Людмила СЕМЁНОВА 
Людмила СЕМЁНОВА
ДОРОГИ МИРА И ВОЙНЫ
Эссе
Я еду домой в Москву. Автобус мчится по шоссе. Мелькают деревья, электрические провода и столбы, здания кафе и магазинов, дорожные знаки, мосты – все сквозь туманную пелену. По стеклу разбегаются дорожки дождя, то соединяясь в одну линию, то снова расходясь, набегая друг на друга каплями, торопясь и замедляя ход, создавая иллюзию того непростого пути, которым мы шли последние несколько дней.
Дорога привела к контрольно-пропускному пункту близ Новошахтинска. Мои документы проверили быстро и пожелали «Счастливого пути». Тебя заставили заполнять длинную бумажную форму, которая помимо сведений о машине, содержала вопросы о целях нашего визита. Ответ: «У нас в Горловке литературная встреча, мы хотим поддержать людей», вызвал у пограничника тень полуулыбки. «Не надо было объяснять», – подумала я. «Надо! – сказал ты. – Пусть знают, что нам не все равно, что мы не боимся, хотя и очень устали».
Устали. Ты ехал всю ночь, вглядываясь в неизвестный путь напряженно-сонными глазами. Когда почувствовал, что можешь не выдержать, передал руль мне. Я проехала весь Новошахтинск насквозь, на круговом перекрестке свернула не туда, и привезла нас снова к напряженной федеральной трассе. И ни слова упрека. Умывшись минеральной водой (другой под рукой не оказалось), ты снова на пути к цели. А цель наша – Горловка.
Возле кирпичного строения КПП наваленные горой мешки с песком, местами разорванные. Чтобы успокоиться и протянуть время, я леплю куличики из просыпанного песка. «Не положено!» – слышу грозный окрик. С сожалением пропускаю этот боевой песок между пальцев, хочу вернуться в машину. Натыкаюсь на женщину с тележкой, спешащую по ту сторону, из ДНР в Россию. С такой же клетчатой сумкой на тележке моя бабушка ходила по выходным на рынок. Продукты распределялись между холодильником и шкафом, а пустая сумка перекочевывала на кухонные антресоли. Кажется, после смерти бабушки она там так и осталась. Потому что закупаемся мы теперь в «Ашане» или в «Метро», в фирменных сетевых пакетах привозим еду в машине домой.
«Проезжайте». С правой стороны топорщатся железными ежами конструкции разрушенного моста, выплывает полукруглое строение с пустыми оконными глазницами, прорешеченное совсем недавно градом пуль. А с левой стороны, чуть поодаль, – подсолнуховое поле. Цветы вскинули навстречу нам круглые головки, улыбнулись солнцу и еще ярче засветились в желтом ореоле лепестков. Мы бродим по неровным бороздам сухой земли, придерживаясь за крепкие стебли подсолнухов. На твоей рубашке цветочная пыльца. «Тебя расцеловали подсолнухи!» – смеюсь я.
На следующем КПП нас опять задерживают. В зеленом железном вагончике за казенным столом ты заполняешь очередную декларацию. Я жду в душном салоне автомобиля и с завистью замечаю, как не задержавшись ни на минуту, промчались мимо две машины с приподнятым белым флагом и надписью «ОБСЕ» в синих квадратиках. «В этом номере газеты «День литературы» подборка стихов о Новороссии», – кому-то говоришь ты. «А мне что Новороссия, что Россия, что Украина – все равно, я своё дело знаю и ладно» – лениво отвечают тебе.
И все-таки мы прорвались. Снова разбитая дорога, по которой мы едем, стараясь уклониться от ям. Машину выносит то на встречку, то на обочину, ты то резко тормозишь, вжимая меня в кресло, то стремительно, как в полете, проскакиваешь «над». Теперь я путаюсь, кто из нас за рулем. Возле блокпоста – каменный лабиринт, выкрашенный в бело-красные полосы.
«Вы почему не включили поворотник?» – «Простите, была непонятная ситуация». «Права, пожалуйста, будем оформлять протокол». – «Мы не можем задерживаться, нас ждут люди в Горловке. Они собрались доказать свою верность. Они читают стихи, говорят о наболевшем. Мы едем их поддержать». «Подождут. Вы почему не включили поворотник? Права, пожалуйста, будем оформлять протокол».
Я понимаю, что по-другому поступить нельзя. Выхожу из машины и даю ему денег, тому, неверному. «Зачем ты это сделала?» – «Чтобы он нас отпустил». «Ты расписалась в своей беспомощности перед ним. Он подумает теперь, что сильнее нас, и станет вести себя еще наглее и беспардоннее». Может и так. Но нам надо успеть. Нас ждала девушка со светлыми глазами и непреклонным взглядом. И дождалась. После раскаленной духоты салона и полуденной жары южного городка вольным свежим простором звучат строки стихов в просторной прохладной аудитории Института иностранных языков в Горловке.
Назавтра мы уже в прифронтовом Зайцево. «Иже Херувимы… Аллилуиа» – я пытаюсь подпевать, но не попадаю в такт, потому что в здешнем храме совсем другой напев. Впереди стоит девочка лет десяти с нежным чистым голоском. Она немного странно одета – этакий яркий петушок, оттененный строгими образами. Платок съехал на самый затылок, а на лбу нелепый ободок с цветком, в дополнение – пышная короткая желтая юбка с воланами и красная кофточка со стразами. В проповеди батюшка говорит, что в храм люди приходят, несмотря ни на что. Теперь это единственное для них место, где можно пообщаться друг с другом, напитаться духовной силы и Божественной Благодати. В храм идут, как на праздник, в яркой и красивой одежде. Девочка пришла на праздник и оделась соответственно. Она смотрит на свое отражение в стекле иконы и пританцовывает от тихой внутренней радости. Потом отец Николай расскажет, что когда та девочка наклонилась для исповеди, он уловил запах подвальной сырости от ее волос. Большую часть своей маленькой жизни этот ребенок проводит в подвале. «Выпей, дочка, теплоту», – старушка с лучистым взглядом протягивает мне наполненную железную мисочку и частички в сморщенной ладошке.
Из прохлады церкви мы шагнули в зной церковного двора. Здесь уже накрыты столы. Все блюда приготовлены собственными руками: и торт с мармеладными розами, сомлевшими на солнце, и миниатюрно-аккуратные пирожки, и большие открытые пироги с разнообразными начинками, и вишневый морс. Отец Николай творит молитву, широким крестом осеняя столы. Крест на позолоченном куполе храма Святителя Тихона. Крестики на груди каждого из нас. Крест за надписью «Новороссия», буквы выведены на железных плитках моста, под которым мы проезжали. На каменном основании белой краской сияет: «Мы русские. С нами Бог».
«Нас объединяет пространство и природа», – говоришь ты. Я прячусь в тени груши и вспоминаю такое же дерево на своей владимирской даче. Плоды чуть поменьше, но тоже желтые и теплые от солнца. Из летней кухни доносился аромат бабушкиной сдобы. А мы сидели с тобой за пластмассовым столиком под грушевым деревом и пили чай с вареньем. Так же гудели осы и по-хозяйски осваивали руины сладких бабушкиных пирогов на семейном блюде.
«Не будем сегодня касаться темы войны!» – просит батюшка. Но она все равно возникает в стихах, в слезах той женщины, сына которой батюшка отпевал на днях. Парень погиб вместе с другом. Подбили товарища, а он кинулся его спасать. Так и остались лежать два товарища на многострадальной зайцевской земле.
У людей – праздник. Они встречают нас, как больших гостей. Им важно, что мы проявили соучастие к их судьбам. Но эти люди нужны и нам, чтобы не очерстветь душой в московском благополучии, чтобы очиститься их болью и стать чуть ближе к Богу с Его любовью к нам.
«Расскажите там у себя. Почему идет эта непонятная война? Почему мы должны жить под страхом смерти?» – в который раз спрашивает глава зайцевской поселковой администрации Ирина и с надеждой смотрит на нас. «Ой, туда нельзя! – восклицает она, когда наша машина проскакивает нужный поворот, – там подконтрольная украинцам территория». По обеим сторонам дороги стоят таблички: «Осторожно, мины». А рядом беззаботно гуляет по полю и щиплет траву рыжая корова. Может быть, ее пыталась загнать в стойло та одиннадцатилетняя девочка, которую убило прямым попаданием в голову? Она училась в местной школе на 4 и 5 и мечтала стать ветеринаром. Сигнал твоей машины распугивает стайку ребятишек, воробушками возившихся в придорожной пыли. У них теперь нет мамы. Она спилась, не выдержав ужасов войны, и живет на чердаке дома с пленкой вместо стекол и с дырой в черепице от снаряда. Детей воспитывает одинокий отец, бывший шахтер, которому светлее было в шахте на глубине 100 метров, чем сейчас, под полуденным солнцем, на открытом пространстве родного поселка, где он всегда под прицелом.
Мой автобус опаздывает на 2 часа. «Не хочется оставлять тебя здесь так надолго одну», – беспокоятся обо мне товарищи. «Нет. Я останусь. Потому что мне надо подумать». Я перешагиваю старые проржавевшие рельсы и иду дорогой к Храму. Прикладываюсь к иконам и вспоминаю имена тех людей, которые были со мной рядом в этой поездке. В празднично сияющей Москве у моей дочки сегодня день рождения. И я покупаю ей в храме серебряную ложечку, чтобы дома причащать из нее горькими воспоминаниями наивную девочку из тех, что не ночует в подвалах, спасаясь от обстрелов. Ставлю свечи, их дали за мои заказные записки о здравии и упокоении. Огоньки от свечей отражаются на груди «Всемилостивого Спаса» – иконы, перед которой я долго молюсь. До отправления автобуса остается еще целый час, и я иду в «Закусочную», где толстая Клава с бейджеком на груди «Бармэн» выносит мне на фаянсовой тарелке с синими узорами мясо по-французски, подогретое, по-видимому, уже неоднократно, поэтому и безвкусное. Еще упаковывает жареные пирожки по 10 рублей с картошкой и капустой. Их тут же выманивает у меня собака на остановке. Она так настойчиво лезет в мою сумку за продолжением, что я вынуждена отодвинуть ладошкой ее мокрый нос. Московские пресыщенные дворняги не едят пирожки, они и колбасу-то едят неохотно.
В автобусе отсутствует кондиционер, поэтому очень душно. Мы должны собрать пассажиров по близлежащим населенным пунктам, а потом нас передадут в другой транспорт, который и повезет до Москвы. В машине постоянно забиваются масляные фильтры, часто останавливаемся, чтобы прочистить, водитель с напарником рассуждают о том, что уже не до выгоды, лишь бы доехать. Тащимся со скоростью 10 км в час, мотор работает натужно-напряженно и все-таки глохнет.
Это уже в другом автобусе я сижу возле окна и наблюдаю, как по стеклу разбегаются дорожки дождя, то соединяясь в одну линию, то снова расходясь, набегая друг на друга каплями, торопясь и замедляя ход, создавая иллюзию того непростого пути, который мы прошли в последние несколько дней.
Где-то впереди возникает волнение. Кто-то машет руками, слышу возглас: «Оса!». Через весь салон оса подлетает ко мне и садится на грушу. Одну из тех, что нам собрал сын отца Николая в зайцевском церковном саду. С замиранием сердца, боясь спугнуть, слежу, как она потягивает хоботком грушевый сок, утопая ворсистыми лапками во фруктовой мякоти. Я почти уверена, что это – оса из нашего прошлого, та, что кружилась над накрытым уличным столом во дворе церкви. Тогда она отведала медового крема с торта на моем блюдце и приняла водную процедуру в морсе из пластикового стакана. С остатком малиновой жидкости я выплеснула ее под тенистые ветки грушевого дерева. Пока она безмятежно обследует плод, я нашептываю ей свои воспоминания.
Вот мы стоим возле памятника «Скорбь и печаль» и слушаем рассказ о гибели молодой женщины с ребенком в июле 2014 года, тогда город подвергся яростному обстрелу украинской армии. Вот сидим на каменной скамейке под рябинами и читаем стихи, таем в наступающих сумерках и удивляемся, что так мало окон светятся в столь непоздний час. Фотографируемся возле железного столба с табличками-указателями: «Москва – 830. Париж – 2604. Якутск – 5504…». Торопимся обратно в гостиницу, боясь попасть под комендантский час. Помню, как в порыве великодушия хотелось просить прощения у прохожих, встречающихся на пути, за наше сытое безоблачное благополучие в богатом городе и за их бесприютность на родине. Простите. Пусть оса отнесет наше «Простите» Богу. Аккуратно накрываю насекомое платком и выпускаю в приоткрытый люк на автобусной крыше.
Я вернулась в свою упорядоченную Москву, прошла от автостанции по прямой, ровно асфальтированной, совершенно безопасной дороге к метро «Новоясеневская». Урны на каждом углу, чтобы я могла выбросить скопившийся за время пути мусор. Поезда метро ходят регулярно и без опозданий. На табло моей остановки высвечивается время, оставшееся до прихода троллейбуса.
Назавтра я встану по будильнику, выпью кофе, приготовленное с помощью кофе-машины. Планерка на работе, четко определенные обязанности, в обеденный перерыв – тренажерный зал, потом чай с Виктором Николаевичем и его вкрадчиво-предупредительное: «Вам одну ложечку сахара или две?». «Вы сегодня вечером опять заняты? Я все-таки не теряю надежды дождаться от вас звонка». «Да, я опять занята, Виктор Николаевич».
Сегодня вечером я приду домой и выпью рюмку того ярко-желтого ликера и вспомню тебя, застрявшего на ухабистой дороге между разрушенным взрывом мостом и подсолнуховым полем, вспомню донбасскую осу, которая улетела вить себе новое гнездышко где-то под Воронежем. А может эти воспоминания будут не сегодня, а много позже. Потому что пока еще мне очень больно вспоминать.