права – властвовать над крестьянами и домашней челядью, драть три шкуры с одних и помыкать другими. Как хозяйствовать – наука для Скотининых и Простаковых несложная, как раз по их уму.

 «Скотинин. ...Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.

 Простаков. То правда, братец: весь околоток говорит, что ты мастерски оброк собираешь.

 Г-жа Простакова. Хотя бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак не умеем. С тех пор, как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем. Такая беда!»

 Дворовую челядь в поместье и вовсе не считают за людей. Обругать слугу, дать зуботычину, устроить выволочку, оставить голодом – все в воле господ. Старая нянька Митрофана Еремеевна жалуется на свою долю:

 «Нелегкая меня не приберет! Сорок лет служу, а милость все та же...» И на вопрос Кутейкина: «Велика ли благостыня?» – отвечает: «По пяти рублей в год, да по пяти пощечин на день...».

 Собственно, все действие пьесы – это череда глупых разговоров Простаковых и Скотинина, ругательств, которые они обрушивают на головы своих рабов, и жестоких выходок. Когда хозяйке поместья не удается силой обвенчать Софью с сыном, она грозит:

 «Г-жа Простакова. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке. Теперь-то допытаюсь, кто из рук ее выпустил. Нет, мошенники! Нет, воры! Век не прощу, не прощу этой насмешки.

 Правдин. А за что вы хотите наказывать людей ваших?

 Г-жа Простакова. Ах, батюшка, это что за вопрос? Разве я не властна и в своих людях?

 Правдин. А вы считаете себя вправе драться тогда, когда вам вздумается?

 Скотинин. Да разве дворянин не волен поколотить слугу, когда захочет?

 Правдин. Когда захочет! Да что за охота? Прямой ты Скотинин. Нет, сударыня, тиранствовать никто не волен.

 Г-жа Простакова. Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен; да на что ж дан нам указ-от о вольности дворянства?

 Стародум. Мастерица толковать указы!

 Г-жа Простакова. Извольте насмехаться, а я теперь же всех с головы на голову...».

 Те же привычки и слова усвоил с детства и Митрофан. Няне, которая просит его, великовозрастного лентяя, поучиться еще «хоть немножечко», он с угрозой бросает:

 «Ну, еще слово молви, стара хрычовка! Уж я те отделаю; я опять нажалуюсь матушке, так она тебе изволит дать таску по-вчерашнему».

 Словом, автор «Недоросля» представил своим современникам образы, нарисованные сатирическим пером и в то же время очень живые и типичные. Такие люди не могли увидеть себя в фонвизинском зеркале, так как не интересовались театром и не читали книг, но образованный, а тем более высший круг дворянства узнал в комедии пороки своего сословия.

 Вероятно, прав был Белинский, когда, оглянувшись на прошедший век, писал:

 «Фонвизин – первый даровитый комик в русской литературе... В его лице русская литература как будто даже преждевременно сделала огромный шаг к сближению с действительностью: его сочинения – живая летопись той эпохи».

 И еще – в другой статье: «Вообще, для меня Кантемир и Фонвизин, особенно последний, самые интересные писатели первых периодов нашей литературы: они говорят мне не о заоблачных превыспренностях по случаю плошечных иллюминаций, а о живой действительности, исторически существовавшей, о нравах общества, которое так не похоже на наше общество, но которое было ему родным дедушкою...»

 

 * * *

 Но кроме верного взгляда на «живую действительность» писатели восемнадцатого века стремились утвердить в отечественной литературе и «общественное направление». Как заметил современник Белинского, критик К. Аксаков, «предмет русской комедии – не отдельная личность, но общество, общественное зло, общественная ложь. Таковы «Недоросль» и «Бригадир», «Ябеда», «Горе от ума», «Ревизор», «Игроки». Это чисто аристофановское свойство комедии».

 Фонвизину мало было «казнить невежество» поместного дворянства, ему нужно было высказать свой идеал русской жизни, свое представление о том, как должно служить отечеству, вести хозяйство, учить и воспитывать детей, относиться к людям низших сословий. Комедиограф делает выразителями своих взглядов людей просвещенных, близких ему по положению и воспитанию – чиновника Правдина, богатого и честного дворянина Стародума, офицера Милона. Все они по стечению обстоятельств оказываются в деревне Простаковых, наблюдают жизнь обитателей поместья. Их суд над невежеством, глупостью, жестокостью бар – это суд и самого автора. Но если Простаковы и Скотинин нарисованы с художественной выразительностью, с запоминающимися характерами, то Стародум, Правдин и Милон воспринимаются как герои отвлеченные, призванные показать читателю и зрителю авторское отношение к тому, что нравственно и что безнравственно. Темы их монологов самые разнообразные – от семейных правил до государственного устройства, от щедрости богатого до скромности и послушания бедного, от пользы благонравия до гибельности разврата. Наперебой дают они «уроки добронравия»:

 «Правдин. Несчастиям людским, конечно, причиною собственное их развращение; но способы сделать людей добрыми...

 Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится».

 А то о домашнем учении и воспитании:

 «Стародум. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.

 Правдин. Но особы высшего состояния просвещают детей своих...

 Стародум. Так, мой друг; да я желал бы, чтобы при всех науках не забывалась главная цель всех знаний человеческих, благонравие. Верь мне, что наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло. Просвещение возвышает одну добродетельную душу. Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения».

 Каждый из названных персонажей касается одной, близкой ему стороны общественной морали. Правдин как представитель наместника, чиновник высокого ранга говорит о необходимости «истреблять закоренелые предрассудки», которые вредят отечеству, о презрении к льстецам, ищущим выгоды у трона и т.д.

 Стародум, служивший при дворе и вышедший в отставку, по его рассказу, удалился в Сибирь, «где достают деньги без подлой выслуги, не грабя отечества»; он нажил там капитал и теперь передает его в наследство своей племяннице Софье, сироте.

 Этот посвящает свои монологи честной знатности и не купленным чинам, развращенности и добродетельности, семейным раздорам и любви в браке; кажется, нет такого нравственного вопроса, о котором он не высказал бы своего мнения. Большая часть афоризмов в комедии принадлежит именно ему: «Душевного почтения достоин только тот, кто в чинах не по деньгам, а в знати не по чинам»; «...добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может»; льстец стремится «сперва ослепить ум человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет»; «...люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми» и пр., пр.

 Офицер Милон, естественно, рассуждает на темы военные и тоже умно, нравственно, в поучение юношам: человек в мундире «для пользы и славы отечества не устрашается забыть свою собственную славу»; «...храбрость сердца доказывается в час сражения, а неустрашимость души во всех испытаниях, во всех положениях жизни»; нет разницы «между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает жизнь свою наряду с прочими, и между неустрашимостью человека государственного, который говорит правду государю, отваживаясь его прогневить».

 Читая «Недоросль», видишь две особенности этой комедии, может быть, резко отличные друг от друга, но причудливо совместившиеся в ней: подлинность ее бытовых картин, ее типов, выхваченных из русской жизни, и надуманность резонеров, их кукольных фигур и назидательных речей. В авторе сошлись смелый остроумный сатирик и благонамеренный, близкий ко двору сановник. Его Правдин, к примеру, вообще подсказан одним из тогдашних нововведений Екатерины.

 За шесть лет до выхода в свет фонвизинской комедии императрица учредила наместничество. Каждые две-три губернии стали управляться кроме губернаторов наместниками; эти высшие чиновники представляли на своей территории царскую власть. Наместнику надлежало быть «оберегателем изданного узаконения, ходатаем за пользу общую и государству, заступником угнетенных». В обязанность новому управлению, надзирающему над губерниями и их чиновниками, вменялось «пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутство, мотовство, тиранство и жестокость». (Заметим в скобках, что появившиеся в современной России федеральные округа – это не изобретение нынешней власти.)

 Правдин и есть чиновник новой царской администрации; автор комедии, так сказать, наглядно показывает венценосной реформаторше и ее двору, как благодетельно начали действовать ее назначенцы. Правдин энергично воспользовался своими полномочиями, когда в конце пьесы заявил Простакову: «Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни». Самодуры-баре отстранены от управления своим поместьем, Митрофан отправлен служить, Софья передана благодетельному жениху Милону...

 

 * * *

 Денис Фонвизин представил в сатирическом зеркале русскую жизнь. Взгляд автора был ядовито насмешливым, горько наблюдавшим за тупым и бессмысленным существованием сословия, которое считалось надеждой государства. Пока это было обращением к самым образованным и понимавшим автора современникам. В комедии не было резкости бунтаря, потому что эта черта казалась прозорливому человеку опасным для народного бытия. Но в его сочинении были неприятие того положения вещей, что сложилось в отечестве, смелость, с которой высказывалась горькая правда. А это в сочетании с блестящим сатирическим талантом, с художественным дарованием автора сделало Фонвизина одним из первых классиков русской литературы.