Евгений КОНЮШЕНКО. О РАССКАЗЕ ЮРИЯ НАГИБИНА "ТЕРПЕНИЕ" И НЕ ТОЛЬКО… Точка зрения

 

Евгений КОНЮШЕНКО

О РАССКАЗЕ ЮРИЯ НАГИБИНА "ТЕРПЕНИЕ" И НЕ ТОЛЬКО…

 

Нагибин не был диссидентом. Для диссидентства нужен особый темперамент, настрой, абсолютная свобода от того, что покойный писатель и диссидент Леонид Бородин называл "страхом честности". Не всем такая свобода была по плечу. И платить за нее приходилось дорого. Однако настоящий и даже значительный писатель, каковым Нагибин, безусловно, был, мог избавляться от своего "страха честности" не только посредством демонстративных протестов, обличений, обращений к зарубежным СМИ, чем он никогда не занимался, но с помощью своего искусства. Он мог действовать не как политик, а как художник, оставаясь внешне лояльным, подцензурным, советским... И здесь у художника было даже некоторое преимущество: глубина его постижения была публичной, общественно значимой, поверх цензурных барьеров она доходила до читателей.

Рассказ "Терпение" и запомнился, и даже поразил меня ещё тридцать лет назад, когда он появился в 1982 году в журнале "Новый мир", именно глубиной своего художественного постижения. Нагибин не обличал, а исследовал как художник важнейшую проблему советской жизни, не решенную и в конце концов разрушительную для всего строя этой жизни. Поэтому этот небольшой по объему рассказ, появившийся в советском журнале ещё при жизни Брежнева, стоит дороже многих диссидентских романов. Не всё, конечно, понимал и мог тогда понимать автор этих строк, молодой студент советского университета из провинциального сибирского города. Понимание это пришло гораздо позднее, когда этот строй рассыпался, едва не похоронив под своими обломками всех нас...

"Терпение" – рассказ о жизни одного советского семейства, о двух его поколениях, родителях и детях. Рассказ написан в классической традиции, в относительно небольшой объем Нагибин, почти по-чеховски, помещает содержание целого романа. Но главное здесь не в этом. Это как бы прозаический фон для романтического сюжета. Это рассказ о любви, о большой любви в очень трудных для этой любви обстоятельствах 20-го века.

Действие происходит в начале 70-х годов. Семья внешне вполне успешных, состоявшихся людей (муж – директор научного института, жена – ученый-микробиолог, доктор наук) вместе с детьми, сыном и дочерью, студентами престижного английского "иняза", на комфортабельном туристском теплоходе отправляются из Ленинграда на остров Богояр. Название острова явно вымышленное, в нём угадывается остров Валаам на Ладожском озере. Топография здесь очень важна, потому что на этом острове произойдет главное событие рассказа, та встреча, которая решительно изменит жизнь жены и матери семейства.

Это подтверждается записью от 7 июля 1980 года в "Дневнике" Нагибина: "Валаам: прекрасная природа, полуразрушенный монастырь, где есть корпус для особо изуродованных войной – самоваров: безногих, безруких, с обожженными телами. Большинство из них добровольно обрекло себя на изгнание, немногих отказались принять жены. Сейчас их осталось десятка полтора, но пополнение приходит за счет искалеченных на производстве. Мощное впечатление произвел безногий у причала: рослый, прямоспинный, с чеканным неподвижным лицом.

...(Я писал это, не подозревая, что встретил в лице калеки своего главного героя, что рассказ о нём ("Терпение". – Е.К.) вызовет бурю и станет переломным моментом в моей литературной жизни.)".

В рассказе два временных плана: прошлое, предвоенные 30-е, война, и особенно одно событие войны, и настоящее, благополучные, "застойные" 70-е, как стали говорить позднее, не совсем, впрочем, справедливо и точно. И прошлое, казалось бы, навсегда выброшенное из жизни этого внешне вполне благополучного семейства, случайно, неожиданно, но все-таки дотянется и изменит жизнь этих людей.

У Анны, главной героини рассказа, перед войной была большая любовь к Павлу. Где-то поблизости от этой любви находился их общий друг Алексей Скворцов, также весьма неравнодушный к Анне. Но если Скворцов был просто "интересным молодым человеком", то Павел – "явлением, праздником, божьим подарком", юношей, "состоявшим из сплошного сердца". Война разрушила счастье Анны и Павла, который не вернулся с фронта. Анна вышла замуж за Скворцова и стала матерью его детей, хотя этот брак не был и не мог быть счастливым, но только внешне благополучным. Анна продолжала любить Павла, думать о нем...

И вот это семейство оказывается на Богояре (Валааме), где на территории старинного монастыря располагается приют для инвалидов войны, несчастных безногих и безруких калек. Нагибин, видимо, по цензурным условиям не говорит об этом острове всего, что он мог и хотел бы сказать. Не говорит он об этом даже в "Дневнике", хотя здесь он предельно раскован и откровенен. Возможно, что не знал. А может быть, и здесь срабатывал "страх честности", внутренний цензор и редактор. Ведь он, в отличие от Бородина, оставался в этой системе и должен был играть по её правилам при всей ненависти, презрении и отвращении к ней, о чём в "Дневнике" он говорит достаточно много и откровенно.

А это пространство очень важно для понимания рассказа. После 1917 года и до окончания Зимней, советско-финской войны 1939-40 гг. этот остров был частью Финляндии. После присоединения острова к СССР монахи Валаамского монастыря, "северного Афона", основанного в 14 веке, в ужасе бежали от большевиков ("освободителей") в Финляндию, спасая святыни своего монастыря от поругания. Это, кстати, вопрос и для историков: к чему был присоединен Валаам – к России или к революционному большевистскому государству?

Это не чужое место и для русской литературы. Здесь Иван Флягин из повести любимого Нагибиным Лескова "Очарованный странник" после долгих жизненных испытаний и приключений готовится принять монашеский постриг. А вот после Великой Отечественной войны несчастных, искалеченных войной солдат стали свозить сюда, чтобы они не портили благополучной картины жизни советских городов...

И вот здесь, в этом месте поруганной русской святости и разоренной русской жизни и происходит главное событие рассказа, главная встреча. В безногом калеке, который "торчал пеньком" на своей тележке, Анна узнает Павла, любовь и смысл всей своей жизни...

Нагибин остается на высоте своего мастерства. Он не допускает здесь ни одной мелодраматической ноты, никакого сползания в слезливые сантименты, в "мыльную оперу". Это настоящая русская проза классического чеховско-бунинского стиля, увы, уже столь редкая в современной литературе.

Большая любовь не умерла, не умирает никогда... Это самая дорогая, драгоценная нота нагибинского рассказа. Анна любила и каждый день думала о Павле. А Павел каждый день приезжал на своей тележке к причалу, надеясь на встречу, на чудо. И чудо произошло... Чудо, но не счастье. Для Анны и Павла, лучших людей своего времени, счастье в этом мире невозможно. Это самая горькая нота нагибинского рассказа... И будущего у лучших людей своей страны тоже нет. Анна погибает, но Павел ждет, будет ждать ее на своем острове. "Ждет до сих пор", – это последняя фраза рассказа.

Будущее есть и будет у Скворцова и его детей. Скворцов не лучший, но зато успешный человек своего времени. И успешный потому, что живет и выигрывает по правилам, которые эти не лучшие люди навязали всем, всей стране. При встрече Анны и Павла на Богояре выясняется, что во время войны Скворцов трусливо бросил свою позицию, но спасся и выжил. А Павел исполнил свой долг до конца и стал инвалидом, калекой. Хотя Анне Скворцов подло намекает на малодушное поведение на войне именно Павла. Затем Скворцов сделал успешную советскую карьеру, "весьма убедительно изображал (курсив мой. – Е.К.) директора Института по мирному использованию атомной энергии".

Анна в память о своей большой любви назвала своего сына от Скворцова Павлом. Но это сын Скворцова, а не Павла, он больше похож на своего отца: "Он был умен, хитер, уклончив, скрытен и полон странного в молодом существе презрения к людям. В нем было обаяние, гниловатое обаяние ранней испорченности, но что тут общего с размашистой и доверчивой манерой доброго богатыря, готового всех принять в свои непомерные объятия? Сын был шакалом, и это нравилось Скворцову".

И еще о семейном воспитании отца: "Скворцов видел: дети – хищники, что обеспечивало им жизнестойкость, и это его радовало...". Для Анны сын и дочь это дети Скворцова, чужие дети чужой для нее семьи...

А это ведь довольно точный социально-психологический диагноз для типичных отпрысков советских начальников 70-х годов. Именно такие в дальнейшем будут разрушать Советский Союз, проводить "реформы" 90-х годов, строить номенклатурно-бандитский капитализм, называя нашу родину "этой страной". Заслуга Нагибина как художника в том, что он заметил и описал это явление. За это ему и досталось от тогдашней критики, потому что он увидел больше и зачерпнул глубже... Не диссиденты и не внешние враги, а номенклатурные "мажоры", дети начальников, связанные общностью низменных интересов, семейно и кланово сплоченные, убьют и по-мародерски разделят великую страну под истошные вопли о свободе, демократии и рыночной экономике.

На закате советской эпохи тема эта, что называется, витала в воздухе. Замечательного режиссера, уже, увы, покойного, Евгения Ташкова знают в основном по сериальному телехиту начала 70-х "Адъютант его превосходительства". Помнят его фильм по рассказу Валентина Распутина "Уроки французского". Меньше известна его телесериальная экранизация романа Достоевского "Подросток" середины 80-х, довольно неплохая для своего времени (роль Версилова сыграл Олег Борисов).

А кто видел его фильм "Преступление"? Он шел в советском прокате 1977 года. Это замечательная, вдумчивая киноработа в духе русской классики, в духе социально-психологического аналитизма, прошла, увы, незамеченной. Разучились понимать этот язык, разучились думать... А ведь здесь Ташков как художник и как диагност социальной болезни был очень точен.

Главный герой (или, точнее, антигерой) этого фильма – сын начальника, директора крупного, видимо, "градообразующего" предприятия небольшого провинциального города. Отец – фигура важная, влиятельная и очень амбициозная (прекрасная актерская работа Владислава Стржельчика). В отличие от нагибинского Скворцова он не избражал что-то, а мог и умел это сделать. Такой крепкий, неглупый и энергичный советский руководитель-хозяйственник. Подстать ему и его сын, молодой человек, не лишенный способностей и своеобразного, несколько цинического обаяния...

Но при этом эта семья поражена губительным моральным изъяном. И Ташков как художник и как социальный психолог подробно и тонко исследует этот изъян. Исследует то, как люди, принадлежащие к советской элите, неизбежно приходят к преступлению. По художественно-аналитическому методу этот фильм напоминает рассказ Чехова "Убийство".

И отец, и сын убеждены в собственной исключительности, в том, что им позволено больше, чем другим, что им можно переступать то, что переступать нельзя, что у них есть право на преступление... И эти преступления они совершают. Отец нечисто ведет свои хозяйственные дела, он оказывается накануне разоблачения и ареста. А сын, приревновав к учителю свою девушку, которую он не столько любит, сколько издевается над ней, пускает в дело нож... А еще раньше его обвинили в краже, от воровства он переходит к поножовщине.

Импульсы вседозволенности начинали доминировать в сознании советской элиты. И желание стать над законом, узаконить свою вседозволенность, присвоить её себе как главную, исключительную привилегию.

Солженицын из своего американского далека назвал события августа 1991 года "великой преображенской революцией". Но здесь он выдавал желаемое за действительное. Гораздо точнее был сидевший на "земле", больше видевший и больше в этом случае понимавший Станислав Говорухин – "великая криминальная революция". Началась "жизнь по понятиям". "Невидимо склоняясь и слабея, мы близимся к началу своему", – как выразился русский поэт совсем по другому поводу. Советская история началась с преступления (и даже Преступления), преступлениями (уже с маленькой буквы) она и заканчивалась...