Евгений ЭРАСТОВ. ЭТОТ ЗВУК ТАК НАСТОЙЧИВО ЛЬЁТСЯ! Стихи

 

Евгений ЭРАСТОВ

ЭТОТ ЗВУК ТАК НАСТОЙЧИВО ЛЬЁТСЯ!

 

* * *

Снова мертвое русское поле,

Снова вечный, безудержный снег.

В этом снежном, бескрайнем просторе

Потерялся чудак-человек.

 

Где же вы, соловьиные трели,

Майских дней золотая пора?

Здесь лишь снежные воют метели

Да хрипят кочевые ветра.

 

В том краю до скончания века

Темной ночью не видно ни зги.

Как же просто пропасть человеку

Средь безжалостной русской пурги!

 

Сквозь бескрайних полей опустелость

Было трудно по снегу идти.

Почему мне так сильно хотелось

Чудака-человека найти?

 

Окончательно сбившись с дороги,

На ветлужском крутом берегу

Я нашел его в старом, убогом,

Запорошенном снегом стогу.

 

Чуть маячил пейзаж деревенский,

Частокола сквозной лейтмотив.

«Как зовут тебя, парень?». «Флоренский», –

Он ответил, глаза опустив.

 

АНКУДИНОВСКИЙ ЛЕС

Здесь ни горя, ни тьмы, ни страданья –

Благодатный зеленый навес.

Небольшой островок мирозданья –

Дорогой Анкудиновский лес.

 

Узнаю эти кровные знаки –

Лопухи в человеческий рост,

Все тропинки, кусты, буераки,

На березе огромный нарост.

 

Эти тонкие нежные сетки

Долгожданных весенних ветвей…

Я люблю вас, зеленые ветки –

Я ведь тоже зеленых кровей.

 

Я ведь тоже и битый, и тертый,

Травянистой державы оплот,

Я ведь тоже из вашей когорты,

Вверх растущий сквозь снег и сквозь лед.

 

Громыхнет федеральная трасса,

Просочится небес молоко.

Шмель гудит, как струна контрабаса.

И до темного смертного часа

Далеко ещё так, далеко.

 

* * *

Как Петя и Гаврик в Одессе рябой,

В палящее солнце и море влюбленный,

Я так был доволен своею судьбой!

Я мидии чистил в Аркадии сонной.

 

На стройных шелковицах – стайки галчат,

В приморских садах – разжиревшие розы,

В степи аккерманской цикады трещат,

Мадам Стороженко кричит на привозе,

 

Закройщик Паценкер кроит лапсердак,

И августом пахнут созревшие дыни.

Страны олигархов, страны доходяг –

Вы мне не поверите! – нет и в помине.

 

Неужто все это привиделось нам?

Сгибались биндюжников потные спины,

Мятежный «Потемкин» блуждал по волнам,

А нынче чубастый мираж Украины,

 

Горилки нажравшись, пужает бродяг.

А ласточка, вспомнив свой дом глинобитный,

Червонный менять и не думает флаг

На тот, опереточный, жовто-блакытный.

 

И Вечный огонь, словно факел, горит

Над городом русской поруганный славы,

И дюк Ришелье на бульваре стоит,

И едет по площади Пушкин кудрявый.

 

* * *

В середине апреля – зима.

Снег дежурный, ворчливая вьюга.

Видно, сбилась природа сама

С ежегодного вечного круга.

 

Или, может, поверженный бес,

Злой, обиженный, юркий, двуличный,

Мстит архангелам так? А с небес

Снег летит – крупяной, аскетичный.

 

Прочитает молитву свою

Рыбаку, что попал в полынью,

Распугает грачей на березе –

Яко мних, воссомнившийся в Бозе.

 

Отражаются в двух зеркалах

Вечный снег в полуночных стенах,

Прокаженная снежная смута,

В плотный кокон укутанный страх,

Уходящая в вечность минута.

 

Это кровное братство, родство

С гулким снегом – зачем, для чего?

Это вроде ключа, оберега.

…Заскорузлой зимы торжество.

Несладимое таинство снега.

 

* * *

Дружил с Шаляпиным, и даже в хоре пел

Церковном – в пыльной, старенькой Казани,

Поволжский филин – ухал да сипел,

На мир смотрел огромными глазами.

 

Округлое, приземистое «о»

Он выпевал, как волжский наш народец,

Мужицкое лелея торжество –

Исконный мещанин, нижегородец.

 

Родной язык он славно освежил

Речным простором, словом дорожил,

Не напускал пустяшного тумана.

С Шаляпиным и с Чеховым дружил,

И даже ездил в Ясную Поляну.

 

Вгрызался в землю русскую, как крот,

Наперсник битв и пролетарский крестник.

За ним вставал обиженный народ,

И над равниной обветшалых вод

Привычно реял гордый буревестник.

 

Вернувшийся в советский новодел,

Налаживал писательский скворечник,

И с восхищеньем на него глядел

И пионер, и твой энкавэдэшник.

 

Жалел интеллигентов-бедолаг,

Социализма сорняковый злак –

Зачем за ними ночью приезжают?

Но если не сдается подлый враг –

Как не понять! – его уничтожают.

 

Ау, ау, советская страна!

Ты пьяницей была разгромлена,

А нынче спишь в объятьях нувориша.

…Не сломит партизанку Сатана –

Хранит секрет кремлевская стена –

Там прах его дрожит в холодной нише.

 

* * *

Муравей по травинке ползет –

Всё мечтает до неба добраться.

Неужели ему повезет?

Он упрямый, он будет стараться.

 

Я ведь тоже старинных кровей,

Я ведь тоже двужильный, упорный

И упрямый, как тот муравей,

И кривляке-судьбе не покорный.

 

И пускай меня сдунет во тьму

Сиплый ветер, играющий в прятки,

Я с собой своё небо возьму,

Отраженное в утлой сетчатке.

 

Упаду в ледяную росу,

В подорожник – рябой, аскетичный,

И до смерти своей пронесу

Ощущенье судьбы необычной.

 

Ощущенье такого родства

С этой яркой, цветущей планетой,

Что не скрыть своего торжества –

Даже там, за притихшею Летой.

 

* * *

Листва кружевная на влажном ветру

Трепещет… Кому и зачем это нужно?

Подумаешь вкратце: «Я тоже умру,

Под ветром упрямым, таким безоружным.

 

Умру и забуду слепую листву,

Забуду на тухлой воде водомерку,

Болотную эту забуду траву,

Я стану ничем, и вставать на поверку

Мне незачем будет – ведь я не живу».

 

Неужто такой он – вселенский покой?

Бесчувствие, тлен, и не надо стремиться

Уже ни к чему… Он безмолвный такой,

И только безумные альфа-частицы

От гамма-частиц отлетают с тоской.

 

К чему же нелепые эти слова

И сдвоенных строчек тугие созвучья,

К чему ты тогда, кружевная листва,

К чему вы, сухие и острые сучья,

К чему это всё, если смерть не права?

 

И всё ж остаются азот, кислород,

И вы, единичные атомы серы.

Такой вот естественный круговорот.

…Безумный жасмин так вальяжно цветет,

Он белый, зеленый, и счастлив без меры.

 

* * *

Эти капли дождя по трубе

В предрассветные сумерки, чудо

Мокрых листьев подскажут тебе

То, что мы ещё живы покуда.

 

Пробежит ветерок по листве,

Закачается пижма в канаве.

Пусть кузнечики в мокрой траве

О прижизненной думают славе.

 

«Слава – дым», – как сказал Эпиктет.

Эпиктет ли? И в этом ли дело?

Я прожил уже тысячу лет,

Но так дорог дождливый рассвет…

И про жизнь, что вся сходит на нет,

Не могу я сказать: «Надоело».

 

* * *          

В этом царстве шмелей и жуков,

Там, где голос кузнечика тонок,

Как ребенок, ты был бестолков,

И смеялся, как малый ребенок.

 

В государстве берез и ракит

Ты в ребристом своем бересклете

Среди пеночек стал знаменит,

А не в жалком каком интернете.

 

После смерти – компьютерный рай.

А пока поживи нараспашку –

Всё, что нравится, сам выбирай –

Хочешь клевер, а хочешь – ромашку.

 

Дует ветер, поет козодой,

Желтой пижмы качаются гроздья.

Этот мир – он такой молодой,

И звенит над притихшей водой

Еле слышная песня стрекозья.

 

* * *

Весь июль – шум дождя по карнизу.

На погоду не стоит пенять.

Не постичь Божий замысел снизу,

Суть Творения нам не понять.

 

Что нам Азия? Что нам Европа?

Истончается солнечный свет.

Так и было во время Потопа –

Всем казалось, что выхода нет.

 

Всем казалось, что это навеки –

Громогласная эта вода,

Полноводные, шумные реки,

Затопившие всё в человеке,

А не только дворцы, города.

 

И, ничтожные дети природы,

Не уйдем от всеобщей беды –

Погружаясь в хрустальную воду,

Ощутим неземную свободу –

Ведь и вышли мы все из воды.

 

* * *

Не артобстрел, но гнезда Птиц Небесных

Весь испещрили берег дорогой,

Высокий берег – ласковый, чудесный,

Поднявшийся над Волгою дугой.

 

Не артобстрел, но мир – большой и емкий,

Где комаров упорные рои,

И рыбий плеск, и поиск теплой норки,

И ровное дыхание семьи.

 

Они над Волгой стайками летают

Стремительно и резво, и беды

Совсем не ждут, и всюду их встречают

Семирамиды пышные сады.

 

Откосы эти – рыжие, кривые,

Поросшие ромашкой, лебедой,

На берегу – дубы сторожевые,

Застывшие над волжскою водой.

 

А по ночам взыскательные звезды

Проводят здесь торжественный парад.

…Не артобстрел, но ласточкины гнезда –

Нерукотворный птичий Сталинград.

 

* * *

Крякнет жалобно дикая утка.

Затрещат в тишине камыши.

Здесь воспримешь тревожно и чутко

Каждый шорох озябшей души.

 

И выходят в тот час на поверку

Все стрекозки из тонкой слюды,

И рисуют круги водомерки

На доверчивой глади воды.

 

Караси притаились во мраке,

Паучок как заядлый циркач

На канате повис, и собаки

Из ближайших разлаялись дач.

 

И менять не желая привычки,

Привяжу свою лодку к ветле.

…Затухающий гул электрички.

Полоумные звезды во мгле.

 

* * *

Все, что было, сберег фотоснимок.

Не напомнят о прошлой беде

Эти плоские листья кувшинок

На дрожащей от ветра воде.

 

Как насупились тучи сегодня!

Капиллярный шуршит кровоток.

Невесомые скользкие сходни,

Полусгнивший ольховый мосток.

 

Как на досках легко оступиться!

Далеко ли тебе до беды?

И знакомые с юности лица

Проступают из мутной воды.

 

Сколько вас, первозданных видений,

На огромных летят скоростях!

И следы от неловких падений

Проступают на острых локтях.

 

И сидишь, опечаленный инок,

Возле мокрых болотных травинок,

Знать не зная, когда же конец.

…Я не брошу вас, листья кувшинок!

Не предам тебя, жук-плавунец!

 

БАТЮШКОВ В ВОЛОГДЕ

Есть времени предел, и бренной жизни срок.

Опавшую листву осенний ветр гоняет.

Не воин, не поэт, тем боле – не пророк,

Безумный Батюшков по Вологде гуляет.

 

Ему, несчастному, давно уж наплевать,

Что муза не велит вотще листы марать

И сдваивать слова, и грызть в истоме перья.

И слез не нужно лить, не нужно горевать,

Входить к спесивому редактору в доверье.

 

Представить нелегко – пустая голова!

Ужели сладкия рождалися слова

В коробке костяной под старомодной шляпой

С щербатым утлым ртом и ямами глазниц?

…В бездумьи бродит он и молча смотрит ниц.

А вскоре встретит смерть с её шершавой лапой.

 

ВСПОМИНАЯ ИВАНА НИКИТИНА

Там в малиннике куцем и ломком

Целый день верещит детвора,

И доносится голос негромкий

С постоялого, видно, двора.

 

Что за участь – в тоске разночинной,

Не в себе от нахлынувших слез

На лошадке своей трехаршинной

То солому везти, то овес!

 

Чтоб купцу с бородой великанской

Обеспечить достойный ночлег

И вытравливать комплекс мещанский

Под скрипенье вонючих телег.

 

В мире темном, бесплодном, жестоком

Снятся жертвы кривому ножу.

Если встречу его ненароком,

Что тогда я ему расскажу?

 

Что в замшелом и сумрачном лесе

Светлячка не увидишь во мгле?

Что засилье купеческой спеси

Все сильнее на жалкой земле?

 

Что сильнее родного глагола

К наслажденью животная страсть,

Тупорылая власть произвола,

Плотоядная, потная власть.

 

Что с разгулом надмирным, вселенским

Похититель девичьих сердец,

Мимо сирых домов деревенских

Мчится с ярмарки ухарь-купец?

 

Над воронежской жирной землею

Кучевые плывут облака,

И навек породнятся с тобою,

Разночинная эта строка

 

И любовь без конца и без края

К суете узколобого дня,

К мелочам обветшалого рая –

Перекошенной крыше сарая,

Подорожнику возле плетня.

 

* * *

Как бездонно ты, русское горе!

Буйный ветер хохочет в ночи.

Мне бы жить, как синичка за морем –

Песни петь да клевать куличи.

 

И на волны глядеть втихомолку,

Позабыв про шальные ветра.

Знать, что в Туле живет перепелка –

Ни кола у неё, ни двора.

 

Вспоминать, как в Германии пестрой,

Средь ухоженных древних земель,

Возле готики, мрачной и острой,

Хитроумный, как граф Калиостро,

Длинноклювый живет журавель.

 

Как терновник пострижен красиво!

Как богат и спокоен народ!

Он из кружек, поставленных криво,

Допивает баварское пиво

И сосиски уныло клюет.

 

На дородную смотрит супругу,

На дворцы, на резные мосты.

…Я пойду через русскую вьюгу

На ограды глядеть да кресты.

 

В вечном поиске здравого смысла

Не сойти б ненароком с ума!

А над кладбищем зимним повисла,

Как проклятие, вечная тьма.

 

Мне б туда, где никто не догонит!

Мне б забыть про земную юдоль!

Буйный ветер над кладбищем стонет –

Это отзыв на русский пароль.

 

ЗВУК

Не поймешь, где конец, где начало.

Как дела твои, Маленький Мук?

Столько дней ничего не звучало,

Только сосны ветрами качало,

А теперь вдруг прорезался звук.

 

Этот звук – чуть дрожащий, волнистый,

Вроде тонкой альтовой струны.

Услыхал его шмель бархатистый,

Бойкий дятел на ветке сосны.

 

Муравьишка лесной удивился

И застыл в придорожной пыли.

Звук, наверное, с неба пролился,

А быть может, из влажной земли.

 

Этот звук так настойчиво льется!

Уступает ему темнота.

 Я уж думал, что он не вернётся,

Что сковала уста немота.

 

Что поток, ледяной и жестокий,

Заглушит тебя, время щедрот.

Но бессмертны небесные токи!

...Этот звук – нутряной, одинокий,

Все покоя тебе не даёт.

 

* * *

Я видел Эльбу, и Дунай,

И медленную Влтаву.

Теперь сиди и вспоминай

Свою любовь-забаву.

 

И Днепр, где склон заполонил

Каштан широколистный,

И тихий Дон, и тухлый Нил,

И Волхов летописный.

 

В глухом, заброшенном краю,

Где дух сосновый, чистый,

Я гимны прежние пою –

Ветлугу нежную мою

И Керженец тенистый.

 

Но почему так дорога

В краю, где мокнет пижма

И преют влажные стога,

Кривая речка Шижма?

 

А помогли мне, видит Бог,

Запомнить это чудо

И на березе рыжий мох,

И дятел красногрудый.

 

* * *

На пороге смерти добровольной

Алчной императорской ночи

По бульварам Вены своевольной

Резвые порхают скрипачи.

 

И наставник в музыкальной школе

Педантично смотрит сквозь очки,

Как летят шестнадцатые доли.

Снова забывают про бемоли

Учениц ленивые смычки.

 

Глядя в криворукие потемки,

Штрауса играя на балах,

Рыжеусых Габсбургов потомки,

Сказочной империи обломки,

На дунайских кружатся валах.

 

Помыслы о Сербии отбросив,

Забывая козни при дворе,

Престарелый кайзер Франц-Иосиф

Слышит звуки скрипок на заре.

 

Страшные настанут перемены.

Разжиреют платяные вши.

По бульварам сладострастной Вены

Будут рыскать пьяные сирены,

У солдат выманивать гроши.

 

 Что шалавам ушлая команда

Деспотов, садистов, палачей?

В шкафчике у дяди Фердинанда

Тысячи замочков и ключей.

 

Есть часы, но сломана кукушка.

Кровью перекроена страна.

Жалкая австрийская игрушка.

Штыковая жуткая война.

 

Глад и мор гуляют по планете,

От приказов сохнет голова.

Ничего нет вечного на свете –

Только эта музыка жива.

 

* * *

           Когда-нибудь за меня все скажут мои черновики.

                                                                      М.И. Цветаева

Этот мир,  цветной и многозвучный,

Мне милее мастерской строки.

Ты скажи, винчестер злополучный,

Мой наперсник, друг мой неразлучный,

Где теперь мои черновики?

 

Мраморные тлеют обелиски.

Всюду пошлой смерти торжество.

Неужели там, на жёстком диске,

Так и не осталось ничего?

 

Черновые, бросовые строчки,

Огородов русских сорняки.

Мой участок – рытвины да кочки,

Сыроежек розовые дочки,

Мухоморов квелые сынки.

 

Нескончаем строчек мартиролог.

Где стихов поруганная рать?

Ну какой историк и филолог,

Мудрый архивариус, текстолог

Эти тексты будет разбирать,

 

Тщательно перебирая даты,

Подружившись с жизненной канвой?

Жаль мне их – ни в чем не виноваты,

Строчки погибают, как солдаты

Неизвестной третьей мировой.

 

Оседают каменные горы –

Ни к чему пустые разговоры,

Нет того, чтоб было на века.

Только ты теперь моя опора –

Точная последняя строка.