Евгений ЧЕБАЛИН. ПРИСЛАЛИ РУССУ В САРКОФАГЕ. Глава из романа-фэнтези «НАНО-SAPIENS»

 

Евгений ЧЕБАЛИН

ПРИСЛАЛИ РУССУ В САРКОФАГЕ

Глава из романа-фэнтези «НАНО-SAPIENS»

 

В семь утра они прибыли из Домодедово на такси в гостиницу «Центральную». Супруга Лида, – задерганная вусмерть предполётной маятой в Дрездене, затем бессонной ночью в самолётной болтанке, где сердце, панически подскочив в провалах, закупоривало горло, где била из иллюминатора черная грозовая жуть с плазменным хлёстом молний в глаза, – выпала в осадок. Дотащившись в номере до кровати, сдернула с неё покрывало и обморочно рухнула в снежную кипень простыней.

Прохоров снял с жены туфли. Стянул с плеч кофту, сдвинул вялую, обмякшую плоть супруги на средину хрустко продавившегося матраца и прикрыл одеялом.

Лидина засекреченная и зашифрованная соперница, отнимавшая у неё мужа день за днем, тоже сомкнула глаза в Германии. Её лысый, перламутрово-розовый череп торчал на позвонках с хрящами в стеклянном чане, среди гигантского сплетения приборов, кабелей киберсистемы. Позвонки были оплетёны венозно-артериальной сетью, втекавшей в биомеханическое сердце. В чане маслянисто отблескивал бордовый питательный бульон, нафаршированный кислородом, эритроцитами и лейкоцитами. Начиная процесс зарождения сознания, питательную субстанцию пронизали в начале эксперимента плазменным штыком молнии, которая запустила в безостановочный бег и сердце Руссы.

Заканчивалось время закачки в неё планетарной, социо-политической аудио- и видеоначинки от Гроссмана и Прохорова. И череп, еще без носа и губ, но уже со вставленными глазницами, миндалевидными, плещущими ультрамарином, прикрывал их веками. Он замирал в анабиозе. В чудовищно объемной памяти умащивались, теснясь бесчисленными гранями, сотни тысяч гигабайтов разнородной мировой информации, в центре которой медленно тускнел и растворялся в бездне облик Василия Прохорова, партнёра Гроссмана по обучению Руссы.

Более года делился Василий с Руссой своими агротехническими парадоксами и секретами, составлявшими стержень эксперимента, позволившего выращивать селекционно сконструированную, отшлифованную пшеницу с немыслимой для всего мира рентабельностью – 300 процентов. И био-человечий обрубок сроднился с информатором, пророком человечьей сытости, который, взламывая железные правила общения с подопечной, время от времени поднимал ладонь. И она, излучая теплоту и сострадание, опускалась на череп Руссы, поглаживала его. Это странным образом пронизывало насквозь, и намертво впаялось в бездонную память. Всё это было ещё недавно.

 

***

Супружеская половина Василия (четвертина или восьмушка в зависимости от допуска к делам), бессильно канувшая в объятия Морфея, уже тихо посапывала: надёжная пристяжная, бок о бок тянувшая житейские постромки без страха и упрёков пятый год.

Прохоров шагал по номеру, чуя, как плавилась, истекала в душе янтарными каплями нежность к этому безотказному «Оно». Жена однажды беспощадно назвала себя «Оно» – как некую гибридную бесполость, потерявшую при первых родах и ребёнка, и способность рожать. «Оно» стало придатком мужа, переводило с немецкого на чужбине, утешало, оберегало, кормило и обстирывало в стерильно-синтетической утробе Германии, куда их выдернула на год из Поволжского НИИ необъятная воля Гроссмана. В негласной классификации планетарных корифеев науки он был ближайшим вассалом германского Вотана и славянского Перуна на земле.

Его воля впрессовала Прохорова в Дрезденскую лабораторию и давила из него мозговые соки в дерзкой фантасмагории прорывного эксперимента над людским геномом. Она же, эта воля, по окончанию эксперимента своей всевластной эманацией забросила их, как двух щенков, в самолёт, вернула в Москву, забронировала места в «Центральной». И гарантировала особую миссию Прохорова на заросших дремучим чертополохом Российских полях.

Для этого и прибудет в Москву бандероль с экспериментальным экземпляром, о коем не следует пока распространяться.

И вот, наконец, Москва. Где-то через час, позвонив Розанову, он оповестит о своем прибытии. И затем запустит германо-русский продовольственный механизм на землях ООО «Рассвета», оговоренный на высшем уровне двух государств.

Его осветит своим ультрамариновым взглядом и необъятным интеллектом далекий германский череп, до этого торчавший на позвоночном столбе в лабораторном чане, но теперь обретший под собой нечеловечески совершенную, био-карбиновую плоть. И всё это должно стать начальным перевесом Сытости над Его Кощеевым величеством – Голодом.

 

* * *

Прохоровский звонок в приёмную начальника департамента Розанова угас в ледяном желе секретарского голоса:

– Михаила Борисовича оповестили о вашем прилёте. Но он просил не соединять, у него совещание.

После совещания Розанов принимал Казахскую делегацию. Затем белорусскую. После неё – грузинскую. Из делегации его, незаменимого, срочно выдернули к министру. После чего начдепа заглотнула сосущая дыра неизвестности. И Прохоров, выслушав очередной отлуп из приёмной, содрогаясь в унижении, от тычков беснующегося в реберной клетке сердца, вдруг понял: его отшивают запрограммировано, нагло и непонятно. Василий позвонил в «Рассвет», сказал секретарше, что прибудет в хозяйство дня через два-три, назвал номер гостиничного телефона.

Девятый вал воли Гроссмана, на котором Прохоровых перехлестнуло через границу России, рухнул в защитный ров и расплющился о стену, коими опоясал себя живоглотный био-вид, зафиксированный в российской кадровой классификации как «Чиновник». Он был в большинстве неистребимо живуч своим простейшим, амёбным устройством, которое видоизменялось и трансформировалось в постсоветской жути либер-социума. В этом устройстве зародились и практически передушили все остальные рефлексы пять главных – хищно зубастых, пророчески предсказанных ещё Марксом: откат и рейдерство во имя Всемогущего Бабла. Всепожирающая жадность. Паразитарность ссудного процента, спущенного с банковской цепи. Наглый гедонизм. И тотально-кобелиная случка. Эта пятёрка отпихивала, отторгала, топила всех остальных в словоблудии, письмоблудии, или, остервенев в безнаказанности, перегрызала шею этим остальным, что не холуйствовали на неё.

И один из двух пророков во плоти – Василий, формировавший разум Руссы, учил её различию между носителями таких рефлексов и остальным человечеством, натаскивал её сознание на распознанье этих человечьих выродков, для коих не существовало ничего, кроме ублажения собственного хищного «Я» – без совести, жалости и чести, выродков, волокущих государства к гибели и сокращению в управляемом, проплаченном геноциде. Так умудрённый псарь натаскивает борзую быть осторожной, но беспощадной, когда она настигнет скунса или дикобраза.

…Лида, обегав в одиночку магазины, с долгожданным предвкушением добралась до Третьяковки. Но застопорилась и оторопело увязла в первом же зале, ошпаренная цветовым бешенством формы и шизофренизмом авангарда, бесстыдно испражнявшегося на виду у всех похабными инсталляциями. Венчая авангардный апофеоз, надменно взирала на примитивных людишек бездонная, черно-квадратная дыра Малевича.

 Продираться через это эту мерзятину не захотелось, настрой на вечное, нетленное угас, напоровшись на дрессированную мартышку Запада, которая выпрыгнула из зала-клетки и ринулась шнырять по Москве, оставляя везде свои абстракционные экскременты. И тотально-тротуарную МЭР-скую плитку, замешанную на бабском гешефте.

Лидия вышла на улицу. Спустилась в метро – просто так, прокатиться, сторожа обострившимся слухом немоту айфона. Но вестей от мужа всё не было.

К вечеру она вернулась в гостиницу. Муж, накаленно угрюмый, онемевший, мерил номер шагами. Начальник технологического отдела Департамента Килькадзе тоже завернулся в кокон недоступности для него, как и Розанов, находясь вне зоны действия.

Лида всё поняла. Пристроившись со спины к шагающему Василию, обвила его руками, пошла с ним в унисон, ступня в ступню. Усадила на диван. Обцеловала. Молча, сноровисто собрала на стол русскую вкуснятину, по которой истосковались на чужбине: квашеную капусту, селёдочку под лучком, грибки с баночным пюре, икорку на чёрном хлебе с маслом – под сто, и ещё под сто граммов «Президентской», единственно надежной и предсказуемой во властной вертикали Кремля.

Поужинав, посмотрели по первому каналу «Викинга», в коем орда озверелых ското-славян переделывалась Византией и скандинавским викингом Владимиром в благочестивых христиан столь же незатейливо и неотвратимо, как ползуче-волосатая гусеница превращается в порхающую бабочку. Легли молча, садняще ощущая, как по их ведической, славянской сути долго шаркала, сдирая её, щетинистая швабра доморощенной киностряпни, круто замешанной на чужебесии. В Россию ли ария Буса Белояра, Ивана Грозного, Ломоносова, Мусоргского, Глинки, Васнецова, Столыпина, Сталина, Королёва они прибыли?!

 

 Второй гостиничный день зажевал их всё той же пастью, белозубо утыканной секретарскими отлупами:

– Михаил Борисович помнит о вас. Но пока не может уделить вам время. Я соединю с ним при первой возможности.

И лишь в три пополудни выпорскнул из гостиничного телефона и пронизал навылет звонок. Прохоров вскинул к уху трубку, хрипнул:

– Прохоров, – кашлянул.

– Василь Никитыч?! Я чуть не cдох, пока ты по Европам шлялся! Сказали, прилетел! Ты где?! – вырвался из трубки клокочущий петуший вопль.

«Фельзер» из «Рассвета, – узнал Прохоров – этот ещё зачем?»

– В Москве.

– Прибыл! Ну, спасибо за такое вовремя!

– Ветерану мое почтение. Здравия желаю, Яков Борисыч.

– Он желает здравия! При нашей белой горячке! И шо из них передавит, как думаешь!?

– Что стряслось?

– Садись, пока стоишь. Чтоб высоко не падать.

– В чём дело?

– Вчера я приехал из города от племянника Лёвы, чтобы увидеть дикую похабель. Половина деревни в зюзю, в драбодан. Отдыхают по лужам, отдельные – таки еле дышат. И что мне оставалось? Вытаскивать из грязи, волочить тех потсов в свой здравпункт. Потом делать промывание и клизмы. Я занимался этой скотобазой до рассвета! Мне это надо, ветерану с фронтовой медалью и старым геморроем в бедной еврейской жопе?

– С какой радости гулянка?

– До нас добрались на мерседесах четыре мордоворота: грузины иль азеры.

– Ну и ...

– Стали скупать земельные паи, за пай в десять гектаров и подпись на их договорах – ящик пойла. И редкий наш пиндос удержался! От этой редкости меня всё время тянет зарыдать: за ящик шмурдяка – свой, потом и кровями политый  чернозём?! Куда наш, гусский, мозговой мужик девался, что с ним смастырили после Столыпина?! И кого мне таки здесь лечить в первую очередь: четвероногий скот или двуногий?!

– Ты номера на джипах не запомнил? – ввинтилась штопором в мозги Прохорова догадка, логично встраиваясь во вчерашний день Розановских отлупов.

– А шо их запоминать, они московские. Записывай. Диктую.

Прохоров записал. Гадливо выцедил сквозь зубы:

– Шакалы!

Догадка-штопор в голове раскалилась добела: так вот чем занят был начдеп Розанов, не допускавший к собственному телу полпреда «Дойч-Электрик» Прохорова: упреждал событие, отхапывал паи крестьян в «Рассвете», бандитски рвал земли из крестьянских глоток – земли с предстоящей жирной инвестицией от Гроссмана. Вибрировала, прогибалась кремлёвская вертикаль России в худосочном режиме «ручного управления», где городничие «Ревизора», восставши в 90-х из гробов, душили сородичей в ХХI веке хваткой вурдалака.

– Василь Никитыч, ты шо-то знаешь про наши паи? – сквозь километры, пробился жалкий голос старого еврея, пустившего давным-давно семейные корни в нещадные российские супеси-суглинки.

– И многие купились? – угрюмо, нетерпеливо перебил Василий.

– Ай, поголовно! А шо им, голозадым, с теми землями делать – без техники, дорог, без газа?! Мордовороты ночевали у Давыдихи. И с самого утра взялись за остальных – с паями.

– А вы смотрели и молчали?!

– Шо за манера оскорблять фронтовиков? За ночь я таки возбудил Ракушу сделать дело. Собрали нашу зондер-команду с дробовиками. И утром с фронтовым матом прострелили мордозадым колесо на джипе и долбанули вдребезги по стёклам.

– Озверели?! Кого-нибудь задели?

– Тут форс-мажор, ети его: зацепили одного, кажись дробиной по касательной. Чурки обделались, удрали в лесополосу. Мы влезли в джип, забрали договора, где наши подписи, конфисковали ящики с водярой – и по домам. Василь Никитыч, шо нам за это будет? Посадят старых пердунов за терроризм и фулюганский огнестрел?!

Надтреснуто звенел, срывался в фистулу дрожащий стариковский голос.

– А вы чем думали, когда стреляли?

– Так  накипело ж, Вася! Что эта сволота с деревней витворяет?! Мы, гусские, для них хуже скота! Мигранты кейфуют у нас, им льготы пихают во все дырки, а гусскому, чтоб получить прописку у себя в России – легче сдохнуть! Ты городской, все ведаешь про нашу бардачную проституцию в судействах. Ну, террориста Фельзера в Магадан, а внучку его Сонечку куда девать?

– К родителям, в Израиль, – грелся в перенапряге мозг у Прохорова.

– А шо, Израэлю нужна российская девчачья нищета? А я умру без этого дитёныша! – отчаянно, истошно взверещал дед Фельзер. – Сначала сам, душой умру, потом издохну телом! Командуй в этой катаклизме, спускай распоряжение, Никитыч! Как скажешь, так и сделаем! Ты – наш земеля кровный, дед и отец твои делами хлеборобскими ворочали, колхоз наш из пепелища подымали! И ты обязан на защиту встать! Последняя надежда на тебя!

Зависло, придавило тяжкое молчанье. В нём воском в кипятке растёкся стариковский ужас. Разум Василия работал в спринтерском режиме: перебирал, отшвыривал вариативное сырьё. Пока не осенило.

– Слушай и исполняй, Борисыч, и не тушуйся, дыши носом.

– Тебе легко там – носом, а тут сортирный дух висит, не продохнуть: полста похмельных полутрупов с кошмарным перегаром; двое – почти вусмерть, глаза не продерут никак.

– Теперь ты понял, отчего мигрант у нас кейфует?! – катнув желваки по скулам, рыкнул Прохоров. – Отставить трёп. Запоминай и исполняй.

– Да боже ж мой, об чём речь!

– В твоей аптеке метиловый спирт есть?

– Само собой. Стерилизация, протирка инструментов.

– Бутылки недопитые от мордозадых остались?

– А что, такая дурь – не допивать, у гусских мужиков, случается?

– Всё, что ли, выжрали?

– Так Фельзер для чего в деревне? Я пару ящиков успел припрятать.

– Для распродажи на опохмелку?

– Никитыч! Чем восполнять психозатраты, мой трудовой кошмар на оживляже алкашей?! Шо, Фельзер-фронтовик не имеет права сделать свой мизерный гешефт?!

– Имеет. Одну бутылку распечатай, отлей пойло. Добавь в остаток ложку метилена.

– Ты предлагаешь Фельзеру сварганить уголовную отраву?

– Предложи сам. Я слушаю.

– Шоб мой язык отсох, молчу.

– Бутыль с метилом оставь на видном месте у себя в избе. Все остальные, целые, разбей в своем дворе. И сбрызни лужу тем же метилом.

– Деревня заимеет моё лопнутое сердце над кучею стекла. А если я сам не окочурюсь, то мужики на воротах подвесят за мои же яйца!

– Тогда организуем Сонечке Израиль. Это на себя беру. А вас с Ракушей на Колыму, олений скот в тундре лечить за терроризм и огнестрел. Я списочек составлю, что брать с собой, там минус пятьдесят зимой. С пургою.

– Явились-таки, потсы! Ну… вот и всё, хана! Ай-яй-яй-яй... остаток жизни Фельзера накрылся медным тазом!

– В чём дело?

– Отсюда, с моего пригорка видно. Полиция с того конца. Шманают избы!! Им до меня четыре завалюхи.

– Делай, что сказано! Успеешь – у нас есть шанс. Бегом!

– Бегом не выйдет. Нога пошла… в отключку… сердце рвет… ну, я пошкандылял…

Трубка смолкла. Василий отходил от навалившегося на него.

– Вась, что случилось? – спросила Лида. Из глаз плескала паника. Он не успел ответить: взорвался трелью телефон и Прохоров сорвал с него трубку.

– Прохоров? – спросил кавказский голос.

– Он самый. А вы кто?

– Ты русский свинья, заказал сэбэ мэсто на киладбище? – воткнулся в его мозг голосовой шампур.

– А ты?

– Я нет. Мнэ пока рано.

– У тебя какой рост? – спросил Василий. Вязкая, калёная ярость взбухала в груди.

– Зачем, нэсчастный, тэбэ мой рост?

– Я для двоих места закажу. Рядышком станем копать, потом я тебя апперкотом в чёрную башку – и в твою яму, чтобы столицу не коптил.

– Ко мнэ в Москву прилетал и угрожаишь, сволыщь?

– Поправка. Это такие, как ты, ко мне в Москву из своих аулов и кишлаков выползли. Там сами под себя нагадили без русских и перегрызлись. Теперь расплодились на наших харчах и обнаглели. Может, придёшь, покажешься?

– Ми покажемся… ми так тебе покажемся…

Прохоров бросил трубку. Но тут же снова взорвался трелью телефон и Василий брезгливо и размеренно вогнал в пластмассовое рыльце:

– Пошёл бы ты, мудрак говённый !

– Так сразу? И куда? – осведомился голос. – Прелесть, какой перл. Либерастом и чинодралом был. Но мудраком говённым начальник департамента Розанов ещё не был. И что бы это значило?

– Это гибрид из «мудреца» и мудака, Михаил Борисыч. Мутант с агрессией в мозгах и хамской сущностью.

– Это в мой адрес?

– Не в ваш. Я здесь вторые сутки варюсь в идиотических звонках от кавказоидов, но не могу пробиться ни к вам, ни к Килькадзе. «Дойч-Электрик» гарантировала встречу с вами без волокиты.

– А вам не кажется, что из Германии гарантировать что-либо России – швабская наглость? Демократичнее пускать к себе арабов, турок, дерьмо за ними убирать и своих фрау под них подкладывать. Но это их проблемы. Моя – узнать, что в посылке.

– Какой посылке?

– Пришла посылка из «Дойч-Электрик» от президента Гроссмана. Нечто вроде гроба для штурмбанфюреров в период третьего Рейха. Что в ней?

– Вскройте и узнаете.

– Увы. Условия концерна: посылку распечатаете лично вы.

– Куда придти для вскрытия?

– Естественно, к нам в департамент. Во двор, очищенный от посторонних. Туда вас впустят, как двуногий, прогерманский нонсенс.

– Четвероногий. Я с женой.

– Ах, даже так. Мне… муд-ра-ку, придется решить и эту проблему.

Заиндевелым отторжением жёг голос. И Прохоров вдруг понял: Розанов знает всё: простреленное колесо и выбитое стекло у джипа, изъятие подписанных уже договоров. Сейчас он ждет вестей от полицейской спецкоманды, им посланной вернуть утраченные земли. Земельные паи «Рассвета» – жар-птица, схваченная за хвост, вдруг рванулась и улетела, оставив в лапах столичных рейдеров лишь пучок перьев. Теперь велась остервенелая охота на неё.

 

…Они были уже готовы к выходу, когда ожил, настырно заверещал телефон. Истошный вопль Фельзера прорвался из «Рассвета»:

– Никитыч, я сделал всё, как ты сказал!

– Договора порвите! – успел крикнуть Прохоров.

– Да мы уже…

Из трубки выломился, оборвал Фельзера хрипатый рык:

– Заткнись коз-зел! Дай трубку!

 Всё смолкло. В кипящей памяти Василия неслась последовательность действий: найти номер Пономарева и изложить генералу главное. Он сделал это.

– Иван Алексеевич, здесь Прохоров. Здравия желаю. Наш с Гроссманом проект, к коему вы непосредственно причастны, летит коту под хвост!

– Пахучее местечко. Конкретней.

– Начальник департамента Розанов, узнав о предстоящих инвестициях Гроссмана в «Рассвет», рванул в опережение. Вчера его столичные бандюки навалились на «Рассвет»: стали скупать у мужиков земельные паи – за водку.

– Что за бредятина?! – взрычал генерал. – Проект оговорен на уровне Кремля! Что, вышло как всегда?! Всё влипло в болтологию и саботаж чиновных шавок… Твою мать!! Теперь продрыгаемся в юридическом болоте месяц! А время дорого! Паи все, что ли, оттяпали?

– Фронтовики с дробовиками прострелили колесо у скупщиков. Отогнали бандюков и выгребли из джипов подписанные договора.

– Да ну?! Вот так! Жива ещё, не скисла гвардия!

– Розанов спустил на них полицию. Сейчас там поголовный шмон с арестами стариков. Но есть одна подарочная запиндя.

– Делись.

– Пойло, чем спаивали бандюки сельчан, – отрава. Уголовный контрафакт с метиленом.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю стопроцентно. И номера машин, на коих привезли спиртное.

– Подарочек. После Иркутска с сотней трупов от метилена прокуратуре развязали руки. Остатки пойла для экспертизы найдутся?

– У Фельзера на столе. И груда разбитых бутылок во дворе, под ней земля пропитана отравой.

– Всё! Будь здоров, Никитыч. Шлю к ним оперативников с передвижной лабораторией и прокурорским следаком. Разрулим ситуёвину. А клизму агро-либерасту я постараюсь приготовить.

 

* * *

Двор департамента пульсировал предвкушением бойцовского азарта – арена Колизея, на коей предстояла схватка гладиаторов. Над ней амфитеатром взмыли три полукругло-вогнутых, блещущих стеклом многоэтажки. С высот глазасто пялились квадраты жадных до зрелищ окон-зевак.

В центре арены на двух козлах осанисто покоился саркофаг: резная, с влипшими бугристыми виньетками, вишнёвого окраса домовина с крышкой. На крышке никелем отблёскивала надпись «RUSSA». Надпись перекрывала своей железной, веской примитивностью шофёрская монтировка.

Все это уже несколько минут, с не иссякшей ещё оторопью, обозревали начальник департамента Розанов и автономно-зашифрованная тень его – Килькадзе. Ждали.

Во двор вошли пока не схваченные под жабры, объекты – Василий Прохоров с женой.

– А вот и наш турист, любимец «Дойч-Электрик», Василий Прохоров, – сказало нечто сатаноидное из Розанова. Добавило с маслянистым иезуитством – при нём супружеская половина… Лидия… э-э-э…?

– Петровна, – отгородилась отчеством Лидия.

Начдеп, прощупывая статус женщины пронизывающим зраком, наткнувшись на сталистый взгляд, уточнил:

– Пожалуй, я не прав – не половина. Ваш статус в семейной жизни – трех четвертина. Не так?

– Не так, господин Розанов. Я лишь восьмушка при работе мужа. А зачастую просто нуль, – бесстрастно, скучновато поправила супруга.

– …Который увеличивает сэбэстоимость мужа в дэсять раз! Вы прэлесть, шэни чериме! – припомнил арифметику Килькадзе, сползая плотоядным взором с груди к гитарной крутизне бёдер. – Так может говорить о своём семейном месте лишь женский идеал Кавказа.

– Не лапайте глазами чужую собственность, Килькадзе, – нетерпеливо застопорил процесс «лапёжа» Розанов, ибо усвоил единственно важнейшее в этой жизни: время – деньги.

– Ну что вы, господин Розанов. Я не против, пусть лапает. Не стоит лишать господина Килькадзе его главной профессии, – любезно поправила Лидия.

– Вас показательно макнули, батоно Килькадзе, – зафиксировал Розанов. – Утритесь. Василий Никитович, приступайте к вскрытию. Монтировку когда-нибудь в руках держали? Вскрывайте саркофаг.

– В немецкий орднунг наши монтировки не вписываются, – сказал Василий.

Он усмотрел под крышкой две неприметных кнопки. Нажал одну из них. В утробе саркофага чмокнуло, затем щёлкнуло, крышка с тихим шорохом задралась вверх и монтировка брякнулась, железно звякнув, на асфальт. В домовине под самый верх спрессовано кудрявилась сливочная стружка. На ней лежал конверт с готической вязью букв: «В.Н. ПРОХОРОВУ». Василий взял его, извлек письмо, стал вслух читать.

 

«Герр Прохоров!

Мы просим Вас делать платную услугу по итогам Вашей стажировки в «Дойч-Электрик». Примите наше изделие – последнюю разработку концерна. За этим изделием наш технологический интерес. В посылке биоробот «РУССА», с которой вы работали. Сейчас это Разумная Универсальная Самосовершенствующаяся Секретарь-Автомат, управляется пультом и голосовыми командами. В начальном этапе для оживления и руководства этим экземпляром используйте пульт.

Секретарь имеет много функций. Посылка «РУССА» к вам в Россию есть итоговое испытание в экстремальных условиях агрохозяйства «Рассвет». Концерн ждёт от вас экспертной оценки её качества. Оплата Вашей работы – пятьдесят тысяч евро. Наши инвестиции в «Рассвет» на время испытаний – десять миллионов евро.

Ваш куратор на это время – департамент господина Розанова, которого мы предварительно оповестили об инвестициях в «Рассвет».

Председатель Совета директоров концерна «Дойч-Электрик»

Курт Гроссман».

 

– Ну, гансы! – сказал Розанов с зачарованным восторгом. – Что значит европейские масштабы.

Огоньки азартной гончей разгорались в глазах начдепа: десять миллионов евро для оживляжа пустых, заброшенных земель?! Любой ценой вернуть, возглавить, присосаться!!

– Ну, что стоим? Работаем, Василий Никитыч!

…Василий вынимал из саркофага стружку. И от того, что обнажилось, захватило дух. Утопала в сливочной кудрявости идеально сложенная женская плоть. Рядом взблескивал атласом халатик. Бархатистая кожа тела едва приметно отсвечивала розоватым перламутром, сгущаясь в кофейную вздыбленность сосцов, венчавших груди, вздымавшихся в дыхании… с ума сводящий рыжий треугольничек в промежности.

– Мои глаза нэ видержат! – выстонал Килькадзе. – Сейчас ослепну!

Шагнул к саркофагу, пополз по лежащей плоти магнитно-глазными присосками, обтекал ими все ложбины и выпуклости царственного совершенства.

Розанов склонился к изголовью саркофага. Содвинул с мраморного лба биоизделия платиновую прядь волос. Приподнял веко лежащей. Дрогнул от плеснувшего снизу пронзительно-разумного ультрамарина, выдохнул:

– Голубоглазка! У-тю-тю-тю, кисуля… скажи нам что-нибудь. Молчит. Прохоров, она что, спит?!

– В анабиозе.

– Так извлекайте из него!

– Рано. Пока нельзя.

– Что значит – нельзя?

– Она была в анаэробной герметичности саркофага. Теперь дышит. Должна привыкнуть, адаптироваться

 

* * *

…Она, вернувшаяся из анабиоза в бытие, втекала в телепатическую сеть соратников гросс-боссов: всех тех, кто был им близок или особо важен для той миссии, с которой она прислана сюда. Двое, входивших в этот круг, источали раскаленно-плазменные протуберанцы эмоций. Сознание каждого, попавшего в западню своей проблемы, металось в попытках вырваться.

 Летевший в самолёте в Черский (Нижнеколымск) Ичкер-Чукалин стал Фаломеевым – фотографом и оформителем рекламы по приглашению быткомбината.

 Его обугленный, с иссиня-чёрными клочками кожи череп, прикрытый простынёй, зиял под ней провальной чернотой глазниц и скалился лихой, безгубою ухмылкой: авария на трассе ночью, взрыв, обгоревший труп Чукалина и погребенье на военном кладбище. Здесь, на закрытых похоронах, присутствовали пятеро.

 Пономарёв и Бадмаев держали под руки оцепеневшую, в не проходящем ступоре Виолетту. В сухом стеклянном блеске глаз её сгустилась мертвенная отрешенность. Внук Иван несчастным, перепуганным зверёнышем держался рядом с Аверьяном.

 Поодаль в нескольких шагах стояла в серопиджачной паре VIP-персона – бесстрастная особа при золотых очках на тыквенной головке, принёсшая венок премьера. За линзами очков лишь изредка приподнимались веки, приобнажая кинжальность взгляда. В прищуре глаз закоксовалась терпеливая усмешка:

«Ну-ну, пока игра по вашим правилам. А дальше мы сыграем по своим».

Она же, эта VIP-персона, возглавивши комиссию правительства, вела расследование гибели Чукалина-Ичкера: сверяла ДНК, его зубные пломбы и коронки в досье из ГРУ – и трупа. Они сошлись. О чём и доложили президенту. Но опыт, агентурный нюх вице-премьера ловил зловонную струю несоответствия во всей этой мистерии: так примитивно и бездарно влипнуть спецагенту, проникшему в архивы Лэнгли и выкравшему их досье, в какую-то говённую аварию?!

Запрещающе рисково, взломав весь график связи с Лэнгли, он запросил анализ ДНК Ичкера в ЦРУ. И, получив шифрованный ответ в сопровождении начальственного разноса, взрычал ликующе-звериным рыком: облепленный горелым мясом труп был не Чукалиным, который, смывшись от возмездия Америки в отцовские анналы ГРУ, доставил их досье президенту Рашки, доставил и вогнал их всех в предсмертно-исступлённую гоньбу по краю трибунальной пропасти.

 Скольких седых волос им стоили попытки реабилитировать себя в Кремле, представить те досье фальшивками из ЦРУ, фальшивками с давно известной целью: вбить клин между Кремлём, правительством и Думой. Такое они уже проходили при Беспалом. А чем оно закончилось?! Пальбою танков по Верховному Совету и сто семнадцатью «двухсотых», зарытых тайно, ночью в общей яме. Нам это – таки снова надо?!

…«Пока все временно затихло… всё, вроде, устаканилось… на уровне Совбеза. Но эта бл…ь арийская, этот фашизоид, опять удрал! Оставил им вместо себя зажаренную куклу, вот этот обгорелый центнер мяса! Надо прокачать – откуда они его взяли? Искать! Найти оригинал любой ценой! И истребить как биовид с патологической закваской антисемита! Ещё плотнее обложить все базы ГРУ, они, скорей всего опять затырили Ичкера где-то у себя».

…Русса поймала телепатическую просьбу-стон Евгена к Бадмаеву и Пономарёву, держащим под руки Виолетту: «Соратники, хоть как-то намекните ей… она сгорит от горя… я у неё единственный, последний!».

Мольба уткнулась и сползла с твердокаменности Аверьяна и генерала: стояла рядом VIP-особа, над кем зависло гильотинное досье Ичкера. И примитивное актёрство Виолетты, если узнает истину, здесь не прорежет.

…Русса поймала ещё один, мощнейший, убойно-гневный пульсар гиперборея, сидящего в пещере: ну и что дальше?! Гардарика – Россия – сползала к нищете, хаосу, бунту, и он, воин Перуна, посланный на землю, пока не знал что делать. Всё чаще полыхали в городах стихийные столпотворения протеста, умело разжигаемые компрадорами: использовался страх перед грядущим за своих детей, растущие налоги на пустой карман, нахрапистый идиотизм текущей жизни. И стая хищных либер-претендентов на власть, разжигая сполохи протеста, тлевшие в досыхавшем хворосте воспалённой толпы, уже азартно слилась в обличениях Кремля с услужливой, карманно-красной оппозицией.

…Архонт, впитав первичное послание Индария, отторг его, не захотел… не смог сменить курс государства. Облепленный гайдарозоидами и чубайсоидами, он отдал им на откуп весь внутренний уклад: отдельные показательные акции меценатства президента уже не успевали затыкать дыры в социо-плотине, через которые пёр хаос отчаяния и ненависти.

 Бичом хлестнул из соцсетей микро-экстракт или модель подобного уклада: осатаневши в жадности, дантистка повыдирала у клиентки двадцать два здоровых зуба. Затем всадила вместо них фальшивку-мост, состряпанный сожителем, подельником гешефта. Такие же «дантисты»-зубодёры ворочали делами в Центробанке и в Сбербанке, в судах, в театрах и прокуратурах. Депутат, продравшись в смазанную Думу и обеспечив себе гарантировано-жирный кайф до гроба, был занят в основном своими хап-проектами. Чиновные клопы при Пенсионном фонде, раздувшись от бюджетных средств, воздвигли для себя роскошные дворцы за счет бомжовой нищеты Хомо-Советикус.

Рекой текла заморская и местная отравы в Российские торгсети по гладким руслам безнаказанности. Все натуральные жиры выдавило с бандитской прибылью пальмовое масло, вползавшее отравленным удавом в Рашку несчётностью не чищеных нефтецистерн, навар от коих тек на самый верх, в Москву.

ВЦИОМ, кряхтя и извиваясь в напряге скрыть реальность, дозированно вливал в сознание российской хомо-массы шокоубойность цифр. За двадцать лет спецы и техники из вузов скукожились с 43 процентов до 13, затягивая государство в кадровую провальную дыру. В Америку реформы «смыли» учёных и спецов науки до 900 тысяч, в Израиль – 150 000, в Канаду-80 000, в Китай, Германию – 60 000.

 Шкворчала прогорклым маслом в незрелых и податливых мозгах подростков ИГИЛо-пропаганда, затаскивая их в кровавость искорёженного мусульманства.

 Но и созревшие мозги опрометью бежали из тотального бедлама. За ними столь же резво драпал капитал, куда глаза глядят – в оффшоры. За ним, задрав штаны в чине налоговых нерезидентов, смывались с корабля и вывели активы из России олигархические крысы: Усманов, Фридман, Авен.

 На безразмерном Росс-пространстве в заброшенных деревнях выли волки, чертополохом и подлеском щетинились мёртвые поля: под джазовую какофонию рэп-рокеров и хит-парадов, под рёв хоккейных и футбольных стадионов, под гогот залов в дебильных шоу смехачей, под судорожно нарастающую золотушность развлекаловок. Под умудренно-тёплый, гладкий говорок Архонта на бесконечных говорильнях.

 На этом шабаш-фоне благоухали фейковые кадры. То чёртом выскочит из оборонки секс-озабоченный жирняк, спермо-самец хапковый, по кличке «Маршал табуреткин», в компании своей звезданутой гетеры Сосильевой. То столь же озабоченная педагогиня Холодец изящно вскроет, между массажем-макияжем, главнейшую проблему обученья: «У нас прямоугольные классы. Они авторитарны. Чтоб научить проектному мышлению, заменим классы на квадратные».

Из соцсетей к фискальным органам вдруг выполз змеем мудрёно-издевательский совет: ввести налог на чих и пук в общественных местах. И уголовную ответственность за них. Особое вниманье – пуку, поскольку эта акция созвучна и граничит с терроризмом. Член комитета обороны из Совфеда Франциклевич внес разъяснение всем остальным VIP-членам: продукты пука – метан и сероводород. При поднесении спички к анус-соплу во время оной акции возникнет факел. Направленный на жертву террористом, он гарантированно убивает: удушьем сероводорода и факельным ожогом.

 Поддержку Франциклевичу напористо, глобально оказал «Роснано». Зюбайс проинформировал Совфед – гигантским, титаническим напрягом нано-резидентов изобретён прибор в «Роснано» – пукометр. Фиксирует важнейшие параметры при пуке – децибелы, температуру факела и концентрацию удушья от струи.

 А тендер на изготовленье пукометров для ОМОНа и Росгвардии безоговорочно достался фирме «Гранд-Трахуля», руководимой дочкой Франциклевича.

 Охально государственный симулякр, с едва прикрытым задом, меж тем сосал самозабвенно, с жадным чмоком, из своих недр нефть с газом: так мазохист вампир высасывает кровь из собственного тулова. Сосал и гнал её осатанело за бугор – мимо давно погасших, омертвелых сёл, с печными трубами среди сгоревших, разорённых изб, где некогда рождалось и цвело могущество великороссов.

 

***

 … Придавленный лавиною набрякшего распада, копившегося в Руссколани, вдруг ощутил Индарий с гнетущим гневом: имперский социум, источенный гнильем, дрогнул, содвинулся. Так, неприметным сантиметром, сдвигается с вершины набрякшая смертельным разрушительством лавина, чтоб ускоряясь по километровому ущелью рухнуть, накрыть в долине микроскопических людишек. Он ощутил спиною этот сдвиг сквозь мех лосиных шкур, опершись о базальтовую стену.

Громада его плоти застыла, сидя в студёной волглости пещеры. Над ним вспухал писклявый шелест стаи – свисающих с потолка лохмотьев летучих мышей. Пронизывающе хлесткими пистонами отщелкивали время капли, срывавшиеся сверху в стылой тьме. Чуть слышно журчал ручей у ног.

Сознанье великана металось в клетке свинцово-тяжкого бессилья. Он, извлечённый из векового сомати, всезнающе паривший в Вече воинов Перуна, ныне ниспущен в бытие. Он был старейшим среди равных: Исуса, Моисея, Энки и Заратуштры, Мухаммеда и Леонардо, Платона, Теслы, Ванги, Сергия Радонежского и Николая Чудотворца – старейшим и единственным, кому сородичи Гипербореи сумели сохранить нетленность его плоти на земле, чей разум стал хранилищем познаний о Сварожьем Ладе среди разумных обитателей Гардарики-Руси, который выжгло каленым железом и мечом пропитанное иудейским предиктором Христианство.

 Неодолимо тяжким грузом обременяла плоть. Она терзала великана капризно, властно требовала от него заботы о себе, нещадно пожирала время, силы на пропитание и обогрев себя.

 И, уступив диктату плоти, Индарий вынужден был выйти из хранилища пещеры под покровом ночи.

Ломая с треском сосны, пробрался на окраину заброшенной деревни, заросшей буйным редколесьем, чадившей тлетворным запустеньем. С подгнивших, покосившихся столбов свисали серые обрывки проводов. Индарий оторвал их от столбов и опоясался жгутами алюминиевой плетёнки. Неподалёку набрёл на кузницу. Подумал, снёс ей крышу для предстоящих дел. Зависнув над строением, нашёл кресало, кремень, разжёг горн. Раскалил и сплавил в нём железное ржавьё. И, уцепив щепотью пальцев молот и клещи, сковал под стать себе на наковальне иглу и нож. Закончив дело, с позвоночным хрустом распрямился. Отерши пот со лба, огляделся.

 Неподалёку в лимонно-зыбком полусвете, на заброшенном, с дырявой крышею току шныряли крысы. Трепало ветром на полу полотнище брезента: оно когда-то накрывало зерновые груды. Он подобрал полотнище, свернул в рулон.

 Размеренно и грузно зашагал в тайгу: брезент, гигантские игла и нож – под мышкой. Зверино обострившимся чутьем учуял водопой в излучине реки. Добрался до него. Сломил, очистил от сучков дубину. И затаился среди сосен. К утру стянулись к водопою лоси: с десяток рогачей-самцов и самки с годовалыми лосятами.

 Индарий выметнулся из засады. Успел, рывками настигая, переломить дубиною хребты трем самым крупным. Добил. Стал свежевать их, вбирая с покаянным состраданьем предсмертный ужас, застывший в фиолетовых гляделках у зверья. Ломилось в ребра, ныло сердце.

 Закончив свежевание, шагнул в реку. Бессильно опустился на жёлтый глинистый обрыв, срывавшийся в текучую морщинистость воды. И стал мыть руки, облитые блескучей кровяной глазурью. Река раздвоилась: сине-хрустальная вторая половина, испуганно отпрянув, прижалась к берегу, обжегшись о рубиновую хищность кровавого Гольфстрима, зачатого у ног Индария.

 Рассвет вступал в свои права. Индарий встал. Взвалил на спину шкуры, полтонны мяса, завёрнутого в брезент. И, освещённый багряно полыхающим восходом, сшибая с треском сосны, зашагал к себе, в уже обжитую пещеру.

 Добрался через несколько часов. Вступил в зияющий провал недавно обретённого жилища, свалил добычу на берегу студёного, журчащего в пещерном сумраке ручья. И, рухнув на пол, стёк в чёрную бездонность сна.

 Очнулся к ночи. Распялив на рогатках шкуры, он отскоблил от них остатки плоти с жиром. Разжег костёр, изжарил мясо: в трепещущие ноздри тёк сумасшедше сытный запах. Насытил бунтарски негодующую, изголодавшуюся плоть. Скроив ножом из шкур накидку мехом внутрь, проткнул иглой её края, стянул их алюминиевой плетёнкой проводов.

 В песчаной отмели студёного ручья отрыл ножом проран и уложил на дно его лосятину в брезенте. Засыпал ледяным песком: запас надолго сохранится. Сел. И мощным выплеском сознания взлетел к трону Перуна за советом к соратникам – Энки, людскому покровителю от анунаков, и Николаю Чудотворцу: что делать в Руссколани с её моллюсковым Архонтом в хитине либер-паразитов, Архонтом, отторгнувшим в олигархическом бурлеске ведическую сущность и заветы предков. Что с ним делать?!

 

***

… Лежащая в саркофаге Русса содрогнулась, распахнула глаза. Сознанье только что ожёг телепатический протуберанец решения, пришедшего из ноосферы к Индарию от Энки. Верховный анунак напомнил: готовились вопросы для земного Архонта в публичном теле-шоу. Войти в сознание Песковича – главного теле-фасовщика вопросов, пресс-регулятора накала, амортизатора людского гнева, войти, убрать заслонки и фасовку. Пусть хлынет к разуму Архонта калёная отчаяньем и гневом магма истин: как жить с зарплатой в восемь тысяч, которую не платят по полгода, четыре из которой отбирает ЖКХ?! Как сохранить детей в щелястом строй-балке в Сибири, когда за стенами его пурга и минус пятьдесят?! Где обитать обобранным до нитки дольщикам: строительный барыга содрал с них сотни миллионов от проданных квартир, возвел фундамент, часть коробки и смылся за бугор.

Пусть хлынет горестная лава миллионов обездоленных, незащищенных властью, к окостеневшей совести Архонта, навалится и опалит. И, может быть, прорвет закостеневше-олигархическую сущность, пробудит, наконец, решимость: содрать опутавшую разум олигархическую паутину, отринуть от себя вассальную зависимость от Запада, учесть предел идиотического терпения народа в разливе либер-людоедства, пустить в работу аксиомы автаркии, досыта накормить народ доступной, качественной пищей, во что впряглись в симбиозе Прохоров с Гроссманом. И в ранге нац-диктатора выстраивать законность, справедливость и порядок, хотя бы отдалённо приближающиеся к ведам Перуна, к сталинизму.

Ибо почти что пройден Рубикон, за коим нет возврата.

…Никола-Чудотворец, чьи мощи пять веков покоились в глубинном итальянском склепе, втек в разум Папы Римского и с непреклонной мягкостью призвал к немыслимому до сих пор: прорвав раззолоченную анастезию католичества, извлечь из итальянского хранилища и повезти в Россию девятое ребро его мощей. Пусть благовест святыни притянет к ним сотни тысяч, миллионы ожесточённых бытием, смягчит, очеловечит, призовёт к терпенью: не время для раздрая! Имперский дом, разъятый надвигающимся бунтом в фундаменте своём, не устоит в самумах, смерчах чужебесия.

 

* * *

Русса лежала с закрытыми глазами. Неистово и бурно вздымалась грудь: сознанье, обожженное отчаянной тревогой Чукалина, Индария и Николая Чудотворца, звало к немедленному действию, к защите миссии аграрного пророка Прохорова.

Прохоров увидел: она готова, встроилась в сиюминутность, подключена к информополю. Поднял из сливочного вороха стружки пластину пульта с россыпью кнопок. Нажал оранжевую. Тело в саркофаге дрогнуло. Глаза открылись, плеснув небесной синью.

– Гутен таг! – нетерпеливо выудил из школьной памяти ошмётки полиглотства начдеп Розанов. – С прибытием, фрау Русса!

Пронизывал Розанова адреналиновый ток предвкушения громадного… неисчислимого бабла!..

Точеные руки фрау приподнялись. Легли на борта лежбища кисти рук, отблескивая киноварью ноготков. С железной цепкостью сомкнулись, не рассчитав усилие: под пальцами хлёстко треснула виньетка, содранная с блёсткой плоскости.

 Русса села. Подняла кружевной обломок, всмотрелась и разжала пальцы. Всё тело взялось под грудью мелкой дрожью. Дрожь растекалась – к голове, ногам, волнообразно оживали, напрягались и опадали мышцы, заметно прирастали упругой полнотой грудные чаши, твердели темно-кофейные сосцы. Тело трепетало, втекая в неистовую событийность обретённой жизни.

– Мама… зачем ты меня родила на такое испытание!? – истёк изнеможением Килькадзе. – Что она с нами делает?!

Чем-то сокрыто ненормальным, как шеварднадзевым сквозняком тянуло от грузина: то ль маской, приросшей к его лицу, то ли лицом, преображённым в маску.

Выломилась из оторопи Лидия:

 – Коты мартовские! Давно бабу не видели в натуральном виде? Подруга, ты бы прикрылась, что ли.

Шагнула к саркофагу, подняла, развернула халатик. Встряхнув, распорядилась:

 – Надень.

 – Я знаю вас, гросс-босс Василий, – густо-медвяным сопрано озвучилась ожившая, пронзив первичным звуком окружавших. – Мне был приказ при-крыть-ся. Приказ, но не от вас. Мне исполнять его?

 – Да уж исполни, – с весёлой оторопью сказал Василий. – У нас как-то не принято при мужиках… в таком виде.

 – Фрау, отдавшая распоряжение, кто вы?

 – Я герр Василий. Она здесь тоже герр, но младший, – с тёплой негой внёс ясность Прохорова: тот бывший голый череп в чане обрел не только плоть, но и шкалу субординации?!

 – Зер гут, натюрлих. Я уяснила. Вот эта киндер-босс, как я, имеет длинный волос. Мне надо звать её по-дру-га.

 Все стало на свои места. И Русса быстрыми, летучими рывками накинула халатик.

 – Ты, золотко, избавься от «боссов». У нас не принято и это, – лучась радушным любопытством, попросил гросс-босс.

 – Я-я. Не принято… нихьт гут… или мар-ги-наль-ность… как гладить против шерсти, писать против ветра. Как Руссе называть вас?

 – Василий. В хорошей компании отзываюсь и на «Василёк».

 – Василё-о-о-ок! – с протяжной и напевной лаской сказала Русса. Столпилась в голове её, просилась на язык семейка близнецовых нежностей. – Васю-у-у-унчик! – отсмаковала она ещё раз ласкательную сакральность имени, ибо в бездонной, необъятной памяти мерцала неувядаемая благодарность к тёплой ладони на своем черепе. Под костью кипел разумом геномо-инженерный сплав двух полушарий – от русской проститутки и немецкого младенца, в которых глыбилось приобретённое всезнанье: притершись фресками событий, слипался в единое панно кипящий планетарный социум на континентах – с его кровавым, обезумевшим хаосом самоистребленья, пронизанным страданьями и голодом. Над всем этим вскипающий, тяжёлый гнев планетарной Ноосферы, и суицидное включение американских Харпов на Аляске с безмозглым любопытством их Хозяев – обезьян, сующих вилку в электророзетку.

 Необозримая, живая лава, щетинясь ногорукими отростками, сползала к пропасти небытия. Сползала и обжигала ужасом био-обрубок в том далёком чане, обрубок, осознавший сам себя и главные процессы в мире – под тёплою ладонью господина. Ладонь гасила, по-отечески, гнетущий страх, ладонь ласкала, защищала – ладонь гросс-босса Ва-силь-ка-а!..

 …Они, Гроссман и Прохоров, подключали безбрежный подопечный разум Руссы к кипящей событийности текущего столетия: кино-, телеканалы. Трескучие видео-схватки говорящих голов, бараньи стычки геополитических субъектов на жёрдочке над пропастью. Научные труды и прорывные результаты лабораторных опытов. Историю, законы сытости и голода, основы химии, геномо-инженерии. Аксиомы физики и космогонии, уклады дикой и цивилизованной современной жизни, а также отгоревших этносов – тех, что ушли в небытие истории. И как зияющая беспощадность планетарной власти ныне – ощерившийся в ненасытной алчности клан планетарных кукловодов, купивший с потрохами главарей, кто пас людские скопища во всё еще не прикарманенной Гардарике, иль Руссколани.

 Потом ладонь и боссы вдруг исчезли. На позвоночник нарастили тело и дали время обживаться в нем, безжалостно швыряя Руссу в нещадность экстремальных ситуаций, осваивать играющую всемогущей мощью плоть – пока что управляемую пультом… в руках у примитивных, слабых, неразумных человечков.

 – Вася-а-а-атка, – ещё раз ностальгически вернулась Русса к облику, мерцающему в памяти и слившемуся с явью.

 – У тебя что, заело? Расплавился главный чип? Не рановато ли, подруга? – с железным изумлением прервала излияние Лида.

 – Может, пора к реальным испытаниям? – мазнул по слуху рашпилем Розанов. И дёрнул пульт из рук Прохорова.

 – Что мы имеем в управлении, какие функции? Не так уж много для супер-секретутки. Ну-с... «Чай, кофе для гостей» – недурственно. «Деловая агро-переписка» – весьма полезно. «Приборка кабинетов, конференц-зала» – отлично, пора оптимизировать техперсонал. «Силовая защита босса» – необходимейшая штука. «Вокал и танцы на корпоративах» – какая прелесть! О-о-о… потрясающе. И что бы значила вот эта кнопочка?

 Он нажал кнопку. И запустил процесс функциональных необъятностей у Руссы.

Точёное совершенство женской плоти вдруг рванулось из саркофага и по-кошачьи мягко приземлилось рядом. Метнулись в стороны концы короткого халатика. В атласе их мгновенного разлёта плеснул в глаза шафранный треугольничек.

Био-изделие, плод гениального эксперимента, шагнуло и пошло вдоль саркофага. Русса ступала царственным, неспешным шагом в обход первично-лакированного пристанища, приближаясь к держателю пульта, отдавшему распоряженье. Мгновенным импульсом сканировала его и зафиксировала сущность: враг миссии, с которой она и Прохоров присланы сюда, носитель тех пяти рефлексов, которые учил распознавать Василий – откат и рейдерство во имя Всемогущего Бабла; всепожирающая жадность; примат паразитарно-ссудного процента, спущенного с банковской цепи; безудержный и наглый гедонизм; хроническая воспаленнность кобелиной случки.

Это они, плодящие хаос и гибель, корёжили планету.

«Идти и исполнять? Отдавший ей приказ – носитель тех пяти рефлексов. Анти гросс-босс. Враг моей миссии. Не совместим, враждебен Васе… Васильку… Васю-у-у-нчику…  не исполнять?!  Не исполнять!!!  Но почему? В нём воспалилось любопытство. Он хочет смачного экстрима. Он его получит.

 – Шеф, я готова, – сказала Русса. Приблизилась вплотную. Вибрировал, прошитый стальными нитями её голос.

 – Прелестно, дитя моё. К чему готова?

 – Майн либе, вы распорядились и я ваша.

Она обвила босса, носителя пяти рефлексов, точёными руками и стала сдавливать. Из горла Михаил Борисыча пополз петуший клёкот, затем пухлое кольцо из губ Розанова испустило в воздух евнуховский дискант. Русса всосалась в шею, затем впилась в губы, начдепа. Его дискант прервался. Начдеп задёргался, придушенно взмычал:

 – М-м-м… ы…  ты фт-о-о-о… тфориш-ш-шь?!

 – Ду бист майн кюхельхен! («Ты мой цыпленочек» – нем.) – прервав стальной засос, определила принадлежность субтильного объекта Русса.

 – Ты фто-о-о… тфо-о-ришь, ф-ф-фандитка?! – в повторном ужасе изнемог Розанов: белесо вздулись, не слушались онемевшие губы.

 – Что вас смущает, босс? – воркующее осведомилась Русса. Тесня начдепа к саркофагу, рывком раздёрнула на шее воротник его рубашки, брызнули веером перламутровые кругляшки пуговиц. Легко и невесомо, как щенка, она подняла пультодержащего владыку и понесла к лежбищу, в котором прибыла в Россию.

 – Какая женщина! – выстонал Килькадзе – БТР! Самоходка! Но кому досталась?

 – Килькадзе, фы не хотели бы заткнуться?! Пусти… фостафь на с-семлю… Василь Никитыч… офтанофите… эту мегеру… куда она меня … зачем… нефедленно фоставь феня на землю, слышь, кукла!!

 – Ду бист застенчивый, майн кюхелхен? Ихь либе дихь таких.

 – Оставь его, меня возьми! – взрыдал восторженно Килькадзе.

В оторопелом изумлении застыла Лидия.

 – Русса, тебе что надо от начдепа? – осведомился Прохоров: вакханалия непредсказуемо выперла из рамок.

 – Сейчас он не начдеп. Он мой HERR. Херр отдал мне приказ, и я должна повиноваться, – обворожительно уперлась био-путана.

 Приподняла Розанова повыше, прицелилась. Коротким снайперским тычком метнула его тело в саркофаг, на стружку. Запрыгнула верхом на саркофаг, поддела руки под ремень Розанова. Легко, невесомым рывком дернула их в стороны. Массивный, кожаный ремень лопнул, за коим разодралась с треском и ширинка.

 – Ты что, мерзавка вытворяешь?! Оз-зверела?! – взвыл Розанов.

 – Милый, зачем на тебе столько тряпок? Не вертись!

 Розанов извивался, взмыкивал, лезли глаза на лоб начдепа, полнясь болотным ужасом.

 – Что вы нажали на пульте, Михаил Борисыч? – спросил Василий.

 – У-уйди-и-и… ф-фандитка! – сипящее выстонал Розанов, зашелся истерическим смешком: хх-х-хи-хи… щекотно…

 – Не ломайся, пупсик и не вертись… ты же любишь свою крошку.

 – Василь Никитыч!!! Сделай ф-ф-то ниф-футь!

 – Какую кнопку вы нажали? Быстрее вспоминайте!

 – Красную… «Секс-офслуживание»!

 – Русса, остановись. Ему и нам это не нравится.

 – Васю-у-у-нчик, я не могу остановиться, HERR-человек отдал приказ. Нельзя не выполнить его.

 – Прохоров… нефедленно останови её! Мы зафечатаем эту фандитку в её гроб, и отошлём офратно!!

 – Вдогонку – десять миллионов евро? Вы к этому готовы? Аргументация возврата Руссы? Вы отдали распоряжение на пульте: вас сексуально обслужить. И Русса  исполняет всё с усердием.

 – Ты издеваешься?! Флевать на аргуфентацию!!! Прохоров, фереключи её сейчас же! Уйди, мерзавка! Она сорвала с феня всё! Эта самка изнаси-илует до смерти!

Он бросил пульт Василию. И Прохоров, поймав его, давя в себе хохот, нажал на кнопку «Силовая защита босса». Сказал:

 – Ты прибыла вот в этом саркофаге. Теперь он лишний, раздражает. Убрать.

…Трое увидели взметнувшийся ввысь, сдвоенный сгусток плоти. Насильница начдепа взлетела над блестко-вишнёвым саркофагом, держа в объятиях Розанова. Спружинив, приземлилась. В руке – лохмотья от его трусов. Оставив жертву, пронзила уши воплем:

 – Кья-а-а-а!

 Рванулась ввысь рядом с саркофагом. Таранным выбросом ступни ударила в вишнёво-лакированную домовину. Та грохнулась на бетон и разлетелась вдребезги, брызнув щепой.

Оторопело опасаясь продолжений, Василий выцелил, нажал на пульте кнопку: «Вокал и танцы на корпоративах».

– Кали-и-и-нка, кали-и-инка, кали-и-инка моя… в саду ягода мали-и-инка, мали-и-инка моя! – завела русский песенный стандарт Русса, густым медвяным меццо-сопрано. Поплыла в танце, помахивая над головой исподним рваньём Розанова. Кучерявым, пружинистым чёртом подскочил к ней, втёрся в русскую вальяжность своим лезгиночным вывертом Килькадзе:

 – Ас-с-са-а!

Смотрел на эту вакханалию Розанов, разинув рот, в немом бешенстве. Его прорвало  калёным воплем:

 – Останови этих идиотов, Фрохоров!

Вырвал пульт из рук Василия, нажал на «Стоп». Русса застыла на месте. Килькадзе вывернул еще пару коленцев, замер, заморожено взирая на начальство. Стоял Розанов на полусогнутых конечностях, тянул вверх, на пузцо, развороченные брюки, маскируя голую тазобедренность. Спросил сиплым от ярости голосом:

 – Ну, и что делать?! Эта сбесившаяся тварь сорвала фояс, фыдрала все фуговицы… с мясом! Я сфрашиваю, Фрохоров: что теферь?! Начальник дефартамента ковыляет в свой кабинет с засосами на шее, разодранной мотнёй и голым задом?! Я вас сфрашиваю Фрохоров: зачем нам вот эта федьма фез намордника?! Как фне идти в мой офис?!

 – А вы шнурочком вместо пояса, – смиренно предложила Лидия, подрагивая, давя в себе истерику смеха.

 – Каким, к едрене матери, шну-роч-ком?!

 – Вот этим, от моего платья, – она вытянула из плательных петель плетёный шнур и потянула к Розанову. Но не завершила передачу: содрогнулась, согнулась, повизгивая в пароксизмах смеха: – Ой, мамочки… не могу… сил моих нет…

Василий всхрюкивал в задавленном хохоте. По-жеребячьи ржал Килькадзе. Но не участвовало в ржании его лицо – сочилось брезгливым нетерпением.

 – Ха-ха-ха-ха. Хе-хе-хе-хе, – размеренно влилась в апофеоз веселья Русса. Синим булатом высверкивали глаза, фиксируя пошедших вразнос человечков.

 – Спелись, троглодиты? – спросил начдеп. – Идите вы все к чёрту!

 Он развернулся в три приема, заковылял к калитке, с бессильной яростью поддёргивая рвань штанов повыше: почти физически впивалась в спину стая весёлых дротиков.

 – Михаил Борисыч, – позвал вдогонку Прохоров, – я чувствую, теперь мне не пробиться к Техсовету Департамента еще год?

 – Вопросы карликов решают карлики, а не атланты. Задайте его плясуну Килькадзе. Ему, я вижу, яйца не мешают, – не оборачиваясь, выцедил, как сплюнул, изнасилованный атлант Розанов. Добравшись до калитки, распахнул её. Протиснулся в квадратную дыру. Исчез, захлопнув за собой стальную дверь с пушечным грохотом. Исчез смертельно возбудившийся и разъяренный враг.

 – Цирк кончился, – сказал нетерпеливо, холодно и без грузинского акцента неузнаваемо преобразившийся Килькадзе. – Пора к нашим проблемам. Двум женщинам здесь будет скучно. Лидия Петровна, вы не могли бы отлучиться, достать нам кофе? Для фрау Руссы это будет продолжением испытания. Василь Никитыч, вы не против?

 – Насколько понимаю, здесь состоится техсовет под председательством Килькадзе? – спросил Василий.

 – Вы поняли всё абсолютно правильно.

 – Ну что, Лидок, доставите нам кофе с Руссой? – спросил двух дам их повелитель.

 – Мы это сделаем, Васю-у-унчик, – сказала Русса. – Нажми на пульте кнопку «Чай, кофе для гостей».

 – А без пульта нельзя?

 – Без пульта Русса не способна работать в экстремальных ситуациях.

 – Так нажимайтэ кнопку, Прохоров, нажимайтэ! – нетерпеливо, жёстко сказал из Килькадзе вернувшийся в него грузин, взвихрив в Василии фантом садняще узнаваемого, пульсирующего ядом, утреннего звонка: «Ты, русский свинья, заказал сэбэ мэсто на киладбище?».

 Две женщины ушли. И Прохоров воткнул в грузинский лоб шило вопроса:

 – Про моё место на кладбище утром ты спросил?

 – Не совсем я. Гошка Килька спросил – кукушка при часах начдепа, тупой и не опасный грузинский чурка, секс-озабоченный самец. Выскакивает из Розанова для исполнения приказов.

 – Зачем звонил?

 – Чтобы ещё раз уточнить методику подхода. Субъекта-воина, под патронажем ГРУ, нельзя ломать и шантажировать. Здесь можно только предлагать.

 – Значит, утром спросил Гоша Килька. А ты кто?

 – Георгий Лаврентьевич Килькадзе. И у меня контрольный вопрос: где вы хотите жить?

 – В смысле?

 – В Лос-Анджелесе или Вашингтоне? Майами или Акапулько? Там будут своя вилла, яхта, ферма для агроэкспериментов и испытательный полигон для Руссы. Мы предлагали это Гроссману. Но в нём сработала порочная славянская генетика: Ичкер-Чукалин воспалил её, открыв существование его наследницы на Волге. Теперь я повторяю предложение вам.

 – Ты назвал цену за мои мозги. Но в них та же генетика. Тех, кто тебя послал, аналог с Гроссманом не смущает?

 – Нет. Мы предлагаем поразмыслить. Тупой и хамский быт этой страны в процессе издыхания. Ваш президент, как наш Саакашвили, – раздвоенный и сдавленный со всех сторон моллюск, в котором воспалилось честолюбие. Он не способен к волевым решениям, позволил Центробанку с нашей ханшей в юбке Наэбулиной командовать Кремлём, прокуратурой. Он просмотрел, профукал Украину. Он возбудил Донбасс с Луганском, теперь трусливо драпает оттуда. Он резво хапнул Крым, не позаботившись об инфраструктуре, не соразмерив рисков, связанных с водой, энергообеспеченностью и транспортным сообщением. Теперь всё это неподъемно рухнуло на ваш бюджет – при поголовной нищете трех четвертей страны. Его, не освоившего долговременных геостратегий, привыкшего решать тактическую злободневность, в конце концов, додавят и расплющат, как и Трампа, ибо весь мир кипит в законной злости: вы слишком много, неподъемно хапнули в веках. Теперь сидите на всех богатствах собакою на сене.

 – Мы расползлись на треть планеты. Попробуете проглотить – подавитесь, как шведы, немцы и французы. Вы пробовали это прогнозировать?

 – Россию, рано или поздно, расчленят. Все скрепы, нити, связывающие вас с Китаем, БРИКСом, ШОСом, – гнилье, сопревшее в олигархическом, жадном бардаке. И сторожат, наращивают весь этот бардак с кремлоидами наши церберы, от Центробанка – до самого премьера с его вице-стаей. Горозин и Минобороны здесь не в счет, мы их, в конце концов, нейтрализуем вашим внутренним бедламом: наша либер-диаспора сильнее всех силовиков Кремля. Так называемое «ручное управление» президента – фикция дистрофика, его сжирают саботаж и безнаказанная жадность региональных упырей. Китай не ввяжется в ваше бодание с Америкой, не ждите, а остальные игроки, как Турция с Ираном и Японией, – пока лишь пешки. Китаю жизненно нужны пространства – сибирские, дальневосточные. И он, со временем, вползет туда, обильно смазанный риторикой о дружбе, заваливая вас говённым ширпотребом. А китайчата от сибирских баб заполонят со временем все ниши власти. Ты хочешь доживать в такой стране с таким правителем? Поэтому я спрашиваю ещё раз: где хочет жить, работать гений, сотворивший Руссу, способный прокормить остаток мировой элиты после апокалипсиса Блю-Беа?..